Но мадам Кавелье показалась мне невероятно доброй, неспособной ни на что плохое, и я, на правах своей наивности, сразу ей доверилась.
Может, сработало чутье.
Между прочим, моя прапрабабушка по маме, русская, считалась кем-то вроде прорицательницы у себя на родине, так что мне вполне могло что-то от нее передаться.
— Нет, — ответила мадам Кавелье. — С семьей. Если ты еще раз заглянешь к нам — только, пожалуйста, не так эффектно, — то я тебя с ней познакомлю.
— А почему вы здесь живете?
Она махнула фонарем в свою сторону, подсветив рожки.
— Люди мыслят стереотипами, Эрика.
И я поняла, что задела больную тему. То есть, конечно, за всю свою жизнь мадам Кавелье наверняка услышала про себя кучу не самых приятных вещей, если ко мне цепляются даже из-за имени и шапки. Люди — они ведь в самом деле бывают жестокими, хотя я до последнего в них верю.
Я поспешила увести разговор в другую сторону:
— А вы из Франции?
— Муж, — ответила мадам Кавелье. И даже в голосе я расслышала улыбку.
Потолок вдруг начал снижаться. Первой его жертвой стала мадам Кавелье, но мне спустя шаг тоже пришлось пригнуться. А потом мы и вовсе сложились напополам, присели на корточки, и я уже захотела спросить, когда закончится это мучение, но тут мадам Кавелье, громыхнув чем-то впереди, провозгласила:
— Пришли!
И вдруг оказалось, что перед нами — дверца. Именно ее створки сейчас полетели в разные стороны, предлагая свободу и не прося ничего взамен.
Выход был маленьким, высотой чуть больше ярда и шириной около полутора футов. Я, худая и низкая, преодолела его без особых трудностей, зато мадам Кавелье со всей ее горой одежды пришлось проходить боком. Я подала ей руку, чтобы помочь встать. И только когда мы обе оказались снаружи, я решила оглядеться вокруг.
И обомлела.
Честное слово.
Потому что дом моей семьи располагался не дальше трех минут ходьбы, и даже отсюда я видела бежевые стены и черепичные плитки на крыше. А мы жили в нем, между прочим, уже почти шесть, то есть все мои сознательные годы. И как я за все это время не наткнулась на дверцу во время одного из своих рейдов?..
Мадам Кавелье, проследив за моим взглядом, кивнула (ее лицо вновь почти полностью скрывал шарф, а я даже не заметила, когда мадам Кавелье успела им обмотаться). И произнесла:
— Здесь мы с тобой и расстанемся. Будь осторожна, Эрика Гибсон.
И она с материнской заботой поправила мою съехавшую набок шапку. Ту самую.
— Мадам Кавелье, у вас есть дети? — спросила я, прежде чем уйти.
И она ответила:
— Четверо.
А потом исчезла. Я лишь только моргнула, а от мадам Кавелье уже и следа не осталось, и я на мгновение даже подумала, что она мне привиделась. Но нет. Сама бы я не нашла выход из канализации, и кто бы знал, что тогда было. Может, какой-нибудь случайный прохожий все же заинтересовался бы моим ревом и решил помочь. А, может, и нет — что теперь предполагать?
Я сделала несколько шагов в сторону дома, но вдруг, остановившись, обернулась назад. Захотелось проверить: на месте ли дверца? Ну а вдруг, по неведомым обстоятельствам, ее уже нет?
Дверцы и в самом деле не было видно. Лишь только проглядывалась ручка-кольцо, почти сливающаяся с землей, частично скрытой горами снега. И я радостно улыбнулась. Дурочка, говорю же.
А если быть честными, то факт нового знакомства меня невероятно вдохновил. И я даже не стала чересчур расстраиваться из-за того, что пропустила новую серию “Красноглазых сов”. Ее все равно можно посмотреть в интернете…
Мама была дома.
Она у меня всегда дома, только если не ходит в магазин или не встречается с подругами. В магазин мы обычно ездим всей семьей, в субботу утром, а подруг у мамы всего две, и обе живут в других городах, так что да — моя мама всегда дома. И работает отсюда же. Фриланс. Пишет статьи для разных сайтов на миллион тем, примеряя на себя то одну роль, то другую. Так сама мама говорит. Выращивает кактусы на подоконниках, которые то и дело хотят тебя уколоть. А ещё высаживает всякую зелень в нашем маленьком саду, но это летом, когда снег сойдет полностью.
Я открыла дверь своим ключом, скинула рюкзак, стянула шапку и один ботинок, и только тогда в коридоре появилась мама. Посмотрела на меня и кивнула:
— Как день, Эрика?
— Как обычно, — ответила я, стягивая второй ботинок и принимаясь за куртку. Последний раз мама подкрашивала волосы больше месяца назад, и ее короткий низкий хвост был нежно-розового, пудрового, оттенка. Повесив куртку на крючок, я вдруг подумала, что мама обязательно мне поверит, если я расскажу ей все, что только что случилось. У меня ведь такая не похожая на других мама. — Ну, то есть, не совсем.
— Иди обедать, — все тем же тоном произнесла мама. — Сегодня ты позже… Твои «Совы» начались минут двадцать назад.
О моей безмерной любви к «Красноглазым совам» мама знала. Потому что мы вечно из-за них спросили. Каждый день, когда я возвращалась со школы, мама звала меня обедать. И каждый раз, когда я шла обедать, начиналась серия «Красноглазых сов». Поэтому чаще всего я ела, смотря в телевизор, а мама очень нервничала по этому поводу и задавала тысячу вопросов, желая отвлечь.
Но, решила я, сегодня все будет по-другому.
Точнее, с сегодняшнего дня.
— Потом посмотрю, — отозвалась я. — А ты знаешь, что там Ива напала на детектива Берда?..
Мама чуть приподняла брови — темно-коричневые, цвета настоящих маминых волос. И что-то мне подсказывает, что удивлялась мама не нападению. Моя мама в принципе далека от всей нашей современной культуры: она не смотрит сериалы и не читает книги, все только работает или сидит в соцсетях. А я не люблю соцсети. Там, конечно, много классных фанатских сообществ, но мне никто не пишет и на мои действия никак не реагирует, поэтому я чувствую себя неуютно.
— Так вот, — провозгласила я, вымыв руки и сев за наш круглый стол. В микроволновке подогревался обед — кажется, спагетти с фрикадельками, как знак уважения нашей итальянской родне. — Пока я шла домой, я успела упасть в канализацию.
Микроволновка пропищала, но мама не поспешила накормить меня обедом. Она переспросила:
— Упасть в канализацию?
Ее лицо побледнело, а мама у меня и без того бледная, даже белоснежная, несмотря на шоколадные (изначально) волосы и темно-карие глаза.
— Да, — ответила я, — но ты, пожалуйста, не переживай. Как видишь, все закончилось хорошо. А дело в том, что меня спасла мадам Кавелье. Конечно, я знаю, ты против того, чтобы я общалась с незнакомцами… Но мадам Кавелье — она очень милая. У нее есть муж — он, между прочим, из Франции, — и четверо детей. Но они живут в канализации.
Мама заметно расслабилась, и уже через несколько секунд тарелка с обедом стояла передо мной. Но я продолжала вещать, не обращая на спагетти внимания:
— Понимаешь, мама, они вынуждены жить в канализации. Ну, у них свои особенности. То есть, я не могу говорить за всех, но мадам Кавелье… у нее кожа такого оттенка… свежей зелени, как первые листья. И рожки. Да, звучит странно, но они у нее очень правдоподобные, эти рожки, и они так качаются — туда-сюда…
Мама села за стол напротив меня — как итог, нас разделяло больше полутора метров, потому что стол был большим, как и все в доме — и положила голову на ладони.
Взгляд у мамы всегда уставший.
Я не одна это замечаю, но, кажется, только я не знаю причин.
И вот свой уставший взгляд мама обратила на меня. Протянула:
— Эрика… — Мое имя в мамином исполнении всегда напоминает изящно изогнутую ветку кустарника. Э-ри-ка. И каждый слог — как шип. — Ты ведь понимаешь, что с таким глупо шутить.
— Но я не шучу! — возразила я горячо. — Я правда встретилась с мадам Кавелье. И она помогла мне найти выход из канализации. Тут дверца, совсем недалеко, лишь через несколько домов — понимаешь? И она ведет в канализацию. И из нее. Именно благодаря мадам Кавелье я здесь и оказалась.
— Я никогда не слышала ни о какой мадам Кавелье…
— Но она есть!
— И ни о каком ходе, который мог бы провести в канализацию, тоже. Только вдумайся. Элементарно, это же опасно.
— Но я ведь там была, — отозвалась я, уже не скрывая огорчения.
— Соглашусь, ты всегда отличалась богатой фантазией…
И на этом моменте я не выдержала. Подскочила из-за стола, так и не притронувшись к обеду. И ушла, не оглядываясь — глаза предательски защипало. У меня бывает такое. Могу месяц держаться без слез — а потом, стоит поплакать один раз, как я срываюсь и начинаю рыдать из-за каждой мелочи. Хотя не знаю, можно ли считать недоверие мелочью.
Вслед мне понеслось мамино колючее — Э-ри-ка, — но я не обернулась. Потому что никаких шипов у настоящей эрики нет.
Так и просидела до вечера в своей комнате.
Посмотрела пропущенную серию «Красноглазых сов», а потом две предыдущих — за детективом Бердом я могу следить вечно. Немного посидела над домашним заданием, решив сделать все безупречно, но быстро сдалась и наляпала что попало. Учеба всегда давалась мне туго — не в пример моей кузине Розе или той же противной Джил. Да и голодные мозги отказывались думать. Благо, в шкафу у меня была запасена пачка печенья — иначе пришлось бы совсем тяжело.
Мама пришла, когда за окном уже стемнело. Осторожно открыла дверь, не стучась, и застала меня в тот момент, когда я взялась за выданную на дом книгу, «Дыхание севера», пересказ которого у меня однозначно спросят — я надеялась только, что дышать, изображая ветер, все же не придется. Мама заглянула внутрь и произнесла мягко, но непреклонно:
— Обещай мне, что больше не будешь искать встречи с той твоей мадам Кавелье.
И пока я думала, что бы такое ответить, чтобы не обидеть маму, но при этом сохранить хотя бы призрачный шанс стать гостью мадам Кавелье, в коридоре прозвучал звонок.
Это вернулся мой папа.
Он всегда возвращается поздно, не раньше восьми вечера, потому что работает в больнице. И обязательно оповещает нас о своем возвращении дверным звонком. Как будто каждое папино возвращение — праздник. И, наверное, я даже ему радуюсь.
Как несложно догадаться, никакое обещание маме я так и не дала.
Мы пошли ужинать, и повторить историю своего сегодняшнего путешествия я не решилась.
Конечно, все не могло закончиться так просто. Иначе встреча с мадам Кавелье была бы не началом величайшего приключения, уготовленного мне жизнью, а так, пустяком.
О моем посещении канализации мы с мамой больше не разговаривали. А с папой тем более — он, кажется, так ничего и не узнал. По крайней мере, сама я ничего ему не рассказывала — у меня очень трудноуловимый папа, поэтому мне редко везет с ним поговорить. А мама в принципе посчитала всю мою историю пустяком.
Но никакой это был не пустяк.
Я давно заметила за взрослыми такую особенность: они гонятся за чем-то эфемерным, оставляя без внимания самое важное. Деньги, улыбки. Но любовь ведь за деньги не купишь, а фальшивая улыбка не сможет согреть сердце.
Зато мадам Кавелье улыбалась определенно искренне.
Тем временем, спустя три дня, наступили выходные. Все эти три дня я старалась вести себя, как ни в чем не бывало. Пыталась делать домашку, проваливала тесты, изредка разговаривала с одноклассниками, но, признаться честно, почти все мои одноклассники — «скверные люди», как пишет Себастиан Норманн, автор того самого «Дыхания ветра». Классная, кстати, оказалась книга, она теперь одна из моих любимых. Там про собак, и они, в отличие от людей, ничуть не скверные.
Так вот.
К выходным мое терпение закончилось напрочь, и я уже просто не могла сидеть на месте, зная тайну и ничего с ней не делая. Тайны ведь существуют не просто так! И раз уж меня посвятили в одну из них, разве я не должна воспользоваться таким преимуществом?
Вот с такой мыслью я проснулась в субботу утром, ровно в восемь до полудня — если моя кузина Роза может до обеда лежать в кровати, то я не позволяю себе тратить время на какое-то простое валяние. Я вскочила с кровати, полная решимости, и вспомнила, что сегодня мы едем в магазин.
Семейная традиция, одна из немногих.
Конечно, я не могла сказать: «Мама, папа, простите, но я к мадам Кавелье»! Потому что меня, во-первых, никуда бы не отпустили, а, во-вторых, мама советовала мне с мадам Кавелье не общаться.
Но ведь мадам Кавелье пригласила меня в гости раньше, чем мама произнесла свою просьбу. На уроках же спрашивают первого, кто поднял руку. Ну или меня, когда я совсем-совсем не знаю ответ. Так и здесь. Может, думала я, и не будет на том месте никакой дверцы. Тогда я расстроюсь, конечно, но зато сразу развернусь и пойду домой, и никто меня больше не заставит искать вход в канализацию.
На самом деле, впервые решиться на что-то легко — гораздо сложнее пойти на это еще раз, после провала.
Я стараюсь не повторять своих ошибок дважды.
Помнится, прошлым летом я впервые в своей жизни влюбилась. В смысле, по-настоящему. То есть, и раньше находились мальчики, которые мне нравились, но влюбляться — нет уж, спасибо.
А прошлым летом зацепило, да так, что мне начало казаться, будто вот он — тот, кого мне так не хватало. И я даже готова была изрисовывать сердечками свой личный дневник (а я веду личный дневник) и писать стихи — настолько непривычным было это чувство.
Да, пожалуй, история моей первой и последней на данный момент любви заслуживает быть рассказанной прямо сейчас. Она очень смешная, а потому грустная. Ну что в любви может быть хорошего, если она вызывает только жалкую усмешку?
Итак, во всем была виновата мисс Джонсон. Точнее, это я называю ее мисс Джонсон, в знак уважения. Для мамы она — Моника. А для всяких остальных людей, не относящихся к друзьям и близким, она Леона Луин — это псевдоним мисс Джонсон. Она писательница и, как говорит папа, весьма посредственная. Но у нас есть все шесть бумажных книг под авторством мисс Джонсон, причем с личными пожеланиями автора. Хотя я не видела, чтобы мама их читала. Помнится, в один из тех редких моментов, когда мамы дома не оказалось, я взяла одну из книг и пролистала несколько первых глав. Но не нашла ничего интересного — главная героиня пыталась размышлять о любви, а я на момент прочтения этих глав ещё не представляла, что такое любовь.
На самом деле, мисс Джонсон, ну или, так и быть, Моника, очень милая.
У мисс Джонсон копна темно-рыжих кудрей, достигающих середины шеи, много очков — едва ли не каждый раз я вижу ее в новых, но они всегда классные. Мисс Джонсон носит чудесные объемные свитера, мягкие-мягкие, и кеды с разноцветными шнурками. Зато у мисс Джонсон до сих пор нет ни мужа, ни детей. Как говорит сама Моника, она слишком творческий человек для всяких бытовых проблем. Есть люди-искусство, сказала когда-то она, а есть люди-обыденность. Когда я спросила, к каким отношусь я, мисс Джонсон заметила серьезно, что выбирать это предстоит мне самой.
Конечно, мне хотелось быть человеком-искусством, но Монике я в этом так и не призналась. Да и случился этот разговор давно — года три назад, я в те времена была ещё с волосами до лопаток и совсем скромным характером. Зато Моника с тех пор совсем не поменялась.
Я опять отвлеклась, но вообще-то я хотела сказать, что прошлым летом мисс Джонсон приехала в наш город, чтобы целый месяц прожить у старшей сестры, работая над своим новым романом — он, кстати, должен вот-вот выйти, и, может быть, я даже попытаюсь его почитать. Конечно же, в тайне от мамы. Что-то я слишком многое начала делать в тайне от нее…
Может, сработало чутье.
Между прочим, моя прапрабабушка по маме, русская, считалась кем-то вроде прорицательницы у себя на родине, так что мне вполне могло что-то от нее передаться.
— Нет, — ответила мадам Кавелье. — С семьей. Если ты еще раз заглянешь к нам — только, пожалуйста, не так эффектно, — то я тебя с ней познакомлю.
— А почему вы здесь живете?
Она махнула фонарем в свою сторону, подсветив рожки.
— Люди мыслят стереотипами, Эрика.
И я поняла, что задела больную тему. То есть, конечно, за всю свою жизнь мадам Кавелье наверняка услышала про себя кучу не самых приятных вещей, если ко мне цепляются даже из-за имени и шапки. Люди — они ведь в самом деле бывают жестокими, хотя я до последнего в них верю.
Я поспешила увести разговор в другую сторону:
— А вы из Франции?
— Муж, — ответила мадам Кавелье. И даже в голосе я расслышала улыбку.
Потолок вдруг начал снижаться. Первой его жертвой стала мадам Кавелье, но мне спустя шаг тоже пришлось пригнуться. А потом мы и вовсе сложились напополам, присели на корточки, и я уже захотела спросить, когда закончится это мучение, но тут мадам Кавелье, громыхнув чем-то впереди, провозгласила:
— Пришли!
И вдруг оказалось, что перед нами — дверца. Именно ее створки сейчас полетели в разные стороны, предлагая свободу и не прося ничего взамен.
Выход был маленьким, высотой чуть больше ярда и шириной около полутора футов. Я, худая и низкая, преодолела его без особых трудностей, зато мадам Кавелье со всей ее горой одежды пришлось проходить боком. Я подала ей руку, чтобы помочь встать. И только когда мы обе оказались снаружи, я решила оглядеться вокруг.
И обомлела.
Честное слово.
Потому что дом моей семьи располагался не дальше трех минут ходьбы, и даже отсюда я видела бежевые стены и черепичные плитки на крыше. А мы жили в нем, между прочим, уже почти шесть, то есть все мои сознательные годы. И как я за все это время не наткнулась на дверцу во время одного из своих рейдов?..
Мадам Кавелье, проследив за моим взглядом, кивнула (ее лицо вновь почти полностью скрывал шарф, а я даже не заметила, когда мадам Кавелье успела им обмотаться). И произнесла:
— Здесь мы с тобой и расстанемся. Будь осторожна, Эрика Гибсон.
И она с материнской заботой поправила мою съехавшую набок шапку. Ту самую.
— Мадам Кавелье, у вас есть дети? — спросила я, прежде чем уйти.
И она ответила:
— Четверо.
А потом исчезла. Я лишь только моргнула, а от мадам Кавелье уже и следа не осталось, и я на мгновение даже подумала, что она мне привиделась. Но нет. Сама бы я не нашла выход из канализации, и кто бы знал, что тогда было. Может, какой-нибудь случайный прохожий все же заинтересовался бы моим ревом и решил помочь. А, может, и нет — что теперь предполагать?
Я сделала несколько шагов в сторону дома, но вдруг, остановившись, обернулась назад. Захотелось проверить: на месте ли дверца? Ну а вдруг, по неведомым обстоятельствам, ее уже нет?
Дверцы и в самом деле не было видно. Лишь только проглядывалась ручка-кольцо, почти сливающаяся с землей, частично скрытой горами снега. И я радостно улыбнулась. Дурочка, говорю же.
А если быть честными, то факт нового знакомства меня невероятно вдохновил. И я даже не стала чересчур расстраиваться из-за того, что пропустила новую серию “Красноглазых сов”. Ее все равно можно посмотреть в интернете…
Мама была дома.
Она у меня всегда дома, только если не ходит в магазин или не встречается с подругами. В магазин мы обычно ездим всей семьей, в субботу утром, а подруг у мамы всего две, и обе живут в других городах, так что да — моя мама всегда дома. И работает отсюда же. Фриланс. Пишет статьи для разных сайтов на миллион тем, примеряя на себя то одну роль, то другую. Так сама мама говорит. Выращивает кактусы на подоконниках, которые то и дело хотят тебя уколоть. А ещё высаживает всякую зелень в нашем маленьком саду, но это летом, когда снег сойдет полностью.
Я открыла дверь своим ключом, скинула рюкзак, стянула шапку и один ботинок, и только тогда в коридоре появилась мама. Посмотрела на меня и кивнула:
— Как день, Эрика?
— Как обычно, — ответила я, стягивая второй ботинок и принимаясь за куртку. Последний раз мама подкрашивала волосы больше месяца назад, и ее короткий низкий хвост был нежно-розового, пудрового, оттенка. Повесив куртку на крючок, я вдруг подумала, что мама обязательно мне поверит, если я расскажу ей все, что только что случилось. У меня ведь такая не похожая на других мама. — Ну, то есть, не совсем.
— Иди обедать, — все тем же тоном произнесла мама. — Сегодня ты позже… Твои «Совы» начались минут двадцать назад.
О моей безмерной любви к «Красноглазым совам» мама знала. Потому что мы вечно из-за них спросили. Каждый день, когда я возвращалась со школы, мама звала меня обедать. И каждый раз, когда я шла обедать, начиналась серия «Красноглазых сов». Поэтому чаще всего я ела, смотря в телевизор, а мама очень нервничала по этому поводу и задавала тысячу вопросов, желая отвлечь.
Но, решила я, сегодня все будет по-другому.
Точнее, с сегодняшнего дня.
— Потом посмотрю, — отозвалась я. — А ты знаешь, что там Ива напала на детектива Берда?..
Мама чуть приподняла брови — темно-коричневые, цвета настоящих маминых волос. И что-то мне подсказывает, что удивлялась мама не нападению. Моя мама в принципе далека от всей нашей современной культуры: она не смотрит сериалы и не читает книги, все только работает или сидит в соцсетях. А я не люблю соцсети. Там, конечно, много классных фанатских сообществ, но мне никто не пишет и на мои действия никак не реагирует, поэтому я чувствую себя неуютно.
— Так вот, — провозгласила я, вымыв руки и сев за наш круглый стол. В микроволновке подогревался обед — кажется, спагетти с фрикадельками, как знак уважения нашей итальянской родне. — Пока я шла домой, я успела упасть в канализацию.
Микроволновка пропищала, но мама не поспешила накормить меня обедом. Она переспросила:
— Упасть в канализацию?
Ее лицо побледнело, а мама у меня и без того бледная, даже белоснежная, несмотря на шоколадные (изначально) волосы и темно-карие глаза.
— Да, — ответила я, — но ты, пожалуйста, не переживай. Как видишь, все закончилось хорошо. А дело в том, что меня спасла мадам Кавелье. Конечно, я знаю, ты против того, чтобы я общалась с незнакомцами… Но мадам Кавелье — она очень милая. У нее есть муж — он, между прочим, из Франции, — и четверо детей. Но они живут в канализации.
Мама заметно расслабилась, и уже через несколько секунд тарелка с обедом стояла передо мной. Но я продолжала вещать, не обращая на спагетти внимания:
— Понимаешь, мама, они вынуждены жить в канализации. Ну, у них свои особенности. То есть, я не могу говорить за всех, но мадам Кавелье… у нее кожа такого оттенка… свежей зелени, как первые листья. И рожки. Да, звучит странно, но они у нее очень правдоподобные, эти рожки, и они так качаются — туда-сюда…
Мама села за стол напротив меня — как итог, нас разделяло больше полутора метров, потому что стол был большим, как и все в доме — и положила голову на ладони.
Взгляд у мамы всегда уставший.
Я не одна это замечаю, но, кажется, только я не знаю причин.
И вот свой уставший взгляд мама обратила на меня. Протянула:
— Эрика… — Мое имя в мамином исполнении всегда напоминает изящно изогнутую ветку кустарника. Э-ри-ка. И каждый слог — как шип. — Ты ведь понимаешь, что с таким глупо шутить.
— Но я не шучу! — возразила я горячо. — Я правда встретилась с мадам Кавелье. И она помогла мне найти выход из канализации. Тут дверца, совсем недалеко, лишь через несколько домов — понимаешь? И она ведет в канализацию. И из нее. Именно благодаря мадам Кавелье я здесь и оказалась.
— Я никогда не слышала ни о какой мадам Кавелье…
— Но она есть!
— И ни о каком ходе, который мог бы провести в канализацию, тоже. Только вдумайся. Элементарно, это же опасно.
— Но я ведь там была, — отозвалась я, уже не скрывая огорчения.
— Соглашусь, ты всегда отличалась богатой фантазией…
И на этом моменте я не выдержала. Подскочила из-за стола, так и не притронувшись к обеду. И ушла, не оглядываясь — глаза предательски защипало. У меня бывает такое. Могу месяц держаться без слез — а потом, стоит поплакать один раз, как я срываюсь и начинаю рыдать из-за каждой мелочи. Хотя не знаю, можно ли считать недоверие мелочью.
Вслед мне понеслось мамино колючее — Э-ри-ка, — но я не обернулась. Потому что никаких шипов у настоящей эрики нет.
Так и просидела до вечера в своей комнате.
Посмотрела пропущенную серию «Красноглазых сов», а потом две предыдущих — за детективом Бердом я могу следить вечно. Немного посидела над домашним заданием, решив сделать все безупречно, но быстро сдалась и наляпала что попало. Учеба всегда давалась мне туго — не в пример моей кузине Розе или той же противной Джил. Да и голодные мозги отказывались думать. Благо, в шкафу у меня была запасена пачка печенья — иначе пришлось бы совсем тяжело.
Мама пришла, когда за окном уже стемнело. Осторожно открыла дверь, не стучась, и застала меня в тот момент, когда я взялась за выданную на дом книгу, «Дыхание севера», пересказ которого у меня однозначно спросят — я надеялась только, что дышать, изображая ветер, все же не придется. Мама заглянула внутрь и произнесла мягко, но непреклонно:
— Обещай мне, что больше не будешь искать встречи с той твоей мадам Кавелье.
И пока я думала, что бы такое ответить, чтобы не обидеть маму, но при этом сохранить хотя бы призрачный шанс стать гостью мадам Кавелье, в коридоре прозвучал звонок.
Это вернулся мой папа.
Он всегда возвращается поздно, не раньше восьми вечера, потому что работает в больнице. И обязательно оповещает нас о своем возвращении дверным звонком. Как будто каждое папино возвращение — праздник. И, наверное, я даже ему радуюсь.
Как несложно догадаться, никакое обещание маме я так и не дала.
Мы пошли ужинать, и повторить историю своего сегодняшнего путешествия я не решилась.
ГЛАВА 2
Конечно, все не могло закончиться так просто. Иначе встреча с мадам Кавелье была бы не началом величайшего приключения, уготовленного мне жизнью, а так, пустяком.
О моем посещении канализации мы с мамой больше не разговаривали. А с папой тем более — он, кажется, так ничего и не узнал. По крайней мере, сама я ничего ему не рассказывала — у меня очень трудноуловимый папа, поэтому мне редко везет с ним поговорить. А мама в принципе посчитала всю мою историю пустяком.
Но никакой это был не пустяк.
Я давно заметила за взрослыми такую особенность: они гонятся за чем-то эфемерным, оставляя без внимания самое важное. Деньги, улыбки. Но любовь ведь за деньги не купишь, а фальшивая улыбка не сможет согреть сердце.
Зато мадам Кавелье улыбалась определенно искренне.
Тем временем, спустя три дня, наступили выходные. Все эти три дня я старалась вести себя, как ни в чем не бывало. Пыталась делать домашку, проваливала тесты, изредка разговаривала с одноклассниками, но, признаться честно, почти все мои одноклассники — «скверные люди», как пишет Себастиан Норманн, автор того самого «Дыхания ветра». Классная, кстати, оказалась книга, она теперь одна из моих любимых. Там про собак, и они, в отличие от людей, ничуть не скверные.
Так вот.
К выходным мое терпение закончилось напрочь, и я уже просто не могла сидеть на месте, зная тайну и ничего с ней не делая. Тайны ведь существуют не просто так! И раз уж меня посвятили в одну из них, разве я не должна воспользоваться таким преимуществом?
Вот с такой мыслью я проснулась в субботу утром, ровно в восемь до полудня — если моя кузина Роза может до обеда лежать в кровати, то я не позволяю себе тратить время на какое-то простое валяние. Я вскочила с кровати, полная решимости, и вспомнила, что сегодня мы едем в магазин.
Семейная традиция, одна из немногих.
Конечно, я не могла сказать: «Мама, папа, простите, но я к мадам Кавелье»! Потому что меня, во-первых, никуда бы не отпустили, а, во-вторых, мама советовала мне с мадам Кавелье не общаться.
Но ведь мадам Кавелье пригласила меня в гости раньше, чем мама произнесла свою просьбу. На уроках же спрашивают первого, кто поднял руку. Ну или меня, когда я совсем-совсем не знаю ответ. Так и здесь. Может, думала я, и не будет на том месте никакой дверцы. Тогда я расстроюсь, конечно, но зато сразу развернусь и пойду домой, и никто меня больше не заставит искать вход в канализацию.
На самом деле, впервые решиться на что-то легко — гораздо сложнее пойти на это еще раз, после провала.
Я стараюсь не повторять своих ошибок дважды.
Помнится, прошлым летом я впервые в своей жизни влюбилась. В смысле, по-настоящему. То есть, и раньше находились мальчики, которые мне нравились, но влюбляться — нет уж, спасибо.
А прошлым летом зацепило, да так, что мне начало казаться, будто вот он — тот, кого мне так не хватало. И я даже готова была изрисовывать сердечками свой личный дневник (а я веду личный дневник) и писать стихи — настолько непривычным было это чувство.
Да, пожалуй, история моей первой и последней на данный момент любви заслуживает быть рассказанной прямо сейчас. Она очень смешная, а потому грустная. Ну что в любви может быть хорошего, если она вызывает только жалкую усмешку?
Итак, во всем была виновата мисс Джонсон. Точнее, это я называю ее мисс Джонсон, в знак уважения. Для мамы она — Моника. А для всяких остальных людей, не относящихся к друзьям и близким, она Леона Луин — это псевдоним мисс Джонсон. Она писательница и, как говорит папа, весьма посредственная. Но у нас есть все шесть бумажных книг под авторством мисс Джонсон, причем с личными пожеланиями автора. Хотя я не видела, чтобы мама их читала. Помнится, в один из тех редких моментов, когда мамы дома не оказалось, я взяла одну из книг и пролистала несколько первых глав. Но не нашла ничего интересного — главная героиня пыталась размышлять о любви, а я на момент прочтения этих глав ещё не представляла, что такое любовь.
На самом деле, мисс Джонсон, ну или, так и быть, Моника, очень милая.
У мисс Джонсон копна темно-рыжих кудрей, достигающих середины шеи, много очков — едва ли не каждый раз я вижу ее в новых, но они всегда классные. Мисс Джонсон носит чудесные объемные свитера, мягкие-мягкие, и кеды с разноцветными шнурками. Зато у мисс Джонсон до сих пор нет ни мужа, ни детей. Как говорит сама Моника, она слишком творческий человек для всяких бытовых проблем. Есть люди-искусство, сказала когда-то она, а есть люди-обыденность. Когда я спросила, к каким отношусь я, мисс Джонсон заметила серьезно, что выбирать это предстоит мне самой.
Конечно, мне хотелось быть человеком-искусством, но Монике я в этом так и не призналась. Да и случился этот разговор давно — года три назад, я в те времена была ещё с волосами до лопаток и совсем скромным характером. Зато Моника с тех пор совсем не поменялась.
Я опять отвлеклась, но вообще-то я хотела сказать, что прошлым летом мисс Джонсон приехала в наш город, чтобы целый месяц прожить у старшей сестры, работая над своим новым романом — он, кстати, должен вот-вот выйти, и, может быть, я даже попытаюсь его почитать. Конечно же, в тайне от мамы. Что-то я слишком многое начала делать в тайне от нее…
