Только тогда Джон заметил, что тот уже смастерил петлю и собирается повеситься. Джону вдруг показалось, что он ещё может всё исправить, - может спасти его. Резким движением он вырвался из рук Коула и Моргана и бросился к Роберту.
- Нет, Роберт, не делай этого! – прокричал Джон. – Это не выход! Слышишь?
Но Шаферз не обратил на него никакого внимания. Лёгким движением он выбил стул у себя из-под ног и стал корчиться в умертвляющем удушье.
Оказавшись совсем рядом, Джон попытался поставить стул обратно, но тот прямо в руках рассыпался на тысячи бумажек. Тогда он схватил Роберта за ноги и попытался приподнять, но, несмотря на то что тот фактически превратился в скелет, тело его было нереально тяжёлым - Джону даже на миллиметр не удалось сдвинуть его с места. Коул и мистер Морган наблюдали со стороны, не вмешиваясь в происходящее.
Наконец Шаферз перестал дёргаться и безжизненно повис на верёвке. Он умер. Снова. И снова Джон не сумел спасти его. Джон упал на колени без сил, опустив голову. Ему было стыдно и больно. Он чувствовал, как его тело невидимыми нитями пронизывает пугающая безысходность. Неизбежность конца. Он посмотрел на бумажки, лежащие под ногами. Затем взял одну из них и развернул.
- Та самая, - произнёс Джон. Он разворачивал следующую и следующую. Везде было одно и то же. Каждая из них была запиской, которую Шаферз передал ему после премьеры фильма «Поющие мечты». Предсмертная записка, которую Джон бросил в стол, не придав ей никакого значения. Джон больше не мог себя сдерживать. Он заплакал. Рядом снова возникли Коул и Морган.
- Что, больно, Вайер? Больно. Это хорошо, что больно. Так и должно быть. Но твои приключения ещё не закончились. Пора снова в путь, - сказал Коул.
- Оу, поверь, Джонни, это только самое начало. Дальше будет куда интереснее, - предупредил мистер Морган.
Они подхватили Джона и снова потащили вглубь пещеры. На этот раз он не сопротивлялся.
Вскоре где-то вдалеке забрезжил свет. Мистер Морган и Коул ускорились. На самом деле они никуда не шли - это свет двигался навстречу. По мере приближения он превратился в хорошо освещённое помещение.
- Приехали, Вайер, - сказал Коул, и актёра впихнули внутрь. – Давай, пошевеливайся, тебя ждут.
Джон не сразу понял, где находится. Впереди он увидел больничную койку и лежащую на ней женщину с подключёнными медицинскими приборами: как будто кто-то навёл резкость в объективе. Это была больничная палата, а женщина, лежащая на койке, - его мать. Рядом сидел отец Томас. Как же сильно он постарел. Джон никогда не видел его таким уставшим, подавленным и печальным. Томас сидел и молча смотрел на жену.
Левая стена – будто сильно запотевшее стекло, через которое виднеется зал и уже знакомая публика, так точно воссозданная его больным разумом. Джон всё там же – на сцене перед зрителями-присяжными. Но теперь не до конца сыгранная роль где-то далеко. А может, наоборот, слишком близко? Она и главная, и второстепенная одновременно. Джон остановился, не решаясь выдать своё присутствие.
- Ничего, моя дорогая, я тоже скоро буду там, рядом с тобой. Совсем скоро. Потерпи, осталось недолго, - сказал Томас, взяв Амелию за руку.
Джон молчал, не нарушая тишины, а в это время слёзы сами собой катились по щекам. Их было настолько много, что даже маска не смогла их скрыть. Немного успокоившись, Джон нерешительно прошептал:
- Здравствуй, папа.
Томас его не услышал, тогда Джон слабо качнулся и двинулся вперёд. Он подошёл совсем близко и положил руку на плечо отцу.
- Здравствуй, папа, - сказал он ещё раз.
- А, это ты сынок, - Томас будто проснулся. - Что ты тут делаешь? Тебе тут совсем не место.
- Это мы его привели, - вмешался Коул.
- Ваш сын, мистер Вайер, совершил ряд преступлений, о которых мы хотели бы вам рассказать. И эти преступления - они непростительны. За них Ваш Джонни должен понести самое суровое наказание.
- Кто это, Джонни? О чём они говорят? – спросил Томас.
- Отец, я убил их, - произнёс Джон.
- Убил? – Томас нахмурился.
- Я столько всего совершил, отец, - Джон виновато опустил голову. - Столько всего ужасного. Я знаю, ты меня предупреждал, а я… Я не послушал тебя, отец. Да, я убил их. Этот, что слева, Ян Коул. Его я задушил вот этими руками. А этого я застрелил из пистолета. Его зовут Рейнольд Морган. Одна из десяти заповедей звучит «не убий», но я убил дважды; другая звучит «не лги», но я на протяжении нескольких лет лгал всем вам, папа, потому что всё совсем не так, как вы думаете. Всё совсем не так, - Джон покачал головой. - Третья звучит «не прелюбодействуй», но я снялся в фильме, потворствующем похоти и разврату. Я сыграл этого дрянного Питера Гэлта, и теперь моя мать лежит здесь, на больничной койке, практически при смерти.
Да что я за человек то такой?! Я ходил на проповеди по воскресеньям и слушал Слово Божие. Я знаю, что написано в Библии. Я знаю, что хорошо – что плохо: меня этому учили. Если бы не учили, тогда ещё можно было что-то сказать в своё оправдание, а так - нет. Оправдания нет. Я знал, что нельзя так поступать, и всё равно делал. И мне кажется, что это ещё страшнее, потому что, когда человек совсем не знает или не понимает, – это одно, другое – когда человек осознанно совершает дурное. А ведь я знал, я всё знал! Вот послушай, пап.
Джон развернул предсмертную записку Шаферза, которую только что подобрал, и начал читать. Закончив, посмотрел на отца:
- Ещё тогда меня предупреждали, но я не стал слушать. Да что там слушать! Я просто закинул эту записку подальше, абсолютно не внемля тому, что происходит. Невинный человек погиб, а я даже не удосужился прочесть.
- Молись, не молись, Вайер, - это не поможет. Это не спасёт тебя, - перебил его Коул. – Ты убил. А значит,ты - убийца. И нет тебе прощения.
- Но я же… - повернулся к нему Джон, - я же не хотел тебя убивать. Это вышло случайно.
- Может, и меня не хотел? – выступил немного вперёд мистер Морган.
- И Вас не хотел, - ответил Джон.
- Если мне не изменяет память, ты ворвался в мой кабинет с пистолетом. Направил его на меня и собирался выстрелить. Разве нет?
- Да, но я ведь сомневался. Если бы не появились охранники и я случайно не нажал на курок… Ведь я даже не целился в Вас тогда. Это просто как-то само собой вышло.
- Само собой? Хм… Интересно у тебя получается. Взял пистолет, направил его на меня, потом нажал на курок - и само собой. Нет, Джонни, ты можешь тешить себя сколько угодно. Ты можешь убеждать себя в чём угодно. Но мы-то знаем правду. Ты мог не брать с собой оружие. Если бы ты пришёл без него, тогда бы точно ничего не случилось и я был бы сейчас жив. А значит, ты виновен. Ты убийца!
- Или, может, ты случайно схватил меня за горло и начал душить? – подливал масла в огонь Коул.
- Я просто… Просто… Ведь ты... И я… Я не мог видеть... Я искал способ... Решение... Я хотел, чтобы это прекратилось... чтобы ты отпустил меня.
- Но ведь я сделал то, что ты хотел. Я сделал так, чтобы твои глаза снова открылись, а ты всё равно продолжил.
- Мне было страшно... очень страшно... Я не знал, что делать... как поступить... как освободиться... Я просто хотел проучить тебя... чтобы ты понял, каково это, когда тебя лишают чего-то... Я, правда, не хотел, чтобы кто-то пострадал...
- Мы тебе не верим, Джонни. Ты убийца. Ты взял на душу тяжкий грех. Ты должен платить. Мучайся. Мучайся, - голоса Коула и мистера Моргана зазвучали в его голове.
Джон схватился за голову, подбежал к отцу и упал на колени.
- Отец, неужели я на самом деле такой? Неужели моя падшая душа не способна ни на что другое? Прошу тебя, Отец, рассуди. Укажи путь. Верни мне мою веру, потому что потерялся я. Ослеп от желаний. Блуждаю среди мрака. Ищу Тебя. Твой свет внутри. Но вижу только чёрную бездну, глубокую, как Марианская впадина посреди Тихого океана. Прошу, спаси меня, мою очерствевшую душу. Суди, ибо нет мне прощения. Ибо знал всё и всё равно шёл, куда гнали меня пастухи тьмы. Прошу, услышь молитву мою. Откликнись. Ибо верю я, что только Твоя сила, только Твоя воля, только Твоя слава во веки веков.
Вдруг Томас улыбнулся и ответил:
- Не бойся, сын мой, ибо Бог – любовь есть. И не дано нам понять всей силы любви этой, ибо нет у неё границ и не можем осознать этого. И любит Он каждого, что бы ни совершил. До конца верит Он, что повернёмся к Свету и пойдём дорогой праведников навстречу к Нему. Не дано тебе испытаний свыше того, что можешь вынести. Проявил слабость, малодушие, но и за это Бог любит тебя, ибо видел мучения твои, сомнения твои, страхи твои. Видел, как вкушал ты от древа познания добра и зла. Видел, как возрождается воля твоя, как снова услышал ты голос совести своей, как снова пошёл на зов её.
- Спасибо тебе, Отец. Спасибо за любовь Твою. За милосердие Твоё великое.
Отец ничего не ответил – просто улыбнулся в ответ.
- А как же мама? Что будет с ней? Ведь не вернуть содеянного? – вдруг спохватился Джон.
Томас продолжил:
- Джонни, нас не волнует, кого ты там сыграл, нас не волнует, что ты сказал какому-то журналисту. Нас волнуешь только ты. Мы переживаем. Мы хотим, чтобы всё было хорошо, чтобы ты был счастлив. Ошибки – не весь путь, а лишь часть его. Мы знаем, что так и должно было быть. Теперь мы видим всю суть. Мы верим, что ты всё сделаешь правильно.
- Но почему тогда вы уходите от меня? В тот самый момент, когда вы мне оба так нужны? – Джон занервничал.
- Не стоит так волноваться, Джонни. Это жизнь и её вечный порядок. Мы не уходим и не прощаемся - мы всегда рядом, мы всегда в твоём сердце.
- Нет, это всего лишь память. Я не смогу. Мама, - Джон взял Амелию за руку, - пожалуйста, не уходи.
Амелия не реагировала. Она продолжала мирно спать. Потом сделала тяжёлый вздох, и кардиомонитор вместо ритмичных звуков издал сплошной. Как бы ни старался Джон, что бы он ни делал, он был не в силах остановить этот процесс. Извечный закон изменения. Мир, к сожалению, не может застыть на месте. И когда-нибудь всем нам придётся распрощаться с близкими и проплыть по Стиксу в безвременье. Останется ли что-нибудь? Имеет ли это значение? Важно ли в масштабах Вселенной, что ты где-то на маленькой планете Земля любил и был любимым, страдал, ошибался, терпел неудачи, радовался победам?
Нет, не может быть, чтобы это было всё напрасно. Люди, которые дарили тебе своё тепло, которым ты отдавал всего себя без остатка, незримая, но такая прочная связь с ними - это не может ничего не значить. Эти люди, эти родственные души никуда не исчезнут. Они всегда будут рядом с тобой. Словно свет уже потухшей звезды, они будут миллионы лет лететь через Вселенную, вместе с твоей памятью, чтобы слабым отблеском на ночном небе рассказать другим о том, что такое любовь.
Джон отпустил холодеющую руку матери, понимая, что не в силах что-либо изменить, что он должен принять происходящее. Томас посмотрел на Джона и сказал:
- Вот теперь ты готов, Джон Вайер. Ступай же. Иди за ней, ибо только так найдёшь дорогу...
Джон не сдержался и бросился к отцу. Он крепко прижал его, не желая отпускать. Но комната уже стала блекнуть, теряя очертания. Через минуту Джон снова стоял всё в том же павильоне, обнимая воздух. Палата исчезла. Коул и мистер Морган тоже. И только любовь родителей никуда не делась: она навсегда осталась с ним.
И Джон принял эту любовь и растворился в ней. Теперь мир и его порядок не казались ему такими уж жестокими. Всё идёт своим чередом. И мгновение жизни по-настоящему прекрасно. Главное, не упустить это мгновение, не утопить его в обыденности, привычке и смирении.
Пришло время сменить маску. Теперь на лице Джона была улыбка, но это была не добродушная улыбка радости, а улыбка с изящно завуалированной, но хорошо заметной хитринкой. Эмоция была очень искусно выполнена. Мастер заметно постарался, работая над ней, тонко подметив уголки рта, морщинки возле глаз. Джон повернулся к публике:
- Как видите, я сейчас улыбаюсь, но вряд ли можно сказать, что я рад. Эта улыбка не счастливца, но лжеца! И коль уж я говорю об этом, значит, я собираюсь изобличить его. Отыскать его в себе, вокруг, внутри, а может быть, и в каждом из вас! Ложь – вот что мешает людям по-настоящему быть счастливыми. Сначала ты врёшь посторонним людям, потом начинаешь врать друзьям, потом родным, потом любимым, а потом самое худшее – начинаешь врать самому себе. Ложь как одежда: чем больше наденешь, тем более защищённым себя ощущаешь, но суть прячется где-то глубоко, и до неё уже невозможно добраться.
Вдруг горло Джона начало гореть, будто в него залили горячий свинец. Сотни игл впились в адамово яблоко, сдавливая бронхи и голосовые связки. Джон начал хрипеть и кашлять. В приступе он начал кататься по полу.
«Нет, Джон. Они не смогут. У них не получится контролировать тебя вечно. Пришло время. Ты должен переступить через это», - подумал он и взглянул на зрителей. Среди них он нашёл Майкла Папеджа. Тот вальяжно сидел в кресле и надменно улыбался, явно наслаждаясь беспомощностью Джона. Он чувствовал своё превосходство. Мистер Морган и Коул ликовали. Джон протянул руку к Папеджу, как бы прося о помощи. Папедж не реагировал, демонстрируя спесивый вид. Джон перестал смотреть в зал: что-то происходило внутри него, что-то необъяснимое. Его распирало. Хотелось кричать. Технология стальными тисками продолжала держать гортань, но Джон вдруг почувствовал, что этот замок можно сломать. Он уже скрипит и трескается. Нужно не сдаваться. Нужно продолжать давить, стиснув зубы. Ещё чуть-чуть. Несмотря на боль, что пронизывает каждый член измученного тела. Джон схватился за горло, продолжая кататься по полу. Лицо вздулось от напряжения. Вот уже звучит долгожданный хруст уставшего металла. Душераздирающий рёв вырывается наружу...
Кашель утих. Только тяжёлое дыхание. Очень медленно Джон приходит в себя. Сначала он поднимается на четвереньки, потом - встаёт на ноги. Его шатает от усталости. Он снова смотрит в зал. Всё те же лица. Только теперь Папедж не выглядит таким уж довольным. В его глазах читается удивление. Коул и мистер Морган стали какими-то маленькими - меньше, чем обычно. Губы мистера Моргана повторяют шёпотом что-то наподобие:
«Это невозможно».
- И вот настал этот час! – начал Джон дрожащим хриплым голосом. - Теперь никто не скроется от «колючек под языком», ибо они снова со мной. О люди, если вы ещё способны слышать, - я расскажу вам, что на самом деле происходит в этом мире.
И Джон рассказал всё с самого начала. Он поведал о технологии, об экспериментах, проводимых в недрах компании «Дримс Пикчерз». «Эмоушен Диджитал» больше не контролировала его. Система безопасности, которую невозможно было победить лекарствами, теперь почему-то не работала. Объяснения этому не было. Никому ещё не удавалось освободиться от технологии. Джон был первым. Он говорил страстно и беспощадно, то и дело указывая на мистера Моргана, Коула, Рона и мистера Папеджа, описывая ту безжалостную паутину, которую они сплели, чтобы Джон стал марионеткой в их руках.
Он рассказал о последних ролях, честно признавшись, что во многом благодаря технологии так хорошо их сыграл. Он поведал о гибели Роберта Шаферза, о том, какими способами руководство «Дримс Пикчерз» контролирует сотрудников. Закончил он так:
- Нет, Роберт, не делай этого! – прокричал Джон. – Это не выход! Слышишь?
Но Шаферз не обратил на него никакого внимания. Лёгким движением он выбил стул у себя из-под ног и стал корчиться в умертвляющем удушье.
Оказавшись совсем рядом, Джон попытался поставить стул обратно, но тот прямо в руках рассыпался на тысячи бумажек. Тогда он схватил Роберта за ноги и попытался приподнять, но, несмотря на то что тот фактически превратился в скелет, тело его было нереально тяжёлым - Джону даже на миллиметр не удалось сдвинуть его с места. Коул и мистер Морган наблюдали со стороны, не вмешиваясь в происходящее.
Наконец Шаферз перестал дёргаться и безжизненно повис на верёвке. Он умер. Снова. И снова Джон не сумел спасти его. Джон упал на колени без сил, опустив голову. Ему было стыдно и больно. Он чувствовал, как его тело невидимыми нитями пронизывает пугающая безысходность. Неизбежность конца. Он посмотрел на бумажки, лежащие под ногами. Затем взял одну из них и развернул.
- Та самая, - произнёс Джон. Он разворачивал следующую и следующую. Везде было одно и то же. Каждая из них была запиской, которую Шаферз передал ему после премьеры фильма «Поющие мечты». Предсмертная записка, которую Джон бросил в стол, не придав ей никакого значения. Джон больше не мог себя сдерживать. Он заплакал. Рядом снова возникли Коул и Морган.
- Что, больно, Вайер? Больно. Это хорошо, что больно. Так и должно быть. Но твои приключения ещё не закончились. Пора снова в путь, - сказал Коул.
- Оу, поверь, Джонни, это только самое начало. Дальше будет куда интереснее, - предупредил мистер Морган.
Они подхватили Джона и снова потащили вглубь пещеры. На этот раз он не сопротивлялся.
Вскоре где-то вдалеке забрезжил свет. Мистер Морган и Коул ускорились. На самом деле они никуда не шли - это свет двигался навстречу. По мере приближения он превратился в хорошо освещённое помещение.
- Приехали, Вайер, - сказал Коул, и актёра впихнули внутрь. – Давай, пошевеливайся, тебя ждут.
Джон не сразу понял, где находится. Впереди он увидел больничную койку и лежащую на ней женщину с подключёнными медицинскими приборами: как будто кто-то навёл резкость в объективе. Это была больничная палата, а женщина, лежащая на койке, - его мать. Рядом сидел отец Томас. Как же сильно он постарел. Джон никогда не видел его таким уставшим, подавленным и печальным. Томас сидел и молча смотрел на жену.
Левая стена – будто сильно запотевшее стекло, через которое виднеется зал и уже знакомая публика, так точно воссозданная его больным разумом. Джон всё там же – на сцене перед зрителями-присяжными. Но теперь не до конца сыгранная роль где-то далеко. А может, наоборот, слишком близко? Она и главная, и второстепенная одновременно. Джон остановился, не решаясь выдать своё присутствие.
- Ничего, моя дорогая, я тоже скоро буду там, рядом с тобой. Совсем скоро. Потерпи, осталось недолго, - сказал Томас, взяв Амелию за руку.
Джон молчал, не нарушая тишины, а в это время слёзы сами собой катились по щекам. Их было настолько много, что даже маска не смогла их скрыть. Немного успокоившись, Джон нерешительно прошептал:
- Здравствуй, папа.
Томас его не услышал, тогда Джон слабо качнулся и двинулся вперёд. Он подошёл совсем близко и положил руку на плечо отцу.
- Здравствуй, папа, - сказал он ещё раз.
- А, это ты сынок, - Томас будто проснулся. - Что ты тут делаешь? Тебе тут совсем не место.
- Это мы его привели, - вмешался Коул.
- Ваш сын, мистер Вайер, совершил ряд преступлений, о которых мы хотели бы вам рассказать. И эти преступления - они непростительны. За них Ваш Джонни должен понести самое суровое наказание.
- Кто это, Джонни? О чём они говорят? – спросил Томас.
- Отец, я убил их, - произнёс Джон.
- Убил? – Томас нахмурился.
- Я столько всего совершил, отец, - Джон виновато опустил голову. - Столько всего ужасного. Я знаю, ты меня предупреждал, а я… Я не послушал тебя, отец. Да, я убил их. Этот, что слева, Ян Коул. Его я задушил вот этими руками. А этого я застрелил из пистолета. Его зовут Рейнольд Морган. Одна из десяти заповедей звучит «не убий», но я убил дважды; другая звучит «не лги», но я на протяжении нескольких лет лгал всем вам, папа, потому что всё совсем не так, как вы думаете. Всё совсем не так, - Джон покачал головой. - Третья звучит «не прелюбодействуй», но я снялся в фильме, потворствующем похоти и разврату. Я сыграл этого дрянного Питера Гэлта, и теперь моя мать лежит здесь, на больничной койке, практически при смерти.
Да что я за человек то такой?! Я ходил на проповеди по воскресеньям и слушал Слово Божие. Я знаю, что написано в Библии. Я знаю, что хорошо – что плохо: меня этому учили. Если бы не учили, тогда ещё можно было что-то сказать в своё оправдание, а так - нет. Оправдания нет. Я знал, что нельзя так поступать, и всё равно делал. И мне кажется, что это ещё страшнее, потому что, когда человек совсем не знает или не понимает, – это одно, другое – когда человек осознанно совершает дурное. А ведь я знал, я всё знал! Вот послушай, пап.
Джон развернул предсмертную записку Шаферза, которую только что подобрал, и начал читать. Закончив, посмотрел на отца:
- Ещё тогда меня предупреждали, но я не стал слушать. Да что там слушать! Я просто закинул эту записку подальше, абсолютно не внемля тому, что происходит. Невинный человек погиб, а я даже не удосужился прочесть.
- Молись, не молись, Вайер, - это не поможет. Это не спасёт тебя, - перебил его Коул. – Ты убил. А значит,ты - убийца. И нет тебе прощения.
- Но я же… - повернулся к нему Джон, - я же не хотел тебя убивать. Это вышло случайно.
- Может, и меня не хотел? – выступил немного вперёд мистер Морган.
- И Вас не хотел, - ответил Джон.
- Если мне не изменяет память, ты ворвался в мой кабинет с пистолетом. Направил его на меня и собирался выстрелить. Разве нет?
- Да, но я ведь сомневался. Если бы не появились охранники и я случайно не нажал на курок… Ведь я даже не целился в Вас тогда. Это просто как-то само собой вышло.
- Само собой? Хм… Интересно у тебя получается. Взял пистолет, направил его на меня, потом нажал на курок - и само собой. Нет, Джонни, ты можешь тешить себя сколько угодно. Ты можешь убеждать себя в чём угодно. Но мы-то знаем правду. Ты мог не брать с собой оружие. Если бы ты пришёл без него, тогда бы точно ничего не случилось и я был бы сейчас жив. А значит, ты виновен. Ты убийца!
- Или, может, ты случайно схватил меня за горло и начал душить? – подливал масла в огонь Коул.
- Я просто… Просто… Ведь ты... И я… Я не мог видеть... Я искал способ... Решение... Я хотел, чтобы это прекратилось... чтобы ты отпустил меня.
- Но ведь я сделал то, что ты хотел. Я сделал так, чтобы твои глаза снова открылись, а ты всё равно продолжил.
- Мне было страшно... очень страшно... Я не знал, что делать... как поступить... как освободиться... Я просто хотел проучить тебя... чтобы ты понял, каково это, когда тебя лишают чего-то... Я, правда, не хотел, чтобы кто-то пострадал...
- Мы тебе не верим, Джонни. Ты убийца. Ты взял на душу тяжкий грех. Ты должен платить. Мучайся. Мучайся, - голоса Коула и мистера Моргана зазвучали в его голове.
Джон схватился за голову, подбежал к отцу и упал на колени.
- Отец, неужели я на самом деле такой? Неужели моя падшая душа не способна ни на что другое? Прошу тебя, Отец, рассуди. Укажи путь. Верни мне мою веру, потому что потерялся я. Ослеп от желаний. Блуждаю среди мрака. Ищу Тебя. Твой свет внутри. Но вижу только чёрную бездну, глубокую, как Марианская впадина посреди Тихого океана. Прошу, спаси меня, мою очерствевшую душу. Суди, ибо нет мне прощения. Ибо знал всё и всё равно шёл, куда гнали меня пастухи тьмы. Прошу, услышь молитву мою. Откликнись. Ибо верю я, что только Твоя сила, только Твоя воля, только Твоя слава во веки веков.
Вдруг Томас улыбнулся и ответил:
- Не бойся, сын мой, ибо Бог – любовь есть. И не дано нам понять всей силы любви этой, ибо нет у неё границ и не можем осознать этого. И любит Он каждого, что бы ни совершил. До конца верит Он, что повернёмся к Свету и пойдём дорогой праведников навстречу к Нему. Не дано тебе испытаний свыше того, что можешь вынести. Проявил слабость, малодушие, но и за это Бог любит тебя, ибо видел мучения твои, сомнения твои, страхи твои. Видел, как вкушал ты от древа познания добра и зла. Видел, как возрождается воля твоя, как снова услышал ты голос совести своей, как снова пошёл на зов её.
- Спасибо тебе, Отец. Спасибо за любовь Твою. За милосердие Твоё великое.
Отец ничего не ответил – просто улыбнулся в ответ.
- А как же мама? Что будет с ней? Ведь не вернуть содеянного? – вдруг спохватился Джон.
Томас продолжил:
- Джонни, нас не волнует, кого ты там сыграл, нас не волнует, что ты сказал какому-то журналисту. Нас волнуешь только ты. Мы переживаем. Мы хотим, чтобы всё было хорошо, чтобы ты был счастлив. Ошибки – не весь путь, а лишь часть его. Мы знаем, что так и должно было быть. Теперь мы видим всю суть. Мы верим, что ты всё сделаешь правильно.
- Но почему тогда вы уходите от меня? В тот самый момент, когда вы мне оба так нужны? – Джон занервничал.
- Не стоит так волноваться, Джонни. Это жизнь и её вечный порядок. Мы не уходим и не прощаемся - мы всегда рядом, мы всегда в твоём сердце.
- Нет, это всего лишь память. Я не смогу. Мама, - Джон взял Амелию за руку, - пожалуйста, не уходи.
Амелия не реагировала. Она продолжала мирно спать. Потом сделала тяжёлый вздох, и кардиомонитор вместо ритмичных звуков издал сплошной. Как бы ни старался Джон, что бы он ни делал, он был не в силах остановить этот процесс. Извечный закон изменения. Мир, к сожалению, не может застыть на месте. И когда-нибудь всем нам придётся распрощаться с близкими и проплыть по Стиксу в безвременье. Останется ли что-нибудь? Имеет ли это значение? Важно ли в масштабах Вселенной, что ты где-то на маленькой планете Земля любил и был любимым, страдал, ошибался, терпел неудачи, радовался победам?
Нет, не может быть, чтобы это было всё напрасно. Люди, которые дарили тебе своё тепло, которым ты отдавал всего себя без остатка, незримая, но такая прочная связь с ними - это не может ничего не значить. Эти люди, эти родственные души никуда не исчезнут. Они всегда будут рядом с тобой. Словно свет уже потухшей звезды, они будут миллионы лет лететь через Вселенную, вместе с твоей памятью, чтобы слабым отблеском на ночном небе рассказать другим о том, что такое любовь.
Джон отпустил холодеющую руку матери, понимая, что не в силах что-либо изменить, что он должен принять происходящее. Томас посмотрел на Джона и сказал:
- Вот теперь ты готов, Джон Вайер. Ступай же. Иди за ней, ибо только так найдёшь дорогу...
Джон не сдержался и бросился к отцу. Он крепко прижал его, не желая отпускать. Но комната уже стала блекнуть, теряя очертания. Через минуту Джон снова стоял всё в том же павильоне, обнимая воздух. Палата исчезла. Коул и мистер Морган тоже. И только любовь родителей никуда не делась: она навсегда осталась с ним.
Глава 86. Маски. Часть 4
И Джон принял эту любовь и растворился в ней. Теперь мир и его порядок не казались ему такими уж жестокими. Всё идёт своим чередом. И мгновение жизни по-настоящему прекрасно. Главное, не упустить это мгновение, не утопить его в обыденности, привычке и смирении.
Пришло время сменить маску. Теперь на лице Джона была улыбка, но это была не добродушная улыбка радости, а улыбка с изящно завуалированной, но хорошо заметной хитринкой. Эмоция была очень искусно выполнена. Мастер заметно постарался, работая над ней, тонко подметив уголки рта, морщинки возле глаз. Джон повернулся к публике:
- Как видите, я сейчас улыбаюсь, но вряд ли можно сказать, что я рад. Эта улыбка не счастливца, но лжеца! И коль уж я говорю об этом, значит, я собираюсь изобличить его. Отыскать его в себе, вокруг, внутри, а может быть, и в каждом из вас! Ложь – вот что мешает людям по-настоящему быть счастливыми. Сначала ты врёшь посторонним людям, потом начинаешь врать друзьям, потом родным, потом любимым, а потом самое худшее – начинаешь врать самому себе. Ложь как одежда: чем больше наденешь, тем более защищённым себя ощущаешь, но суть прячется где-то глубоко, и до неё уже невозможно добраться.
Вдруг горло Джона начало гореть, будто в него залили горячий свинец. Сотни игл впились в адамово яблоко, сдавливая бронхи и голосовые связки. Джон начал хрипеть и кашлять. В приступе он начал кататься по полу.
«Нет, Джон. Они не смогут. У них не получится контролировать тебя вечно. Пришло время. Ты должен переступить через это», - подумал он и взглянул на зрителей. Среди них он нашёл Майкла Папеджа. Тот вальяжно сидел в кресле и надменно улыбался, явно наслаждаясь беспомощностью Джона. Он чувствовал своё превосходство. Мистер Морган и Коул ликовали. Джон протянул руку к Папеджу, как бы прося о помощи. Папедж не реагировал, демонстрируя спесивый вид. Джон перестал смотреть в зал: что-то происходило внутри него, что-то необъяснимое. Его распирало. Хотелось кричать. Технология стальными тисками продолжала держать гортань, но Джон вдруг почувствовал, что этот замок можно сломать. Он уже скрипит и трескается. Нужно не сдаваться. Нужно продолжать давить, стиснув зубы. Ещё чуть-чуть. Несмотря на боль, что пронизывает каждый член измученного тела. Джон схватился за горло, продолжая кататься по полу. Лицо вздулось от напряжения. Вот уже звучит долгожданный хруст уставшего металла. Душераздирающий рёв вырывается наружу...
Кашель утих. Только тяжёлое дыхание. Очень медленно Джон приходит в себя. Сначала он поднимается на четвереньки, потом - встаёт на ноги. Его шатает от усталости. Он снова смотрит в зал. Всё те же лица. Только теперь Папедж не выглядит таким уж довольным. В его глазах читается удивление. Коул и мистер Морган стали какими-то маленькими - меньше, чем обычно. Губы мистера Моргана повторяют шёпотом что-то наподобие:
«Это невозможно».
- И вот настал этот час! – начал Джон дрожащим хриплым голосом. - Теперь никто не скроется от «колючек под языком», ибо они снова со мной. О люди, если вы ещё способны слышать, - я расскажу вам, что на самом деле происходит в этом мире.
И Джон рассказал всё с самого начала. Он поведал о технологии, об экспериментах, проводимых в недрах компании «Дримс Пикчерз». «Эмоушен Диджитал» больше не контролировала его. Система безопасности, которую невозможно было победить лекарствами, теперь почему-то не работала. Объяснения этому не было. Никому ещё не удавалось освободиться от технологии. Джон был первым. Он говорил страстно и беспощадно, то и дело указывая на мистера Моргана, Коула, Рона и мистера Папеджа, описывая ту безжалостную паутину, которую они сплели, чтобы Джон стал марионеткой в их руках.
Он рассказал о последних ролях, честно признавшись, что во многом благодаря технологии так хорошо их сыграл. Он поведал о гибели Роберта Шаферза, о том, какими способами руководство «Дримс Пикчерз» контролирует сотрудников. Закончил он так:
