Подниматься на рассвете… Эх, лень моя, ленюшка, но ничего не поделаешь, сегодня надо. Благо, что и день выдастся солнечным и теплым, вон уже заря занялась. Соловьи продолжали заливаться, мало им ночи. Пока провозилась с умыванием, и бабушка проснулась, принялась на стол собирать. У неё без завтрака — никуда. Ну, а я уже не спорила с этим: привычка пить одну лишь чашку кофе перед выходом на учебу или работу как-то позабылась за последние два года, что я практически безвылазно живу в нашей деревне. Но аромат кофе всё равно витал по комнате.
Пока собиралась да завтракала, солнце поднялось достаточно и, глянув в окно, невольно улыбнулась: к нашему дому на отшибе потянулись девушки. Простоволосые, босые, в длинных белых сорочках-сарафанах. Никто уже и не одевается в народные одежды, но традиции чтут.
Лица чистые, светлые. Волосы мягкие, так и струятся. А в венках роса ещё не осыпавшаяся сверкает.
В руках у всех белые тканевые свертки, краюхи свежего хлеба. Затемно что ли вставали, раз испечь успели?
Разные они все, красавицы. От подростков лет тринадцати, до тяжелых молодух. Зачем пришли, бестолковые, говорила же!
— Ты одевайся, давай, — бабушка улыбается, глаза лукавые.
— А ты? С нами не пойдешь?
— Мне ещё мужикам полынь разносить, да хрен. Без меня управитесь.
С бабушкой спорить — себе дороже.
Причесалась, натянула приталенный сарафан из беленого льна, по привычке глянула на себя в зеркало.
— Красавица ты у меня, Ярька, — прижав к груди полотенце, выдохнула бабушка, — гляжу на тебя, и душа радуется. Что ж замуж-то не идешь? Присмирела бы, глядишь, парни свататься б начали.
— Рано ещё, — отрезала я, не желая снова начинать этот разговор.
— Как рано, двадцать три года уже! У иных вон дети в этом возрасте. Так и умру, лялечку не понянчив.
— Бабушка! Ну что за бред, ты молодая ещё! Успеется. Дай мне пару лет, подумаю.
— Не была б ведуньей, давно уже перестарком бы назвали, — вздохнула бабушка.
Что верно, то верно.
Девушки у дома принялись петь то ли от скуки, то ли чтоб выкликать меня.
— Иди уж, девки заждались, — рассмеялась бабушка, и я, улыбнувшись в ответ, вышла из комнаты.
Девушки, увидев меня, заулыбались, протянули красивый, ещё влажный от росы венок.
— Сами плели, нравится? — спросила Леся, глядя на меня своими огромными голубыми глазищами. Не зная её характерец, никогда не поверишь, что это неземное создание способно шкодить не по-детски.
Вот ты и будешь у нас «русалкой» на конец недели. Ты девка смелая, смешливая, глазами только так стреляешь. Всем парням нравишься.
Нацепив на меня венок, девушки оглянулись на крыльцо: бабушку ждут. А бабушке и так дел много: обойти всех, огородить деревню от «заложных» покойников да пришлой нечисти…
— Ну, пошли, кумушки, — улыбнулась я, вдохнув аромат трав и свежеиспеченного хлеба, и веселая толпа с песнями и смехом, сбивая росу с травы, направилась к реке:
«На гряной неделе русалки сидели — у!
Раным-рано: ууу!
Сидели русалки на прямой дороге — у!
Раным-рано: ууу!
На прямой дороге, на кривой берёзе — у!
Раным-рано: ууу!
Просили русалки и хлеба и соли — у!
Раным-рано: ууу!
И хлеба, и соли, и горькой цибули — у!
Раным-рано: ууу!»
У самого берега смех сам собой стих, песни сменились на более заунывные. Девушки сами знали, что делать, большинству не впервой было: положили хлеб у кромки воды, развесили на ветках принесенные рушники и сорочки, ленточки, говорили ласково и улыбались.
— Дня вам доброго, навушки-мавушки, — громко произнесла я, стоя на берегу, почти у самой воды, но, не заходя в неё, — примите дары наши, почету ради. Покоя вам да мира.
Девушки снова запели, поклонились реке и, играясь и бегая друг за другом, как дети, направились к деревне.
Невтерпёж им, чуют предстоящий беспредел.
Целая неделя безделья!
Никакого тебе рукоделия, никаких полевых работ и по хозяйству не трудиться. Всю неделю будут водить хороводы, петь, гадать, кумиться, играться, танцевать. Застолья, праздники! Бедные березы, переплетут ведь ветки всем деревьям в округе. А уж на Купалу оторвутся по полной! А после и свататься начнут, куда ж без этого.
Слушая задорные визги, я улыбнулась, но от реки не отошла.
— Здрава будь, Ярослава, — всплеск воды, и предо мной у кустов стоит красивая бледнокожая девушка с длинными зеленоватыми волосами, стекающими по её обнаженному телу прямо в реку. От женщины исходил холодок, но я чувствовала его не кожей, а нутром. Но меня это не настораживало и не пугало. Зато напугало птиц, которые щебетали на все голоса, но резко перестали.
— Рада видеть, Млада. С Гряной неделей вас.
Из воды начали выходить женщины — все, как одна: обнаженные, красивые, длинноволосые, холодные. Да вот только девки — они девки и есть, хоть русалки они, хоть кто: с гомоном бросились к веткам, принялись рядиться в принесённую одежду, угощаться хлебом.
Млада — одна из старшейших русалок у нас на реке, если не самая старая, но что уважаемая — это бесспорно. Ей я и протянула принесенную с собой длинную белую сорочку. Лишь я могу из рук в руки нежити передать гостинец, но от того он и ценен вдвойне. Русалка улыбнулась, приняла с поклоном.
Уже завтра поутру девушки найдут на берегу русальи гостинчики: бусы из речных камушков, красивые раковинки. Надевать не станут, но с поклоном поднимут, унесут домой, сохранят в шкатулки.
Наша нечисть, она своих не тронет. Задобришь её, принесешь подарочек: и нам не в тягость и им в радость. Потому и дружим. Да и река для нас безопасна, до соседних деревень по берегу идти ближе всего, и рыбакам спокойней. А чужим в наших краях делать нечего.
В деревнях встают рано, вот и доносятся уже запахи готовящейся еды, песни и смех. Парням на реке сейчас нечего делать, зато подловить девиц, это они завсегда. Молодежи — раздолье, зрелым — радость и память. А детям — сидеть по домам со стариками. Взрослые-то днем работают, остальные отучились уже и отпуска взяли, вот и куролесят.
С русалками я просидела пару часов, наверное, потом пошла к дому. Деревня уже начинала стоять на ушах. К жителям сегодня должны начать приезжать родичи из соседних деревень и городов. Каждый год одно и тоже: все съезжаются к нам, гуляют, веселятся. Для большинства приезжих это просто народный праздник, местные же знают, зачем мы это делаем. Из года в год к нам приезжают фольклористы и фолкеры. Толпа собирается знатная, ведь только в деревне почти три сотни дворов.
Вот и к нам с бабушкой приедут мама и папа. Мама — современная бизнес-леди, папа тоже далек от фольклора, но оба считаются с народными традициями и ритуалами из любви к нам. Если мама всё знала с самого начала, но всё равно надеялась, что меня минует уготованная участь, папа до сих пор не может смириться с тем, что я променяла карьеру, круговерть городской жизни и полезные знакомства на эту тихую мирную деревню. Но я не виню его и молча сношу сетования. Ему не понять то дикое, первобытное чувство, когда стоишь ночью на берегу реки, слушаешь глубокий шелест листвы вековечного леса и чувствуешь силу реки и чащи. Когда знаешь, что среди этого первозданного великолепия ты балансируешь на грани яви и нави, способная невозбранно быть и там и там, когда ты — связующее звено меж двух миров.
Мне не важны ритуалы и обрядовые песни, я могу обойтись без них: навьи знают мое к ним отношение, но я их свято чту. Ведь, если не я, если не моя бабушка, не наша деревня о них забудут, а потом забудут и о тех, кто окружает нас. И тогда они погибнут, а этого я не могу допустить. Поэтому я вернусь в деревню, надену на распущенные русые волосы новый свежий венок, а старый пущу по реке или надену на ветку березы и присоединюсь к стройному хору голосов, возьму кумушек за руки, и мы примемся водить хороводы. Как делали наши предки, делали неспроста, и не нам забывать их наследие.
День за днем пролетела неделя.
Яркая, раздольная круговерть, как мельтешащий в танце перед глазам расписной красно-зеленый платок.
Стоя у палисадника, я молча смотрела на звезды — четкие, яркие хрусталики на черном небе. Вдыхала запах свежескошенной травы и полевых цветов. В воздухе витал и запах дыма. Вокруг деревни жгли костры, бегали и веселились ряженые, пугали соседей.
Ветер донес обрывок песни:
«Прошу вас, русалки,
Мой дар примите,
А скотину возвратите».
Значит, понесли подарки русалкам, чтоб те не трогали скот.
Ух, завтра ночь на Купалу, вот будет веселье: вспыхнут костры ярче прежнего, выйдет нечисть на волю, вступит в хоровод с людьми, начнут молодые искать целебные травы, горящий дивным цветом папоротник, лазить через соседские заборы, пустят венки по воде, поведут скот через костры.
Рядом с деревней палаточным лагерем встали гости, они тоже веселятся, для них это — лишь игра, но разве это плохо?
— Чего горюешь, Ярька?! — за калиткой показалась подружка-Наташка, за спиной несколько человек, среди них её жених, по осени сыграют свадьбу.
Я лишь отмахнулась, они не обратили внимания. А чего им мне дивиться, у меня свои мотивы.
— Пошли, пошли, нечего киснуть! Видала, кто прикатил сегодня в обед? Вот повеселишься хоть завтра!
Подруга смеется, обнимает, она, как и все в её компании, пьяна, но не от алкоголя, а от всеобщего веселья. Ведет меня за руку к окраине, торопится:
— Пошли скорее, Леську уже в поле повели!
Ну, точно, впереди показалась толпа с фонарями. На плечах двое парней несли наряженную Лесю, которая смеялась и красиво поводила руками под песни остальных. У кого-то, видимо, на телефоне играла музыка: барабанный бой и дудки. Кто-то завидел нас, компания тот час оглянулась, заметила меня и осмелела, песни стали веселее, громче. Парни ссадили Лесю на землю перед полем, получили каждый по поцелую, замерли на мгновение, а потом одновременно сорвали с неё венок с платком, несильно оттолкнули в траву и бросились в разные стороны. За ними врассыпную с визгами рванули все остальные. Леся поднялась из травы и с хохотом пустилась следом, но из-за форы догнать всё равно бы не успела. К тому времени, как она добежала к огромному костру посреди деревни, у него уже собрались все: и стар, и млад, и местные, и пришлые. Леся остановилась в стороне, и парни торжественно, так, чтоб она тоже видела, бросили в костер отобранные у неё вещи. Когда пламя захватило венок и ткань, раздались восторженные выкрики, кто-то заголосил радостную песню. Но грянула музыка из окон ближайшего дома, народ пустился в пляс, кто во что горазд. Меня тоже закружили в танце. Эта круговерть длилась полночи, но всё же народ разбрелся по домам, памятуя, что завтра им предстоит не спать всю ночь.
Деревня спала до полудня. Отсыпались за прошлые ночи и перед сегодняшней. Купала.
Ночь на Купалу. Солнцеворот, самая короткая ночь в году. Ночь таинств и чудес, веселья и страхов. Единения всего и вся.
Но для нас с бабушкой это и время труда: надо смотреть, чтоб нечисть особо не озоровала. Одни по природе своей любят шкодить, другие подзабыли уже, что когда-то были людьми и вредить своим не надо.
Ещё с обеда народ приготовил новые костры, соорудил чучела, обговорил, что и где кто будет делать. Ближе вечеру все нарядились, снова послышался смех и песни, музыка с разных концов деревни.
«На заре, на зорьке,
Под горой в оконьке.
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
Где краса Купала
Ночью побывала?
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
Чай на бережочке,
Со милым дружочком
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
Цветы собирала,
Венок соплетала.
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
Венок соплетала,
В реченьку бросала.
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
В реченьку бросала,
Ещё величала:
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
Ты река, река,
Круты берега,
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
Ты неси веночек
На тот бережочек,
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
На тот бережочек,
Где живёт дружочек,
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
На заре, на зорьке,
Под горой в оконьке.
Ой, раным-рано, на Купалы свято».
Наступило время между собакой и волком. Уже ярко горели фонари, музыка звучала ещё громче. Я шла к своему дому, провожаемая несколькими взрослыми девушками. Сплетни я их не слушала, но всё равно краем уха улавливала разговоры о том, кто из парней кому нравится, кто какие кусты застолбил и до скольки собирается не спать.
— Ярослава!
Наша компания резко остановилась, услышав оклик. Девчонки принялись перемигиваться и хихикать, а я с удивлением уставилась на незнакомого парня, который меня и позвал. Он не уходил и смотрел выжидающе.
— Идите, — сказала я девушкам, и те, продолжая обсуждение, двинулись дальше по улице, постоянно оглядываясь. — Доброго дня. Мы знакомы?
Вопрос-то в принципе нормальный, тем более за последнюю неделю в этой круговерти многие и познакомиться-то толком не успели, хоть и проводили время вместе, но молодой человек смотрел на меня как на врага народа.
— Не узнала? Ну ты даешь. Мы же в прошлом году к вам в деревню приезжали. Помнишь, бизнес хотели…
— Миша! — узнала я и широко его обняла. — Извини, не признала. Да и время сейчас такое…
— Это да. Мы потому и приехали, вроде как на фестиваль, чтоб ваши нас под шумок на вилы не подняли, — усмехнулся он: видимо, хорошо помнил, как в прошлом году его приняли в нашей деревне.
— Не держи зла. Я же доступно объяснила, почему не надо в нашей деревне устраивать санаториев или ещё какой туристической ерунды. А так мы гостям всегда рады. Ты один?
— Вообще, нет. Сестру привез, я, если помнишь, о ней рассказывал. Нравится ей всякая мистика и народщина.
— Понятно. Пошли, чаем напою. Ты только за сестрой следи, сегодня апофеоз всех гуляний, а она у тебя маленькая ещё.
— Пятнадцать уже!
— Вот именно. Девки сейчас в этом возрасте куда старше выглядят, особенно городские, а ночью никто разбираться не будет, сколько ей там лет.
— Да с ней моя тетка. Так что всё нормально.
— Ну, если так, то отлично вообще.
За разговором мы дошли до нашего дома. Миша сам видел нашу нечисть, когда в прошлом году проследил за мной, он был из разряда «посвящённых», но не своих. Городской всё же, и доверия особого у меня к нему нет. Но парень-то он хороший.
А он все расспрашивал про обычаи и традиции, интересно ему было, что принято делать на Купалу. В итоге стал проситься быть при мне, чтоб ничего не упустить.
— Так, может, зря? Ночка сегодня жаркая будет, может, ты кому глянулся? — заваривая смородиновые листочки кипятком, лукаво улыбнулась я.
— Да что-то ко мне никто и не подходил, — пожал он плечами, но без смущения, что странно, обычно городские краснели и начинали хихикать при упоминании этой части празднества.
— Ну, так погоди. Ещё успеется. Заранее-то никто приглашения не высылает, — рассмеялась я, расставляя чашки и наклоняя над каждой фарфоровый заварочный чайничек со сколом на крышке. Над столом приятно запахло смородиной.
Пока собиралась да завтракала, солнце поднялось достаточно и, глянув в окно, невольно улыбнулась: к нашему дому на отшибе потянулись девушки. Простоволосые, босые, в длинных белых сорочках-сарафанах. Никто уже и не одевается в народные одежды, но традиции чтут.
Лица чистые, светлые. Волосы мягкие, так и струятся. А в венках роса ещё не осыпавшаяся сверкает.
В руках у всех белые тканевые свертки, краюхи свежего хлеба. Затемно что ли вставали, раз испечь успели?
Разные они все, красавицы. От подростков лет тринадцати, до тяжелых молодух. Зачем пришли, бестолковые, говорила же!
— Ты одевайся, давай, — бабушка улыбается, глаза лукавые.
— А ты? С нами не пойдешь?
— Мне ещё мужикам полынь разносить, да хрен. Без меня управитесь.
С бабушкой спорить — себе дороже.
Причесалась, натянула приталенный сарафан из беленого льна, по привычке глянула на себя в зеркало.
— Красавица ты у меня, Ярька, — прижав к груди полотенце, выдохнула бабушка, — гляжу на тебя, и душа радуется. Что ж замуж-то не идешь? Присмирела бы, глядишь, парни свататься б начали.
— Рано ещё, — отрезала я, не желая снова начинать этот разговор.
— Как рано, двадцать три года уже! У иных вон дети в этом возрасте. Так и умру, лялечку не понянчив.
— Бабушка! Ну что за бред, ты молодая ещё! Успеется. Дай мне пару лет, подумаю.
— Не была б ведуньей, давно уже перестарком бы назвали, — вздохнула бабушка.
Что верно, то верно.
Девушки у дома принялись петь то ли от скуки, то ли чтоб выкликать меня.
— Иди уж, девки заждались, — рассмеялась бабушка, и я, улыбнувшись в ответ, вышла из комнаты.
Девушки, увидев меня, заулыбались, протянули красивый, ещё влажный от росы венок.
— Сами плели, нравится? — спросила Леся, глядя на меня своими огромными голубыми глазищами. Не зная её характерец, никогда не поверишь, что это неземное создание способно шкодить не по-детски.
Вот ты и будешь у нас «русалкой» на конец недели. Ты девка смелая, смешливая, глазами только так стреляешь. Всем парням нравишься.
Нацепив на меня венок, девушки оглянулись на крыльцо: бабушку ждут. А бабушке и так дел много: обойти всех, огородить деревню от «заложных» покойников да пришлой нечисти…
— Ну, пошли, кумушки, — улыбнулась я, вдохнув аромат трав и свежеиспеченного хлеба, и веселая толпа с песнями и смехом, сбивая росу с травы, направилась к реке:
«На гряной неделе русалки сидели — у!
Раным-рано: ууу!
Сидели русалки на прямой дороге — у!
Раным-рано: ууу!
На прямой дороге, на кривой берёзе — у!
Раным-рано: ууу!
Просили русалки и хлеба и соли — у!
Раным-рано: ууу!
И хлеба, и соли, и горькой цибули — у!
Раным-рано: ууу!»
У самого берега смех сам собой стих, песни сменились на более заунывные. Девушки сами знали, что делать, большинству не впервой было: положили хлеб у кромки воды, развесили на ветках принесенные рушники и сорочки, ленточки, говорили ласково и улыбались.
— Дня вам доброго, навушки-мавушки, — громко произнесла я, стоя на берегу, почти у самой воды, но, не заходя в неё, — примите дары наши, почету ради. Покоя вам да мира.
Девушки снова запели, поклонились реке и, играясь и бегая друг за другом, как дети, направились к деревне.
Невтерпёж им, чуют предстоящий беспредел.
Целая неделя безделья!
Никакого тебе рукоделия, никаких полевых работ и по хозяйству не трудиться. Всю неделю будут водить хороводы, петь, гадать, кумиться, играться, танцевать. Застолья, праздники! Бедные березы, переплетут ведь ветки всем деревьям в округе. А уж на Купалу оторвутся по полной! А после и свататься начнут, куда ж без этого.
Слушая задорные визги, я улыбнулась, но от реки не отошла.
— Здрава будь, Ярослава, — всплеск воды, и предо мной у кустов стоит красивая бледнокожая девушка с длинными зеленоватыми волосами, стекающими по её обнаженному телу прямо в реку. От женщины исходил холодок, но я чувствовала его не кожей, а нутром. Но меня это не настораживало и не пугало. Зато напугало птиц, которые щебетали на все голоса, но резко перестали.
— Рада видеть, Млада. С Гряной неделей вас.
Из воды начали выходить женщины — все, как одна: обнаженные, красивые, длинноволосые, холодные. Да вот только девки — они девки и есть, хоть русалки они, хоть кто: с гомоном бросились к веткам, принялись рядиться в принесённую одежду, угощаться хлебом.
Млада — одна из старшейших русалок у нас на реке, если не самая старая, но что уважаемая — это бесспорно. Ей я и протянула принесенную с собой длинную белую сорочку. Лишь я могу из рук в руки нежити передать гостинец, но от того он и ценен вдвойне. Русалка улыбнулась, приняла с поклоном.
Уже завтра поутру девушки найдут на берегу русальи гостинчики: бусы из речных камушков, красивые раковинки. Надевать не станут, но с поклоном поднимут, унесут домой, сохранят в шкатулки.
Наша нечисть, она своих не тронет. Задобришь её, принесешь подарочек: и нам не в тягость и им в радость. Потому и дружим. Да и река для нас безопасна, до соседних деревень по берегу идти ближе всего, и рыбакам спокойней. А чужим в наших краях делать нечего.
В деревнях встают рано, вот и доносятся уже запахи готовящейся еды, песни и смех. Парням на реке сейчас нечего делать, зато подловить девиц, это они завсегда. Молодежи — раздолье, зрелым — радость и память. А детям — сидеть по домам со стариками. Взрослые-то днем работают, остальные отучились уже и отпуска взяли, вот и куролесят.
С русалками я просидела пару часов, наверное, потом пошла к дому. Деревня уже начинала стоять на ушах. К жителям сегодня должны начать приезжать родичи из соседних деревень и городов. Каждый год одно и тоже: все съезжаются к нам, гуляют, веселятся. Для большинства приезжих это просто народный праздник, местные же знают, зачем мы это делаем. Из года в год к нам приезжают фольклористы и фолкеры. Толпа собирается знатная, ведь только в деревне почти три сотни дворов.
Вот и к нам с бабушкой приедут мама и папа. Мама — современная бизнес-леди, папа тоже далек от фольклора, но оба считаются с народными традициями и ритуалами из любви к нам. Если мама всё знала с самого начала, но всё равно надеялась, что меня минует уготованная участь, папа до сих пор не может смириться с тем, что я променяла карьеру, круговерть городской жизни и полезные знакомства на эту тихую мирную деревню. Но я не виню его и молча сношу сетования. Ему не понять то дикое, первобытное чувство, когда стоишь ночью на берегу реки, слушаешь глубокий шелест листвы вековечного леса и чувствуешь силу реки и чащи. Когда знаешь, что среди этого первозданного великолепия ты балансируешь на грани яви и нави, способная невозбранно быть и там и там, когда ты — связующее звено меж двух миров.
Мне не важны ритуалы и обрядовые песни, я могу обойтись без них: навьи знают мое к ним отношение, но я их свято чту. Ведь, если не я, если не моя бабушка, не наша деревня о них забудут, а потом забудут и о тех, кто окружает нас. И тогда они погибнут, а этого я не могу допустить. Поэтому я вернусь в деревню, надену на распущенные русые волосы новый свежий венок, а старый пущу по реке или надену на ветку березы и присоединюсь к стройному хору голосов, возьму кумушек за руки, и мы примемся водить хороводы. Как делали наши предки, делали неспроста, и не нам забывать их наследие.
День за днем пролетела неделя.
Яркая, раздольная круговерть, как мельтешащий в танце перед глазам расписной красно-зеленый платок.
Стоя у палисадника, я молча смотрела на звезды — четкие, яркие хрусталики на черном небе. Вдыхала запах свежескошенной травы и полевых цветов. В воздухе витал и запах дыма. Вокруг деревни жгли костры, бегали и веселились ряженые, пугали соседей.
Ветер донес обрывок песни:
«Прошу вас, русалки,
Мой дар примите,
А скотину возвратите».
Значит, понесли подарки русалкам, чтоб те не трогали скот.
Ух, завтра ночь на Купалу, вот будет веселье: вспыхнут костры ярче прежнего, выйдет нечисть на волю, вступит в хоровод с людьми, начнут молодые искать целебные травы, горящий дивным цветом папоротник, лазить через соседские заборы, пустят венки по воде, поведут скот через костры.
Рядом с деревней палаточным лагерем встали гости, они тоже веселятся, для них это — лишь игра, но разве это плохо?
— Чего горюешь, Ярька?! — за калиткой показалась подружка-Наташка, за спиной несколько человек, среди них её жених, по осени сыграют свадьбу.
Я лишь отмахнулась, они не обратили внимания. А чего им мне дивиться, у меня свои мотивы.
— Пошли, пошли, нечего киснуть! Видала, кто прикатил сегодня в обед? Вот повеселишься хоть завтра!
Подруга смеется, обнимает, она, как и все в её компании, пьяна, но не от алкоголя, а от всеобщего веселья. Ведет меня за руку к окраине, торопится:
— Пошли скорее, Леську уже в поле повели!
Ну, точно, впереди показалась толпа с фонарями. На плечах двое парней несли наряженную Лесю, которая смеялась и красиво поводила руками под песни остальных. У кого-то, видимо, на телефоне играла музыка: барабанный бой и дудки. Кто-то завидел нас, компания тот час оглянулась, заметила меня и осмелела, песни стали веселее, громче. Парни ссадили Лесю на землю перед полем, получили каждый по поцелую, замерли на мгновение, а потом одновременно сорвали с неё венок с платком, несильно оттолкнули в траву и бросились в разные стороны. За ними врассыпную с визгами рванули все остальные. Леся поднялась из травы и с хохотом пустилась следом, но из-за форы догнать всё равно бы не успела. К тому времени, как она добежала к огромному костру посреди деревни, у него уже собрались все: и стар, и млад, и местные, и пришлые. Леся остановилась в стороне, и парни торжественно, так, чтоб она тоже видела, бросили в костер отобранные у неё вещи. Когда пламя захватило венок и ткань, раздались восторженные выкрики, кто-то заголосил радостную песню. Но грянула музыка из окон ближайшего дома, народ пустился в пляс, кто во что горазд. Меня тоже закружили в танце. Эта круговерть длилась полночи, но всё же народ разбрелся по домам, памятуя, что завтра им предстоит не спать всю ночь.
Деревня спала до полудня. Отсыпались за прошлые ночи и перед сегодняшней. Купала.
Ночь на Купалу. Солнцеворот, самая короткая ночь в году. Ночь таинств и чудес, веселья и страхов. Единения всего и вся.
Но для нас с бабушкой это и время труда: надо смотреть, чтоб нечисть особо не озоровала. Одни по природе своей любят шкодить, другие подзабыли уже, что когда-то были людьми и вредить своим не надо.
Ещё с обеда народ приготовил новые костры, соорудил чучела, обговорил, что и где кто будет делать. Ближе вечеру все нарядились, снова послышался смех и песни, музыка с разных концов деревни.
«На заре, на зорьке,
Под горой в оконьке.
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
Где краса Купала
Ночью побывала?
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
Чай на бережочке,
Со милым дружочком
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
Цветы собирала,
Венок соплетала.
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
Венок соплетала,
В реченьку бросала.
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
В реченьку бросала,
Ещё величала:
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
Ты река, река,
Круты берега,
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
Ты неси веночек
На тот бережочек,
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
На тот бережочек,
Где живёт дружочек,
Ой, раным-рано, на Купалы свято.
На заре, на зорьке,
Под горой в оконьке.
Ой, раным-рано, на Купалы свято».
Наступило время между собакой и волком. Уже ярко горели фонари, музыка звучала ещё громче. Я шла к своему дому, провожаемая несколькими взрослыми девушками. Сплетни я их не слушала, но всё равно краем уха улавливала разговоры о том, кто из парней кому нравится, кто какие кусты застолбил и до скольки собирается не спать.
— Ярослава!
Наша компания резко остановилась, услышав оклик. Девчонки принялись перемигиваться и хихикать, а я с удивлением уставилась на незнакомого парня, который меня и позвал. Он не уходил и смотрел выжидающе.
— Идите, — сказала я девушкам, и те, продолжая обсуждение, двинулись дальше по улице, постоянно оглядываясь. — Доброго дня. Мы знакомы?
Вопрос-то в принципе нормальный, тем более за последнюю неделю в этой круговерти многие и познакомиться-то толком не успели, хоть и проводили время вместе, но молодой человек смотрел на меня как на врага народа.
— Не узнала? Ну ты даешь. Мы же в прошлом году к вам в деревню приезжали. Помнишь, бизнес хотели…
— Миша! — узнала я и широко его обняла. — Извини, не признала. Да и время сейчас такое…
— Это да. Мы потому и приехали, вроде как на фестиваль, чтоб ваши нас под шумок на вилы не подняли, — усмехнулся он: видимо, хорошо помнил, как в прошлом году его приняли в нашей деревне.
— Не держи зла. Я же доступно объяснила, почему не надо в нашей деревне устраивать санаториев или ещё какой туристической ерунды. А так мы гостям всегда рады. Ты один?
— Вообще, нет. Сестру привез, я, если помнишь, о ней рассказывал. Нравится ей всякая мистика и народщина.
— Понятно. Пошли, чаем напою. Ты только за сестрой следи, сегодня апофеоз всех гуляний, а она у тебя маленькая ещё.
— Пятнадцать уже!
— Вот именно. Девки сейчас в этом возрасте куда старше выглядят, особенно городские, а ночью никто разбираться не будет, сколько ей там лет.
— Да с ней моя тетка. Так что всё нормально.
— Ну, если так, то отлично вообще.
За разговором мы дошли до нашего дома. Миша сам видел нашу нечисть, когда в прошлом году проследил за мной, он был из разряда «посвящённых», но не своих. Городской всё же, и доверия особого у меня к нему нет. Но парень-то он хороший.
А он все расспрашивал про обычаи и традиции, интересно ему было, что принято делать на Купалу. В итоге стал проситься быть при мне, чтоб ничего не упустить.
— Так, может, зря? Ночка сегодня жаркая будет, может, ты кому глянулся? — заваривая смородиновые листочки кипятком, лукаво улыбнулась я.
— Да что-то ко мне никто и не подходил, — пожал он плечами, но без смущения, что странно, обычно городские краснели и начинали хихикать при упоминании этой части празднества.
— Ну, так погоди. Ещё успеется. Заранее-то никто приглашения не высылает, — рассмеялась я, расставляя чашки и наклоняя над каждой фарфоровый заварочный чайничек со сколом на крышке. Над столом приятно запахло смородиной.
