В какой-то момент я перестала это контролировать и поняла, что плавно опускаюсь на пол, несмотря на сопротивления воздуха. Кто-то подхватил меня за плечи, и я распахнула глаза.
Интересно, как бы я себя вела, если бы весь этот праздник организовали в мою честь? Как и сейчас, в стороне от всех? Или вела бы светские беседы, как Софа метрах в шести в направлении северо-востока?
Подхватил меня Матвей, он же сейчас и смотрел своими разноцветными глазами на меня, которые отчего-то тоже плыли.
Впрочем, в мою честь никогда не устраивали настолько грандиозных не то чтобы праздников с яркими платьями и официантами, но даже шабашей. Куда уж мне, не доросла еще до такого. И не уверена, что дорасту когда-либо.
— Все в порядке? — уточнил Матвей.
— Классно! — ответила громко и, спохватившись, прикрыла ладонью рот. Продолжила тише: — Всего три бокала. Хотя… На пустой желудок. Не очень хорошо, да?
— Возле стены стол с закусками. Я помогу дойти.
Я покачала головой из стороны в сторону. Резко махнула рукой и покачнулась вперед. Ох, какой позор… Мгновенно залилась краской и отвернулась. Даже боюсь представлять, как все это выглядело со стороны. Я обычно не привлекаю к себе лишнего внимания. Пожалуй, поэтому в мою честь праздников и не устраивают…
Матвей в самом деле помог мне дойти.
То есть, он всего лишь держал меня за локоть, почти не касаясь, но больше завалиться я даже не попыталась. Матвей опустил меня на лавочку возле стола, и я с медленным изяществом (чтобы мир не кружился) подняла голову, намереваясь его поблагодарить, однако Матвея рядом уже не было.
Ну и ладно.
Все равно я не люблю, когда люди наблюдают, как я ем. Особенно если молча. Сразу начинаю теряться и смотреть куда угодно, но не на сотрапезника. А если разговаривать… Тоже ведь выглядит так себе. Еда летит во все стороны.
Ассортимент закусок оказался скудноватым.
Либо я слишком поздно заявилась.
Тем не менее, я попробовала все, что обнаружила на столе, а нечто даже по несколько раз. Особенно персиковые мини-кексы понравились. Будь у нас в общаге духовка, я сама попыталась бы их приготовить, честное слово. Но мы даже микроволновку купили лишь в середине октября, о какой духовке говорить…
Как итог, я наелась и мне стало стыдно.
Голова потяжелела, но в итоге обрела определенную ясность — вот такой парадокс. Я ещё немного понаблюдала за всеми со стороны, несколько раз выловив взглядом Софу, без умолку развлекающую беседами всех подряд. Хотела подойти к ней, но потом наконец-то поняла, что день рождения — не лучшее время вспоминать чьи-то смерти, даже несостоявшиеся.
Спустя чуть больше часа после появления я решила, что пора уходить.
Ну а что мне было делать, в самом деле? Завтра, между прочим, семинар по матану. Черт, семинар…
Я подскочила слишком резко. Но даже не упала. Стараясь слиться с толпой, покинула холл, а после, заглянув в гардеробную, и вовсе вышла наружу.
Морозный зимний воздух почти заставил меня протрезветь.
Несколько минут я простояла возле ресторана, наслаждаясь свежестью февраля. И неспешно пошла в сторону общежития. Ничего не боялась. Горели яркие фонари, белые и желтые, мимо проходило довольно много людей… Чего бояться? Ну и пусть небо черное.
Однако вскоре кто-то коснулся моего плеча, и я подпрыгнула.
Обернулась. Наверняка прохожему просто нужно что-то попросить… Но, еще не увидев лица, я почувствовала знакомый уже запах. И все поняла.
Внезапно понадобилась я спутнику Софы, Матвею.
— Добрый вечер. Рад снова видеть вас, Яна, — произнес он медленно. — Вы обогнали меня. Немного.
И Матвей уставился на меня разноцветными глазами.
— Добрый, — отозвалась я. — Что вы здесь делаете?
— Иду в сторону своего дома, наслаждаясь вечерним городом, — и Матвей двинулся с места. Я почему-то, не задумываясь, пошла следом.
— А как же… Софа?
— О, прекрасная София. — он поднял взгляд на небо. — Прекрасная София слишком увлечена праздником, которым не смог увлечься я. Однако же я заметил, что вы уходите, и решил с ней распрощаться. Пока мы обменивались с любезностями, вы успели уйти. Мне удалось догнать вас с большим трудом. Вы очень быстро ходите.
— Спасибо, — пробурчала я.
Поддерживать беседу я все еще не собиралась. И в целом очень сильно надеялась, что уже на следующей развилке наши пути разойдутся.
Но Матвей, напротив, поговорить любил слишком сильно.
— Софа, София. Одна, другая… Со временем все лица сливаются в одно, ты выхватываешь лишь некоторые черты, а потом забываешь их, сразу же… У каждого лица — своя история, несколько историй, тысячи. Все не послушаешь. Всем не посочувствуешь. Вы согласитесь с моими словами?
Он говорил, как стереотипный черный, но ни единого отблеска черной магии я в нем не видела, пусть и старалась хоть что-нибудь разглядеть. Это мне не понравилось.
Как будто он знает, кто на самом деле я. И кто на самом деле Софа. А мы понятия не имеем, кто он.
— А пейзажи? — продолжил Матвей тем временем. — Они, может, и могут похвастаться большим разнообразием, однако все также перемешиваются в сознании, образуют единое пестреющее полотно, который ни один критик не посмеет назвать настоящим искусством. Бегите, — он взмахнул рукой. — Бегите, твердят они. Стремитесь вперед, к звездам. Будьте добры к окружающим. Все в таком духе. Но какой в этом смысл, если после смерти нас всех ждет одно — уход в небытие? И по заслугам никто тебе не заплатит. Как считаете?
В словах Матвея не было ничего угрожающего, и все же я осознала вдруг, что сердце стучит быстрее.
Матвей остановился вдруг, и я замерла тоже.
Освещенная улица резко закончилась, и сейчас нас касались лишь отблески огней.
— Вы нравитесь мне, Яна, — заметил Матвей. В темноте его глаза казались одноцветными, невнятно серыми. — Вы отличаетесь от общей массы. В лучшую сторону. И это меня расстраивает… Черты вашего лица я запомню обязательно. Когда мы встретимся вновь…
Он мне не угрожал.
Говорил спокойным, безразличным тоном, но все же мне вдруг стало страшно, и эти ощущения внезапно показались знакомыми, и от этого я испугалась ещё больше.
А вокруг пахнет сандалом, я вспоминаю почему-то Влада и жалею, что в нужный момент рядом со мной нет никого, кто смог бы меня защитить, а потом понимаю, что в этом виновата сама я — всех отталкиваю. Но ведь не просто так у меня сформировалась данная модель поведения? Все идет из детства, говорили нам. У меня же было хорошее детство… Пока она не ушла, пока я не стала той, кто я есть…
Монолог Матвея вдруг прервали резко.
Зазвенел мой телефон, стоящий на высоком уровне громкости, и я тут же потянулась к карману.
Отец.
Что бы между нами не происходило, я была рада его звонку. Как будто отец услышал мою мысленную просьбу.
Внутри потеплело.
Алкоголь делает меня слишком чувствительной. Это плохо.
— Да, отец?
Матвей резко отвернулся. Воспользовавшись этим, я едва ли не бегом сорвалась с места.
Какая впечатлительность… Решено. Больше не пью.
К слову, следом он не пошел — раздавались лишь мои шаги. И это было хорошо.
— Все в порядке? — уточнил отец.
— Да, конечно, — ответила я. Голос дрогнул. Хотелось бы верить, что отец этого не заметит, но он очень внимательный… — А что ты звонишь?
— Я не могу позвонить дочери?
— Можешь.
— Милана все мне рассказала.
Вот так вот. С места в карьер, как говорится. Впрочем, ни клятв, ни обещаний даже я с Миланы не брала. Так что удивлять должен не факт того, что отцу все стало известно, а его слишком запоздавший во времени звонок.
— Ну, — заметила я, — тем вечером у меня все равно ничего не вышло.
— И ты, расстроившись, от всего отказалась? Слабо верится.
Вот и думай, комплимент или оскорбление.
— Да-да, конечно, я все еще хотела бы получить хотя бы одну разгадку, но, как оказалось, сделать это не так просто. Так что если ты звонишь мне проконсультироваться — знай, что мне ничего не известно.
— Нет, я звоню тебе не за этим.
— Сказать, чтобы я все бросила?
— Нет. Я знаю твое упрямство. Пусть мне и очень не нравится, когда ты куда-то лезешь. Будь предельно осторожна. Максимально. Слышишь?.. Не лезь на рожон. Если хочешь действовать, делай это хитро.
Я вдруг осознала, что общаюсь с отцом легко, как прежде, до случая с Янтарной. Чертов алкоголь… С другой стороны, на душе стало так легко и радостно, что ли, и мне это понравилось.
Родители не понимают порой, как сильно нам их не хватает.
Мои родители до сих пор оставаются значимой частью моего мира. Несмотря ни на что.
— Слышу, — ответила я наконец. — Но зачем же тогда ты звонишь?
Несколько секунд отец молчал. Потом признался:
— Просто узнать, как ты.
В этот момент мое затуманенное сознание решило поставить ультиматум: либо я все расскажу отцу сейчас, либо уже никогда. Я выбрала первое. Сказала:
— Я случайно встретилась здесь с матушкой. Разговаривала с ней.
Отец задумался. Потом выдал:
— Не причастен ли к этой встрече, косвенно или прямо, твой знакомый белый, некий Синицын Ярослав девятнадцати лет от роду?
— Косвенно причастен… Откуда ты знаешь?
Отец всегда умел меня удивлять.
Но то, что он прекрасно знает, кто есть такой Яр… И об его связи с матушкой… Даже мне было дико это слышать.
— Неплохо знаком с его очаровательной бабушкой, Валентиной. Впервые встретились на задании, тогда же я и узнал все. Четыре года назад. Такой же зимой.
— И ты все это время знал о моем знакомстве с Яром?
— Верно. При том от самой Валентины. Когда приехал за тобой к Наташе и вспомнил, что Валентина живет здесь.
Я пнула попавшийся под ноги снежный комочек.
— Почему не рассказ мне?
— О, — если бы отец стоял передо мной прямо сейчас, я бы увидела, как он качает головой. — Это был не мой секрет. И я не имел права им делиться.
Впрочем, поспорить с отцом нельзя было.
Я ведь сама из тех, кто предпочитает не рассказывать доверенные мне тайны кому попало. Да я никогда и не спрашивала… У отца? Про Яра? У моего отца про какого-то там белого?..
Но, тем не менее, отец все знал.
А я опять оказалась в пролете.
Почему же он ничего не предпринял?
— А что насчет матушки? — поинтересовалась я. — Ты… — сделала глубокий вдох. — Ты смог ее простить?
Мы никогда не говорили с отцом об ее уходе. Даже тогда, почти восемь лет назад, когда я вернулась с лагеря и не обнаружила ее. Но теперь… Время меняется, верно? Значит, меняться должны и внутренние установки, как бы сильно этого не хотелось.
— Смог.
Одно-единственное слово — но по сердцу будто прошлись остро заточенным лезвием. Душа возмущенно сжалась. Я переспросила:
— Смог? Но ведь… Она ушла. Предала нас. Бросила. Как можно ее простить? Она же не заслуживает ни капли уважения, ни моего, ни твоего… Как же простить ее?
Отец вздохнул.
Ему явно не нравилось направление, в которое свернул разговор. А все потому, что отцу до сих пор больно. Я ведь знаю.
— Ты можешь не уважать меня. Можешь относиться ко мне плохо — что же, это будет твоим решением, на которое я не собираюсь никак влиять. Но относиться плохо к матери я тебе не позволю. Она сделала для тебя все возможное.
— Единственное, что она сделала в моем отношении — бросила.
Из-за поворота появился угол общаги, и я замедлила шаг.
Вздох на том конце повторился.
— Если бы все было так просто, Яна, мы бы давно уже жили в утопии.
Я разнервничалась ещё больше.
— Так расскажи мне, в чем дело! Я уже не та одиннадцатилетняя девочка, которая не обнаружила матушку, когда вернулась. Что я должна знать ещё?
— Всему свое время. Будь терпеливой.
— Судя по всему, последние девятнадцать лет в мире царит время лжи. И да, — добавила я, — со мной все просто прекрасно, ты зря беспокоился.
И прекратила звонок.
Остановилась возле двери в общежитие. Прикрыла глаза, которые вдруг начали подозрительно щипать. Постояла так несколько секунд, приходя в себя.
Я ведь самой себе пообещала, что мою слабость никто не увидит.
Так почему же я демонстрирую ее всем так часто?
Прежде чем заблокировать экран, я скользнула взглядом по сообщению, пришедшему пятнадцать минут назад, как раз в то время, когда я вела задушевные беседы с Матвеем.
Надо же. Тоже что-то почувствовал?..
«Привет, Яна. Мы сможем встретиться вновь в ближайшие дни?»
Экран потух.
Этим вечером ответа Яр так и не дождался.
Утро я встретила сообщением от Эммы. А также невыполненным домашним занятием к сегодняшнему семинару — уснула почти сразу, как вернулась после празднования и пары веселых разговорчиков. Но, в общем-то, это уже стало для меня привычкой — учеба отошла на второй план.
«Привет! Это та самая волшебница из больницы. Ха, прикольно звучит.
Если буду тебе нужна, пиши сюда. Или если не буду — так, просто станет скучно. Что насчет меня и всего этого расследования: больше никто не приходил, сижу и грущу. Жду, пока выпустят. Если не дождусь, то сбегу, вот правда. Надеюсь, у тебя все веселее».
На фотографии профиля — сама Эмма верхом на серебристом байке. Волосы парят позади, один глаз прищурен, язык высунут. А на фоне — бесконечное лето: зеленые холмы с сизыми верхушками, солнце и мокрый темно-серый асфальт. Красиво.
«Привет, Эмма», — ответила я почти сразу же. Задумалась. В голове пульсировало безумное предположение, и я очень сильно сомневалась: стоит его озвучивать или нет.
Потом решилась.
«Можешь, пожалуйста, сказать… Какие-нибудь запахи — ты их чувствовала? В тот момент, когда он приблизился к тебе?»
— Ты помнишь, что нам нужно в универ, Яна? — полюбопытствовала Марина, проходя мимо моей кровати в куртке. Я вздрогнула и выронила телефон. Тут же подняла его, чтобы проверить время. Ужаснулась и стала собираться ускоренно, но все равно опоздала.
Как раз-таки на семинар.
Сразу же меня вызвали к доске. И через минуту завалили. Первая двойка в этом семестре. Прекрасное достижение… Впрочем, пока не грустно. Грустить буду ближе к сессии.
Телефон я решила проверить только во время пятиминутного перерыва.
Эмма ответила.
Ее ответ меня не вдохновил.
«Ох, я очень далека от парфюмерии и нюхач из меня никакой. Так что в тот момент я совсем об этом не думала. И сомневаюсь, чтобы что-то можно было почувствовать через куртку. Нет. Навряд ли. А что такое?»
«Так, глупость», — напечатала я в ответ.
Минус предположение. А ведь такая красивая получалась теория… И — одновременно с этим — невероятно ужасающая хотя бы потому, что я стояла на грани.
Но теперь у меня остались лишь предположения и подозрения.
А строить на них обвинения, как бы я не доверяла своей душе, глупо. Да и алкоголь поспособствовал… Будь я с ясной головой (если мою голову хоть когда-нибудь можно назвать ясной), кто знает, что я ощущала бы в таком случае?..
«Нет, не глупость. Сейчас любая деталь может быть важной. Что ты предположила?» — сообщение Эммы пришло как раз в тот момент, когда звонок оповещал всех об окончившемся перерыве, и между магией и матаном я вновь выбрала не матан.
«Решила, что мир может быть простым, — начала я. Тут же вспомнила недавние слова отца. Он был прав, как и в большинстве случаев. Но ведь и он может ошибаться, причем ошибаться по-крупному. — Что мои предчувствия стоят чего-то. Говорю же, глупости».
К доске меня отправили повторно.
Наш семинарист очень не любит, когда во время занятия его студенты пытаются заняться чем-либо, кроме великого и ужасного математического анализа.
Интересно, как бы я себя вела, если бы весь этот праздник организовали в мою честь? Как и сейчас, в стороне от всех? Или вела бы светские беседы, как Софа метрах в шести в направлении северо-востока?
Подхватил меня Матвей, он же сейчас и смотрел своими разноцветными глазами на меня, которые отчего-то тоже плыли.
Впрочем, в мою честь никогда не устраивали настолько грандиозных не то чтобы праздников с яркими платьями и официантами, но даже шабашей. Куда уж мне, не доросла еще до такого. И не уверена, что дорасту когда-либо.
— Все в порядке? — уточнил Матвей.
— Классно! — ответила громко и, спохватившись, прикрыла ладонью рот. Продолжила тише: — Всего три бокала. Хотя… На пустой желудок. Не очень хорошо, да?
— Возле стены стол с закусками. Я помогу дойти.
Я покачала головой из стороны в сторону. Резко махнула рукой и покачнулась вперед. Ох, какой позор… Мгновенно залилась краской и отвернулась. Даже боюсь представлять, как все это выглядело со стороны. Я обычно не привлекаю к себе лишнего внимания. Пожалуй, поэтому в мою честь праздников и не устраивают…
Матвей в самом деле помог мне дойти.
То есть, он всего лишь держал меня за локоть, почти не касаясь, но больше завалиться я даже не попыталась. Матвей опустил меня на лавочку возле стола, и я с медленным изяществом (чтобы мир не кружился) подняла голову, намереваясь его поблагодарить, однако Матвея рядом уже не было.
Ну и ладно.
Все равно я не люблю, когда люди наблюдают, как я ем. Особенно если молча. Сразу начинаю теряться и смотреть куда угодно, но не на сотрапезника. А если разговаривать… Тоже ведь выглядит так себе. Еда летит во все стороны.
Ассортимент закусок оказался скудноватым.
Либо я слишком поздно заявилась.
Тем не менее, я попробовала все, что обнаружила на столе, а нечто даже по несколько раз. Особенно персиковые мини-кексы понравились. Будь у нас в общаге духовка, я сама попыталась бы их приготовить, честное слово. Но мы даже микроволновку купили лишь в середине октября, о какой духовке говорить…
Как итог, я наелась и мне стало стыдно.
Голова потяжелела, но в итоге обрела определенную ясность — вот такой парадокс. Я ещё немного понаблюдала за всеми со стороны, несколько раз выловив взглядом Софу, без умолку развлекающую беседами всех подряд. Хотела подойти к ней, но потом наконец-то поняла, что день рождения — не лучшее время вспоминать чьи-то смерти, даже несостоявшиеся.
Спустя чуть больше часа после появления я решила, что пора уходить.
Ну а что мне было делать, в самом деле? Завтра, между прочим, семинар по матану. Черт, семинар…
Я подскочила слишком резко. Но даже не упала. Стараясь слиться с толпой, покинула холл, а после, заглянув в гардеробную, и вовсе вышла наружу.
Морозный зимний воздух почти заставил меня протрезветь.
Несколько минут я простояла возле ресторана, наслаждаясь свежестью февраля. И неспешно пошла в сторону общежития. Ничего не боялась. Горели яркие фонари, белые и желтые, мимо проходило довольно много людей… Чего бояться? Ну и пусть небо черное.
Однако вскоре кто-то коснулся моего плеча, и я подпрыгнула.
Обернулась. Наверняка прохожему просто нужно что-то попросить… Но, еще не увидев лица, я почувствовала знакомый уже запах. И все поняла.
Внезапно понадобилась я спутнику Софы, Матвею.
— Добрый вечер. Рад снова видеть вас, Яна, — произнес он медленно. — Вы обогнали меня. Немного.
И Матвей уставился на меня разноцветными глазами.
— Добрый, — отозвалась я. — Что вы здесь делаете?
— Иду в сторону своего дома, наслаждаясь вечерним городом, — и Матвей двинулся с места. Я почему-то, не задумываясь, пошла следом.
— А как же… Софа?
— О, прекрасная София. — он поднял взгляд на небо. — Прекрасная София слишком увлечена праздником, которым не смог увлечься я. Однако же я заметил, что вы уходите, и решил с ней распрощаться. Пока мы обменивались с любезностями, вы успели уйти. Мне удалось догнать вас с большим трудом. Вы очень быстро ходите.
— Спасибо, — пробурчала я.
Поддерживать беседу я все еще не собиралась. И в целом очень сильно надеялась, что уже на следующей развилке наши пути разойдутся.
Но Матвей, напротив, поговорить любил слишком сильно.
— Софа, София. Одна, другая… Со временем все лица сливаются в одно, ты выхватываешь лишь некоторые черты, а потом забываешь их, сразу же… У каждого лица — своя история, несколько историй, тысячи. Все не послушаешь. Всем не посочувствуешь. Вы согласитесь с моими словами?
Он говорил, как стереотипный черный, но ни единого отблеска черной магии я в нем не видела, пусть и старалась хоть что-нибудь разглядеть. Это мне не понравилось.
Как будто он знает, кто на самом деле я. И кто на самом деле Софа. А мы понятия не имеем, кто он.
— А пейзажи? — продолжил Матвей тем временем. — Они, может, и могут похвастаться большим разнообразием, однако все также перемешиваются в сознании, образуют единое пестреющее полотно, который ни один критик не посмеет назвать настоящим искусством. Бегите, — он взмахнул рукой. — Бегите, твердят они. Стремитесь вперед, к звездам. Будьте добры к окружающим. Все в таком духе. Но какой в этом смысл, если после смерти нас всех ждет одно — уход в небытие? И по заслугам никто тебе не заплатит. Как считаете?
В словах Матвея не было ничего угрожающего, и все же я осознала вдруг, что сердце стучит быстрее.
Матвей остановился вдруг, и я замерла тоже.
Освещенная улица резко закончилась, и сейчас нас касались лишь отблески огней.
— Вы нравитесь мне, Яна, — заметил Матвей. В темноте его глаза казались одноцветными, невнятно серыми. — Вы отличаетесь от общей массы. В лучшую сторону. И это меня расстраивает… Черты вашего лица я запомню обязательно. Когда мы встретимся вновь…
Он мне не угрожал.
Говорил спокойным, безразличным тоном, но все же мне вдруг стало страшно, и эти ощущения внезапно показались знакомыми, и от этого я испугалась ещё больше.
А вокруг пахнет сандалом, я вспоминаю почему-то Влада и жалею, что в нужный момент рядом со мной нет никого, кто смог бы меня защитить, а потом понимаю, что в этом виновата сама я — всех отталкиваю. Но ведь не просто так у меня сформировалась данная модель поведения? Все идет из детства, говорили нам. У меня же было хорошее детство… Пока она не ушла, пока я не стала той, кто я есть…
Монолог Матвея вдруг прервали резко.
Зазвенел мой телефон, стоящий на высоком уровне громкости, и я тут же потянулась к карману.
Отец.
Что бы между нами не происходило, я была рада его звонку. Как будто отец услышал мою мысленную просьбу.
Внутри потеплело.
Алкоголь делает меня слишком чувствительной. Это плохо.
— Да, отец?
Матвей резко отвернулся. Воспользовавшись этим, я едва ли не бегом сорвалась с места.
Какая впечатлительность… Решено. Больше не пью.
К слову, следом он не пошел — раздавались лишь мои шаги. И это было хорошо.
— Все в порядке? — уточнил отец.
— Да, конечно, — ответила я. Голос дрогнул. Хотелось бы верить, что отец этого не заметит, но он очень внимательный… — А что ты звонишь?
— Я не могу позвонить дочери?
— Можешь.
— Милана все мне рассказала.
Вот так вот. С места в карьер, как говорится. Впрочем, ни клятв, ни обещаний даже я с Миланы не брала. Так что удивлять должен не факт того, что отцу все стало известно, а его слишком запоздавший во времени звонок.
— Ну, — заметила я, — тем вечером у меня все равно ничего не вышло.
— И ты, расстроившись, от всего отказалась? Слабо верится.
Вот и думай, комплимент или оскорбление.
— Да-да, конечно, я все еще хотела бы получить хотя бы одну разгадку, но, как оказалось, сделать это не так просто. Так что если ты звонишь мне проконсультироваться — знай, что мне ничего не известно.
— Нет, я звоню тебе не за этим.
— Сказать, чтобы я все бросила?
— Нет. Я знаю твое упрямство. Пусть мне и очень не нравится, когда ты куда-то лезешь. Будь предельно осторожна. Максимально. Слышишь?.. Не лезь на рожон. Если хочешь действовать, делай это хитро.
Я вдруг осознала, что общаюсь с отцом легко, как прежде, до случая с Янтарной. Чертов алкоголь… С другой стороны, на душе стало так легко и радостно, что ли, и мне это понравилось.
Родители не понимают порой, как сильно нам их не хватает.
Мои родители до сих пор оставаются значимой частью моего мира. Несмотря ни на что.
— Слышу, — ответила я наконец. — Но зачем же тогда ты звонишь?
Несколько секунд отец молчал. Потом признался:
— Просто узнать, как ты.
В этот момент мое затуманенное сознание решило поставить ультиматум: либо я все расскажу отцу сейчас, либо уже никогда. Я выбрала первое. Сказала:
— Я случайно встретилась здесь с матушкой. Разговаривала с ней.
Отец задумался. Потом выдал:
— Не причастен ли к этой встрече, косвенно или прямо, твой знакомый белый, некий Синицын Ярослав девятнадцати лет от роду?
— Косвенно причастен… Откуда ты знаешь?
Отец всегда умел меня удивлять.
Но то, что он прекрасно знает, кто есть такой Яр… И об его связи с матушкой… Даже мне было дико это слышать.
— Неплохо знаком с его очаровательной бабушкой, Валентиной. Впервые встретились на задании, тогда же я и узнал все. Четыре года назад. Такой же зимой.
— И ты все это время знал о моем знакомстве с Яром?
— Верно. При том от самой Валентины. Когда приехал за тобой к Наташе и вспомнил, что Валентина живет здесь.
Я пнула попавшийся под ноги снежный комочек.
— Почему не рассказ мне?
— О, — если бы отец стоял передо мной прямо сейчас, я бы увидела, как он качает головой. — Это был не мой секрет. И я не имел права им делиться.
Впрочем, поспорить с отцом нельзя было.
Я ведь сама из тех, кто предпочитает не рассказывать доверенные мне тайны кому попало. Да я никогда и не спрашивала… У отца? Про Яра? У моего отца про какого-то там белого?..
Но, тем не менее, отец все знал.
А я опять оказалась в пролете.
Почему же он ничего не предпринял?
— А что насчет матушки? — поинтересовалась я. — Ты… — сделала глубокий вдох. — Ты смог ее простить?
Мы никогда не говорили с отцом об ее уходе. Даже тогда, почти восемь лет назад, когда я вернулась с лагеря и не обнаружила ее. Но теперь… Время меняется, верно? Значит, меняться должны и внутренние установки, как бы сильно этого не хотелось.
— Смог.
Одно-единственное слово — но по сердцу будто прошлись остро заточенным лезвием. Душа возмущенно сжалась. Я переспросила:
— Смог? Но ведь… Она ушла. Предала нас. Бросила. Как можно ее простить? Она же не заслуживает ни капли уважения, ни моего, ни твоего… Как же простить ее?
Отец вздохнул.
Ему явно не нравилось направление, в которое свернул разговор. А все потому, что отцу до сих пор больно. Я ведь знаю.
— Ты можешь не уважать меня. Можешь относиться ко мне плохо — что же, это будет твоим решением, на которое я не собираюсь никак влиять. Но относиться плохо к матери я тебе не позволю. Она сделала для тебя все возможное.
— Единственное, что она сделала в моем отношении — бросила.
Из-за поворота появился угол общаги, и я замедлила шаг.
Вздох на том конце повторился.
— Если бы все было так просто, Яна, мы бы давно уже жили в утопии.
Я разнервничалась ещё больше.
— Так расскажи мне, в чем дело! Я уже не та одиннадцатилетняя девочка, которая не обнаружила матушку, когда вернулась. Что я должна знать ещё?
— Всему свое время. Будь терпеливой.
— Судя по всему, последние девятнадцать лет в мире царит время лжи. И да, — добавила я, — со мной все просто прекрасно, ты зря беспокоился.
И прекратила звонок.
Остановилась возле двери в общежитие. Прикрыла глаза, которые вдруг начали подозрительно щипать. Постояла так несколько секунд, приходя в себя.
Я ведь самой себе пообещала, что мою слабость никто не увидит.
Так почему же я демонстрирую ее всем так часто?
Прежде чем заблокировать экран, я скользнула взглядом по сообщению, пришедшему пятнадцать минут назад, как раз в то время, когда я вела задушевные беседы с Матвеем.
Надо же. Тоже что-то почувствовал?..
«Привет, Яна. Мы сможем встретиться вновь в ближайшие дни?»
Экран потух.
Этим вечером ответа Яр так и не дождался.
Глава 14. Немощность
Утро я встретила сообщением от Эммы. А также невыполненным домашним занятием к сегодняшнему семинару — уснула почти сразу, как вернулась после празднования и пары веселых разговорчиков. Но, в общем-то, это уже стало для меня привычкой — учеба отошла на второй план.
«Привет! Это та самая волшебница из больницы. Ха, прикольно звучит.
Если буду тебе нужна, пиши сюда. Или если не буду — так, просто станет скучно. Что насчет меня и всего этого расследования: больше никто не приходил, сижу и грущу. Жду, пока выпустят. Если не дождусь, то сбегу, вот правда. Надеюсь, у тебя все веселее».
На фотографии профиля — сама Эмма верхом на серебристом байке. Волосы парят позади, один глаз прищурен, язык высунут. А на фоне — бесконечное лето: зеленые холмы с сизыми верхушками, солнце и мокрый темно-серый асфальт. Красиво.
«Привет, Эмма», — ответила я почти сразу же. Задумалась. В голове пульсировало безумное предположение, и я очень сильно сомневалась: стоит его озвучивать или нет.
Потом решилась.
«Можешь, пожалуйста, сказать… Какие-нибудь запахи — ты их чувствовала? В тот момент, когда он приблизился к тебе?»
— Ты помнишь, что нам нужно в универ, Яна? — полюбопытствовала Марина, проходя мимо моей кровати в куртке. Я вздрогнула и выронила телефон. Тут же подняла его, чтобы проверить время. Ужаснулась и стала собираться ускоренно, но все равно опоздала.
Как раз-таки на семинар.
Сразу же меня вызвали к доске. И через минуту завалили. Первая двойка в этом семестре. Прекрасное достижение… Впрочем, пока не грустно. Грустить буду ближе к сессии.
Телефон я решила проверить только во время пятиминутного перерыва.
Эмма ответила.
Ее ответ меня не вдохновил.
«Ох, я очень далека от парфюмерии и нюхач из меня никакой. Так что в тот момент я совсем об этом не думала. И сомневаюсь, чтобы что-то можно было почувствовать через куртку. Нет. Навряд ли. А что такое?»
«Так, глупость», — напечатала я в ответ.
Минус предположение. А ведь такая красивая получалась теория… И — одновременно с этим — невероятно ужасающая хотя бы потому, что я стояла на грани.
Но теперь у меня остались лишь предположения и подозрения.
А строить на них обвинения, как бы я не доверяла своей душе, глупо. Да и алкоголь поспособствовал… Будь я с ясной головой (если мою голову хоть когда-нибудь можно назвать ясной), кто знает, что я ощущала бы в таком случае?..
«Нет, не глупость. Сейчас любая деталь может быть важной. Что ты предположила?» — сообщение Эммы пришло как раз в тот момент, когда звонок оповещал всех об окончившемся перерыве, и между магией и матаном я вновь выбрала не матан.
«Решила, что мир может быть простым, — начала я. Тут же вспомнила недавние слова отца. Он был прав, как и в большинстве случаев. Но ведь и он может ошибаться, причем ошибаться по-крупному. — Что мои предчувствия стоят чего-то. Говорю же, глупости».
К доске меня отправили повторно.
Наш семинарист очень не любит, когда во время занятия его студенты пытаются заняться чем-либо, кроме великого и ужасного математического анализа.
