Глава 1. Бабушка
Унылые серые небеса стучались тяжело дождём в окна неторопливой электрички. Не пустая даже в такую погоду, она медленно ползла мимо чахлых лесов, из последних сил пытавшихся вырасти среди болот и мёртвых покосившихся домишек, и порой замирала, натужно поскрипев, на безымянных станциях. Двери со вздохом открывались, выпуская дачников с сумками и коробками, а после, будто задумываясь каждый раз, зажёвывались обратно. Ульяна ёжилась и куталась в куртку; по спине пробегала дрожь, тряслись ноги, сводило холодными иглами пальцы, и Ульяна, шмыгнув носом, прижалась к окну теснее. Никак не помогло, к сожалению.
Под мерный шум колёс она клевала носом, зевала, прикрывая рот кулаком, то и дело закрывала глаза всего на минуточку, а после — резко просыпалась и, помотав головой, снова погружалась в дремоту. Ехать оставалось всего три станции, но станции эти показывались среди воткнутых в землю, точно белые кости, истощённых деревьев, настолько редко, что на самом деле путешествие должно было занять ещё, пожалуй, порядка сорока минут.
Электричка затормозила вновь. Никто не вышел, никто не вошёл. Стало зябко, как будто первый зимний морозец цапнул за щёки. Чтобы не заснуть, Ульяна попробовала залипнуть в телефон, но очередное столкновение с немилосердной реальностью в виде работающего через раз интернета как-то поумерило пыл. Пошкрябав ногтем треснувший по углам экран старого смартфона, Ульяна обвела взглядом вагон.
Через проход от неё сидели молчаливые деды с полными корзинами грибов: пахло ими так, что болезненно скрутило от голода живот, и Ульяна тоскливо вспомнила, как наспех перекусила с утра маминым бутербродом, запила горячим мятным чаем с липовым мёдом и кусочком лимона и забыла, растяпа эдакая, заботливо заготовленный мамой контейнер. Сейчас могла бы объесться своими бутербродами, а так пришлось сюпать чай из термоса — спасибо, что хоть его не оставила и пихнула в последний момент в карман рюкзака. Из дальнего угла недовольно зыркала на всех бабка, похожая на сухарь, и что-то не то хмыкала, не то бормотала себе под нос; выдержать её взгляд Ульяна не смогла — отвернулась к окну. Тихо — и кто-то едва слышно переговаривался за спиной, но оборачиваться Ульяна не стала: неприлично, всё-таки.
Предпоследняя станция новыми пассажирами тоже не порадовала: только вышли два деда с грибами и двинулись в неизвестность. Ульяна проводила их долгим взглядом — смотрела, как опираются на свои палки, как проверяют дорожку ими, будто страшась вступить в болото и утопнуть, как скрываются в чаще.
Снова застучали колёса. Ульяна поправила деревянную, настоящую гербарную папку, когда-то сделанную вручную отцом, — пока что пустую, ждущую чудесные образцы. Но вот толку от неё будет в бабкиной Бизи, если погода такой и останется? Как в лес-то, в поле-то выходить за образцами, когда сверху постоянно накрывает противная морось, а то и вовсе проливаются чуть ли не вёдра? Ещё и мама поехать с ней не смогла: экзамены у школьников летом, водить надо, сопровождать, как оставишь, когда уже все назначены и не отвертишься? Хотя порой Ульяне казалось, что та просто не хотела навещать бабушку и нарочно ставила себе экзамены именно на те дни, когда поднимала разговор о ней, когда снова очень-очень просила, обещала, что в следующий раз поедут вместе — и так никуда и не ехала. Только договаривалась с кем-то из своей школы по телефону, не зная, что Ульяна подслушивает, об удобных себе экзаменах. Ульяна тихо вздохнула, шмыгнула сопливым носом. Заманить одногруппников на сто двадцать четвёртый километр не вышло: поджимали губы, смотрели сочувственно, качали головами, вздыхали тяжко и отказались, конечно.
А проверить бабушку всё равно надо: как и всегда, мама очень слёзно просила Ульяну всё-таки съездить, пусть и одной. Лекарств ей привезти, вот. Да и дядя Ваня должен встретить на станции, довезёт на машине, куда надо, и трястись по ухабам в буханке не придётся, вот что ты упрямишься, могла бы просто спокойно согласиться, а не разводить спор… Даром что этого “дядю Ваню” она в глаза не видела. Бабушка отправлять фотографии не наловчилась, да и куда там, с древней кнопочной звонилки, но номер машины написала.
Ульяна снова уставилась в окно. Монотонная линия леса подкрадывалась к извивающейся железной дороге; всматриваясь в проносящиеся мимо стволы, Ульяна чуть не пропустила момент, когда электричка заскрипела, готовясь остановиться, и вскочила с места, тут же вышмыгнув ловко на перрон. Перроном, конечно, треснутую бетонную плиту назвать было сложновато. Как бы ни хаяла Ульяна родную пермскую станцию за особую ужасность, а сто двадцать четвёртый километр удивил куда больше. Не то что жуткая раздолбанная лестница не вела к страшной косой коробке вокзала — вообще никаких лестниц тут отродясь не бывало.
Ульяна огляделась. Поправила ботаническую папку и рюкзак на плечах. Никого — тишина.
Даже дождь замолчал.
Электричка с настойчивостью катающего землю навозного жука поползла дальше и скрылась вскоре за поворотом среди леса, а Ульяна так и осталась стоять в растерянности. И где ей искать дядю Ваню? Как до него дозвониться? Ульяна схватилась за телефон — проверить связь, но едва набиралась одна печальная палочка, и она скрипнула зубами. Дрожь спустилась от шеи к пояснице, и Ульяна затряслась, сама не зная от чего — от страха или от холода. Остаться тут, посреди лесов, одной, без связи… На глаза навернулись испуганные слёзы: Ульяна во всех красках представила, как из леса выбираются вечно голодные волки, как обступают со всех сторон, как вдалеке ревёт разбуженный медведь, как потом её окровавленные ошмётки раскидывают по всей округе, как плачет мама, как проходят в закрытом гробу скромные похороны… Или, может, сейчас выйдет ей навстречу какой-нибудь беглый зэк, уже отчаявшийся выйти на людей, а тут такое…
Но вместо этого всего на расплывшейся от дождя дороге появилась тёмно-синяя машина с заветными номерами: таинственный “дядя Ваня” затормозил недалеко от бетонной плиты-перрона. Хлопнула дверь. Что она ожидала, то и получила: дядя Ваня оказался обычным деревенским дедом, какой наверняка начнёт травить жуткие байки про бадь вужья, ночами вылезающих из Засольной и дико завывающих раненым зверьём, про пежей да прочих чертей, и суетливо предложил домашний пирожок с капустой, привезённый от бабушки Зины — с пылу-жару! Ну, почти. Если не считать, сколько времени потребовалось, чтобы по местным колдобинам-то проехать. Пирожок остыл, Ульяна прыгнула в синюю колымагу, а дядя Ваня резко вырулил в обратную сторону.
Ульяна чуть-чуть не украсила своим лицом приборную панель: ремень удержал.
— Ну, как оно — в городе-то нынеча? — полюбопытствовал дядя Ваня. — Бабка твоя сказала, мол, в университетах ты учишься, умная будешь.
Ульяна тихо улыбнулась:
— Да потихоньку. Вон, на провизора учусь, первый курс закончила почти…
— Эт кто ещё такой?
— Кто?
— Провизор твой.
— Ну… — Ульяна замялась. — Фармацевт, аптекарь…
— А-а! — протянул дядя Ваня. — Таблетки продавать? А на кой ляд учиться тогда? У нас, вон, Людка нашенская никогда университетов не кончала, а травками всех полечит. И скотину, и людей… Меня от спины моей, будь она неладна, спасла! И ничего, в городах не бывала. А лечит! Ты б сходила к ней сама, может, узнаешь чего нового. Городские такого не знавают, как Людка наша.
— Обязательно схожу, — отозвалась Ульяна с готовностью, сжав чуть сильнее раму ботанической папки. — Мне как раз трав и надо набрать. А то дали в университете задание — сделать гербарий. Вот я и приехала: и бабушку проведать, и пособирать чего.
Дядя Ваня неожиданно замолчал и стиснул сильнее руль, но Ульяна, занятая поеданием второго капустного, ещё уловимо тёплого, пирожка, как-то не обратила внимания на тишину — даже наоборот, порадовалась, что не приходится говорить. Запила горячим, сладким чаем, перевела взгляд на окно: всё те же густые леса, всё те же влажные утренние туманы, сонно выползающие из низин на дорогу и степенно отступали, разрезанные серым рассветом. Лето, похоже, так и будет дождливым, не как в прошлом году, когда даже в Каме сплавать без страху можно было.
На мгновение перед глазами встаёт образ ледяной Камы.
— Ты только это, — вдруг подаёт голос дядя Ваня, и звучит он на этот раз особенно серьёзно, даже смурно, — одна в лес не хаживай, хорошо? Людку возьми там, или ещё кого… Но одна не это.
— А почему? — оторопела Ульяна.
О таком бабушка её не предупреждала.
— Неспокойно у нас нынче. Да и болота кругом страшенные, сама понимаешь. Как пойдёшь одна, так и сгинешь без проводника. Поэтому, ты там это, как пойдёшь, так позови кого и… будь аккуратнее, что ли.
Добрались меньше, чем за полчаса. Ещё не проснулись толком петухи, когда дядя Ваня высадил Ульяну у дома её бабки и пожелал хорошего дня, пообещав, что обязательно заедет, если вдруг что потребуется; Ульяна улыбнулась и попрощалась, задержавшись долго взглядом на грохочущей машине — того и гляди, резко заглохнет и увязнет в дорожной, размятой грязи. Но нет, выбралась.
Казалось, с прошлого лета ничего не изменилось: всё тот же старенький деревянный домик, всё тот же ухоженный огород, всё те же важно расхаживающие по участку курицы с цыплятами, всё тот же напыщенные петух, зорко следящий за всяким пришлецем, всё та же Муха — немолодая уже, но до сих пор грозная собака, гулко и густо брехнувшая, едва Ульяна скрипнула калиткой.
— Ты чего? — строго пригрозила собаке пальцем она. — Меня не узнала, а, блохастая?
Муха в ответ брехнула снова и провела холодным носом по подставленным ладоням; старательно их обнюхав и ткнувшись мордой в тяжёлый рюкзак, она глянула крайне недовольно, явно разочарованная отсутствием мясного угощения, и трусцой вернулась на лежанку под навесом.
— Еда тебе от меня и нужна, да? — вздохнула Ульяна. — Вот тебе и вся любовь!
Собака, впрочем, в ответ положила морду на лапы и ленно прикрыла глаза, не став поднимать шум, раз уж свои прибыли. Фыркнула негромко слюнявой пастью; и в этот момент из горницы, наконец, показалась бабушка. Щуплая, тощая, как щепка, бледная, вся в морщинах, с тяжёлой челюстью, но очень добрыми, мягкими глазами — в этом вся бабушка. Впрочем, местные её не шибко любили: особо суеверные сторонились, а когда бабушка была молода, то и вовсе шептались, дескать, сгубила она Ваську своего. Баба Зина никогда не рассказывала о том, что на самом деле случилось, а Ульяна старалась не спрашивать и не напоминать лишний раз. Наверное, есть такие раны, которые ещё долго не затягиваются, и если она сама не говорила, то и допытываться не стоило.
На глаза снова встали слёзы, а горло скрутило подступающим рыданием: опять вспомнила своего пса, родного. Мама купила его, когда Ульяне исполнилось пять лет, и, на самом деле, она весьма смутно помнила времена, когда бы собаки не было рядом с ней. Небольшой рыжий пёс породы шелти, которого привезли аж из Зеленограда поездом — в то время в Перми не было своего питомника; он был маленьким, тощим и смешным, с этим тоненьким, как ниточка, хвостиком, и умещался на двух ладонях, с глупым пушком, сквозь который просвечивала розовая кожица. Он вырос красивым и статным псом, с глубоким, бархатистым и звучным голосом, и прожил с ними четырнадцать лет и три месяца, умерев от старости и рака печени. Одно воспоминание о нём до сих пор бросало в дрожь, а мама так и не завела нового пса.
Ульяна вытерла рукавом слёзы.
— Довёз тебя Ванька? — проскрипела бабушка. — Быстро вы добрались. Я ждала уж к обеду, если не позже.
— Так машин нету, чего там ехать-то? — улыбнулась в ответ Ульяна и, подойдя к бабушке, крепко её обняла. — Не пробка всё же.
Запахло мёдом, сиренью, осиной и хлебом.
Ответное объятие оказалось слабым, каким-то вымученно-усталым, и Ульяна нерешительно отстранилась вскоре, посмотрев на бабушку с немым вопросом. Та лишь дёрнула левым плечом, как будто страдала нервными тиками, и проговорила:
— Заходи в дом, не стой на пороге.
И зашоркала неторопливо обратно.
Растерянная, Ульяна спросила той в спину:
— Бабуль, всё хорошо?
Мама в последнее время часто беспокоилась, вздыхала, вспоминала бабушку, тревожилась, что та болеет, но на каждый вопрос пожимала морозно плечами, мол, не знаю, просто предчувствие дурное. Инсульт ту схватил, может? Вряд ли: кто из местных бы спросил, да и дядя Ваня обещался, что проследит за их старухой и сообщит, если захворает. Может, свозить её к городскому врачу? Вдруг рак, как любила ворчать мама? Впрочем, мама всегда отличалась избыточной, прямо-таки болезненной мнительностью. Туда не ходи, с тем не говори, никуда не катайся, своим новым друзьям не доверяй — в общем, таких называли токсичными душнилами и гипероперкающими родителями, от каких бежать нужно поскорее, но Ульяна уже привыкла за столько лет и старалась не замечать. Не можешь изменить ситуацию — измени отношение с ней; борьба с тем, над чем не имеешь власти, уничтожит тебя наверняка.
Ульяна сняла обувь и стянула рюкзак, отложила в сторону гербарную папку, расстегнула ветровку и повесила её на крючок.
— А шо? — оглянулась бабушка. — Суставы болят с непогоды, — сморщилась она, потирая как точно ушибленное плечо. — Видала, небось, сама, что на улице делается: сплошняком сырость и ветер страшенный. То дождь, то ливень, то ещё какая напасть.
— Приятного мало, — кивнула Ульяна. — Но ты не хочешь, например, ну, съездить ко врачу? Мама всё переживает, что…
— А ты мамку свою побольше слушай! — бабушка фыркнула, не став дослушивать ульянино бормотание. — Она тебе и не такое расскажет, уши только развесь. Напророчит смерть всех, кого не видела со вчерашнего дня, и ещё заноет о том, что мир разваливается к чертям собачьим, надо срочно покупать гречку, которую она даже не жрёт, и соль. Знаешь ведь свою мамку уже сколько лет, а всё слушаешь её россказни. И, заметь, ни разу худого не случилось.
Ульяна опустила голову: бабуля права.
— Не вешай нос, — сжалилась бабушка, — иди лучше чаю попей, с чабрецом и мёдом. Хлеб у меня свежий, масло хорошее. Не это ваше городское, противное и липкое, а настоящее, наше, деревенское! Картошку с селёдкой будешь?
— Буду.
— Ну и иди на кухню тогда.
На столе дымилась картошка; из стеклянной банки бабушка выложила на тарелки селёдку, сочную и маслянистую, а Ульяна тем временем разлила по чашкам душистый, ароматный чай. Чабрец, мята, жасмин — то малое, что она смогла определить по запаху. Похоже, та самая смесь, которую когда-то привезла ей в подарок с берегов Чёрного моря Ульяна — но, пожалуй, чабреца в оригинальном составе не было, кажется.
Ульяна скрипнула стулом и поджала по привычке под себя ногу.
— Опять сидишь на жёрдочке? — проворчала бабушка. — Ну-ка, сядь нормально.
Ульяна быстро исправилась.
Принялись в тишине пить чай и закусывать хлебом.
— Бабуль, — начала осторожно Ульяна. — Мне дядя Ваня какой-то ерунды наговорил. Ну, что сейчас в лес ходить нельзя. Сказал, чтобы я одна не ходила.
Бабушка пожала плечами:
— Дело говорит старый хрыч: болот-то ты не знаешь, небось. Или думаешь, что знаешь, но на деле ни черта не помнишь и утонешь, а оно кому надо — тебя оплакивать в таком возрасте? Вы ж, молодые, все такие. Всё сами да сами, а потом попадаете в неприятности, и нам, старикам, вас вытаскивать всеми правдами и неправдами.