Правда ли он столь хорош, каким кажется Силмэриэль? Этот почти уже покорившийся Майрону мир — человеческие глаза видят его по-новому, позволяя заметить ранее не имевшее значения. Главное, что он нравится… его лучшему творению. Ей пока ни к чему это способное огорчить знание, или вообще ни к чему — Силмэриэль еще слишком молода и слишком человек, а он испытал неожиданное и странное облегчение, узнав истинную природу родства их душ. Все встало на свои места и круг замкнулся.
Пустота в, казалось, давно и безнадежно разрушенной стене заполнилась идеально подошедшими каменными блоками — лучше, чем утерянными… или их просто не было никогда ранее. Но Силмэриэль может не понять и очень расстроится, тем более сейчас. Саруман предпочел доверить воспитание приемной дочери смертной прислуге и чадолюбивым стражникам, по близким ей понятиям аданов такая любовь ненормальна. Хотя для него она стала лишь больше, чем была, обретя логику, причину и что-то еще, вызывающее непонятные щемящие ощущения.
Осень чувствовалась в граничащем с Мордором южном краю гораздо слабее, чем в окруженном занесенными снегом вершинами Изенгарде. Она с такой забавной и трогательной настойчивостью предлагала полюбоваться им же самим когда-то сотворенными горами (что он там не видел), чтобы ощутить красоту этого мира… как иронично.
В таком аспекте он о них не думал никогда, лишь о практической пользе, чтобы создать барьер для Оромэ. Но то, что Мглистые горы столь глубоко и искренне восхищают ее, оказалось неожиданно приятно, и даже помогло увидеть их по-новому.
Поросшие густыми кустарниками и по-осеннему чахлыми низкими деревцами холмы Итилиэна не шли ни в какое сравнение с хребтами Мглистого, но значительно больше радовали взгляд, чем воины Гондора. Последние не радовали вовсе, а исключительно раздражали глупостью и слабостью смертных, что делало поход особенно суровым испытанием.
Но все уже почти кончено, Саруман не обманул с подсмотренным в чужом зеркале видением. По-другому и не могло быть, ложь он бы почувствовал… последнюю в жизни хитроумного волшебника. Благо, неосмотрительно пообещать Силмэриэль не трогать самозваного папочку он тогда ещё не успел.
До слез надоевшие игры в прятки с приспешниками Майрона среди холмов Итилиэна подошли к концу, город людей, Минас Тирит, манил обещанием долгожданного невозможного счастья. Из каких соображений Саруман передумал в последний момент, заставив Силмэриэль последовать за ним — неважно, Белый маг заслужил безмерную благодарность. Он бы не смог все это терпеть, если бы в гондорской крепости не ждали ласково обнимающие за шею теплые руки, мягкие послушные губы и родная чернота глаз, в которую можно погрузиться и утонуть, ни о чем не думая.
— Вот они, господин! — воины подтолкнули вперед еще более жалких, чем смертные (хотя, казалось бы, уже некуда) коротышек, и поспешно отступили назад. Охотнее всего они бы разбежались, куда глаза глядят, собственный командир внушал гондорцам гораздо больше страха, чем приспешники Майрона. И очень хорошо.
— Оставьте нас… идите вперед, к Минас Тириту, — наследник Дэнетора выплюнул команду сквозь зубы, презрительно сузив глаза, — и не торопитесь… пока.
— Мы простые странники… — заикаясь, попытался тронуть его жалкой ложью хоббит, и замолчал на полуслове, округлив глаза: — Ты жив? Не может быть, я же сам видел…
— И зрение не обмануло тебя, хоббит. Дай его мне, тянуть время бессмысленно, и лишь добавит вам ненужных страданий. Так будет лучше, я обещаю… — с искренним сожалением в голосе произнес Боромир… или нет, протягивая открытую ладонь.
В Мордоре жалких коротышек ждут лишь пытки и нескончаемые мучения, забрать у них безделушку Майрона — акт милосердия и единственный способ не дать ей оказаться в руках хозяина.
— Господин, пожалуйста… — хоббит, как загипнотизированный змеей кролик, смотрел в черные провалы глаз некогда бывшего старшим сыном Дэнетора. Дрожащие грязные пальцы с черной каймой под обломанными ногтями неохотно сняли с цепочки гладкое золотое колечко.
— Да, я сделаю то, чего не сможете вы. Вас ждала бы впереди мучительная смерть и неизбежная неудача. Но благодаря мне она будет легкой, и Майрон не получит свою прелесть.
Ни капли вожделения и восторга прежнего Боромира не промелькнуло в глубине нечеловечески черных глаз, когда засиявшее собственным светом проклятое кольцо Всевластия, желанное и губительное для всех ныне живущих, наконец легло в не дрогнувшую и не поспешившую жадно и торопливо сжаться руку.
Это и есть твоя суть, Майрон? Такое маленькое простое колечко… Можно было ожидать большего.
Почти без всякого выражения еле слышно прошептал гондорский витязь, опуская кольцо в карман, и с на мгновение промелькнувшим сомнением взглянул на неподвижно застывших хоббитов. Их смерть среди наводненных орками и харадримцами земель будет скорой и жестокой, и, прежде чем умереть, они разболтают лишнее. Пусть скажут спасибо безупречно белому, как его одеяние, магу, возложившему на ничтожно малых созданий непосильную ношу.
— У вас не было шанса, с самого начала, — все также удерживая взгляды коротышек в дурманяще-вязкой темной глубине своих глаз, неБоромир медленно обнажил блеснувший на солнце меч, верой и правдой служивший многим наместникам.
<center>***</center>
— Передайте Дэнетору мои извинения… я не очень хорошо себя чувствую.
И это даже не было ложью, хотя разделять трапезу с наместником ей не хотелось в любом случае. Невыносимо… как и все здесь. Силмэриэль страдальчески поморщилась, нервно крутя готовое вот-вот рассыпаться жемчужное ожерелье.
Вид с балкона совершенно не успокаивал и не помогал настроиться на лучшее — озаряемые огненными сполохами Ородруина Изгарные горы вызывали лишь неприятное томительно-тревожное ощущение надвигающейся опасности. А идти на отчасти похожую на смотровую площадку Ортханка Фонтанную площадь не хотелось даже под страхом смерти, слишком большой, многолюдной и чуждой ее внутренней сути она была.
Засохшее Белое дерево у заполненной неподвижной водой круглой мраморной чаши фонтана, воины Дэнетора в черно-серебряных доспехах у застывших в столь же бессмысленном величии белых каменных изваяний древних королей раздражали ее с самого начала. Все тут было слишком светлым и очевидно бессильным перед затаившейся за пугающе близкой горной грядой тьмой Мордора.
В Ортханке с непонятно чего замышляющим отцом тяжело не сойти с ума от тревоги и сомнений — Саруман внушал их искусно и невзначай, подталкивая в нужном направлении ее собственные мысли, меняя местами правду и ложь. Но и в Минас Тирите она осталась одна уже слишком надолго, и после ночного разговора накануне отъезда странно себя вел не только Саруман. Глупо, и по-детски, но ей страшно — из-за неизвестности, все более близких раскатов грома и вспышек подземного огня… и совсем даже не из-за них.
— Госпожа… — так ни разу и не поднявшая на нее глаз служанка с полностью убранными под черно-серую накидку волосами нерешительно замерла на пороге.
— Я не хочу есть, — раздраженно перебила Силмэриэль. Прислужница не по своей воле докучала ей излишней заботой, но сдержаться и не решить проблему раз и навсегда, грубо покопавшись в сознании девчонки, становилось все труднее. — Ничего. Принеси вина… с водой.
Тем более в обществе Дэнетора.
То, что она смотреть не может на любимое им жареное мясо и приготовленную целиком истекающую жиром птицу — почти не имеющие значения мелочи по сравнению с главным. Он слишком похож на Сарумана в худших его проявлениях — непомерными амбициями и отношением к собственным детям. Болезненно-слепая любовь Дэнетора к старшему сыну лишь усилилась от замены его на наделённого пугающей даже Сарумана силой тёмного мага.
Все остальные, даже слуги, оказались гораздо прозорливее и почувствовали неладное — скрыть нечеловеческую сущность и самопроизвольно заполняющую глаза тьму невозможно, как ни старайся. Силмэриэль со страхом ждала, что любящий отец поймет все первым, и тогда… Но наместник словно ослеп, или видел лишь то, что очень хотел увидеть — что любимого (любимого ли на самом деле?) сына больше нет, он и не подумал заметить.
Благо новый своим откровенным превосходством над смертными давал больше поводов для отцовской гордости, проливая бальзам на больное самолюбие — так и не занятый трон законного короля Гондора постоянно незримо присутствовал в мыслях всех наместников крохотной непроходящей червоточиной. На младшего сына, Фарамира, у двадцать шестого наместника не осталось ни капли теплоты, совсем ничего. Как у Сарумана на нее… до недавних пор, а свидятся ли они ещё — неизвестно.
Она может не выдержать и сказать что-нибудь неподобающее, а выдавать себя пока нельзя. Любимый просил быть осторожной, и не покидать Минас Тирит, что бы ни случилось. Так же, как и не называть имя, но Силмэриэль уже и сама боялась и не хотела его произносить после поразительно бурной реакции отца. Может быть, лучше попытаться забыть и не тянуться к способному разрушить их пугающе идеальный мир знанию?
— Может, лучше сока и поедите немного? Господин велел мне…
— Неси вино, тебе говорят! — топнула ногой Силмэриэль, мысленно пригвоздив служанку взглядом к дверному косяку. — Быстро!
Смотреть, как начавший непонятно к ней относиться возлюбленный, она не могла, но и подобия оказалось достаточно. Что такого он узнал из рассказа о ее рождении у освобожденной из Ангбанда неизвестной рабыни? От, казалось, неинтересных для него подробностей лицо майа перекосилось совершенно немыслимым образом и помешать ему нарушить собственное обещание удалось с трудом. Жизнь Сарумана в этом физическом воплощении висела на волоске несколько раз за проклятый вечер.
Может, дело не в этом, бывший соратник Саурона просто разлюбил ее? Так по-родительски заботливо и терпеливо не относятся к женам, или невестам… она даже не знает, кто ему, вопрос так и застыл каплей замерзшей росы на губах.
Сводящую с ума нежность и принятие она мечтала увидеть в детстве… от Сарумана или чудом воскресшей матери. Подобное можно чувствовать лишь к любимым детям, а просто к девушке нет, только искусно притворяться. Ему не за что на самом деле любить ее, тем более так… в ней же нет ничего хорошего и особенного.
— Иди, — Силмэриэль нетерпеливо махнула рукой служанке и, осторожно долив воды в слишком резко пахнущее вино, отпила глоток — так оно становилось менее терпким и приторно-сладким. Раздражение постепенно уходило, и покрытая высохшей на солнце травой Пеленорская равнина начинала немного напоминать родную с детства степь Рохана.
Мысли помимо воли вновь вернулись к разговору на смотровой площадке — с тех пор тревожное ощущение, что от неё что-то скрывают, мешало наслаждаться незамутненным счастьем близости. Как-будто нежеланного возвращения в канувший в прошлое тяжелый момент было недостаточно.
<center>***</center>
— Саруман сказал, что мой настоящий отец никогда не интересовался и не будет интересоваться мной, потому что я… слишком жалкая полукровка. — Она уже не чувствовала боли, разворошенная старая обида притупилась и почти совсем потухла, как прогоревший костер под осенним дождем, от успокаивающе-нежно закрывших глаза ладоней. Сознанию больше не было холодно и одиноко, в прикосновениях считывающей картины прошлого упоительно похожей на ее души хотелось раствориться и очиститься от всего горького и ядовитого. — Даже если он прав, уже неважно. Ты… ты же любишь меня, да?
— Да, — почти без всякого выражения глухо ответил майа. Ожидавшая большего Силмэриэль поджала губы, недоуменно глядя на него… и испуганно вскрикнула, чуть было не потеряв равновесие от столь же равнодушно сказанного: — Я убью его.
— Нет, ты обещал не трогать папу! — огорченная испорченным по непонятной причине вечером и не желающим держать слово возлюбленным, Силмэриэль приперла его к стене, и даже постаралась посильнее приложить о камень. Сил у нее было гораздо меньше, разумеется, просто он не стал сопротивляться, позволив ей столь грубое обращение… или, скорее, не заметив его.
— Он тебе не папа, — майя необычно ласково, такого жеста в ответ на вспышку раздражения она не ожидала, погладил ее по волосам, — иди спать, а мне нужно поговорить с ним. Я выполняю свои обещания, не бойся.
Силмэриэль молча проводила его взглядом, не найдя, что сказать. Вспыхнувшая было обида сменилась недоумением и огорчением, а минутное глупое желание отказать в ласках, притворившись спящей, страхом, что он не придет.
А утром, сгорая от любопытства и немного успокоившись — променявший ее на Сарумана и непонятные важные мысли возлюбленный все же пришел и ласкал ее нежнее, чем раньше, что-то шепча на незнакомом древнем языке — украдкой выскользнула за дверь и пошла к отцу. Называть его как-то по-другому она уже не сможет начать, кто бы что ни говорил.
Проведший всю ночь в лаборатории Саруман удивил ее несвойственным отстраненно-самоуверенному давно не светлому магу лихорадочным возбуждением, горячим желанием выпроводить ее из дома в Минас Тирит, словно не он еще недавно убеждал в обратном, и странной шуткой.
— Твой… Боромир не может просить у меня твоей руки, даже если захочет, — с нотками привычного злорадства произнес Саруман, чуть понизив голос и оглянувшись на дверь. — Только если наоборот.
Пояснить, что он имел в виду, отец не пожелал, занявшись изготовлением очередного эликсира.
— Уезжай с ним, Силмэриэль, и… — Саруман чуть помолчал, словно набираясь решимости, и, глубоко вздохнув, необычно серьезно добавил: — И не покидай Минас Тирит, кто бы тебя ни позвал. Даже я… особенно я.
От странной обреченности и чего-то похожего — хотя это и невозможно — на страх за нее, в голосе равнодушного ко всему, кроме своих интересов мага, по спине пробежал холодок и в душе поселилось с тех пор не покидающее ее смутное беспокойство.
<center>***</center>
— Госпожа, простите…
Неприятно звонкий голос ударил по ушам, заставив поперхнуться, и слишком великий для нее темный маг так и не успел сказать, что будет любить ее всегда, пока… Просто всегда — печальная поговорка смертных не относится к таким, как они. Она же предупредила, что ничего более не желает сегодня, и девка может идти… куда хочет, в Бездну, или пожалеет о своей навязчивости.
Ну все, ты напросилась!
Решившись убить, или хотя бы оглушить глупую служанку, помешавшую как раз в тот момент, когда мелькающие перед устремленными вдаль глазами картинки наконец стали приятными, Силмэриэль резко обернулась.
— К вам пришел… маг, госпожа Силмэриэль, — поторопилась пролепетать несчастная прислужница. Вся гамма чувств — страх перед немилостью хозяйки, с которой явно что-то не так, заезжим магом, Дэнетором и, самое главное, его проклятым старшим сыном, приказавшим присматривать за своей невестой и никого к ней не пускать — пробежала по бледному лицу девушки, заставляя испуганно прятать глаза и поджимать дрожащие губы.
Саруман?
Отец не мог явиться сюда, да его никто и не пустил бы, наверное. Это же не…
— Гэндальф… — потрясенно прошептала Силмэриэль, с трудом заставив себя проглотить невыносимо приторное вино — в Изенгарде оно было намного мягче и приятнее.
