Атмосфера пылала напряжением. Внутренний надрыв, который делил на части множеством противоречий, роль, проговоренная тысячу раз, - всё это удивительным образом действовало на Джона. Почти пьянило. Странное отвержение всего происходящего. Ему вдруг стало безразлично, что происходит – словно сон, который вот-вот закончится, и всё встанет на свои места. Его бросало из стороны в сторону, из крайности в крайность. То он полностью контролировал ситуацию, то вдруг взрывался и отпускал её. Отпускал себя! Его нутро кричало: «Посмотрите на меня! Думали я хороший?! Нет, я совсем не тот, про кого вы думали. Я совсем другой. И могу быть ещё хуже, если нужно. Вы же этого хотите? Этого ждёте от меня?! Получайте. Получайте! И вот ещё вам. И ещё… А как вам это?»
В эти мгновения он очищался. Опустошал себя. Обнулял своё внутреннее содержание. Он не мог рассказать им правду - он мог только изобразить её. Эмоции текли из него, словно передержанная брага. Хотя бы так - выплеснуть всё, что так долго копилось внутри.
И это ничуть не портило того, что происходило, - наоборот, ещё сильнее обогащало. Когда актёр к игре добавляет себя настоящего - это совсем другая энергетика. И публика чувствовала то, что источал этот юный парнишка со сцены прямо на них.
Это был действительно вечер триумфа…- триумфа Джона Вайера. По крайней мере, так ему показалось. Непрекращающиеся овации. Крики «браво». Радостные лица родителей, одобрительный взгляд Мэри, восхищение в глазах любимой девушки. Еле различимые сквозь шум реплики мистера Гейтса о том, что только Джон мог так хорошо сыграть этого героя. Как же это поднимало дух Джона. И все его сомнения, страхи, все противоречия растворились в них. Все мысли о том, что хорошо, что плохо и как надо было бы, отошли на задний план. Есть только он и его призвание. И сейчас он чувствует себя по-настоящему счастливым.
Вдруг неожиданная встреча взглядами - с Риком Портманом, на лице которого ещё остались побои. Он одобрительно улыбается. Он искренне рад за Джона. А Джон не может. Не может долго смотреть в глаза тому, кого таким жёстким образом устранил со своего пути. Он быстро переводит взгляд, понимая, что если продолжит смотреть в это лицо, то весь его карточный домик под названием «счастье» рассыплется от ветра мук совести. Что-то потревоженное шевелится в низу живота - что-то, что нельзя беспокоить ни в коем случае. Необходимо навсегда отвернуться. Забыть. Стереть из памяти, как будто ничего и не было… В то время как остальных продолжали поздравлять с удачной премьерой, обнимали родные и близкие, хвалили друзья, Джон Вайер в свой вечер триумфа стоял за зданием школы и смотрел на собственную рвоту. Иного выхода его состояние не нашло. Чувства были самые противоречивые. С одной стороны Мэри оказалась права: вместо Рика Портмана Джон Вайер стоит на сцене и находится в центре внимания. С другой – плата, которая чёрным пятном растеклась по белой простыне его победы…
Ни пастор, ни тётушка Фара не прояснили ситуацию. Спрашивать кого-то ещё, видимо, было бессмысленно: если уж эти люди ничего не стали рассказывать, то остальные пока точно будут молчать, но зато в отсутствие Вайеров перемоют им все косточки. Реакция тётушки Фары особенно сильно напугала Томаса и Амелию. Это уже было не просто волнение – это был страх. Самый настоящий родительский страх. Было очевидно, что с новым фильмом Джонни, с его новой ролью что-то не так. И намерение родителей выяснить это теперь стало непреклонным. Но как это было сделать, когда все вокруг молчат как рыбы? И тогда Томас предложил:
- Послушай, Ами, а давай и мы сходим на этот фильм.
- Куда сходим?
- В кино.
- Так показ же приостановлен? Пастор же сказал…
- Так мы и не собираемся на показ. Мы попросим старину Харви, и он нам включит. Ведь наверняка его ещё можно посмотреть.
- А Джонни? Это уже будет, не знаю даже… Ты же крестился. Мы и это обещание нарушим?
- Дурацкое обещание. Я теперь и сам жалею, что дал его. Ами, ты же знаешь, что мы не будем ждать. Мы уже это делаем – мы уже нарушаем его. Просто пока не очень получается. Мы уже смирились с тем, что нам придётся изменить своему слову. Надеюсь, небеса услышат нас и простят. Ведь всё это ради нашего мальчика. Ради нашего Джонни.
- Ты прав, Том, мы должны это сделать. Пусть небеса вменят нам это как ошибку, как грех, но разве они не видят, что мы не можем поступить иначе, разве они не понимают, что мы готовы на всё, чтобы спасти сына? – Амелия опять заплакала.
- Не знаю, правда, что из этого получится. Старина Харви точно не согласится, тем более что пастор попросил ничего нам не рассказывать. Да и записи может не быть уже. Но мы должны попробовать.
Ничего удивительного в том, что Амелия и Томас застали Харви на месте: даже в выходной он предпочитал проводить время здесь.
- Приветствую тебя, старина Харви.
- А, здравствуй, Томас, - Харви не очень был рад видеть родителей Джона, впрочем, Томас и Амелия уже успели привыкнуть к этому за сегодняшний день.
- Ну как дела твои? Давно не виделись.
- Да, давненько.
- Наверное, с последней премьеры нашего Джонни.
- Да, наверное, - Харви старался держать дистанцию.
- Поющие мечты. Эх, хороший был фильм. С удовольствием пересмотрел бы его на большом экране, - начал издалека Томас.
- Да, я бы тоже с удовольствием пересмотрел, - согласился Харви.
Вдруг лицо Томаса резко стало серьёзным:
- Послушай, Харви, мы ведь тут с Амалией не просто так.
- Мы знаем, что пастор запретил тебе с нами общаться по поводу нового фильма Джонни, - опять в лоб ударила Амалия. Вообще она не умела в разговорах ходить вокруг да около. Харви недоверчиво покосился на неё. Видя искрящуюся решимость в её глазах, он почему-то почувствовал себя виноватым и опустил голову.
- Но, Харви, ведь это наш сын! Вспомни, как мы вместе помогали ему. Вспомни, как ты копил вместе с нами на его актёрские курсы в Лос-Анджелесе. Мы должны знать, что происходит у нашего мальчика, - снова вступил Томас.
Харви продолжал смотреть в землю и молчать.
- Мы не просим тебя ничего нам рассказывать. Мы не просим тебя нарушать обещание, данное пастору. Просто включи нам фильм, и мы сами всё увидим. Это ведь ещё возможно? - продолжал Томас.
- Да, Харви, помоги нам. Пожалуйста, - у Амелии снова на глазах появились слёзы. Она пару раз всхлипнула. Её решимость тут же улетучилась, превратившись в материнские переживания.
Харви медленно поднял голову и посмотрел на обоих. Они столько сделали для него. Он их давно считал своей второй семьёй. Он не мог им отказать - просто не имел на это морального права. Харви молча встал и пошёл открывать двери. Томас и Амелия последовали за ним.
Они сели в самую середину зала. Через несколько минут на экране появилась надпись «Грани любви». Харви тоже остался. Ему очень хотелось, чтобы то, что он видел вместе со всеми на премьере, оказалось иллюзией, коллективной галлюцинацией. Он сел на задних рядах, надеясь увидеть что-то иное, что-то доброе и светлое. Сейчас он думал о волшебстве, о том, что было бы совсем не плохо, если бы этот фильм вдруг в одно мгновение исчез и на его месте возник совсем другой: с другим содержанием и смыслом, с другой ролью его самого близкого друга - Джонни…
Чуда, увы, не произошло. Всё повторилось вновь. Обилием похоти и разврата пылал экран. Различными мерзостями и извращениями перед зрителем раскрывали новые грани «любви». На пиковых сценах Амелия засомневалась в том, что ей вообще стоило смотреть этот фильм. Возможно, пастор был прав, ограждая их от этого сомнительного творения. Сердце обливалось кровью, а рука предусмотрительно зажимала рот, чтобы крик рыдания не вырвался наружу, когда Амелия видела, как их сын, в котором они столько лет взращивали религиозность и стремление к праведности, разлагался прямо на их глазах.
Томас внешне был более спокоен, чем его супруга, но в душе его крутило и вертело не меньше. Он просто не мог поверить в то, что видит.
«Господь Всемогущий, избави нас от этого. Нет, это не мой сын. Не может этого быть. Чтобы наш Джонни снялся в этом? Нет. Никогда. Нет», - говорил он про себя.
Поцелуй с мужчиной и гейские постельные сцены окончательно их добили. Амелия вдруг не выдержала и закричала, подскочив с кресла:
- Выключи это! Харви, выключи это! Я не могу больше!!! Выключи!
У неё началась настоящая истерика.
Харви убежал в аппаратную и остановил сеанс. Включился свет.
Томас слабо поднялся с кресла. Он чувствовал себя вывернутым наизнанку. Столько сил было вложено в этого весёлого и слегка застенчивого юнца. Столько стараний, чтобы у него появилась дорога в жизни. Столько разговоров о выборе, о ценностях, и теперь он видит вот это. Сегодня часть души умерла в Томасе. Он был в полной растерянности, не зная, даже как оправдать увиденное. Оправдания не было. Уму не за что было зацепиться. Он посмотрел на Амелию, которая разразилась плачем. Сейчас единственное, что он мог сделать, – это успокоить её.
Он подошёл и обнял жену. Амелия уткнулась лицом ему в грудь и продолжала плакать. Он стоял и молчал, и слёзы сами собой текли по его щекам. Неподалёку был и старина Харви. Он смотрел на родителей Джона и почему-то ощущал себя наиболее виноватым в том, что произошло. Ведь если бы он не подтолкнул Джона к профессии актёра, не подпитал бы своевременно его интерес к кино, то не зачернилась бы так душа этого любознательного и мечтательного мальчишки…
Домой родители Джона шли молча. Говорить не хотелось: оба были опустошены. Остаток вечера также прошёл практически в тишине. Томас смотрел телевизор, вернее, делал вид, что смотрит, а на самом деле просто сидел перед мелькающим экраном. Его мало интересовало, что там показывают. Он до сих пор находился под глубочайшим впечатлением, если не сказать потрясением от нового фильма Джона. Томас не стал звонить сыну, так как, во-первых, не хотел, чтобы тот узнал о нарушении данного им обещания, а во-вторых, не представлял, что скажет. Имело ли смысл читать какие-то морали после такого? Станет ли Джон его слушать? Хотелось что-то предпринять, как-то попробовать всё исправить, но что в данной ситуации можно было сделать? Он был абсолютно бессилен что-то изменить, и руки опускались от безысходности.
Амелия ушла на кухню. В труде и домашних заботах она надеялась переварить эту грязь, которой пришлось измазаться сегодня. Но мытьё посуды и уборка не сильно помогали. Признаться, она переживала за Джонни гораздо сильнее отца - не потому, что она больше его любила, а просто потому, что она была женщиной и матерью.
На душе у неё было очень неспокойно. В груди всё сжалось, превратившись в твёрдый, тяжёлый и крайне чувствительный комок, который, пульсируя, распространял эту угнетающую тяжесть по всему телу. Руки от этого становились неподъёмными и совершенно отказывались слушаться, ноги - ватными, а голова распухала, как перекачанный мячик. Амелия даже успела разбить одну тарелку. Она посмотрела на осколки, разлетевшиеся по полу, и снова заплакала. Она пыталась прийти в себя, правда пыталась, но ничего не получалось. Не думала она, что под старость лет ей Господь пошлёт такое испытание. Неужели было недостаточно Мэри? Джонни… Их предмет гордости, их маленькое чудо… Какой блистательный путь… Каким благосклонным оказался к нему мир вначале, как жестоко он обошёлся с ним в последствии. За что? Может, это плата за самонадеянность? Может, они не заметили, как, восхищаясь его достижениями, восхваляя его целеустремлённость, слишком возгордились им? Плач сменялся молитвами, которые Амелия по привычке читала шёпотом, постоянно крестясь, и только тогда становилось чуть-чуть легче.
Впереди их ждала бессонная ночь…
На следующий день состояние родителей Джона не улучшилось. Они, прожившие столько лет в религиозной общине, видевшие, как вера во Христа спасает людей и преображает, не могли принять такого греха. Теперь было понятно, почему на них так смотрят соседи и знакомые, почему сторонятся, почему друзья отказываются заходить в гости. Это был позор и подрыв доверия. Многие в городке считали, что Джонни как коренной житель Реддинга будет проповедовать ценности и идеалы того места, где он родился и вырос, но на лицо полная трансформация сознания. Как же реалистично он играл… Талант приумножился многократно, затмив собой все грани дозволенного. Подобно тому как пытливый ум учёного позволяет ему проникнуть в основы мироздания и создать нечто новое, нечто совершенно удивительное, но противоречащее самой жизни, например, оружие массового поражения, так и талант требует воплощения, несмотря ни на что. Это энергия беспристрастна, и ей абсолютно неважно, как она будет использована: во благо или во зло.
Днём родителям Джона позвонила их старшая дочь Эмили. Трубку поднял Томас.
- Привет, пап. Ну как вы?
- Привет, Эмили. Так… - Томасу не хотелось разговаривать.
- Вчера мама просила, чтобы я приехала. У меня сейчас не получается, к сожалению. Если только вечером, хорошо?
Том тяжело вздохнул.
- Всё в порядке, пап? Что-то случилось? – спросила Эмили. Она была осведомлена, что сегодня с родителями должен был говорить пастор, но не знала, что он собирался им рассказать, поэтому боялась задавать открытые вопросы.
- Да, наша девочка, да, Эмили, случилось, - Томас заплакал. – Случилось. Случилось! Что-то случилось! Почему только с нами? Почему с нашим сыном, я не могу понять? – вдруг заорал он в истерике.
Эмили поняла, что скрывать было больше нечего, - родители всё знают.
- Пап, успокойся. Слышишь? Не волнуйтесь. Уверена, на то есть причина. Так и пастор сказал. В мире шоу-бизнеса не всё так просто, как кажется на первый взгляд. И думаю, Джонни скоро объяснится. Ты ему звонил?
У Эмили и Джона всегда были посредственные отношения, но она почему-то частенько защищала его в глазах родителей и всячески огораживала от их упрёков.
- Нет, - ответил Томас слабо.
- Может, он сам звонил вам?
- Звонил. Перед премьерой. Сказал, не ходить на неё.
- Это я знаю. А после?
- Нет, после не звонил.
- Тогда, возможно… - начала было Эмили, но Томас её перебил:
- Он же взял с нас обещание! Я ещё и перекрестился, старый дурак! Верю всему! Верю на слово! Верю в честность! В правду! В то, что мой сын живёт достойной жизнью! А он! А он… - у Томаса не хватало слов выразить своё негодование.
- Как там мама? – Эмили решила немного переключить отца на другую тему.
- Совсем плохо. Почти не разговаривает и молится постоянно.
- Ты её успокой, пап. А я сегодня вечером к вам заеду, где-то часиков в восемь. Ладно?
- Ладно…
Из детей Вайеров Эмили была самой пунктуальной и ответственной. Вероятно, сказывалось то, что она была самой старшей. Приходилось с самого раннего детства помогать родителям: убирать, готовить, следить за младшими братьями и сёстрами, отводить их в школу. Поэтому, если Эмили говорила, что придёт где-то к восьми, то приходила она ровно в восемь, ни минутой раньше, ни минутой позже, будто появлялась у дверей заранее и смотрела на часы, ожидая того момента, когда будет пора нажать клавишу звонка. Так произошло и в этот раз: как только часы показали ровно восемь, в дверь позвонили.
В эти мгновения он очищался. Опустошал себя. Обнулял своё внутреннее содержание. Он не мог рассказать им правду - он мог только изобразить её. Эмоции текли из него, словно передержанная брага. Хотя бы так - выплеснуть всё, что так долго копилось внутри.
И это ничуть не портило того, что происходило, - наоборот, ещё сильнее обогащало. Когда актёр к игре добавляет себя настоящего - это совсем другая энергетика. И публика чувствовала то, что источал этот юный парнишка со сцены прямо на них.
Это был действительно вечер триумфа…- триумфа Джона Вайера. По крайней мере, так ему показалось. Непрекращающиеся овации. Крики «браво». Радостные лица родителей, одобрительный взгляд Мэри, восхищение в глазах любимой девушки. Еле различимые сквозь шум реплики мистера Гейтса о том, что только Джон мог так хорошо сыграть этого героя. Как же это поднимало дух Джона. И все его сомнения, страхи, все противоречия растворились в них. Все мысли о том, что хорошо, что плохо и как надо было бы, отошли на задний план. Есть только он и его призвание. И сейчас он чувствует себя по-настоящему счастливым.
Вдруг неожиданная встреча взглядами - с Риком Портманом, на лице которого ещё остались побои. Он одобрительно улыбается. Он искренне рад за Джона. А Джон не может. Не может долго смотреть в глаза тому, кого таким жёстким образом устранил со своего пути. Он быстро переводит взгляд, понимая, что если продолжит смотреть в это лицо, то весь его карточный домик под названием «счастье» рассыплется от ветра мук совести. Что-то потревоженное шевелится в низу живота - что-то, что нельзя беспокоить ни в коем случае. Необходимо навсегда отвернуться. Забыть. Стереть из памяти, как будто ничего и не было… В то время как остальных продолжали поздравлять с удачной премьерой, обнимали родные и близкие, хвалили друзья, Джон Вайер в свой вечер триумфа стоял за зданием школы и смотрел на собственную рвоту. Иного выхода его состояние не нашло. Чувства были самые противоречивые. С одной стороны Мэри оказалась права: вместо Рика Портмана Джон Вайер стоит на сцене и находится в центре внимания. С другой – плата, которая чёрным пятном растеклась по белой простыне его победы…
Глава 58. Родители Джона идут в кинотеатр
Ни пастор, ни тётушка Фара не прояснили ситуацию. Спрашивать кого-то ещё, видимо, было бессмысленно: если уж эти люди ничего не стали рассказывать, то остальные пока точно будут молчать, но зато в отсутствие Вайеров перемоют им все косточки. Реакция тётушки Фары особенно сильно напугала Томаса и Амелию. Это уже было не просто волнение – это был страх. Самый настоящий родительский страх. Было очевидно, что с новым фильмом Джонни, с его новой ролью что-то не так. И намерение родителей выяснить это теперь стало непреклонным. Но как это было сделать, когда все вокруг молчат как рыбы? И тогда Томас предложил:
- Послушай, Ами, а давай и мы сходим на этот фильм.
- Куда сходим?
- В кино.
- Так показ же приостановлен? Пастор же сказал…
- Так мы и не собираемся на показ. Мы попросим старину Харви, и он нам включит. Ведь наверняка его ещё можно посмотреть.
- А Джонни? Это уже будет, не знаю даже… Ты же крестился. Мы и это обещание нарушим?
- Дурацкое обещание. Я теперь и сам жалею, что дал его. Ами, ты же знаешь, что мы не будем ждать. Мы уже это делаем – мы уже нарушаем его. Просто пока не очень получается. Мы уже смирились с тем, что нам придётся изменить своему слову. Надеюсь, небеса услышат нас и простят. Ведь всё это ради нашего мальчика. Ради нашего Джонни.
- Ты прав, Том, мы должны это сделать. Пусть небеса вменят нам это как ошибку, как грех, но разве они не видят, что мы не можем поступить иначе, разве они не понимают, что мы готовы на всё, чтобы спасти сына? – Амелия опять заплакала.
- Не знаю, правда, что из этого получится. Старина Харви точно не согласится, тем более что пастор попросил ничего нам не рассказывать. Да и записи может не быть уже. Но мы должны попробовать.
Ничего удивительного в том, что Амелия и Томас застали Харви на месте: даже в выходной он предпочитал проводить время здесь.
- Приветствую тебя, старина Харви.
- А, здравствуй, Томас, - Харви не очень был рад видеть родителей Джона, впрочем, Томас и Амелия уже успели привыкнуть к этому за сегодняшний день.
- Ну как дела твои? Давно не виделись.
- Да, давненько.
- Наверное, с последней премьеры нашего Джонни.
- Да, наверное, - Харви старался держать дистанцию.
- Поющие мечты. Эх, хороший был фильм. С удовольствием пересмотрел бы его на большом экране, - начал издалека Томас.
- Да, я бы тоже с удовольствием пересмотрел, - согласился Харви.
Вдруг лицо Томаса резко стало серьёзным:
- Послушай, Харви, мы ведь тут с Амалией не просто так.
- Мы знаем, что пастор запретил тебе с нами общаться по поводу нового фильма Джонни, - опять в лоб ударила Амалия. Вообще она не умела в разговорах ходить вокруг да около. Харви недоверчиво покосился на неё. Видя искрящуюся решимость в её глазах, он почему-то почувствовал себя виноватым и опустил голову.
- Но, Харви, ведь это наш сын! Вспомни, как мы вместе помогали ему. Вспомни, как ты копил вместе с нами на его актёрские курсы в Лос-Анджелесе. Мы должны знать, что происходит у нашего мальчика, - снова вступил Томас.
Харви продолжал смотреть в землю и молчать.
- Мы не просим тебя ничего нам рассказывать. Мы не просим тебя нарушать обещание, данное пастору. Просто включи нам фильм, и мы сами всё увидим. Это ведь ещё возможно? - продолжал Томас.
- Да, Харви, помоги нам. Пожалуйста, - у Амелии снова на глазах появились слёзы. Она пару раз всхлипнула. Её решимость тут же улетучилась, превратившись в материнские переживания.
Харви медленно поднял голову и посмотрел на обоих. Они столько сделали для него. Он их давно считал своей второй семьёй. Он не мог им отказать - просто не имел на это морального права. Харви молча встал и пошёл открывать двери. Томас и Амелия последовали за ним.
Они сели в самую середину зала. Через несколько минут на экране появилась надпись «Грани любви». Харви тоже остался. Ему очень хотелось, чтобы то, что он видел вместе со всеми на премьере, оказалось иллюзией, коллективной галлюцинацией. Он сел на задних рядах, надеясь увидеть что-то иное, что-то доброе и светлое. Сейчас он думал о волшебстве, о том, что было бы совсем не плохо, если бы этот фильм вдруг в одно мгновение исчез и на его месте возник совсем другой: с другим содержанием и смыслом, с другой ролью его самого близкого друга - Джонни…
***
Чуда, увы, не произошло. Всё повторилось вновь. Обилием похоти и разврата пылал экран. Различными мерзостями и извращениями перед зрителем раскрывали новые грани «любви». На пиковых сценах Амелия засомневалась в том, что ей вообще стоило смотреть этот фильм. Возможно, пастор был прав, ограждая их от этого сомнительного творения. Сердце обливалось кровью, а рука предусмотрительно зажимала рот, чтобы крик рыдания не вырвался наружу, когда Амелия видела, как их сын, в котором они столько лет взращивали религиозность и стремление к праведности, разлагался прямо на их глазах.
Томас внешне был более спокоен, чем его супруга, но в душе его крутило и вертело не меньше. Он просто не мог поверить в то, что видит.
«Господь Всемогущий, избави нас от этого. Нет, это не мой сын. Не может этого быть. Чтобы наш Джонни снялся в этом? Нет. Никогда. Нет», - говорил он про себя.
Поцелуй с мужчиной и гейские постельные сцены окончательно их добили. Амелия вдруг не выдержала и закричала, подскочив с кресла:
- Выключи это! Харви, выключи это! Я не могу больше!!! Выключи!
У неё началась настоящая истерика.
Харви убежал в аппаратную и остановил сеанс. Включился свет.
Томас слабо поднялся с кресла. Он чувствовал себя вывернутым наизнанку. Столько сил было вложено в этого весёлого и слегка застенчивого юнца. Столько стараний, чтобы у него появилась дорога в жизни. Столько разговоров о выборе, о ценностях, и теперь он видит вот это. Сегодня часть души умерла в Томасе. Он был в полной растерянности, не зная, даже как оправдать увиденное. Оправдания не было. Уму не за что было зацепиться. Он посмотрел на Амелию, которая разразилась плачем. Сейчас единственное, что он мог сделать, – это успокоить её.
Он подошёл и обнял жену. Амелия уткнулась лицом ему в грудь и продолжала плакать. Он стоял и молчал, и слёзы сами собой текли по его щекам. Неподалёку был и старина Харви. Он смотрел на родителей Джона и почему-то ощущал себя наиболее виноватым в том, что произошло. Ведь если бы он не подтолкнул Джона к профессии актёра, не подпитал бы своевременно его интерес к кино, то не зачернилась бы так душа этого любознательного и мечтательного мальчишки…
***
Домой родители Джона шли молча. Говорить не хотелось: оба были опустошены. Остаток вечера также прошёл практически в тишине. Томас смотрел телевизор, вернее, делал вид, что смотрит, а на самом деле просто сидел перед мелькающим экраном. Его мало интересовало, что там показывают. Он до сих пор находился под глубочайшим впечатлением, если не сказать потрясением от нового фильма Джона. Томас не стал звонить сыну, так как, во-первых, не хотел, чтобы тот узнал о нарушении данного им обещания, а во-вторых, не представлял, что скажет. Имело ли смысл читать какие-то морали после такого? Станет ли Джон его слушать? Хотелось что-то предпринять, как-то попробовать всё исправить, но что в данной ситуации можно было сделать? Он был абсолютно бессилен что-то изменить, и руки опускались от безысходности.
Амелия ушла на кухню. В труде и домашних заботах она надеялась переварить эту грязь, которой пришлось измазаться сегодня. Но мытьё посуды и уборка не сильно помогали. Признаться, она переживала за Джонни гораздо сильнее отца - не потому, что она больше его любила, а просто потому, что она была женщиной и матерью.
На душе у неё было очень неспокойно. В груди всё сжалось, превратившись в твёрдый, тяжёлый и крайне чувствительный комок, который, пульсируя, распространял эту угнетающую тяжесть по всему телу. Руки от этого становились неподъёмными и совершенно отказывались слушаться, ноги - ватными, а голова распухала, как перекачанный мячик. Амелия даже успела разбить одну тарелку. Она посмотрела на осколки, разлетевшиеся по полу, и снова заплакала. Она пыталась прийти в себя, правда пыталась, но ничего не получалось. Не думала она, что под старость лет ей Господь пошлёт такое испытание. Неужели было недостаточно Мэри? Джонни… Их предмет гордости, их маленькое чудо… Какой блистательный путь… Каким благосклонным оказался к нему мир вначале, как жестоко он обошёлся с ним в последствии. За что? Может, это плата за самонадеянность? Может, они не заметили, как, восхищаясь его достижениями, восхваляя его целеустремлённость, слишком возгордились им? Плач сменялся молитвами, которые Амелия по привычке читала шёпотом, постоянно крестясь, и только тогда становилось чуть-чуть легче.
Впереди их ждала бессонная ночь…
***
На следующий день состояние родителей Джона не улучшилось. Они, прожившие столько лет в религиозной общине, видевшие, как вера во Христа спасает людей и преображает, не могли принять такого греха. Теперь было понятно, почему на них так смотрят соседи и знакомые, почему сторонятся, почему друзья отказываются заходить в гости. Это был позор и подрыв доверия. Многие в городке считали, что Джонни как коренной житель Реддинга будет проповедовать ценности и идеалы того места, где он родился и вырос, но на лицо полная трансформация сознания. Как же реалистично он играл… Талант приумножился многократно, затмив собой все грани дозволенного. Подобно тому как пытливый ум учёного позволяет ему проникнуть в основы мироздания и создать нечто новое, нечто совершенно удивительное, но противоречащее самой жизни, например, оружие массового поражения, так и талант требует воплощения, несмотря ни на что. Это энергия беспристрастна, и ей абсолютно неважно, как она будет использована: во благо или во зло.
Днём родителям Джона позвонила их старшая дочь Эмили. Трубку поднял Томас.
- Привет, пап. Ну как вы?
- Привет, Эмили. Так… - Томасу не хотелось разговаривать.
- Вчера мама просила, чтобы я приехала. У меня сейчас не получается, к сожалению. Если только вечером, хорошо?
Том тяжело вздохнул.
- Всё в порядке, пап? Что-то случилось? – спросила Эмили. Она была осведомлена, что сегодня с родителями должен был говорить пастор, но не знала, что он собирался им рассказать, поэтому боялась задавать открытые вопросы.
- Да, наша девочка, да, Эмили, случилось, - Томас заплакал. – Случилось. Случилось! Что-то случилось! Почему только с нами? Почему с нашим сыном, я не могу понять? – вдруг заорал он в истерике.
Эмили поняла, что скрывать было больше нечего, - родители всё знают.
- Пап, успокойся. Слышишь? Не волнуйтесь. Уверена, на то есть причина. Так и пастор сказал. В мире шоу-бизнеса не всё так просто, как кажется на первый взгляд. И думаю, Джонни скоро объяснится. Ты ему звонил?
У Эмили и Джона всегда были посредственные отношения, но она почему-то частенько защищала его в глазах родителей и всячески огораживала от их упрёков.
- Нет, - ответил Томас слабо.
- Может, он сам звонил вам?
- Звонил. Перед премьерой. Сказал, не ходить на неё.
- Это я знаю. А после?
- Нет, после не звонил.
- Тогда, возможно… - начала было Эмили, но Томас её перебил:
- Он же взял с нас обещание! Я ещё и перекрестился, старый дурак! Верю всему! Верю на слово! Верю в честность! В правду! В то, что мой сын живёт достойной жизнью! А он! А он… - у Томаса не хватало слов выразить своё негодование.
- Как там мама? – Эмили решила немного переключить отца на другую тему.
- Совсем плохо. Почти не разговаривает и молится постоянно.
- Ты её успокой, пап. А я сегодня вечером к вам заеду, где-то часиков в восемь. Ладно?
- Ладно…
Из детей Вайеров Эмили была самой пунктуальной и ответственной. Вероятно, сказывалось то, что она была самой старшей. Приходилось с самого раннего детства помогать родителям: убирать, готовить, следить за младшими братьями и сёстрами, отводить их в школу. Поэтому, если Эмили говорила, что придёт где-то к восьми, то приходила она ровно в восемь, ни минутой раньше, ни минутой позже, будто появлялась у дверей заранее и смотрела на часы, ожидая того момента, когда будет пора нажать клавишу звонка. Так произошло и в этот раз: как только часы показали ровно восемь, в дверь позвонили.
