Когда самосвал размазывает тэшку, эта фигура начинает движение. Дойдя то тела несчастного водилы, останавливается, оглядывается, и украдкой, чтоб никто не заметил, втягивает в себя некую белёсую субстанцию, поднимавшуюся от тела бедолаги Петровича. Шум людей, транспорта медленно стихает. «Экран» меркнет. Тит-Флегетон стоит, закрыв глаза. Только из ноздрей изредка вырываются лепестки пламени. Но и они через некоторое время исчезают. Мой «поводырь» открывает глаза. И я понимаю, что передо мной просто Тит. Тит Правдолюб.
«Идем, парень», - скрипит он и тащит меня прочь из реки, к скучающему на берегу деду.
«На сегодня с тебя довольно!» - заявляет Тит, что-то говорит деду (что именно, я не слышал – я был слишком оглушён увиденным) и исчезает.
А патрон аккуратно берет меня под локоток и ведёт прочь от реки.
Я не помню, как я вернулся обратно в сей бренный мир. Но помню, что спустя два часа после «возвращения» я сижу на стуле с высокой спинкой в кабинете деда, и рассказываю ему всё, что показал мне Флегетон. И пью какой-то самогон из гигантского бокала.
Дневник: размышления и выводы
12 июня 2010 года
Прошла целая неделя после того, как я побывал в мире мёртвых не умирая, а затем поведал деду об увиденном. После нашей беседы Константин Петрович ушёл в себя, замкнулся и молчал. Нет, он не просто молчал. Он МОЛЧАЛ! Именно так. Он осунулся, под глазами появились темные круги, как у хронического печёночника. Любая моя попытка поговорить с ним пресекалась бдительным Романо.
«Не лезь. Он думает. Когда закончит – сам тебя позовёт», - увещевал меня этот интеллигентный цербер с замашками представителя какого-то европейского королевского дома.
Стоит, всё-таки, признать, Романо был прав. Спустя ровно неделю дед сам подошёл ко мне и коротко бросил: «Ко мне в кабинет!»
Я повиновался. Когда мы уселись, он молчал еще минуты три сосредоточенно думая, с чего начать. Отхлебнул из стакана воды. Да-да. Чистой, кипячённой, холодной. Посмотрел на меня и сказал:
«Завтра я даю тебе выходной. Но ты не будешь бесцельно дрыхнуть и пребывать в праздности. Вместо этого, завтра ты пойдешь в ближайшую церковь и там закажешь сорокадневное поминание своей бабушки. И горячо, от души помолись о ней. Ты, дружок, ещё не понял, но Антонина Ксаверьевна тебя спасла. Удивительная была женщина».
Честно говоря, я ни рожна не понял. Шеф увидел, что я смотрю на него, как баран на новые ворота.
«Не смотри так. Я всю неделю пытался понять кто и, главное, для какой надобности устроил весь этот кровавый балаган. Только ради того, чтобы сожрать душу водилы? Абсурд! Цель была иной, а душа Петровича явилась легкой закуской перед основным блюдом. Правда с ним облом-с. И когда я до конца проанализировал всё, до меня дошло, кто был тот субъект в балахоне. И куда важнее то, что я понял, на кой ляд ему понадобилось убивать твоих родителей. Главной целью был ты! По замыслу этого умника, ты или совершил бы самоубийство, а ты был к тому близок, или обратился к тёмному оккультизму, или… третий вариант я даже называть не хочу. Слишком хреновый и слишком фантастичный, но не менее реальный в свете последних событий. Парадокс, но факт. И вот от всех этих вариантов развития событий тебя спасла бабушка. Вспоминай, как и что было».
Я даже не стал напрягаться, чтоб вспомнить события тех уже далеких, но горьких для меня дней. Рано утром к нам пришли полицианты и сообщили «радостную» весть. Сказать, что я был в шоке, означает не сказать ничего. Весь мой мир рухнул. В тартарары. В чёрную пропасть. Как будто из моей груди вырвали сердце и у меня на глазах растоптали. Стыдно признаться, но я грохнулся в банальный обморок. А потом...
Первое, что я почувствовал, когда очнулся – резкий запах нашатыря, иглой пробивавший не только мои обонятельные рецепторы. Он пробивал мозг до самого затылка. Я с трудом поднял свой торс и принял сидячее положение.
Бабушка, вся в слезах, сидела рядом, обняв меня. Ни стонов, ни надрывных рыданий. Молчаливые слёзы. И объятия. И стук её сердца. И нежное поглаживание моей головы ее натруженной, немного грубой, но очень ласковой руки.
И шёпот: «Сергунька… поплачь мой хороший. Легче будет. Я тут. Я рядышком».
И я заплакал. Как пятилетний пацан. Тихо давясь слезами от обиды боли и осознания того, что больше никогда не увижу ни маму, ни папу. Я сидел как истукан. Слёзы текли и текли. И казалось, что каждая слезинка жгла мои глаза, лицо, а упав на мою грудь, прожигала дырки и жалила сердце. В лоскуты. В пепел. В прах. Я закрыл глаза и уткнулся в бабушкину грудь. А она гладила меня по голове…
Потом были похороны. По известным причинам родителей хоронили в закрытых гробах. И то, что я не спятил, не наложил на себя руки, не ударился в запой – это всё заслуга бабушки. Она одна была мне подмогой и опорой. Как я тогда не завалил зимнюю сессию – сам не пойму. Бабушка просто сказала, что ради родителей и себя я обязан встать и идти дальше. Она взяла на себя все хлопоты и по похоронам, и по хозяйству, и по надзору за мной. А когда прошло сорок дней, она позвала меня на кухню, усадила за стол, села напротив и передала мне конверт. Это было письмо отца. И завещание. Нет. Два завещания.
После прочтения письма я опять чуть не ушёл в «несознанку». Но, устоял. Потом были дела нотариальные, росреестровые, банковские. В тот период мной овладела страсть изучения оккультных «наук». Я полагал, что это поможет понять причины гибели родителей и , если получится, связаться с ними. Когда бабушка обнаружила моё увлечение, она жёстко и быстро остановила мои «практики», отправив в помойное ведро всю ту макулатуру, которой я «травился» ежедневно, и популярно объяснив, что я занимаюсь ерундой и забиваю голову всяким мусором. Уже потом, много лет спустя, до меня дошло, насколько же она была права. А практика у деда подтвердила единственный вывод: мир, несмотря на всю его многогранность, прост, а вся эта оккультная муть – пустой трёп и идиотизм.
А ещё она готовила меня к тому, что, возможно, скоро я останусь в этом мире один. Полгода она меня к тому готовила. Её последний день на земле мы провели вместе. Она много рассказывал о маме, о семе, о предках, шутила, была на подъёме. Мы улеглись спать далеко за полночь. А когда я проснулся…
Она ушла тихо. Во сне. С улыбкой. И уверенностью, что у меня всё будет хорошо.
Дед всё прочитал на моём лице.
«Вижу, ты всё помнишь. Полагаю, мне не нужно тебе объяснять, что ты должен будешь сделать? А теперь вернёмся к тому, кто был убийцей твоих родителей и почему ему нужен был именно ты. Первое. Твои родители стали жертвами действий лича. Второе. Судя по тому, что показал тебе Флегетон, этот ходячий мертвец слаб. Слишком слаб, чтоб идти и «вербовать» тебя напрямую. Он решил, что проще будет создать условия, при которых ты сам, своими руками убьёшь свою душу, а он явится в нужный момент и сделает из тебя ещё одного лича. Но вот он не учел одного важного фактора в лице Антонины Ксаверьевны. То, что ты остался и будешь человеком во всех смыслах – исключительно её заслуга. Так что иди. Завершай все дела, какие запланированы на сегодня и отдыхай. А завтра… сделай то, что я прошу!»
Мог бы и не говорить.
Дневник: Жара
10 июля 2010 года
В Питере уже которую неделю дикая жара. Дышать невозможно. Те, кто трудится в городе –бедняги. Хотя и мне, в моем рабочем Парголово достается от этой жути. В городе, помимо жары, еще и смог. Жуткий, душный, помоечный. Хотя, похоже, что тут целый букет – и помойки и торфяники. Город задыхается и истекает потом. Даже море не спасает! Я никогда в жизни не видел СТОЛЬКО народу на балтийском побережье! И на берегу у крепостной стены на Заячьем острове. Смешно сказать, но температура в Финском заливе перевалила за двадцать пять градусов. Хохма от водопровода в том, что я могу теперь спокойно мыться, не включая горячую. Из холодного крана течет теплая.
Сегодня бегал в районе Сенной площади. Стекляшка, подаренная французами на 300-летие города – всё! Ой! Валя-стакан, уже заявила, что до конца месяца все это художество будет с площади убрано. Не спорю, это «произведение» немного украшало Сенную, но, учитывая, в каком состоянии эта псевдопизанская башня, лучше бы она была убрана. Нет, серьёзно! Это просто трындец какой-то: вся в трещинах, постамент в таком убогом состоянии, что дунь ветерок посильнее, и привет, земля! Спасает только то, что в Питере жуткое безветрие. Ну или еле заметное движение воздуха. Хотя одно другого не лучше. Когда?
Дневник: Эксперименты, судьба и прочие глупости
15 июля 2010 года
Последние полторы недели я под чутким надзором и руководством деда-шефа занимался эмпирическими работами. С одной стороны, успешно повторил курс общей химии, что-то вспомнил из физики, увидел нечто необычное и новое, что относится к анатомии, и, даже, сунулся немного в фармакологию и гематологию. В результате перепортил кучу реактивов, препаратов, уничтожил пол-литра спирта (не подумайте, что выпил, нет!) и испортил свои брюки и кроссовки. А шеф предупреждал, чтоб я переодевался. Что сказать... балбес. Занимались всем этим с утра и до позднего вечера, если не сказать «до ранней ночи». Шеф, наблюдая мои «экзерсисы», от души ржал надо мной и троллил меня как мог. Дома я появлялся не часто. Раза два за всё это время. Соответственно и за дневник браться времени не было. Где я ночевал? Это легко. У шефа в головном офисе на заднем дворе есть небольшое здание. Рядышком с «зимним садом». Франтишек, который тут исполняет роль и садовника, и сторожа, и консьержа без вопросов отдал мне ключи от главного входа в этот мини отель для своих и ключи от комнаты нумер семь. Не королевские покои, но весьма удобная комната – студия. Кровать, стол, стулья, телек, комп с толстым каналом в инет, а также завтраки и ужины от шеф-повара Франтишека и приглашённого су-шефа Вагоныча.
Не знаю, доводилось ли вам пробовать оригинальный фьюжн из традиционных чешской и армянской кухонь, но я его наелся от души. И готов ещё это пробовать.
Кстати, часто бывало так, что наблюдать как они готовят было куда интереснее и вкуснее (именно так!), чем пробовать плоды их совместного «творчества»
Представьте: готовку, обычно, начинал Франтишек. Проходя мимо кухни, я слышал погромыхивание кастрюль, сковородок и зычный бас «повара»: «Серж, днеска ти дам нецо добрехо». На что ему отвечал Вагоныч, явно бывший на взводе: «Слушай! Этот вкусовой кошмар не то, что человек, а и мышь есть не будет!»
«Ты иси мышь!» - слышался ответный рёв, уязвлённого в лучших чувствах садовника – повара. И опять грохот: теперь это явно означало, что они скрестили сковородки в попытке стукнуть друг друга по лбу.
«Буммммммммм!»- и писклявый голос с каким-то арабским акцентом, - «Ай, шайтан безрогий! Чтоб тебя яйцами на раскалённый мангал». И дружное ржание в два голоса.
И снова: «А я тебе говорил, чурбан ты еловый, что жаренную гусятину хорошо дополняет долма и белое десертное вино!»
«Какое чше ви?но! Тут нужно красное сухое!»
«Ай, что ты несёшь! Бери «Назели» и будет тебе радость!»
И вот такая перепалка, перемежаемая то крепчайшими армянскими, то безмерно сальными чешскими ругательствами, длится минут двадцать. В результате спорщики умудряются приготовить комплексный ужин в традициях двух национальных кухонь, а в качестве алкогольного бонуса соглашаются на армянский коньяк к десертам и «самоварное» чешское пиво к основным блюдам. «Самоварное» значит, что Франтишек сам варит это пиво. И, если честно, то делает он его восхитительно! Всё то, что продается в бутылках, а равно и выдается за чешское пиво – в подмётки не годится фирменному, свежему Йожинскому.
Когда консенсус по поводу напитков уже достигнут, случается какая-то катастрофа, сопровождаемая взрывами, русским, армянским, чешским, польским и (почему-то) корейским матом. Признаюсь, я так и не смог понять, кто из них матерится по-корейски. Дело в том, что когда они рычат, отличить их голоса не реально.
Когда же последствия этих катастроф благополучно устранены, начинается последний акт представления. Эти двое до хрипоты спорят, какой напиток подавать к десертам. Помимо коньяка Франтишек бубнит о венском кофе, чае с чабрецом или травяном сборе. Вагоныч же с жаром настоящего кавказца доказывает, что тут нужно подавать:
- или крепчайший кофе на жжённом сахаре;
- или чай с травами, которые собирала его бабушка на армянском склоне Арарата и в предгорьях Арадага;
- Коньяк! И только коньяк!
Как правило, всё опять завершается «Буммом!» Судя по всему, уже не сковородкой, а подносом. Почему? Просто видел несколько раз, как Йожин по утру выправлял вмятину в алюминиевом подносе.
Потом наступает время нашего позднего ужина. Тосты, шутки, беззлобные подтрунивания и подколы, песни и разговоры за жизнь. Смех смехом, но они оба рассказчики отменные. А ещё за время наших посиделок я успел:
А) получить азы двух языков;
Б) выучить пять чешских и семь армянских песен на языках оригиналов с переводом и сурдопереводом;
В) трижды ухрюкаться в хлам, но при этом встать в шесть утра бодрым и отдохнувшим;
Г) и пятнадцать раз обыграть этих доброхотов в «тысячу» и в «подкидного дурака».
В общем, пожаловаться на дурное обращение у меня нет никаких оснований.
А по утру я отправлялся сразу же в лабораторию. Шеф, кстати, одобрил мою инициативу и через некоторое время уже сам утром либо ждал меня там, или подходил, когда он задерживался.
И вот вчера мы опять «колдовали» над пробирками. Близился финал эксперимента, когда я, то ли по криворукости, то ли по иной дурной причине, перенося колбу от стола к столу, не удержал её и уронил. На пол. Само собой колба вдребезги. А на керамогранитной плитке появились выбоины, оставленные химикатами.
«Сергей! Ты что, не завтракал или у тебя руки растут из оригинального места?»
Я вздохнул. Признаваться в том, что я рукожоп, или не ел с утра – было бы ложью. Ни то, ни другое действительности не соответствовало.
«Видимо, это судьба такая у этой колбы и у меня», - выдохнул я.
Я набрал в лёгкие воздуха, чтобы развить и расширить эту тему, но шеф резко меня прервал: «Стоп! Что ты сейчас сказал?»
«Ну, у колбы и у меня такая судь…»
Договорить я не смог, поскольку патрон жестом приказал мне заткнуться.
«Похоже, всё, что я тебе говорил последнее время у тебя не отложилось. Скажи, с какого перепуга ты заговорил, вдруг, о судьбе, роке фатуме и прочей ерунде того же разряда?»
«Не знаю… как-то само вырвалось».
«Заметно… Так, Серёжа. Давай – ка, туши огни большой лаборатории, утри трудовой пот со своей хитрой рожи и садись. Пришло время наставлений и нотаций на тему и без».
«Чего?»
«Того! Садись и слушай. И отвечай на мои вопросы, когда спрашиваю, тебя»,
«Слушаюсь, mon generale!
«Хм, тоже мне, солдат старой гвардии. Ладно, начнём, как всегда, с азов, которые я тебе повторяю почти ежедневно. Какая самая важная особенность этого мира, благодаря которой, мы в состоянии чего-то добиваться?»
«Э-э-э-э…»
«Так, значит ты, лентяй, пропускаешь всё, что я говорю, мимо ушей? Орё-ё-ё-ёл! Просто слов нет. Даю подсказку: видоизмени один из законов Ньютона и получишь примитивный, но правильный ответ»,
«Идем, парень», - скрипит он и тащит меня прочь из реки, к скучающему на берегу деду.
«На сегодня с тебя довольно!» - заявляет Тит, что-то говорит деду (что именно, я не слышал – я был слишком оглушён увиденным) и исчезает.
А патрон аккуратно берет меня под локоток и ведёт прочь от реки.
Я не помню, как я вернулся обратно в сей бренный мир. Но помню, что спустя два часа после «возвращения» я сижу на стуле с высокой спинкой в кабинете деда, и рассказываю ему всё, что показал мне Флегетон. И пью какой-то самогон из гигантского бокала.
Дневник: размышления и выводы
12 июня 2010 года
Прошла целая неделя после того, как я побывал в мире мёртвых не умирая, а затем поведал деду об увиденном. После нашей беседы Константин Петрович ушёл в себя, замкнулся и молчал. Нет, он не просто молчал. Он МОЛЧАЛ! Именно так. Он осунулся, под глазами появились темные круги, как у хронического печёночника. Любая моя попытка поговорить с ним пресекалась бдительным Романо.
«Не лезь. Он думает. Когда закончит – сам тебя позовёт», - увещевал меня этот интеллигентный цербер с замашками представителя какого-то европейского королевского дома.
Стоит, всё-таки, признать, Романо был прав. Спустя ровно неделю дед сам подошёл ко мне и коротко бросил: «Ко мне в кабинет!»
Я повиновался. Когда мы уселись, он молчал еще минуты три сосредоточенно думая, с чего начать. Отхлебнул из стакана воды. Да-да. Чистой, кипячённой, холодной. Посмотрел на меня и сказал:
«Завтра я даю тебе выходной. Но ты не будешь бесцельно дрыхнуть и пребывать в праздности. Вместо этого, завтра ты пойдешь в ближайшую церковь и там закажешь сорокадневное поминание своей бабушки. И горячо, от души помолись о ней. Ты, дружок, ещё не понял, но Антонина Ксаверьевна тебя спасла. Удивительная была женщина».
Честно говоря, я ни рожна не понял. Шеф увидел, что я смотрю на него, как баран на новые ворота.
«Не смотри так. Я всю неделю пытался понять кто и, главное, для какой надобности устроил весь этот кровавый балаган. Только ради того, чтобы сожрать душу водилы? Абсурд! Цель была иной, а душа Петровича явилась легкой закуской перед основным блюдом. Правда с ним облом-с. И когда я до конца проанализировал всё, до меня дошло, кто был тот субъект в балахоне. И куда важнее то, что я понял, на кой ляд ему понадобилось убивать твоих родителей. Главной целью был ты! По замыслу этого умника, ты или совершил бы самоубийство, а ты был к тому близок, или обратился к тёмному оккультизму, или… третий вариант я даже называть не хочу. Слишком хреновый и слишком фантастичный, но не менее реальный в свете последних событий. Парадокс, но факт. И вот от всех этих вариантов развития событий тебя спасла бабушка. Вспоминай, как и что было».
Я даже не стал напрягаться, чтоб вспомнить события тех уже далеких, но горьких для меня дней. Рано утром к нам пришли полицианты и сообщили «радостную» весть. Сказать, что я был в шоке, означает не сказать ничего. Весь мой мир рухнул. В тартарары. В чёрную пропасть. Как будто из моей груди вырвали сердце и у меня на глазах растоптали. Стыдно признаться, но я грохнулся в банальный обморок. А потом...
Первое, что я почувствовал, когда очнулся – резкий запах нашатыря, иглой пробивавший не только мои обонятельные рецепторы. Он пробивал мозг до самого затылка. Я с трудом поднял свой торс и принял сидячее положение.
Бабушка, вся в слезах, сидела рядом, обняв меня. Ни стонов, ни надрывных рыданий. Молчаливые слёзы. И объятия. И стук её сердца. И нежное поглаживание моей головы ее натруженной, немного грубой, но очень ласковой руки.
И шёпот: «Сергунька… поплачь мой хороший. Легче будет. Я тут. Я рядышком».
И я заплакал. Как пятилетний пацан. Тихо давясь слезами от обиды боли и осознания того, что больше никогда не увижу ни маму, ни папу. Я сидел как истукан. Слёзы текли и текли. И казалось, что каждая слезинка жгла мои глаза, лицо, а упав на мою грудь, прожигала дырки и жалила сердце. В лоскуты. В пепел. В прах. Я закрыл глаза и уткнулся в бабушкину грудь. А она гладила меня по голове…
Потом были похороны. По известным причинам родителей хоронили в закрытых гробах. И то, что я не спятил, не наложил на себя руки, не ударился в запой – это всё заслуга бабушки. Она одна была мне подмогой и опорой. Как я тогда не завалил зимнюю сессию – сам не пойму. Бабушка просто сказала, что ради родителей и себя я обязан встать и идти дальше. Она взяла на себя все хлопоты и по похоронам, и по хозяйству, и по надзору за мной. А когда прошло сорок дней, она позвала меня на кухню, усадила за стол, села напротив и передала мне конверт. Это было письмо отца. И завещание. Нет. Два завещания.
После прочтения письма я опять чуть не ушёл в «несознанку». Но, устоял. Потом были дела нотариальные, росреестровые, банковские. В тот период мной овладела страсть изучения оккультных «наук». Я полагал, что это поможет понять причины гибели родителей и , если получится, связаться с ними. Когда бабушка обнаружила моё увлечение, она жёстко и быстро остановила мои «практики», отправив в помойное ведро всю ту макулатуру, которой я «травился» ежедневно, и популярно объяснив, что я занимаюсь ерундой и забиваю голову всяким мусором. Уже потом, много лет спустя, до меня дошло, насколько же она была права. А практика у деда подтвердила единственный вывод: мир, несмотря на всю его многогранность, прост, а вся эта оккультная муть – пустой трёп и идиотизм.
А ещё она готовила меня к тому, что, возможно, скоро я останусь в этом мире один. Полгода она меня к тому готовила. Её последний день на земле мы провели вместе. Она много рассказывал о маме, о семе, о предках, шутила, была на подъёме. Мы улеглись спать далеко за полночь. А когда я проснулся…
Она ушла тихо. Во сне. С улыбкой. И уверенностью, что у меня всё будет хорошо.
Дед всё прочитал на моём лице.
«Вижу, ты всё помнишь. Полагаю, мне не нужно тебе объяснять, что ты должен будешь сделать? А теперь вернёмся к тому, кто был убийцей твоих родителей и почему ему нужен был именно ты. Первое. Твои родители стали жертвами действий лича. Второе. Судя по тому, что показал тебе Флегетон, этот ходячий мертвец слаб. Слишком слаб, чтоб идти и «вербовать» тебя напрямую. Он решил, что проще будет создать условия, при которых ты сам, своими руками убьёшь свою душу, а он явится в нужный момент и сделает из тебя ещё одного лича. Но вот он не учел одного важного фактора в лице Антонины Ксаверьевны. То, что ты остался и будешь человеком во всех смыслах – исключительно её заслуга. Так что иди. Завершай все дела, какие запланированы на сегодня и отдыхай. А завтра… сделай то, что я прошу!»
Мог бы и не говорить.
Дневник: Жара
10 июля 2010 года
В Питере уже которую неделю дикая жара. Дышать невозможно. Те, кто трудится в городе –бедняги. Хотя и мне, в моем рабочем Парголово достается от этой жути. В городе, помимо жары, еще и смог. Жуткий, душный, помоечный. Хотя, похоже, что тут целый букет – и помойки и торфяники. Город задыхается и истекает потом. Даже море не спасает! Я никогда в жизни не видел СТОЛЬКО народу на балтийском побережье! И на берегу у крепостной стены на Заячьем острове. Смешно сказать, но температура в Финском заливе перевалила за двадцать пять градусов. Хохма от водопровода в том, что я могу теперь спокойно мыться, не включая горячую. Из холодного крана течет теплая.
Сегодня бегал в районе Сенной площади. Стекляшка, подаренная французами на 300-летие города – всё! Ой! Валя-стакан, уже заявила, что до конца месяца все это художество будет с площади убрано. Не спорю, это «произведение» немного украшало Сенную, но, учитывая, в каком состоянии эта псевдопизанская башня, лучше бы она была убрана. Нет, серьёзно! Это просто трындец какой-то: вся в трещинах, постамент в таком убогом состоянии, что дунь ветерок посильнее, и привет, земля! Спасает только то, что в Питере жуткое безветрие. Ну или еле заметное движение воздуха. Хотя одно другого не лучше. Когда?
Дневник: Эксперименты, судьба и прочие глупости
15 июля 2010 года
Последние полторы недели я под чутким надзором и руководством деда-шефа занимался эмпирическими работами. С одной стороны, успешно повторил курс общей химии, что-то вспомнил из физики, увидел нечто необычное и новое, что относится к анатомии, и, даже, сунулся немного в фармакологию и гематологию. В результате перепортил кучу реактивов, препаратов, уничтожил пол-литра спирта (не подумайте, что выпил, нет!) и испортил свои брюки и кроссовки. А шеф предупреждал, чтоб я переодевался. Что сказать... балбес. Занимались всем этим с утра и до позднего вечера, если не сказать «до ранней ночи». Шеф, наблюдая мои «экзерсисы», от души ржал надо мной и троллил меня как мог. Дома я появлялся не часто. Раза два за всё это время. Соответственно и за дневник браться времени не было. Где я ночевал? Это легко. У шефа в головном офисе на заднем дворе есть небольшое здание. Рядышком с «зимним садом». Франтишек, который тут исполняет роль и садовника, и сторожа, и консьержа без вопросов отдал мне ключи от главного входа в этот мини отель для своих и ключи от комнаты нумер семь. Не королевские покои, но весьма удобная комната – студия. Кровать, стол, стулья, телек, комп с толстым каналом в инет, а также завтраки и ужины от шеф-повара Франтишека и приглашённого су-шефа Вагоныча.
Не знаю, доводилось ли вам пробовать оригинальный фьюжн из традиционных чешской и армянской кухонь, но я его наелся от души. И готов ещё это пробовать.
Кстати, часто бывало так, что наблюдать как они готовят было куда интереснее и вкуснее (именно так!), чем пробовать плоды их совместного «творчества»
Представьте: готовку, обычно, начинал Франтишек. Проходя мимо кухни, я слышал погромыхивание кастрюль, сковородок и зычный бас «повара»: «Серж, днеска ти дам нецо добрехо». На что ему отвечал Вагоныч, явно бывший на взводе: «Слушай! Этот вкусовой кошмар не то, что человек, а и мышь есть не будет!»
«Ты иси мышь!» - слышался ответный рёв, уязвлённого в лучших чувствах садовника – повара. И опять грохот: теперь это явно означало, что они скрестили сковородки в попытке стукнуть друг друга по лбу.
«Буммммммммм!»- и писклявый голос с каким-то арабским акцентом, - «Ай, шайтан безрогий! Чтоб тебя яйцами на раскалённый мангал». И дружное ржание в два голоса.
И снова: «А я тебе говорил, чурбан ты еловый, что жаренную гусятину хорошо дополняет долма и белое десертное вино!»
«Какое чше ви?но! Тут нужно красное сухое!»
«Ай, что ты несёшь! Бери «Назели» и будет тебе радость!»
И вот такая перепалка, перемежаемая то крепчайшими армянскими, то безмерно сальными чешскими ругательствами, длится минут двадцать. В результате спорщики умудряются приготовить комплексный ужин в традициях двух национальных кухонь, а в качестве алкогольного бонуса соглашаются на армянский коньяк к десертам и «самоварное» чешское пиво к основным блюдам. «Самоварное» значит, что Франтишек сам варит это пиво. И, если честно, то делает он его восхитительно! Всё то, что продается в бутылках, а равно и выдается за чешское пиво – в подмётки не годится фирменному, свежему Йожинскому.
Когда консенсус по поводу напитков уже достигнут, случается какая-то катастрофа, сопровождаемая взрывами, русским, армянским, чешским, польским и (почему-то) корейским матом. Признаюсь, я так и не смог понять, кто из них матерится по-корейски. Дело в том, что когда они рычат, отличить их голоса не реально.
Когда же последствия этих катастроф благополучно устранены, начинается последний акт представления. Эти двое до хрипоты спорят, какой напиток подавать к десертам. Помимо коньяка Франтишек бубнит о венском кофе, чае с чабрецом или травяном сборе. Вагоныч же с жаром настоящего кавказца доказывает, что тут нужно подавать:
- или крепчайший кофе на жжённом сахаре;
- или чай с травами, которые собирала его бабушка на армянском склоне Арарата и в предгорьях Арадага;
- Коньяк! И только коньяк!
Как правило, всё опять завершается «Буммом!» Судя по всему, уже не сковородкой, а подносом. Почему? Просто видел несколько раз, как Йожин по утру выправлял вмятину в алюминиевом подносе.
Потом наступает время нашего позднего ужина. Тосты, шутки, беззлобные подтрунивания и подколы, песни и разговоры за жизнь. Смех смехом, но они оба рассказчики отменные. А ещё за время наших посиделок я успел:
А) получить азы двух языков;
Б) выучить пять чешских и семь армянских песен на языках оригиналов с переводом и сурдопереводом;
В) трижды ухрюкаться в хлам, но при этом встать в шесть утра бодрым и отдохнувшим;
Г) и пятнадцать раз обыграть этих доброхотов в «тысячу» и в «подкидного дурака».
В общем, пожаловаться на дурное обращение у меня нет никаких оснований.
А по утру я отправлялся сразу же в лабораторию. Шеф, кстати, одобрил мою инициативу и через некоторое время уже сам утром либо ждал меня там, или подходил, когда он задерживался.
И вот вчера мы опять «колдовали» над пробирками. Близился финал эксперимента, когда я, то ли по криворукости, то ли по иной дурной причине, перенося колбу от стола к столу, не удержал её и уронил. На пол. Само собой колба вдребезги. А на керамогранитной плитке появились выбоины, оставленные химикатами.
«Сергей! Ты что, не завтракал или у тебя руки растут из оригинального места?»
Я вздохнул. Признаваться в том, что я рукожоп, или не ел с утра – было бы ложью. Ни то, ни другое действительности не соответствовало.
«Видимо, это судьба такая у этой колбы и у меня», - выдохнул я.
Я набрал в лёгкие воздуха, чтобы развить и расширить эту тему, но шеф резко меня прервал: «Стоп! Что ты сейчас сказал?»
«Ну, у колбы и у меня такая судь…»
Договорить я не смог, поскольку патрон жестом приказал мне заткнуться.
«Похоже, всё, что я тебе говорил последнее время у тебя не отложилось. Скажи, с какого перепуга ты заговорил, вдруг, о судьбе, роке фатуме и прочей ерунде того же разряда?»
«Не знаю… как-то само вырвалось».
«Заметно… Так, Серёжа. Давай – ка, туши огни большой лаборатории, утри трудовой пот со своей хитрой рожи и садись. Пришло время наставлений и нотаций на тему и без».
«Чего?»
«Того! Садись и слушай. И отвечай на мои вопросы, когда спрашиваю, тебя»,
«Слушаюсь, mon generale!
«Хм, тоже мне, солдат старой гвардии. Ладно, начнём, как всегда, с азов, которые я тебе повторяю почти ежедневно. Какая самая важная особенность этого мира, благодаря которой, мы в состоянии чего-то добиваться?»
«Э-э-э-э…»
«Так, значит ты, лентяй, пропускаешь всё, что я говорю, мимо ушей? Орё-ё-ё-ёл! Просто слов нет. Даю подсказку: видоизмени один из законов Ньютона и получишь примитивный, но правильный ответ»,
