В издевательски удобном водительском кресле она чувствует себя безнадёжно ненужной. Умный автопилот всё знает и умеет, общается там себе напрямую с трассой, напичканной датчиками, и настолько нагл, что на одну только попытку положить руки на руль высвечивает окошко предупреждения: “Вы уверены?”.
Справедливости ради, электронные мозги следуют протоколу, в котором никаких живых шофёров не прописано. Да и нельзя ей вмешиваться, уводить машину с математически выверенного курса, демаскируя тем самым своё присутствие. На этом участке пути кабины фур должны казаться пустыми, чтобы гипотетический сторонний наблюдатель не догадался, что с автокараваном едут недокументированные пассажиры.
А это значит, в том числе, строгий запрет на любую постороннюю оргтехнику, так что никаких игрушек или сериалов, даже радио нельзя. Остаётся лишь сидеть в темноте и часами пялиться на струи дождя на лобовом стекле: для полноты конспирации дворники тоже выключены. Впрочем, благодаря подогреву на боковом зеркале капли не задерживаются, но что там высматривать? Сверху сплошные тучи цвета индийских чернил и грязи без малейшего просвета, снизу в размытую даль убегает нудная иссиня-графитовая лента на четыре полосы с двойной сплошной посередине; по дороге ползут и ползут сизые фуры с белыми габаритными огнями, а за краем эстакады всё залито атрацитовой рябью болот с редкими сине-серыми и кляксами чахлой флоры, отвыкшей от прямого солнечного света. Единственное, что есть цветного — цепочка канареечно-жёлтых катафотов на замызганном до торфяного отбойнике. Взгляду не за что больше зацепиться, кроме как за эту обманчиво-хулиганскую пунктирную линию в сплошной ахроматике.
Она не может назвать пейзаж унылым: это значило бы приписать ему способность вызывать хоть какие-то чувства. Тоска и безысходность — уже что-то, с чем можно работать, здесь нет даже этого; ей не хочется грустить, просто скучно. Сознание сухо регистрирует детали, не находя в них повода для эмоционального отклика. Бессодержательный — вот и всё, что она может сказать про вид за окном. Про окружающий её мир вообще.
Только это вовсе не мир виноват, что она его таким видит. Ни дорога, ни болото, ни бесконечный дождь не причастны к тому, что она, кажется, окончательно разучилась впечатляться.
Док говорит, это типичный случай эмоционального выгорания, проблема решаемая. А анонимки завалены постами о “психологической ущербности и полной творческой импотенции” и её лично, и всех ей подобных. Она не хочет верить анонимкам: пусть себе безымянные неудачники утешают себя байками о мнимом собственном превосходстве. Ей всё равно.
И всё же нет, не совсем: презрение и подспудный страх, желание спорить — дрянные, мелочные побуждения, но она хватается за них, как увязший в трясине за пучок травы на кочке. Некоторое время она пестует раздражение, накручивает себя, припоминая прошлые обиды. Что угодно, только бы заполнить дыру внутри. Доказать хотя бы себе, что сетевые незнакомцы не правы? Что не правы те, ради чьего спокойствия власти списали её — и многих других — в расход?
Она так давно не бралась сочинять. Когда-то могла, получалось неплохо, а забросила уже в разгар скандала с инклюзивами в пятьдесят восьмом. Ей ещё повезло: Сатаныч подсуетился и своих ребят вытащил, им сменили меру наказания на запрет проживания под куполом и десятки лет отработок на благо общества. А некоторые её бывшие коллеги так и пошли на корм старшим гематофагам города… Не до сказочек стало тогда.
“Полная творческая импотенция”.
Говорят, никогда не поздно начать заново? Эта мысль вызывает нервный смешок. Или всё-таки стоит попробовать? А о чём писать-то? Она, учительница языка и литературы, пусть и бывшая, помнит чужие книги слишком хорошо, чтобы писать свои. Разумеется, она более-менее сносно владеет технической стороной дела, и когда-то этого было достаточно. Но не сейчас.
“Полная творческая импотенция”.
Если она хочет оспорить этот стереотип, нужно нечто большее, чем просто сложить буковки в слова, подражая кому-нибудь из любимых классиков. Увы, как учительница, она не может не завысить планку требований ко всему, что ещё не признано культурным достоянием. Так что если она претендует на писательскую состоятельность, нужно найти и собственный стиль, и собственные темы. Обе задачи кажутся сейчас нерешаемыми.
Метафорическая пустота воображаемого чистого листа окончательно гасит её душевный порыв.
На запястье вибрирует умный браслет: собственная система наблюдения банды — “орлиный глаз”, скрыто накинутый поверх нейросети каравана, предупреждает хозяйку о чём-то необычном. Быстро разобравшись, в чём дело, она включает рацию:
— Мальчики, у нас видеоинспектор по курсу, — по-хорошему, мальчики получают все сообщения одновременно с ней, но раз её поставили во главе колонны, она принимает на себя роль вожатой. — Непотребства прекратить, запрещённые к провозу планшеты, которых у вас вообще быть не должно, выключить и засунуть под куртки: впереди рамка термоконтроля, так что застёгиваемся и не отсвечиваем. Все слышали?
— Нахрена так сложно-то? — кашляет рация едва разборчиво. Передача шифруется вторым слоем в потоке сигналов синхронизации каравана, так что канал узкий и хорошего качества связи ждать не приходится.
— Вас поняли, Марьсанна, — голос Сатаныча она узнает сквозь любой шум. — Соблюдаем тишину.
Марьсанна. Для банды она — Училка, её зовут по имени-отчеству и даже Сатаныч в шутку обращается на “вы”. Мужики будто нарочно ведут себя как раздолбаи-старшеклассники, хотя половина из них старше неё.
А к настоящим детям её больше не пустят.
И ведь влетела ни за что — жалобщики не наскребли в итоге никаких реальных доказательств причинённого вреда. Она была обычной гражданкой, работала, ходила на терапию — и последнее никак не касалось никого из её учеников, всё было совершенно законно. Их, включённых в нормальное общество, годами не замечали, не трогали: наверху всех всё устраивало, внизу не знали и спали спокойно. Но вдруг поднялась шумиха, и чтобы унять её, власти тут же выявили всех инклюзивов, предъявили толпе и образцово-показательно наказали.
Сатаныч говорит про какую-то сложную клановую политику, что кто-то там из упыриных старейшин оборзел вкрай и захотел себе легальным путём меню разнообразить, но Марьсанне пока что плевать, из-за чего на ней висит клеймо запрета на профессию.
Она застёгивает теплоизолирующий комбинезон оловянного цвета — как же много в её жизни серых тонов — и поправляет кислородную маску. Ближайшие минуты предстоит сидеть неподвижно.
Зарождающийся текст приходит сначала предчувствием самого себя: ритмом на кончике языка, общей интонацией не оформившихся пока слов. Она ещё не знает, что она хочет сказать, но уже чувствует как. Она прислушивается к себе, барабанит пойманный ритм пальцами на бедре, не давая мысли сорваться с крючка. Воображение поддаётся, добавляя всё больше ясности, о чём же будут первые бойкие фразы. Но следом приходят не звуки — цвета. Оттенки заменяют ей авторский голос, густые мазки тенаровой сини ложатся на перестук слогов. Там будут Он и Она, Противостояние, Преодоление и Предательство…
— Марьсанна, не спишь? Проскочили уже, — это Кабану, скотине, неймётся.
— Тебе заняться нечем?! — её злость до адресата не долетает, съеденная по дороге белым шумом.
— Нечем, — соглашается Кабан. — Одни роботы вокруг. У меня сорок лет водительского стажа, а кому они тут упали ваще?
Марьсанна сдерживается, чтоб не сообщить Кабану, что он действительно не нужен никому со своими разговорами, и в первую очередь ей. Но что толку, если настрой он уже испортил? А срываться на старшего боевика команды лишний раз не стоит.
— Кабан, для тебя сейчас всё скукота и рутина.
— Вот я о том и говорю, — заводит он любимую пластинку. — Настоящих испытаний, чтоб на прочность, чтоб вызов был какой-то нету. Нам как виду необходимо держать себя в тонусе, а то не по-людски же совсем живём: как трусы какие-то, за техникой прячемся. А то ещё и от техники. Мы так жиром заплывём и выродимся до декоративной шелупони типа болонок.
Марьсанна не понимает, что за нелюбовь такая у Кабана к породистым собакам. Но по сотому кругу повторённые аргументы на этот раз падают на благодатную почву: если Марьсанна и правда хочет написать что-то эдакое, то вот жизнь в лице Кабана подбрасывает ей проблематику. Думай, милочка.
— Мы могли бы покорять космос, — Кабан всё никак не умолкнет, не давая Марьсанне осознать всю бездну своей бесталанности и бросить дурные мысли. — Помнишь, как всё человечество мечтало о космосе? Нам следовало свалить туда, пока была возможность. А мы зассали.
Когда-нибудь она спросит: “Кабан, в чём твоя личная драма? Ну, знаешь, внутренний конфликт, вот это всё?” — и наверняка получит исчерпывающе ёмкую новую кликуху.
— Не было у нас такой возможности, Кабан. Ракет таких не было.
Может, снизить уровень притязаний? Ей бы расписаться для начала, руку набить — так что подойдёт и “низкий” развлекательный жанр.
— А сейчас вообще никаких ракет для людей и не строят. Одних только роботов на орбиту шлём. Это роботы у нас первопроходцы. Там должны были быть мы! А вместо этого мы где? Таскаемся по пустой трассе, никто и звать нас никак. Не понимаю, чего Сатаныч нас сюда потянул? Я ж давно ему говорю: раз нам нигде не рады, так и женьшень метровый с ними, с городскими, давай в дикари подадимся.
— Не пойду я в дикари, — чеканит Марьсанна. Не потому, что боится Сатаныча, который наверняка слышит этот разговор. Кабан, к слову, тоже его не боится, и это её беспокоит. Нет, одичать она действительно не хочет: всего-то года три осталось, и она сможет легально вернуться в город.
Марьсанна убавляет громкость рации до минимума. Хватит с неё.
И вот чем такого Кабана развлекать? Он места себе не находит, страдает от нереализованности в жизни, того и гляди учудит что. С Сатанычем готов задираться, а куда уж ему. От безделья многие срываются. Какое ему дело до книжек!
Разве что — литература эскапизма? Всё-таки истории про изощрённые убийства и отвязные приключения сочиняли преимущественно авторы, в окружении которых никогда ничего экстраординарного не происходило. Накропать простенький боевичок, чтоб как в старых фильмах — горы патронов, литры клюквенного сиропа. Намеренно взять избитые приёмы, разрешить себе сработать плохо, послать подальше внутреннего критика, ведь главное сейчас — снять творческий ступор.
Пусть её Настоящего Героя с большой буквы ждёт Настоящая Охота, такая наивная в своей эпичности, каких Кабанам в реальности не хватает: например, в одиночку на аллигаторов-мутантов. Или лучше на марсиан. Или борьба с племенами лесных эльфов-людоедов… Только вот если герой будет по-кабаньему крут, ему ж опять будет всё нипочём, а это и есть корень страшной скуки.
От одной мысли о Мэри Сью у Марьсанны сводит скулы. Нельзя, нельзя такое писать. Иначе вкуса настоящей борьбы не получишь: какие яркие декорации ни выписывай, если герой ничем ценным не рискует и проиграть не может, любое действо сведётся к механическому набору приёмов и описанию собранных трофеев. Он должен справляться на пределе возможностей — то есть, в итоге, опять-таки иметь слабости, как живой человек. Только кому здесь захочется такое читать?
Без всякого предупреждения автопилот вдруг резко разворачивает фуру вправо, и та на полной скорости въезжает в отбойник. Марьсанна хватается было за руль, но техника лишь выплёвывает ей в лицо очередное мигающее “Вы уверены?” и отказывается разблокировать ручное управление. Гибкий отбойник проминается, какое-то мгновение ещё сдерживает многотонную тушу грузовика, вся кабина освещается красными всполохами предупреждений — и фура всё-таки срывается, ухает вниз с четырёхметровой эстакады в темноту болота. Марьсанна вжимается спиной в кресло и слишком сильно мнёт бесполезную баранку. Ощущения полёта схожи со спуском на американских горках — только вместо спасительного виража на монорельсе аттракциона кабина ныряет в воду и почти сразу жёстко врезается в дно. Скрежещет сминаемый металл, лобовое стекло идёт трещинами.
Ещё секунду Марьсанна тратит на оценку ситуации: она висит на ремне безопасности, рёбра болят от удара, наверняка сколько-то сломано. Так как кабина числится пустой, надувная подушка не сработала — если она тут вообще есть, могли и сэкономить. По крайней мере, кабину пока не сплющило в гармошку, и несмотря на неудобную позу, Марьсанна может свободно двигаться. А вот её полуавтомат валяется теперь где-то под пассажирским, достать будет затруднительно.
Над головой что-то угрожающе скрипит, и Марьсанна решает не испытывать судьбу. Одним ударом локтя выбивает боковое стекло, и мелкое крошево осколков тут же сносит внутрь потоком воды. Не дожидаясь, пока кабина наполнится, Марьсанна упирается ногами в приборную панель, разрезает удерживающий её ремень и вылазит головой вперёд в оконный проём.
Боль в груди почти не мешает двигаться. Болотная жижа набивается под кислородную маску, и Марьсанна снимает её — некоторое время она вполне может обходиться и так.
Болото тут неглубокое — чуть выше её роста. Марьсанна цепляется за выступающую часть кабины и поднимается оглядеться.
На антрацитовых волнах качаются сотни сияюще-жёлтых, полыхающе-оранжевых и цвета жжёного апельсина тыквенных голов, что просыпались из развороченного нутра погибшего большегруза — детишки в городе останутся без украшения к празднику. Наверху, на эстакаде в начале остановившейся колонны пляшут лучи фонарей дневного света и узконаправленные красные росчерки лазерных прицелов, яркие всполохи, стрекот очередей и одиночные выстрелы винтовок — всё говорит о том, что остальная банда доблестно сражается с неизвестным противником за перевозимый урожай.
Не теряя больше времени, Марьсанна забирается на опрокинутый тягач, а с него на ближайшую опору эстакады. На треть высоты бетонная колонна вся склизкая от налипших водорослей, и забираться по ней непросто. Неприятный запах раздражает чувствительное обоняние, приходится задержать дыхание.
На поперечных балках, как раз рядом с тем местом, где фура пробила ограждение, обнаруживается немало интересного: кто-то натянул между ними люльки гамаков и самые настоящие подвесные палатки. Засада готовилась основательно и профессионально, это не обычные бродяги из плавучих деревень: у них нет такого оборудования и специалистов, чтобы дистанционно влезть в систему управления автоколонной на полном ходу. Хотя, если подумать, скорее всего противник хакнул датчики на трассе, чтобы те нарисовали автопилоту несуществующий поворот.
В любом случае, с чего бы кибервзломщикам такого уровня грабить посреди глубокого нигде караван с овощами?
Времени на обыск вражеского гнезда нет, да и не верится, что где-нибудь завалялось лишнее оружие — такое только в играх бывает. Зато атакующие любезно оставили кое-что другое: тросы, по которым сами оперативно поднялись на дорожное полотно. Марьсанна пользуется тем же путём.
Залихватски перепрыгнув отбойник, она приземляется аккуратно, на десяточку, и встаёт в полный рост будто на уроке атлетики.
Справедливости ради, электронные мозги следуют протоколу, в котором никаких живых шофёров не прописано. Да и нельзя ей вмешиваться, уводить машину с математически выверенного курса, демаскируя тем самым своё присутствие. На этом участке пути кабины фур должны казаться пустыми, чтобы гипотетический сторонний наблюдатель не догадался, что с автокараваном едут недокументированные пассажиры.
А это значит, в том числе, строгий запрет на любую постороннюю оргтехнику, так что никаких игрушек или сериалов, даже радио нельзя. Остаётся лишь сидеть в темноте и часами пялиться на струи дождя на лобовом стекле: для полноты конспирации дворники тоже выключены. Впрочем, благодаря подогреву на боковом зеркале капли не задерживаются, но что там высматривать? Сверху сплошные тучи цвета индийских чернил и грязи без малейшего просвета, снизу в размытую даль убегает нудная иссиня-графитовая лента на четыре полосы с двойной сплошной посередине; по дороге ползут и ползут сизые фуры с белыми габаритными огнями, а за краем эстакады всё залито атрацитовой рябью болот с редкими сине-серыми и кляксами чахлой флоры, отвыкшей от прямого солнечного света. Единственное, что есть цветного — цепочка канареечно-жёлтых катафотов на замызганном до торфяного отбойнике. Взгляду не за что больше зацепиться, кроме как за эту обманчиво-хулиганскую пунктирную линию в сплошной ахроматике.
Она не может назвать пейзаж унылым: это значило бы приписать ему способность вызывать хоть какие-то чувства. Тоска и безысходность — уже что-то, с чем можно работать, здесь нет даже этого; ей не хочется грустить, просто скучно. Сознание сухо регистрирует детали, не находя в них повода для эмоционального отклика. Бессодержательный — вот и всё, что она может сказать про вид за окном. Про окружающий её мир вообще.
Только это вовсе не мир виноват, что она его таким видит. Ни дорога, ни болото, ни бесконечный дождь не причастны к тому, что она, кажется, окончательно разучилась впечатляться.
Док говорит, это типичный случай эмоционального выгорания, проблема решаемая. А анонимки завалены постами о “психологической ущербности и полной творческой импотенции” и её лично, и всех ей подобных. Она не хочет верить анонимкам: пусть себе безымянные неудачники утешают себя байками о мнимом собственном превосходстве. Ей всё равно.
И всё же нет, не совсем: презрение и подспудный страх, желание спорить — дрянные, мелочные побуждения, но она хватается за них, как увязший в трясине за пучок травы на кочке. Некоторое время она пестует раздражение, накручивает себя, припоминая прошлые обиды. Что угодно, только бы заполнить дыру внутри. Доказать хотя бы себе, что сетевые незнакомцы не правы? Что не правы те, ради чьего спокойствия власти списали её — и многих других — в расход?
Она так давно не бралась сочинять. Когда-то могла, получалось неплохо, а забросила уже в разгар скандала с инклюзивами в пятьдесят восьмом. Ей ещё повезло: Сатаныч подсуетился и своих ребят вытащил, им сменили меру наказания на запрет проживания под куполом и десятки лет отработок на благо общества. А некоторые её бывшие коллеги так и пошли на корм старшим гематофагам города… Не до сказочек стало тогда.
“Полная творческая импотенция”.
Говорят, никогда не поздно начать заново? Эта мысль вызывает нервный смешок. Или всё-таки стоит попробовать? А о чём писать-то? Она, учительница языка и литературы, пусть и бывшая, помнит чужие книги слишком хорошо, чтобы писать свои. Разумеется, она более-менее сносно владеет технической стороной дела, и когда-то этого было достаточно. Но не сейчас.
“Полная творческая импотенция”.
Если она хочет оспорить этот стереотип, нужно нечто большее, чем просто сложить буковки в слова, подражая кому-нибудь из любимых классиков. Увы, как учительница, она не может не завысить планку требований ко всему, что ещё не признано культурным достоянием. Так что если она претендует на писательскую состоятельность, нужно найти и собственный стиль, и собственные темы. Обе задачи кажутся сейчас нерешаемыми.
Метафорическая пустота воображаемого чистого листа окончательно гасит её душевный порыв.
На запястье вибрирует умный браслет: собственная система наблюдения банды — “орлиный глаз”, скрыто накинутый поверх нейросети каравана, предупреждает хозяйку о чём-то необычном. Быстро разобравшись, в чём дело, она включает рацию:
— Мальчики, у нас видеоинспектор по курсу, — по-хорошему, мальчики получают все сообщения одновременно с ней, но раз её поставили во главе колонны, она принимает на себя роль вожатой. — Непотребства прекратить, запрещённые к провозу планшеты, которых у вас вообще быть не должно, выключить и засунуть под куртки: впереди рамка термоконтроля, так что застёгиваемся и не отсвечиваем. Все слышали?
— Нахрена так сложно-то? — кашляет рация едва разборчиво. Передача шифруется вторым слоем в потоке сигналов синхронизации каравана, так что канал узкий и хорошего качества связи ждать не приходится.
— Вас поняли, Марьсанна, — голос Сатаныча она узнает сквозь любой шум. — Соблюдаем тишину.
Марьсанна. Для банды она — Училка, её зовут по имени-отчеству и даже Сатаныч в шутку обращается на “вы”. Мужики будто нарочно ведут себя как раздолбаи-старшеклассники, хотя половина из них старше неё.
А к настоящим детям её больше не пустят.
И ведь влетела ни за что — жалобщики не наскребли в итоге никаких реальных доказательств причинённого вреда. Она была обычной гражданкой, работала, ходила на терапию — и последнее никак не касалось никого из её учеников, всё было совершенно законно. Их, включённых в нормальное общество, годами не замечали, не трогали: наверху всех всё устраивало, внизу не знали и спали спокойно. Но вдруг поднялась шумиха, и чтобы унять её, власти тут же выявили всех инклюзивов, предъявили толпе и образцово-показательно наказали.
Сатаныч говорит про какую-то сложную клановую политику, что кто-то там из упыриных старейшин оборзел вкрай и захотел себе легальным путём меню разнообразить, но Марьсанне пока что плевать, из-за чего на ней висит клеймо запрета на профессию.
Она застёгивает теплоизолирующий комбинезон оловянного цвета — как же много в её жизни серых тонов — и поправляет кислородную маску. Ближайшие минуты предстоит сидеть неподвижно.
Зарождающийся текст приходит сначала предчувствием самого себя: ритмом на кончике языка, общей интонацией не оформившихся пока слов. Она ещё не знает, что она хочет сказать, но уже чувствует как. Она прислушивается к себе, барабанит пойманный ритм пальцами на бедре, не давая мысли сорваться с крючка. Воображение поддаётся, добавляя всё больше ясности, о чём же будут первые бойкие фразы. Но следом приходят не звуки — цвета. Оттенки заменяют ей авторский голос, густые мазки тенаровой сини ложатся на перестук слогов. Там будут Он и Она, Противостояние, Преодоление и Предательство…
— Марьсанна, не спишь? Проскочили уже, — это Кабану, скотине, неймётся.
— Тебе заняться нечем?! — её злость до адресата не долетает, съеденная по дороге белым шумом.
— Нечем, — соглашается Кабан. — Одни роботы вокруг. У меня сорок лет водительского стажа, а кому они тут упали ваще?
Марьсанна сдерживается, чтоб не сообщить Кабану, что он действительно не нужен никому со своими разговорами, и в первую очередь ей. Но что толку, если настрой он уже испортил? А срываться на старшего боевика команды лишний раз не стоит.
— Кабан, для тебя сейчас всё скукота и рутина.
— Вот я о том и говорю, — заводит он любимую пластинку. — Настоящих испытаний, чтоб на прочность, чтоб вызов был какой-то нету. Нам как виду необходимо держать себя в тонусе, а то не по-людски же совсем живём: как трусы какие-то, за техникой прячемся. А то ещё и от техники. Мы так жиром заплывём и выродимся до декоративной шелупони типа болонок.
Марьсанна не понимает, что за нелюбовь такая у Кабана к породистым собакам. Но по сотому кругу повторённые аргументы на этот раз падают на благодатную почву: если Марьсанна и правда хочет написать что-то эдакое, то вот жизнь в лице Кабана подбрасывает ей проблематику. Думай, милочка.
— Мы могли бы покорять космос, — Кабан всё никак не умолкнет, не давая Марьсанне осознать всю бездну своей бесталанности и бросить дурные мысли. — Помнишь, как всё человечество мечтало о космосе? Нам следовало свалить туда, пока была возможность. А мы зассали.
Когда-нибудь она спросит: “Кабан, в чём твоя личная драма? Ну, знаешь, внутренний конфликт, вот это всё?” — и наверняка получит исчерпывающе ёмкую новую кликуху.
— Не было у нас такой возможности, Кабан. Ракет таких не было.
Может, снизить уровень притязаний? Ей бы расписаться для начала, руку набить — так что подойдёт и “низкий” развлекательный жанр.
— А сейчас вообще никаких ракет для людей и не строят. Одних только роботов на орбиту шлём. Это роботы у нас первопроходцы. Там должны были быть мы! А вместо этого мы где? Таскаемся по пустой трассе, никто и звать нас никак. Не понимаю, чего Сатаныч нас сюда потянул? Я ж давно ему говорю: раз нам нигде не рады, так и женьшень метровый с ними, с городскими, давай в дикари подадимся.
— Не пойду я в дикари, — чеканит Марьсанна. Не потому, что боится Сатаныча, который наверняка слышит этот разговор. Кабан, к слову, тоже его не боится, и это её беспокоит. Нет, одичать она действительно не хочет: всего-то года три осталось, и она сможет легально вернуться в город.
Марьсанна убавляет громкость рации до минимума. Хватит с неё.
И вот чем такого Кабана развлекать? Он места себе не находит, страдает от нереализованности в жизни, того и гляди учудит что. С Сатанычем готов задираться, а куда уж ему. От безделья многие срываются. Какое ему дело до книжек!
Разве что — литература эскапизма? Всё-таки истории про изощрённые убийства и отвязные приключения сочиняли преимущественно авторы, в окружении которых никогда ничего экстраординарного не происходило. Накропать простенький боевичок, чтоб как в старых фильмах — горы патронов, литры клюквенного сиропа. Намеренно взять избитые приёмы, разрешить себе сработать плохо, послать подальше внутреннего критика, ведь главное сейчас — снять творческий ступор.
Пусть её Настоящего Героя с большой буквы ждёт Настоящая Охота, такая наивная в своей эпичности, каких Кабанам в реальности не хватает: например, в одиночку на аллигаторов-мутантов. Или лучше на марсиан. Или борьба с племенами лесных эльфов-людоедов… Только вот если герой будет по-кабаньему крут, ему ж опять будет всё нипочём, а это и есть корень страшной скуки.
От одной мысли о Мэри Сью у Марьсанны сводит скулы. Нельзя, нельзя такое писать. Иначе вкуса настоящей борьбы не получишь: какие яркие декорации ни выписывай, если герой ничем ценным не рискует и проиграть не может, любое действо сведётся к механическому набору приёмов и описанию собранных трофеев. Он должен справляться на пределе возможностей — то есть, в итоге, опять-таки иметь слабости, как живой человек. Только кому здесь захочется такое читать?
Без всякого предупреждения автопилот вдруг резко разворачивает фуру вправо, и та на полной скорости въезжает в отбойник. Марьсанна хватается было за руль, но техника лишь выплёвывает ей в лицо очередное мигающее “Вы уверены?” и отказывается разблокировать ручное управление. Гибкий отбойник проминается, какое-то мгновение ещё сдерживает многотонную тушу грузовика, вся кабина освещается красными всполохами предупреждений — и фура всё-таки срывается, ухает вниз с четырёхметровой эстакады в темноту болота. Марьсанна вжимается спиной в кресло и слишком сильно мнёт бесполезную баранку. Ощущения полёта схожи со спуском на американских горках — только вместо спасительного виража на монорельсе аттракциона кабина ныряет в воду и почти сразу жёстко врезается в дно. Скрежещет сминаемый металл, лобовое стекло идёт трещинами.
Ещё секунду Марьсанна тратит на оценку ситуации: она висит на ремне безопасности, рёбра болят от удара, наверняка сколько-то сломано. Так как кабина числится пустой, надувная подушка не сработала — если она тут вообще есть, могли и сэкономить. По крайней мере, кабину пока не сплющило в гармошку, и несмотря на неудобную позу, Марьсанна может свободно двигаться. А вот её полуавтомат валяется теперь где-то под пассажирским, достать будет затруднительно.
Над головой что-то угрожающе скрипит, и Марьсанна решает не испытывать судьбу. Одним ударом локтя выбивает боковое стекло, и мелкое крошево осколков тут же сносит внутрь потоком воды. Не дожидаясь, пока кабина наполнится, Марьсанна упирается ногами в приборную панель, разрезает удерживающий её ремень и вылазит головой вперёд в оконный проём.
Боль в груди почти не мешает двигаться. Болотная жижа набивается под кислородную маску, и Марьсанна снимает её — некоторое время она вполне может обходиться и так.
Болото тут неглубокое — чуть выше её роста. Марьсанна цепляется за выступающую часть кабины и поднимается оглядеться.
На антрацитовых волнах качаются сотни сияюще-жёлтых, полыхающе-оранжевых и цвета жжёного апельсина тыквенных голов, что просыпались из развороченного нутра погибшего большегруза — детишки в городе останутся без украшения к празднику. Наверху, на эстакаде в начале остановившейся колонны пляшут лучи фонарей дневного света и узконаправленные красные росчерки лазерных прицелов, яркие всполохи, стрекот очередей и одиночные выстрелы винтовок — всё говорит о том, что остальная банда доблестно сражается с неизвестным противником за перевозимый урожай.
Не теряя больше времени, Марьсанна забирается на опрокинутый тягач, а с него на ближайшую опору эстакады. На треть высоты бетонная колонна вся склизкая от налипших водорослей, и забираться по ней непросто. Неприятный запах раздражает чувствительное обоняние, приходится задержать дыхание.
На поперечных балках, как раз рядом с тем местом, где фура пробила ограждение, обнаруживается немало интересного: кто-то натянул между ними люльки гамаков и самые настоящие подвесные палатки. Засада готовилась основательно и профессионально, это не обычные бродяги из плавучих деревень: у них нет такого оборудования и специалистов, чтобы дистанционно влезть в систему управления автоколонной на полном ходу. Хотя, если подумать, скорее всего противник хакнул датчики на трассе, чтобы те нарисовали автопилоту несуществующий поворот.
В любом случае, с чего бы кибервзломщикам такого уровня грабить посреди глубокого нигде караван с овощами?
Времени на обыск вражеского гнезда нет, да и не верится, что где-нибудь завалялось лишнее оружие — такое только в играх бывает. Зато атакующие любезно оставили кое-что другое: тросы, по которым сами оперативно поднялись на дорожное полотно. Марьсанна пользуется тем же путём.
Залихватски перепрыгнув отбойник, она приземляется аккуратно, на десяточку, и встаёт в полный рост будто на уроке атлетики.
