— Это ни к чему, — улыбнулся Саруман, обнимая ее за плечи. — Дикари уже много веков проливают кровь в своих храмах, не получая взамен ничего. Их бог не слышит их и, увидев, наконец, эффект, падут ниц перед получившим благословение Тьмы. Достаточно лишь немного моей глины и твоей крови… Но в этом нет нужды — уже наутро будут первые полуорки. Потом я быстро выращу целую армию, а ты поможешь мне… со смертным. Раз уж твою тягу к ним не победить… Он еще вернется, и скоро. Дэнетор чувствует, что сила Мордора возрастает с каждым днем, только не понял, что с ним бороться бессмысленно, и не поймет. Но его наследника можно убедить, если немного постараться.
Со смертным? Откуда-то взявшаяся в до предела измученном теле горячая кровь прилила к щекам. Это не бред помрачившегося разума, отец правда позволит ей… один раз в жизни познать то, о чем она давно отчаялась мечтать? И ради чего готова на все, даже помочь отцу погубить его? Нет… или да.
— Ты обманешь его, папа… — прошептала Силмэриэль, заглядывая в блеснувшие легким злорадством глаза отца. — Не дашь, что обещал.
— Я ничего не обещал, — невозмутимо ответил Саруман, аккуратно выливая в пузырящуюся глину свежеприготовленный эликсир. — Он сам решил, что может использовать меня в своих целях. Выше самоуверенности Боромира лишь его тщеславие. И чрезмерное бесстрашие, что сродни глупости.
Выше его тщеславия и самоуверенности лишь твои, папа.
Силмэриэль собрала все оставшиеся силы, чтобы закрыть сознание, в последнее время у нее лучше получалось не давать отцу копаться в своей душе. К счастью, Саруман и не старался сломить сопротивление, сосредоточившись на готовом вот-вот завершиться главном эксперименте его жизни.
<center>***</center>
Над кем ты собрался властвовать, папа, если истребишь всех смертных людей?
Силмэриэль никогда не любила смертных, порой жалела и завидовала (за похожую на краткий сон жизнь) и ненавидела за это же, но орки, кроме презрения и отвращения, не вызывали ничего. И с каждым днём набирающему силы Великому Злу нужны покорные рабы, а не союзники. Как и ее отцу. Она лучше, чем кто-либо другой, это знала.
Прочерченный пересекающимися линиями ставший уже мучительно родным черный каменный пол сам собой уходил из-под ног, кренясь и шатаясь. Она не хочет спрыгнуть вниз, совсем не хочет… но может случайно упасть, потому что слишком устала, и тело плохо слушается ее. Как обидно.
Дышащий холодом заснеженных вершин Мглистых гор ветер бросал в лицо растрепавшиеся волосы (заколка расстегнулась и соскользнула на пол от удара о стену), прижимал вплотную к ногам подол платья и ощутимо подталкивал в спину, пытаясь скинуть с предательски скользкого края. Плакать не хотелось. Неприятно склеившие ресницы полузастывшие капли выступили сами собой от режущего глаза света — она уже совсем отвыкла от него в полутьме подземелий и башни.
Отец не выпускал ее оттуда целую вечность, не меньше. Ощущение времени изменило ей. Силмэриэль со странным равнодушием смирилась, что больше никогда не увидит кажущегося обманчиво близким неба над вершиной Ортханка… в телесном облике по крайней мере.
Только закопченные своды пещер, отблески огня и скалящих зубы полуорков, еще покрытых слизисто-грязной пленкой породившей их глины, оскверненной темным папиным колдовством. Гораздо более высоких и похожих издали на крепко сложенных людей, в отличие от неказистых кривоногих орков, с чертами, подобными человеческим, что делало их особенно пугающе-неприятными.
В павшем перед отцом и тем, кому он служит, Средиземье останутся лишь они, и другие порождения Тьмы, и дым Роковой горы застит солнце, как в Мордоре. Силмэриэль вздрогнула и ухватилась за каменный уступ, впитывая взглядом тусклое, но пока скрываемое лишь разорванными ветром серыми облаками солнце живого мира.
Неужели отец прав, презрительно называя ее полукровкой, неспособной сродниться ни с одной из слившихся в ней сущностей? И она никогда не поймет, чего хочет, одновременно восхищаясь и темным искусством отца, искренне желая быть его ученицей, помощницей и наследницей, и красотой неискаженного мира? Люди вызывали в ней зависть и неприязнь, мстительное желание добавить страха и страданий в их беззаботно краткую жизнь, а орки сильнейшее отвращение.
Тебе просто не хватает любви, Силмэриэль! Она отличает людей… и тебя от исчадий мрака. Ты умеешь и хочешь любить… Но ты не найдешь ее на вершине Ортханка, дочь Курумо.
Проклятье! Ноги опасно заскользили по обледеневшему полу, чуть было не дойдя до края. Инстинктивно удержав равновесие взмахом руки, Силмэриэль окончательно поняла, что совсем не желает небытия — человеческая радость и облегчение затопили грудь пьянящим теплом. Любовь… легко сказать. Почему она только всех ненавидит, особенно влезающих в сознание без спроса?
Кто… это еще такой? Опять приехал незванным… ему же хуже. Силмэриэль напрягла зрение, вглядываясь в фигуру в темно-сером плаще с не таким красивым, как у ее отца, больше похожим на обычную толстую палку посохом. Светлый… слишком светлый. Соприкосновение с его сознанием оказалось раздражающе неприятным… и в то же время согрело почти неведомым ей чем-то, что дарят друг другу смертные, до боли раздражая незаслуженным счастьем.
«Обойдусь без твоих советов… Олорин! — Имя появилось в мыслях само собой, заставив досадливо нахмуриться. — Ты напрасно приехал»… Ай!
Едва произнеся последние слова, Силмэриэль схватилась за готовую расколоться от неожиданной боли голову — внутри словно зашевелился раскаленный докрасна стальной прут. Это уже папа любимый… и до того любящий, что словами не передать. Закрываться от него надо… всегда и как можно сильнее. А от не в добрый час приехавшего светлого мага она хочет закрыться… или пусть скажет хоть что-нибудь новое?
Тебе нужна отцовская любовь, Силмэриэль, а не любовь смертных мужчин, именно ее ты отчаянно хочешь… и злишься на весь мир, не получая.
«Проклятье! — выругавшись сквозь зубы, Силмэриэль изо всех сил ударила кулаком по гладкой черной стене, разбив в кровь костяшки пальцев, и отвернулась навстречу перехватывающему дыхание колючему ветру, без следа сдувшему с ресниц унизительные слезы. — Гори ты в Ородруине!»
Она и без проклятого светлого мага знает, что отец не любит ее и никогда не полюбит. И давно смирилась с тем, что это невозможно — предавшиеся Тьме не умеют любить. Он приехал издеваться над ней?
— Гэндальф Серый торопится в Изенгард, чтобы спросить моего совета? — Голос отца звучал спокойно и непринужденно, с, казалось, искренним радушием. И он даже не наказал ее… за попытку подслушать разговор.
Ты не настолько умен, как кажешься, Оло… Гэндальф, если так.
Донести свои слова до заезжего волшебника Силмэриэль больше не пробовала, стараясь лишь как можно быстрее преодолеть нескончаемое спиральное переплетение ступеней.
— Почему ты скрываешь ото всех свою прекрасную дочь, Курумо? — Блекло-серые глаза светлого мага обезоруживающе мягко оглядели ее из-под седых кустистых бровей, заставив запнуться. — Силмэриэль давно пора увидеть мир… и позволить ему на себя посмотреть.
Остатки злости и раздражения, поддерживавшие силы, вытекли, как вода из прохудившегося сосуда. Силмэриэль машинально коснулась пальцами кончика носа, выдающего ее несовершенство полукровки… Гэндальф не только недостаточно мудр, но и подслеповат, встреча с отцом плохо кончится для него.
Она же ужасно выглядит, хуже чем когда бы то ни было — приводить себя в порядок после отцовских побоев и долгих часов (или дней) в подземелье не было ни сил, ни желания. И незачем… отец в последнее время оставил свои привычки касаться ее, хвала Эру, может, так дольше не вспомнит. Поэтому, наконец заглянув в зеркало, Силмэриэль лишь криво улыбнулась, оценив масштабы бедствия, и, еще больше возненавидев все, пошла полюбоваться Мглистыми горами.
— Ты ведь не за этим пришел, верно… мой друг?
Не удостоив ее взглядом, отец слегка коснулся плеча Гэндальфа, приглашая пройти в кабинет. За возможность подслушать их разговор Силмэриэль отдала бы все на свете… может, если чутье не обманывает ее, речь зайдет о занимающих в последнее время все мысли отца темных и странных делах, и он поведет гостя к Палантиру? Проскользнуть незаметно в кабинет было совершенно невозможно, но…
Бывать в сердце башни, кажущимся бездонным каменном мешком без окон, освещаемом лишь проникающим в боковые двери рассеянным полумраком и единственным подсвечником у похожего на трон черного каменного сиденья, Силмэриэль боялась и не любила с детства. Накрытый плотной тканью круглый камень на высоком постаменте притягивал взгляд, заставляя представлять таящихся внутри чудовищ. Отец запирал ее здесь в наказание за шалости, иногда поднимая под самый тонущий в неизбывной тьме потолок.
Дышать и думать стало легче, и даже радость жизни отчасти вернулась — Саруман отвлекся от нее, перенеся все внимание на Гэндальфа. Силмэриэль присела у стены за резной каменной спинкой, стараясь реже вдыхать и прогнать навязчивые мысли… детские обиды и страхи помимо воли вставали перед глазами, заставляя вновь желать отцу побыть на ее месте и узнать, как больно и страшно удариться затылком о потолок, ощущая под собой лишь пустую черную бездну.
Глава 8
И ей придется вспомнить, каково это — когда папа поймет, что она сделала. Хотя он и так не дает забыть… до затылка еще долго будет невозможно дотронуться. А поймет он обязательно, и магия не понадобится — просто услышит биение сердца, лихорадочно трепыхающегося в груди, как пойманная рыба, не давая вдохнуть, она и сама его слышит.
Боль от почти до крови впившихся в ладони ногтей едва ощущалась и не помогала успокоиться, от нарастающего удушья перед глазами замелькали красные точки. Она умрет здесь до их прихода, если не сумеет взять себя в руки…
А может… еще не поздно незаметно выскользнуть в приоткрытую дверь и позорно сбежать в самый дальний и темный угол Ортханка, дрожа от парализующего волю страха, зализывать раны и восстанавливать силы, раз и навсегда склонившись перед волей отца и оставив попытки что-то изменить… Хотя нет, поздно — дверь с царапнувшим сердце скрипом отворилась, чуть рассеяв мрак… наверное, оставаться на стороне света в столь похожей на цитадель Тьмы башне в принципе невозможно.
— Палантир опасный инструмент, — в приглушенном голосе Гэндальфа звучали нотки тревоги и неодобрения. Он наконец начал что-то понимать… только слишком поздно. — Пока найдены не все видящие камни, мы не можем знать, кто увидит тебя оттуда… и подчинит своей воле.
Силмэриэль замерла, невольно пригнувшись и втянув голову в плечи в ожидании удара… он вот-вот должен был взорваться огненным вихрем в голове, пронзая виски ранящими осколками. Но мгновения текли, не принося ничего нового, лишь гулко отражающиеся от стен голоса спорящих у вновь закрытого покрывалом Палантира отца и Серого мага. Она не для того пошла против отца — на столь открытое неповиновение Силмэриэль не решалась еще никогда, — чтобы ничего не услышать из-за застилающего сознание страха.
— Они ищут кольцо… и убьют того, кто несет его.
Отец произнес неизвестно что означающие, но, как инстинктивно поняла Силмэриэль, страшные слова совершенно бесстрастно, не меняясь в лице. Заметил ли Серый маг мимолетную тень злорадства на дне ничего не выражающих черных глаз? Силмэриэль не могла рассмотреть лицо отца, она даже не решилась пока выглянуть из ненадежного убежища, но что все было именно так, не сомневалась.
— Фродо… — с ужасом пробормотал Гэндальф, отступая к закрывшейся, повинуясь горящему уже неприкрытым злым торжеством взгляду отца, двери.
Ты допустил ошибку, Серый маг, придя сюда, и не уйдешь… пока отец не получит все, что ему от тебя нужно. Надо было услышать ее и поворачивать назад сразу, хотя, возможно, и тогда было уже поздно.
Гэндальф сейчас почувствует… все то, что неоднократно испытала она, и испытает еще, если не… Его также терзает липкий страх и тоскливый безнадежный холод в груди, как ее? Странное чувство, похожее на сопереживание, смешанное с поднимающейся тьмой, развеяло трусливое оцепенение, позволив поднять голову и осторожно выглянуть, поедая взглядом обреченного мага.
Ужаса и отчаяния на побледневшем и перекошенном от удивления лице Гэндальфа не было, лишь безграничный страх… не за себя — Силмэриэль до сих пор не знала, что такое бывает. За нее никто еще не боялся, и никогда не будет бояться. Он смог то, чего не удавалось ей — не дрогнуть перед отцом и не подчиниться ему, и поплатиться за это… Саруман убьет его. Если он только не сделает вид, что смирился… чтобы ускользнуть из лап отца потом.
Ну обмани его… давай же! Не губи себя так глупо и бессмысленно!
Силмэриэль почти решилась подсказать спасительное решение неспособному додуматься до очевидного светлому магу, не понимая, почему хочет помочь ему спастись — чтобы наконец хоть отчасти отомстить за свои унижения или потому что он дал ей немного того, чего никогда не давал и не даст отец? Нет, она лишь зря погубит себя, по-настоящему белый маг никогда не поступит так… глупец.
— С каких пор Саруман Мудрый променял мудрость на безумие?
Силмэриэль с ужасом и восхищением смотрела на произнесшего невозможно дерзкие слова Гэндальфа и пылающие гневом глаза окончательно утратившего невозмутимость отца. Она могла сказать ему такое лишь в стыдливо убегающих под утро снах, а безумца в сером плаще не напугали ни наглухо закрывшиеся двери, ни готовая разгореться стеной всесжигающего пламени темная ярость.
Берегись… Олорин!
Прежде чем она успела прикоснуться к сознанию серого мага, удар отцовского посоха — Саруман не бил Гэндальфа наотмашь, как ее, а использовал против более достойного соперника темное колдовство — заставил его отлететь к дальней стене и со стоном сползти на пол, еле удерживая в руках посох.
Да!
Сладкое злорадство пробежало холодком вдоль спины, заставив замереть сердце — серый маг не сдался так просто. В следующее мгновение уже отец потерял равновесие и растянулся на полу… ради того, чтобы такое увидеть, стоило жить двести лет, и умереть сегодня. Силмэриэль и представить не могла, что это возможно, он не так уж и неуязвим?
— Гэндальф!
Теперь точно все кончено… пути назад нет и не будет. Какая добрая или злая сила заставила ее выкрикнуть это, когда новый отцовский удар до крови из носа припечатал Гэндальфа к стене?
Саруман вздрогнул и обернулся, злое торжество в его взгляде сбилось, сменяясь недоумением, и… с трудом приподнявшемуся серому магу все же хватило сил для еще одного удара. Выпавший из руки отца посох откатился чуть в сторону, мгновенно притянув к себе взгляд… в дергающемся и ускользающем в темноту, как после целой бутыли проклятого растворителя мире он был единственным до боли ясно видимым светлым пятном.
— Я устала стараться… папа!
Пальцы уже судорожно сжимали безупречно гладкое светлое дерево… она теперь ни за что не разожмет их… даже после смерти тела, и пока рука не сгорит дотла в проклятом темном пламени.
— Ты…
— Да!
Обещающий все возможные в этом мире муки взгляд отца не тронул, и не напугал, последние остатки страха разлетелись на стремительно тающие на солнце осколки, как подернувший осеннюю лужу первый тонкий лед под ногами.
