Глава 1. Караховский дом
— Святые у власти похуже твоих бесов будут, — Фокин, простая душа, говорил увлечённо, а потому громко. Благородная публика в вагоне-ресторане косилась на него с неодобрением: что этот мужик забыл в первом классе? Не иначе как очередной дворянчик-нигилист на родительские деньги с народом братается.
— Да что вы говорите! — Вениамин Лютов, в свои тридцать всё ещё Венечка, наоборот, тон понизил: — Не знаю, что за книжки такие вы читали, Евстигней Афанасьевич, но в вашем пересказе телега стоит впереди лошади. Где вы сейчас святых на постах видите? У нас потому всё идёт наперекосяк, что чиновничество любит взятки и не любит думать головой. И такая система до самого верха выстроена, что праведность там больше не в почёте, только глаза мозолит. Незачем на святых пенять, когда люди творят, что хотят.
Венечка обернулся за поддержкой к третьему, молчаливому попутчику. Он был уверен, что отстоял честь двоюродного деда, и ждал его одобрения.
Кирилл Лютов пил чай с облепиховым вареньем и едва следил за диспутом. Они ехали уже третий день, и путешествие тяжело ему далось: он не мог спать в движущемся вагоне. Ни спутники, ни уведомлённые об особенном пассажире проводники ничем не могли ему помочь. Он держался бодро, но мысли его были нестройными, а внимание рассеянным.
Для постороннего наблюдателя старший Лютов виделся усталым мужчиной неопределённого возраста, если судить по благородству черт — явно дворянского сословия. Но, вероятнее всего, из обедневших — сорок лет, проведённых в Чёрной Нильской пустыни, Лютов не следил за новыми веяниями. Наблюдатель более приглядливый отметил бы осанку и сохранившуюся военную выправку. Лютов был одет, как мирянин, короткая борода цвета спелой пшеницы хорошо ухожена и нисколько не напоминала мочало, как часто бывает у церковнослужителей.
Неудивительно, что люди не узнавали в нём святого.
Благий Кирилл Лютов улыбнулся внучатому племяннику, показывая, что Фокин волен говорить всё, что ему вздумается. Отвечать не хотелось, но Фокин не унимался:
— Вот вы сами, Кирилл Хрисанфович, — Фокин опустил уставное обращение, чем ещё больше возмутил не привыкшего к такому Венечку, — пока на государевой службе состояли, вы же и повоевать успели. Хорошенькое дельце: святых на фронт засылать. Небось, ещё и сами чужую кровь зазря проливали?
Лютов покачал головой.
— Пусть граф Толстой во многих частностях правильные вещи пишет, — произнёс он тихо, нехотя, — но в целом я с ним согласиться не могу. Наши предки бились с сынами Тьмы мечами и стрелами, а не увещеваниями и, как вы это называете, актами гражданского неповиновения. Праведные восстали из мёртвых не где-нибудь, а на поле боя. Нам ли отказываться от насилия? Зло-то разоружаться не собирается.
— Только царь вас не против зла и Тьмы посылал, в против людей, что просто хотели жить по-своему.
Фокин не мог знать, что попал в больную точку.
Неспроста Кирилл Лютов сорок лет назад бросил всё, отказался от княжеского титула в пользу брата и спрятался от мирской жизни за стенами обители. Самого Фокина тогда ещё на свете не было, да и любимый им граф Толстой только-только сворачивал с пути прожигателя жизни, начиная задумываться о вечном.
Зато Фокину был известен повод, из-за которого Лютовы срочно отправились в Карахов.
Шестого мая, три дня назад, от бомбы террористов погиб караховский губернатор, князь Николай Михайлович Лютов. А вызвал он народный гнев тем, что накануне отдал приказ расстрелять толпу рабочих, пришедших к нему с прошением. Скверная история.
Благий Кирилл Лютов в своё время аналогичный приказ отдать не смог. Но и как-то иначе разобраться — тоже. Не в силах примирить долг и совесть, он просто сбежал от непосильной задачи.
Спустя десятилетия с той же проблемой столкнулся его родственник-губернатор — и выбор был сделан. Лютов никак не мог отогнать мысль, что это отголосок его собственного непринятого вовремя решения привёл к кровопролитию. Бездействие — тоже действие, и оно тоже влечёт за собой последствия, ты лишь теряешь возможность влиять на результат.
Но вместо того, чтобы выговориться о том, что его угнетало, Лютов зацепился за слова оппонента, уводя разговор в сторону от сути.
— Когда я служил в Черкессии, — начал он неспешно, с намерением затянуть рассказ подольше, — мне не раз приходилось биться на поединках по старому обычаю: святой против святого. Так мы защищали своих солдат от необходимости участвовать в смертоубийстве, когда видно, что силы противников примерно равны…
От усталости мысли его скакали с одного на другое, никак не желая укладываться в связное повествование, и скоро Лютов сам запутался, какую идею хотел донести. C воспоминаний о черкешенке-небопоклоннице, к которой он однажды попал в плен, но смог бежать накануне казни, он переключился на церкви, украшенные отрубленными руками врагов, а там пошёл доказывать Фокину, что толстовцы ошибаются, предполагая, будто у людей есть какая-то одна общая на всех правда.
— Если б мы знали, как вас всех примирить, то давно бы это сделали, — заключил он и запоздало понял, что всё равно вернулся именно к тому вопросу, от которого хотел ускользнуть.
***
В Карахов они прибыли в три часа пополудни.
После тряски в вагоне никакой город не мог бы показаться Лютову красивым. Но индустриальный Карахов с его широкими немощёными улицами, пыльными на жаре, с низкой застройкой и облепившими оба берега реки Чёрной слободскими бараками, с покосившимся деревянным заборчиком и обкорнанными берёзками перед зданием Дворянского собрания, с непонятной в разгар рабочего дня публикой у гостиного ряда и магазина винно-колониальной торговли — молодой Карахов будто и не пытался никому понравиться. Для усталого Лютова город дышал по-собачьи и кашлял, скрипел телегами и лениво переругивался по-русски и по-башкирски, пока нанятый извозчик не выехал на Купеческую. Там уже красовались особняки в два, а то и в три этажа, с приятными глазу садами за коваными оградами.
Губернаторский дом стоял на перекрёстке. Солидный, выкрашенный в жёлтый с белым, он был построен не более полувека назад в излюбленном русскими архитекторами стиле неоклассицизма, к которому Лютов тёплых чувств не питал. Дальше по улице располагались канцелярия и жандармерия, а напротив, через площадь, сверкал золотом на куполе башенки-фонаря и её короне из шпилей солнцеславный собор Митры Семилучного.
Лютов отметил, как пусто сейчас на площади и как тихо в соборе: на панихиду они явно опоздали.
Их впустили, но будто бы не ждали, несмотря на отправленную ещё из Серпухова предупредительную телеграмму.
— Только-только с кладбища вернулись, — извинительным тоном пояснил гостям чиновник по особым поручениям. — Господа уж решили, вы к нам после заката только… Погодите минутку, сейчас распоряжусь чаю подать.
Все испытывали неловкость, даже Фокин, обычно нечувствительный в вопросах этикета. Чиновник же оказался в особенно затруднительном положении, не зная, как обходиться с персоной, безусловно, неординарной и в определённых кругах уважаемой, но формально ни светской, ни духовной властью не обладающей.
По наблюдению Лютова, прислуги в большом доме было мало, а дел много: одни занимались убранством к поминкам, другие собирали хозяйские вещи. Дом не был собственностью покойного, и его осиротевшая семья вынуждена была вскоре отсюда выехать.
— Не стоит беспокойства. После заката, так после заката, — согласился Лютов и посмотрел на спутников. — Посоветуйте, где тут можно найти приличную гостиницу, и мои люди тотчас отправятся туда. Домовой часовни здесь, я так понимаю, нет?
Чиновник развёл руками, на что Лютов лишь устало кивнул.
Градостроители давно отказались от подвальных катакомб в частных домах. Прошли те времена, когда в каждой усадьбе и дворце непременно возводили и особое подземелье, где святой-защитник мог бы провести переменный час. Современные же подвалы проектировались под людские нужды и понятия об удобстве, и пусть они бывали просторными и сухими, но всё одно непригодны в качестве кельи для отдыха. Однажды Лютову предложили насыпать родную землю на полу в обычной спальной — и то была вовсе не издёвка, сказавший это исходил из самых лучших побуждений. Просто коренной горожанин плохо представлял себе быт святых.
— Тогда я, пожалуй, осмотрю собор, — заключил он.
Он снова оказался под жарким майским солнцем. Отпустил Венечку с Фокиным ловить извозчика, чтоб ехать по указанному чиновником адресу, сам же взял чемодан и не спеша направился к храму.
Стены собора сияли белизной, какую в промышленном городе не так-то просто поддерживать. Острую корону Солнца Родного на куполе заслонила колокольня на тринадцать колоколов, увенчанная поразительно высоким шпилем, каких ещё сто лет назад не ставили. То ли храм недавно отреставрировали и осовременили, то ли опять новодел. Если и здесь не найдётся места святому, то Лютов не знал, что делать дальше.
Внутреннее убранство собора поразило его не столько богатством, разительно контрастирующим с общей неблагополучностью светской части Карахова, сколько выдержанностью и единством художественного пространства.
Ниши с терафимами занимали все стены центральной части собора, и располагались в три яруса. Понизу шли ростовые, стоявшие в них человечьи фигуры были мастерски вырезаны из тёмных пород дерева, но не раскрашены в “живые цвета”, как делалось в старину, а лишь декорированы позолотой на деталях одежд. Средний ярус занимали пятичастные столбы с деяниями святых, покрытые сусальным золотом и цветной эмалью. А с верхнего яруса, из тёмно-синих ниш, расписанных звёздами, на прихожан смотрели малые терафимы Святых Духов в их звериных ипостасях, выполненные из белого мрамора и опять-таки украшенные золочёными вставками. Изображения, будто выточенные одной рукой, явно заказывали единовременно у одной артели, а не собирали из разных уголков страны на протяжении веков.
В другое время Лютов проявил бы немалый интерес к расшифровке символики, чтобы прочитать генеалогию месточтимых святых и узнать, чем они прославились, но сейчас он просто отдыхал в прохладе и любовался. Немногочисленные в этот час прихожане почти не обращали на него внимания.
Только одна старушка то и дело бросала долгие взгляды на него, а когда он поглядел в ответ, сотворила малый круг солнца над сердцем, защитный знак. Лютов привычно ответил жестом благословения, как было принято в пустыни.
Тотчас к нему подошёл подьячий в маске ворона и траурном багровом ораре крест-накрест. Лютов осознал свою ошибку. Не дожидаясь вопроса, он шагнул в столп солнечного света, падавшего из центра купола, и на мгновение пустил радужный ореол вокруг головы. Обезвоженному организму этот несложный фокус дался с некоторым трудом, мелкая роса осела на кудрях.
Подьячий охнул и трижды осенил себя солнечным кругом.
— Я благий Кирилл, сын Лютой, прибыл из Чёрной Нильской пустыни. Я бы хотел встретиться с настоятелем храма.
— Его преосвященство епископ Мисаил отдыхает после службы… Сейчас ему передам, — подьячий преклонил колено, после чего поспешил прочь, повторяя про себя “Чёрная Нильская пустынь, Лютая”.
Архиерей вышел к Лютову сам, в полном облачении. Фиолетовая парча мантии, расшитая золотыми звёздами, возлежала на плечах сухонького старичка со слезящимися глазами. Преосвященный Мисаил излучал искреннюю радость.
— Ах, как жаль, что поезда нынче не точно ходят, — после приветствия он с благоговением взял руки Лютова в свои, будто желая удостовериться, что святой ему не примерещился. — Мы ждали вас, спасителя и заступника, до последней минуты ждали, но задерживать литургию, сами понимаете…
— Понимаю, — Лютов не стал уточнять, что дело не в поезде, а в потерянном времени: пока новость об убийстве дошла до пустыни, пока собрались, дождались Венечку… — Путь сюда неблизкий. Ваше преосвященство, позвольте узнать: есть ли в вашем соборе усыпальница?
— А то как же, есть, конечно! — С гордостью заверил его архиерей. — Храм, конечно, новый, в сорок первом году достроили, но всё по канону, как положено! Пойдёмте, я вам всё покажу.
Но прежде, чем проводить Лютова в подземную часть, архиерей похвалился библиотекой ценных книг и реликварием.
— Карахов — город молодой, но возведён на месте старого башкирского сельбища. Башкиры снялись с него, когда мы у них землю выкупили, но через какое-то время у них на новом месте случилась засуха, и они решили вернуться. Ещё до закладки города наши поставили тут крепость, бывало, что приходилось обороняться от степняков, сами понимаете… И в крепости той было шестеро святых разом, шестеро! — Мисаил мечтательно улыбнулся. — Только в Москве бывало больше. И один из них, Юрий Куницын, оставил нам в память о себе левую кисть, отрубленную в сражении.
Лютов не находил особого удовольствия в созерцании фрагментов тел, но не стал расстраивать старика, и с его позволения, натянув перчатки, открыл серебряный ковчежец.
Как и положено, на безымянном пальце кисти было зажато серебряное кольцо с железной цепочкой, пристёнгутой к стенке ковчежца, чтобы реликвия, чего доброго, не уползла. Только вот предосторожность в данном случае оказалось излишней: вместо нетленной плоти святого в мощевике лежала обычная человеческая рука, забальзамированная и покрытая толстым слоем воска.
— Подменили эти мощи, ваше преосвященство, — Лютов не был уверен, осведомлён ли архиерей о подделке. В конце концов, не раз бывало, что святые мощи похищали не вандалы, а служители из соседних епархий, обделённых собственными чудесами.
Преосвященный Мисаил поскучнел лицом.
— А где вы сейчас настоящих святых найдёте? Уходите вы от нас, бросаете, а тут ещё заводы понастроили… До заката далеко, давайте-ка за чаем кое-что обсудим.
***
Аскетично обставленный кабинет епископа Мисаила на втором этаже притчевого дома был небольшим, под стать хозяину. Без полных богослужебных одежд, в простом подряснике старик казался совсем крохотным, его клобук едва доставал Лютову до подбородка.
— Надолго вы к нам? — поинтересовался архиерей, усаживаясь за письменный стол. — Есть ли у вас в Карахове ещё какое дело, кроме похорон?
Лютову стыдно было вот так, сразу называть основную причину приезда — слишком уж приземлённой и чуть ли не неприличной воспринималась она на фоне событий, её породивших. Поэтому вместо ответа он спросил:
— Так как тот расстрел всё-таки случился, ваше преосвященство?
— Злодеи, — вздохнул архиерей и отвёл глаза. — Что тут ещё скажешь: злодеи. Шли толпой к губернатору, он призывал их успокоиться и вернуться к работе, они не слушали.
— Так это толпа перешла в нападение?
— Нет, мирно шли. Требовали поднять плату и уменьшить штрафы, а то у многих дети голодают, и привлечь к ответу мастеров из женского цеха, что работниц принуждают ко всякому, угрожая увольнением.
— Но тогда почему губернатор приказал стрелять?
— А что он мог сделать? Не он порядки на частных фабриках устанавливал. Ну поговорил бы он с немцами вежливо, попросил бы их по-человечески — но на том бы всё и кончилось; указывать им, как дела вести, он возможности не имел. Мы с амвона просим тех, кто Солнце славит по нашему обряду, по-отечески к нанятым людям относиться.
