Древние испытывали перед царством Аида священный ужас еще и потому, что, согласно их представлениям, именно там свершается высший суд над душами умерших. Подтверждение этому можно найти у Платона, как уже говорилось в предыдущем параграфе, который в своем трактате «О государстве» приводит миф об Эре. Эру довелось побывать в загробном мире – и вот что он, очнувшись, поведал: «…Душа, чуть только вышла из тела, отправилась вместе со многими другими, и все они пришли к какому-то чудесному месту, где в земле были две расселины, одна против другой, а напротив, наверху, на небе, тоже две. Посреди между ними восседали судьи. После вынесения приговора они приказывали справедливым людям идти направо, вверх на небо, и привешивали им спереди знак приговора, а несправедливым – идти налево, вниз, причем и эти имели – позади – обозначение всех своих проступков».
Если говорить о суде над мертвыми, то у греков эта идея бытовала лишь в определенных кругах. Гомеру, во всяком случае, она еще не была известна. Так, Одиссей, спустившись в преисподнюю, видит, как Минос судит мертвых, однако этот суд касается давних обитателей подземного царства. Минос стремится пресечь распри между ними, как ему приходилось это делать раньше на земле. Эсхил и Пиндар, однако, говорят о некоем суде непосредственно после смерти. Платон же впервые упоминает трех судей, о которых мы позднее слышим так часто: Эака, Миноса и Радаманта; в «Апологии Сократа» 6, с. 95 он называет Триптолема (герой, которому Деметра подарила золотую колесницу и дала зерна пшеницы; разъезжая по всему свету, Триптолем засеял землю и обучил этому людей. За свою праведность стал одним из судей в Аиде) и других праведников.
В античные времена еще не существовало четкого представления о рае и аде. Что касается описаний Елисейских полей или острова блаженных у Гомера или Гесиода, то они не выходят за рамки того, что можно найти у других народов. Если в «Илиаде» говорится о наказании отдельных людей, а именно клятвопреступников, которые «сами себя обещали преисподней», то это обусловлено данной определенной ситуацией. Сами же описания адских наказаний, которые развернуты в «Одиссее», но лишь применительно к Титию, Танталу и Сизифу, – позднего, а именно орфического происхождения: «…Тития также увидел я, сына прославленной Геи… Там он лежал; по бокам же сидели два коршуна, рвали Печень его и терзали когтями утробу…».
Но как можно было преодолеть этот благоговейный страх перед загробной жизнью, селившийся в душах смертных? Некоторые греки искали преодоление этого страха в элевсинских мистериях и таинствах, которые были связаны с культом Диониса.
В VII веке до н. э. у разных античных авторов уже начинают появляться тексты, в которых превалируют восхваления благодеяний, даруемых мистериями элевсинских богинь. Ведь те люди, что прошли посвящение в таинства богинь, получали в загробной жизни судьбу, которая была отлична от судьбы непосвященных: лишь посвященные обретали блаженство в общении с небожителями. Остальных же после смерти ожидали только страдания. Верховные жрецы Элевсина не боялись загробных страданий и считали смерть благом, дарованным свыше. В связи с этим можно привести надпись, сочиненную неким Иерофантом (верховный жрец, посвящавший в Элевсинские таинства), где говорилось следующее: «Истинно, дивную тайну открыли блаженные боги: Смерть для бренных людей – не проклятие, но благодать».
На золотой табличке о «посвященных», найденной в Нижней Италии, говорится: «Из человека ты стал богом – душа, вышедшая из бога, возвращается к нему». Подробнее описать судьбу «посвященных» не представляется возможным; согласно Платону, орфики обещали своим адептам вечное опьянение и многочисленных потомков. В своем «Государстве» философ описывает это следующим образом: «А Мусей и его сын уделяют праведникам от богов блага более прекрасные (чем у Гомера). В их рассказах, когда праведники сойдут в Аид, их укладывают на ложа, устраивают пирушку для этих благочестивых людей и делают так, что они проводят все остальное время уже в опьянении, с венками на голове… А согласно другим учениям, награды, даруемые богами, распространяются еще дальше: после человека благочестивого остаются дети его детей и все его потомство».
Однако все эти ожидания для широких кругов «непосвященных» не имели никакого значения. В этом отношении весьма показательно, что в изображении преисподней, которое Полигнот нарисовал для книдийского здания в Дельфах («Над источником Кассотидой есть здание, в котором находятся картины Полигнота. Это – пожертвование жителей Книда. Называется это здание дельфийцами лесхом, местом для разговоров, потому что в древности собирались здесь и для серьезных разговоров и для всякого рода шуток и сказок…») и которое известно нам из подробного описания Павсания, фигурируют прежде всего известные из Гомера Титий, Тантал и Сизиф, затем также Окн, ослица которого вновь и вновь изгрызает сплетенную им веревку, и, наконец, грабитель храма вкупе с непочтительным сыном и хулителями Элевсинских мистерий – однако прочих грешников здесь нет. И главное, не изображено также и воздаяние, получаемое праведными за их благие поступки; впрочем, посвященные в Элевсинские мистерии вообще старались не слишком разглашать свои чаяния. Тот факт, что Аристофан пародировал эти верования в своих «Лягушках», вовсе не свидетельствует об их широком распространении. Сохранились бесчисленные тексты, где они могли быть упомянуты если бы стали достоянием массового сознания, однако, они носили сакральный характер и прямых повествований о них не сохранилось.
(запись прерывается)
Дневник: принцип оборотня на службе у патрона
22 августа 2009 года
Сегодня я продолжил знакомство с персоналом и свитой патрона. Утро не предвещало ничего особенного, всё было, как всегда. Шеф вызвал меня ближе к обеду к себе в кабинет. Честно говоря, я не удивился. Рутина-с! Опять какое-нибудь задание из разряда «копать отсюда и до заката».
Каково же было мое удивление, когда я вошел в его кабинет и увидел, что патрон и какой-то хлыщ, с франтовато подкрученными усами сидят за круглым журнальным столиком в углу кабинета и премило беседуют. То есть, в нашей беседе будет и лицо приглашенное? На кой?
А еще резануло то, что и патрон, и этот хлыщ были одеты одинаково. Вплоть до запонок и серебряного зажима для галстука. И платка в кармане пиджака.
«О! Сергей! Хорошо, что ты так скоро. Присаживайся. Сегодня у тебя будет весьма интересное знакомство…»
Шеф трещал без умолку, что крайне несвойственно ему, смотрел мне в глаза и протягивал чашку чаю.
«Вот, попробуй чаёк. Очень хороший. Ну, пробуй. Он не горячий, тёплый, как и положено этому сорту».
Пришлось подчиниться. Я набрал в рот чаю и, наконец, перевел свой взгляд с шефа на его гостя… От увиденного, я, вначале, остолбенел, а когда шок прошёл, поперхнулся и выплюнул весь чай, таким образом, будто опрыскивал растения по утру. Кашляя и чихая, я вперился взглядом туда, где всего несколько минут назад сидел усатый дядька. Но там его не было! Там сидел…Я!!! В костюме хлыща. НО Я! Мир поплыл, стул начал уходить из-под меня.
«Пробрало!»- с ехидцей и восторгом произнес шеф, -«Ну, Кшиштоф, ты мастак!»
А «я», тот, что сидел напротив меня ответил. Моим голосом!
«Пан директор, льстите вы мне. Это самое простое, что я могу делать!»
Мне реально поплохело. Не каждый день видишь своего полного двойника. Который и выглядит как ты, и говорит так же. Даже жесты те же., что и у тебя. Всё. Шифер скрипит, шуршит, и крыша отправляется в долгую поездку. Я гулко сглотнул. Во рту дикая сушь. Язык, как наждак, оцарапал нёбо. Я помотал головой. Протёр глаза. Фу-ф-ф-ф передо мной опять шеф и тот самый усатый. Я вытер вспотевший лоб и громко икнул. А шеф смеётся. И хлыщ, так скромненько улыбается. Когда же патрон отсмеялся, он посмотрел на хлыща, потом на меня и выдал:
«Серёжа, прости стариков за эту шутку. Сейчас я тебе всё объясню. Вот, познакомься, госоподин, что сидит перед тобой – глава службы безопасности нашего холдинга, пан Кшиштоф Вилк. Ранее ты его в таком (тут шеф сделал интонационное ударение) не видел, но мог встречать в другом облике. Потому что он мастер камуфляжа и, скажу тебе по секрету, высший оборотень. Не вервольф, не волколак, не анимаг. Высший. Оборотень! Только это – секрет. Ты меня понимаешь?»
Я молча кивнул, хотя нифигашеньки не понял
«Константин Петрович, не мучайте паренька», - взял слово господин Вилк,- «судя по его взгляду, он, как раз, ничего не понял. Вы позволите, я сам объясню ему всё?»
«А, валяйте!»- добродушно разрешил шеф.
«Мой дорогой, Сергей Юрьевич», - густым баритоном произнес пан Кшиштоф, - «я понимаю, что то, что я сейчас вам поведаю, будет похоже на сказку. Но смею вас уверить, всё сказанное мной будет чистой правдой. Поэтому, прошу вас, успокойтесь, выпейте этого действительно замечательного чаю – он успокаивает. Да и вкус у него бесподобный. И выслушайте мой рассказ. Готовы? Приступим.
Итак, представлюсь ещё раз: меня зовут Кшиштоф Вилк. Я поляк по происхождению. Но очень давно обрусел и не вижу смысла покидать Россию только ради того, чтоб жить в Польше. Меня и тут всё устраивает. Кто я такой? Как сказал уже наш патрон – я действительно высший оборотень. Ну, вот таким я уродился. Нет, я не страдаю ликантропией. Это, увы, болезнь. А я же умею оборачиваться во что хочу и в кого хочу. А не только в волка, медведя или какое иное животное. А вот таким как сейчас я стал благодаря Константину Петровичу. С чего всё началось? Как и у любого живущего – с рождения. А родился я в 1574 году. Не округляйте очи. В отличие от ликанторопов и анимагов высшие оборотни почти бессмертны. Так что дата моего рождения для вас не должна быть удивительной. Особенно после вашего знакомства с нашим дражайшим паном Йожином. Но мы отвлеклись. Продолжаю: я – краковчанин. Нет, не шляхтич. Вы не удивлены? Приятно видеть такую реакцию. Я, как ранее говорили, из мещан, сиречь городских обывателей. В пятнадцать лет я ушел из отчего дома, потому как мог оказаться под следствием, и быть обвиненным в колдовстве. И это несмотря на то, что я ничего такого не сделал. Просто мог оборачиваться. Перекидываться. Но, Всевышний миловал, и я прибился к отряду наёмников, где, собственно, мои таланты и сгодились. В результате я прошёл все известные в то время войны и в конце 1609 года судьба занесла меня в Москву в составе польско-шведских оккупационных войск. Точнее, мой отряд был отправлен в первопрестольную в качестве диверсионно-разведывательного. Не стану скрывать, что в какой-то степени мы поспособствовали свержению Шуйского и воцарению Владислава. Хотя мое мнение о принце крайне негативное – тот еще урод был. Во всех смыслах.
Далее… Признаюсь честно, мне по сию пору стыдно за то, что я делал в те годы. В моём отряде собрались самые отчаянные и отпетые головорезы. Бесчинствовать, грабить, насиловать – это было в порядке вещей. Но, я в те годы, ко всему отличался ещё и неумеренностью. Почти каждую ночь, я уходил на, так называемую, «охоту», где я оборачивался то волком, то медведем, то псом, то лисой. Когда не было поживы в виде запоздалых путников, я разорял скотные дворы окрестных крестьян. Мне доставляло особое наслаждение видеть страх в глазах моих жертв. Но сразу скажу – я не убивал. Я доводил их до глубочайшего обморока. Так как считал это забавным. Само собой, их карманы и сумки я облегчал от золота и всякого прочего добра. Но, даю вам слово – я убивал только в бою. Я не был быдлом, не был садистом, не был изувером. Только один раз я вынужден был убить человека во время такой «охоты». Но там вопрос стоял так: или я, или он.
Фактически в Москве мы ошивались до осени 1612 года. Вы понимаете, что нас «попросили» вон и погнали прочь русские ополченцы. И где-то под Смоленском, наш отряд был разбит наголову. Вот тогда, спасаясь от преследования, со страха, я обернулся тем, что не было живым. А дело было так.
Я бежал с места расправы над моими сослуживцами в ближайший лес. За мной гнались и конные, и пешие. Я бежал что было сил, и сумел оторваться от преследователей достаточно, чтоб не видеть их. Но я их слышал. Я их чувствовал. Я прекрасно понимал, что еще немного, и разделю судьбу всех моих сослуживцев. И вот тогда я впервые по-настоящему захотел стать камнем. Сильно захотел. И, о, чудо! Там, где был я, на берегу лесного ручейка появился большой валун.
Мои преследователи пронеслись мимо. А я лежал камнем и думал: лишь бы не обернуться обратно не в урочный час. Но русские воины ушли, а я стал успокаиваться. Видимо в результате такого сильного нервного напряжения я отключился. Очнулся уже утром. От холода и голода. Удивительно, но всё это время я был валуном. Я вернул себе человеческий облик. Сел, задумался. И попробовал превратиться в сухое дерево. Но волнения предыдущего дня, вкупе с голодом, позволили мне обернуться в сухостой только на половину: снизу по пояс - дерево, выше пояса – моя удивлённая персона. Пара неудачных попыток, и я устало свалился на землю. Стало понятно, что невдалеке и от торной дороги, и крестьянских тропок в лесу меня найдут быстро. Особенно, если я продолжу свои «упражнения» с «охотой». О том, что за этим может последовать мне не хотелось думать. И я побрёл вглубь леса. Там я нашел настолько глухое место, такой медвежий угол, что даже бывалые охотники и лесничие крайне редко туда забредают. Вот именно там я выкопал глубокую, но просторную и достаточно комфортную землянку и стал в ней жить.
Поначалу я охотился на лесного зверя, благо недостатка в нем никогда не было. Но, за три месяца жизни в этих заповедных местах я выяснил, что вокруг леса расположились пять деревень. И вот с того момента я стал туда по ночам наведываться. Только когда лесная охота была не очень удачной. То есть, не часто, но достаточно чтоб обеспечивать себя едой и, даже, одеждой.
А весной 1613 года я набрёл на моего земляка. Тоже оборотня. Правда не такого как я. Я не знал как его звали на самом деле, но среди нас он откликался на имя «Якуб». Каким оборотнем он был? Наверное, самое точное определение для него – «ликантроп с довеском». И всё потому, что он был в состоянии перекидываться и в волка, и в лису. Хотя… один чёрт – псовые же. И что важно, рыжим зверем он предпочитал оборачиваться чаще. Почему – я не спрашивал. Вот с того момента мы и стали с Якубом делить мою землянку. Всяко было лучше, чем в «гордом» одиночестве сидеть и куковать. Первый год мы соблюдали все возможные и невозможные меры безопасности, а потом… Потом Якуба понесло. Сразу скажу, он был невоздержан и излишне кровожаден. А ещё жаден и скуп. Он никогда нечего не приносил в наше жилище из еды, предпочитая сжирать кровавый «урожай» в одиночестве и тишине. И чем дальше, тем больше он воровал и убивал. И всё чаще и чаще наведывался в деревни. Вот это его и сгубило.
В один день он не пришёл. Правда, я особо не беспокоился, часто случалось так, что он мог пропадать по двое – трое суток, а потом появлялся, как ни в чем ни бывало. Но вот прошло пять дней, а Якуб не вернулся. Я забеспокоился, не случилось ли чего? Потом рассудил так: жду ещё два дня и иду в разведку.
Если говорить о суде над мертвыми, то у греков эта идея бытовала лишь в определенных кругах. Гомеру, во всяком случае, она еще не была известна. Так, Одиссей, спустившись в преисподнюю, видит, как Минос судит мертвых, однако этот суд касается давних обитателей подземного царства. Минос стремится пресечь распри между ними, как ему приходилось это делать раньше на земле. Эсхил и Пиндар, однако, говорят о некоем суде непосредственно после смерти. Платон же впервые упоминает трех судей, о которых мы позднее слышим так часто: Эака, Миноса и Радаманта; в «Апологии Сократа» 6, с. 95 он называет Триптолема (герой, которому Деметра подарила золотую колесницу и дала зерна пшеницы; разъезжая по всему свету, Триптолем засеял землю и обучил этому людей. За свою праведность стал одним из судей в Аиде) и других праведников.
В античные времена еще не существовало четкого представления о рае и аде. Что касается описаний Елисейских полей или острова блаженных у Гомера или Гесиода, то они не выходят за рамки того, что можно найти у других народов. Если в «Илиаде» говорится о наказании отдельных людей, а именно клятвопреступников, которые «сами себя обещали преисподней», то это обусловлено данной определенной ситуацией. Сами же описания адских наказаний, которые развернуты в «Одиссее», но лишь применительно к Титию, Танталу и Сизифу, – позднего, а именно орфического происхождения: «…Тития также увидел я, сына прославленной Геи… Там он лежал; по бокам же сидели два коршуна, рвали Печень его и терзали когтями утробу…».
Но как можно было преодолеть этот благоговейный страх перед загробной жизнью, селившийся в душах смертных? Некоторые греки искали преодоление этого страха в элевсинских мистериях и таинствах, которые были связаны с культом Диониса.
В VII веке до н. э. у разных античных авторов уже начинают появляться тексты, в которых превалируют восхваления благодеяний, даруемых мистериями элевсинских богинь. Ведь те люди, что прошли посвящение в таинства богинь, получали в загробной жизни судьбу, которая была отлична от судьбы непосвященных: лишь посвященные обретали блаженство в общении с небожителями. Остальных же после смерти ожидали только страдания. Верховные жрецы Элевсина не боялись загробных страданий и считали смерть благом, дарованным свыше. В связи с этим можно привести надпись, сочиненную неким Иерофантом (верховный жрец, посвящавший в Элевсинские таинства), где говорилось следующее: «Истинно, дивную тайну открыли блаженные боги: Смерть для бренных людей – не проклятие, но благодать».
На золотой табличке о «посвященных», найденной в Нижней Италии, говорится: «Из человека ты стал богом – душа, вышедшая из бога, возвращается к нему». Подробнее описать судьбу «посвященных» не представляется возможным; согласно Платону, орфики обещали своим адептам вечное опьянение и многочисленных потомков. В своем «Государстве» философ описывает это следующим образом: «А Мусей и его сын уделяют праведникам от богов блага более прекрасные (чем у Гомера). В их рассказах, когда праведники сойдут в Аид, их укладывают на ложа, устраивают пирушку для этих благочестивых людей и делают так, что они проводят все остальное время уже в опьянении, с венками на голове… А согласно другим учениям, награды, даруемые богами, распространяются еще дальше: после человека благочестивого остаются дети его детей и все его потомство».
Однако все эти ожидания для широких кругов «непосвященных» не имели никакого значения. В этом отношении весьма показательно, что в изображении преисподней, которое Полигнот нарисовал для книдийского здания в Дельфах («Над источником Кассотидой есть здание, в котором находятся картины Полигнота. Это – пожертвование жителей Книда. Называется это здание дельфийцами лесхом, местом для разговоров, потому что в древности собирались здесь и для серьезных разговоров и для всякого рода шуток и сказок…») и которое известно нам из подробного описания Павсания, фигурируют прежде всего известные из Гомера Титий, Тантал и Сизиф, затем также Окн, ослица которого вновь и вновь изгрызает сплетенную им веревку, и, наконец, грабитель храма вкупе с непочтительным сыном и хулителями Элевсинских мистерий – однако прочих грешников здесь нет. И главное, не изображено также и воздаяние, получаемое праведными за их благие поступки; впрочем, посвященные в Элевсинские мистерии вообще старались не слишком разглашать свои чаяния. Тот факт, что Аристофан пародировал эти верования в своих «Лягушках», вовсе не свидетельствует об их широком распространении. Сохранились бесчисленные тексты, где они могли быть упомянуты если бы стали достоянием массового сознания, однако, они носили сакральный характер и прямых повествований о них не сохранилось.
(запись прерывается)
Дневник: принцип оборотня на службе у патрона
22 августа 2009 года
Сегодня я продолжил знакомство с персоналом и свитой патрона. Утро не предвещало ничего особенного, всё было, как всегда. Шеф вызвал меня ближе к обеду к себе в кабинет. Честно говоря, я не удивился. Рутина-с! Опять какое-нибудь задание из разряда «копать отсюда и до заката».
Каково же было мое удивление, когда я вошел в его кабинет и увидел, что патрон и какой-то хлыщ, с франтовато подкрученными усами сидят за круглым журнальным столиком в углу кабинета и премило беседуют. То есть, в нашей беседе будет и лицо приглашенное? На кой?
А еще резануло то, что и патрон, и этот хлыщ были одеты одинаково. Вплоть до запонок и серебряного зажима для галстука. И платка в кармане пиджака.
«О! Сергей! Хорошо, что ты так скоро. Присаживайся. Сегодня у тебя будет весьма интересное знакомство…»
Шеф трещал без умолку, что крайне несвойственно ему, смотрел мне в глаза и протягивал чашку чаю.
«Вот, попробуй чаёк. Очень хороший. Ну, пробуй. Он не горячий, тёплый, как и положено этому сорту».
Пришлось подчиниться. Я набрал в рот чаю и, наконец, перевел свой взгляд с шефа на его гостя… От увиденного, я, вначале, остолбенел, а когда шок прошёл, поперхнулся и выплюнул весь чай, таким образом, будто опрыскивал растения по утру. Кашляя и чихая, я вперился взглядом туда, где всего несколько минут назад сидел усатый дядька. Но там его не было! Там сидел…Я!!! В костюме хлыща. НО Я! Мир поплыл, стул начал уходить из-под меня.
«Пробрало!»- с ехидцей и восторгом произнес шеф, -«Ну, Кшиштоф, ты мастак!»
А «я», тот, что сидел напротив меня ответил. Моим голосом!
«Пан директор, льстите вы мне. Это самое простое, что я могу делать!»
Мне реально поплохело. Не каждый день видишь своего полного двойника. Который и выглядит как ты, и говорит так же. Даже жесты те же., что и у тебя. Всё. Шифер скрипит, шуршит, и крыша отправляется в долгую поездку. Я гулко сглотнул. Во рту дикая сушь. Язык, как наждак, оцарапал нёбо. Я помотал головой. Протёр глаза. Фу-ф-ф-ф передо мной опять шеф и тот самый усатый. Я вытер вспотевший лоб и громко икнул. А шеф смеётся. И хлыщ, так скромненько улыбается. Когда же патрон отсмеялся, он посмотрел на хлыща, потом на меня и выдал:
«Серёжа, прости стариков за эту шутку. Сейчас я тебе всё объясню. Вот, познакомься, госоподин, что сидит перед тобой – глава службы безопасности нашего холдинга, пан Кшиштоф Вилк. Ранее ты его в таком (тут шеф сделал интонационное ударение) не видел, но мог встречать в другом облике. Потому что он мастер камуфляжа и, скажу тебе по секрету, высший оборотень. Не вервольф, не волколак, не анимаг. Высший. Оборотень! Только это – секрет. Ты меня понимаешь?»
Я молча кивнул, хотя нифигашеньки не понял
«Константин Петрович, не мучайте паренька», - взял слово господин Вилк,- «судя по его взгляду, он, как раз, ничего не понял. Вы позволите, я сам объясню ему всё?»
«А, валяйте!»- добродушно разрешил шеф.
«Мой дорогой, Сергей Юрьевич», - густым баритоном произнес пан Кшиштоф, - «я понимаю, что то, что я сейчас вам поведаю, будет похоже на сказку. Но смею вас уверить, всё сказанное мной будет чистой правдой. Поэтому, прошу вас, успокойтесь, выпейте этого действительно замечательного чаю – он успокаивает. Да и вкус у него бесподобный. И выслушайте мой рассказ. Готовы? Приступим.
Итак, представлюсь ещё раз: меня зовут Кшиштоф Вилк. Я поляк по происхождению. Но очень давно обрусел и не вижу смысла покидать Россию только ради того, чтоб жить в Польше. Меня и тут всё устраивает. Кто я такой? Как сказал уже наш патрон – я действительно высший оборотень. Ну, вот таким я уродился. Нет, я не страдаю ликантропией. Это, увы, болезнь. А я же умею оборачиваться во что хочу и в кого хочу. А не только в волка, медведя или какое иное животное. А вот таким как сейчас я стал благодаря Константину Петровичу. С чего всё началось? Как и у любого живущего – с рождения. А родился я в 1574 году. Не округляйте очи. В отличие от ликанторопов и анимагов высшие оборотни почти бессмертны. Так что дата моего рождения для вас не должна быть удивительной. Особенно после вашего знакомства с нашим дражайшим паном Йожином. Но мы отвлеклись. Продолжаю: я – краковчанин. Нет, не шляхтич. Вы не удивлены? Приятно видеть такую реакцию. Я, как ранее говорили, из мещан, сиречь городских обывателей. В пятнадцать лет я ушел из отчего дома, потому как мог оказаться под следствием, и быть обвиненным в колдовстве. И это несмотря на то, что я ничего такого не сделал. Просто мог оборачиваться. Перекидываться. Но, Всевышний миловал, и я прибился к отряду наёмников, где, собственно, мои таланты и сгодились. В результате я прошёл все известные в то время войны и в конце 1609 года судьба занесла меня в Москву в составе польско-шведских оккупационных войск. Точнее, мой отряд был отправлен в первопрестольную в качестве диверсионно-разведывательного. Не стану скрывать, что в какой-то степени мы поспособствовали свержению Шуйского и воцарению Владислава. Хотя мое мнение о принце крайне негативное – тот еще урод был. Во всех смыслах.
Далее… Признаюсь честно, мне по сию пору стыдно за то, что я делал в те годы. В моём отряде собрались самые отчаянные и отпетые головорезы. Бесчинствовать, грабить, насиловать – это было в порядке вещей. Но, я в те годы, ко всему отличался ещё и неумеренностью. Почти каждую ночь, я уходил на, так называемую, «охоту», где я оборачивался то волком, то медведем, то псом, то лисой. Когда не было поживы в виде запоздалых путников, я разорял скотные дворы окрестных крестьян. Мне доставляло особое наслаждение видеть страх в глазах моих жертв. Но сразу скажу – я не убивал. Я доводил их до глубочайшего обморока. Так как считал это забавным. Само собой, их карманы и сумки я облегчал от золота и всякого прочего добра. Но, даю вам слово – я убивал только в бою. Я не был быдлом, не был садистом, не был изувером. Только один раз я вынужден был убить человека во время такой «охоты». Но там вопрос стоял так: или я, или он.
Фактически в Москве мы ошивались до осени 1612 года. Вы понимаете, что нас «попросили» вон и погнали прочь русские ополченцы. И где-то под Смоленском, наш отряд был разбит наголову. Вот тогда, спасаясь от преследования, со страха, я обернулся тем, что не было живым. А дело было так.
Я бежал с места расправы над моими сослуживцами в ближайший лес. За мной гнались и конные, и пешие. Я бежал что было сил, и сумел оторваться от преследователей достаточно, чтоб не видеть их. Но я их слышал. Я их чувствовал. Я прекрасно понимал, что еще немного, и разделю судьбу всех моих сослуживцев. И вот тогда я впервые по-настоящему захотел стать камнем. Сильно захотел. И, о, чудо! Там, где был я, на берегу лесного ручейка появился большой валун.
Мои преследователи пронеслись мимо. А я лежал камнем и думал: лишь бы не обернуться обратно не в урочный час. Но русские воины ушли, а я стал успокаиваться. Видимо в результате такого сильного нервного напряжения я отключился. Очнулся уже утром. От холода и голода. Удивительно, но всё это время я был валуном. Я вернул себе человеческий облик. Сел, задумался. И попробовал превратиться в сухое дерево. Но волнения предыдущего дня, вкупе с голодом, позволили мне обернуться в сухостой только на половину: снизу по пояс - дерево, выше пояса – моя удивлённая персона. Пара неудачных попыток, и я устало свалился на землю. Стало понятно, что невдалеке и от торной дороги, и крестьянских тропок в лесу меня найдут быстро. Особенно, если я продолжу свои «упражнения» с «охотой». О том, что за этим может последовать мне не хотелось думать. И я побрёл вглубь леса. Там я нашел настолько глухое место, такой медвежий угол, что даже бывалые охотники и лесничие крайне редко туда забредают. Вот именно там я выкопал глубокую, но просторную и достаточно комфортную землянку и стал в ней жить.
Поначалу я охотился на лесного зверя, благо недостатка в нем никогда не было. Но, за три месяца жизни в этих заповедных местах я выяснил, что вокруг леса расположились пять деревень. И вот с того момента я стал туда по ночам наведываться. Только когда лесная охота была не очень удачной. То есть, не часто, но достаточно чтоб обеспечивать себя едой и, даже, одеждой.
А весной 1613 года я набрёл на моего земляка. Тоже оборотня. Правда не такого как я. Я не знал как его звали на самом деле, но среди нас он откликался на имя «Якуб». Каким оборотнем он был? Наверное, самое точное определение для него – «ликантроп с довеском». И всё потому, что он был в состоянии перекидываться и в волка, и в лису. Хотя… один чёрт – псовые же. И что важно, рыжим зверем он предпочитал оборачиваться чаще. Почему – я не спрашивал. Вот с того момента мы и стали с Якубом делить мою землянку. Всяко было лучше, чем в «гордом» одиночестве сидеть и куковать. Первый год мы соблюдали все возможные и невозможные меры безопасности, а потом… Потом Якуба понесло. Сразу скажу, он был невоздержан и излишне кровожаден. А ещё жаден и скуп. Он никогда нечего не приносил в наше жилище из еды, предпочитая сжирать кровавый «урожай» в одиночестве и тишине. И чем дальше, тем больше он воровал и убивал. И всё чаще и чаще наведывался в деревни. Вот это его и сгубило.
В один день он не пришёл. Правда, я особо не беспокоился, часто случалось так, что он мог пропадать по двое – трое суток, а потом появлялся, как ни в чем ни бывало. Но вот прошло пять дней, а Якуб не вернулся. Я забеспокоился, не случилось ли чего? Потом рассудил так: жду ещё два дня и иду в разведку.
