Да, у него не было консерваторского образования. Но слух-то у него был. И он конечно же, тот час, с первого слова произнесённого на другом конце провода, узнал своего собеседника. Он узнал голос который не раз и не два, за свою жизнь, слышал из динамиков своего телевизора и радиоприёмника. И от этого на лице его сделалось такое выражение, как будто он увидел самого Иисуса Христа, во время его второго пришествия на землю. Окуджава даже немного выпрямился и расправил плечи. И далее он заговорил своим бархатным, слегка волнующимся голосом.
– Всё хорошо, Леонид Ильич… спасибо. Все здоровы… дети сыты, накормлены, обуты, одеты, хорошо учатся. «Что я говорю, что я несу!» – пронеслось в голове у Окуджавы. А потом он остановился, он не знал что ещё говорить в такой ситуации с таким человеком. Был бы на месте Брежнева Никулин или Кобзон тут да, тема для беседы быстро бы нашлась. А о чём говорить с Генеральным секретарём ЦК КПСС! он вообще не мог себе представить.
– Это хорошо, что хорошо учатся, – прокомментировал услышанное
Брежнев на другом конце провода. – Да, Партия и правительство прикладывают большие усилия чтобы люди в нашей стране жили достойно. Я же вот вам звоню по какому поводу: мне нравится ваше творчество, люблю слушать ваши песни. У меня, в моей музыкальной коллекции, на плёнке, есть, почти, все ваши песни. Но вот я узнал, что у вас появилась, так сказать, родилась ещё одна песня. Которую я пока ещё не слышал. Не могли бы вы исполнить её для меня. Если вас это, конечно, не затруднит. И если, конечно, вы сейчас не особенно заняты.
Окуджава стал быстро перебирать в своей голове все события последних дней, все, за последнее время, написанные им песни. И вспомнил только одну которая могла бы подойти для слуха Генерального секретаря ЦК КППС. Он несколько извиняющемся тоном проговорил в микрофон трубки:
– Да, Леонид Ильич, есть такая. Только, на мой взгляд, она ещё не совсем готова… сыровата так сказать ещё. Я вот думаю ещё поработать над ней. Но если вас такой, так сказать «рабочий вариант» устроит то я конечно же с удовольствием вам её исполню.
– Сыровата?.. это ничего. На фронте мы, с вами, много сырой картошки переели и ничего: живы и здоровы. Спойте, может быть и я вам что-то подскажу, посоветую так сказать.
– А исполнить… как? К вам приехать?.. – всё также неуверенным, бархатным голосом спросил Окуджава.
– Нет, ехать никуда не нужно. Спойте в трубку, а я послушаю по громкой связи. Вас такой вариант устроит, не затруднит? – выдвинул идею Брежнев.
– Это, даже, очень здорово, Леонид Ильич… правда я так никому ещё не исполнял. Но как говорится: «Всё бывает в первый раз», – отозвался Окуджава своим бархатным, но уже уверенным голосом, окончательно придя в себя и освоившись в сложившейся обстановке. – Сейчас, Леонид Ильич, я по быстрому подготовлюсь, минуточку подождите пожалуйста.
– Да, да конечно… я подожду, – Брежнев понимал, что своим звонком он ворвался в чужую человеческую жизнь. И возможно спутал или даже изменил планы человека на сегодняшний день. Но уж очень было велико искушение послушать новую песню Окуджавы.
После того, как Пежков услышал, что дальше Леонид Ильич будет пользоваться уже «громкой связью», он тут же включил её. «Надо будет поинтересоваться у председателя Союза писателей, как у Окуджавы обстоят дела с квартирным вопросом», – подумалось Брежневу, пока он ждал песни от барда. Только, именно, эти два слова, дача и квартира, ему отчётливо удалось расслышать в трубке телефона, пока Ольга Владимировна обменивалась репликами со своим мужем, уговаривая его подойти к телефону. И Брежневу подумалось, что, наверное, у семьи Окуджавы тоже есть проблемы с этим делом.
А Окуджава, после разговора с Генеральным секретарём ЦК КПСС, очень выразительно посмотрел на Ольгу Владимировну. И она, всем своим женским чутьём, поняла, что сейчас произойдёт что-то, доселе, небывалое в их, с мужем, жизни.
– Держи! – и он протянул ей телефонную трубку, – только не клади на аппарат. Я мигом.
IV
Он почти молнией вбежал в свою комнату, схватил гитару со стола, стул, на котором он работал, и также молниеносно, снова оказался в коридоре их квартиры, где и находился телефон. Поставил стул, как ему показалось, на нужное, для такого деликатного дела, расстояние от жены, уселся и пристроил гитару у себя на коленях. Потом протянул руку к трубке телефона, которую всё ещё ответственно держала в своей левой руке Ольга Владимировна, и взявшись за ладонь жены, несколько, потянул её к себе. Давая, тем самым, понять жене, как надо ту держать. После чего, за секунду, собравшись с мыслями, взял аккорд и запел.
А в это время Эвтерпа, всё это время находившаяся в квартире, наблюдая за своим подопечным, заинтересовалась, и тут как раз всё понятно ведь она была женщиной, вдруг возникшей из неоткуда всей этой суетой. И она решила пока никуда не улетать, на своих волшебных крылышках, а посмотреть: чем всё это закончится. Тем более, что на сегодня, у неё других визитов не предвиделось. Она поудобнее устроилась на их диване, достала из-за правого уха сигарету и щёлкнула своими божественными пальчиками. Отчего из ногтя большого пальца её правой руки появился небольшой огонёчек. Прикурила и… по комнате разнёсся божественный аромат. Но Окуджава и его Ольга Владимировна, увы, ничего не почувствовали. Смертным не полагалось вкушать ничего божественного, и даже ароматов. Так когда-то решил её шеф Зевс.
У нас другой дороги нет.
Нам совесть так диктует.
И нам теперь уж всё равно, что нас возьмёт.
Штык или пуля.
Мы не свернём, и мы дойдём.
Своих добьёмся целей.
Ведь мы поверили в себя.
И в нас мир поверил.
Мы не свернём и мы дойдём.
Своих добьёмся целей.
Ведь мы поверили в себя.
И в нас мир поверил.
Мы были каждый по себе.
Свои тянули лямки.
Но пробил час и понял я и понял ты:
«Пора за дело браться!»
Чтоб не уйти в небытие.
Каким ни будь планктоном.
Комбат вручи мне автомат.
Гранаты дай, патроны.
Чтоб не уйти в небытие.
Каким ни будь планктоном.
Судьба вручи мне автомат.
Гранаты дай, патроны.
У каждого своя судьба.
Не знаем кто где ляжет.
Кто сможет дотянуть до ста.
Кто дух испустит в пьянке.
Кому судьба себя гранатой подорвать.
Врагу вцепившись в горло.
И оставить этот мир.
Уйти непобеждённым.
Кому судьба себя гранатой подорвать.
Врагу вцепившись в горло.
И покинуть этот мир.
Уйти героем.
На картах нашего генштаба.
Маршруты все давно проложены.
До Лондона они ведут.
Ведут до Вашингтона.
Не за паёк, не за награды.
Просто такая наша доля.
Развернуть наш красный стяг.
Над Капитолием, над белым домом.
Не за паёк, не за награды.
Мы знаем: это наша доля.
Серпастомолоткастый развернуть.
Над градом Лондоном, над Вашингтоном.
У нас другой дороги нет…
У нас другой дороги нет…
У нас другой дороги нет…
V
Песня была закончена. Окуджава посмотрел на жену. Та сияла от счастья. Она сама ещё не слышала этой песни. Потому что она знала, что муж не любит исполнять ещё не доведённые «до ума» песни на публике. И даже она не была, в такой ситуации, исключением. И в знак одобрения, и чтобы поддержать мужа, она подняла большой палец на свободной ладони в верх.
Эвтерпа тоже была довольна их совместным, с Окуджавой, трудом. Но, в отличии от него, она не считала, что песня ещё «сыровата». Тем более что она, во время исполнение песни, успела слетать в Кремль и посмотреть какое впечатление производит на Генсека прослушиваемый им материал. И осталась довольна увиденным. У Брежнева, слушавшего песню по громкой связи, она успела разглядеть несколько слезинок, на его глазах. И она тоже, в свою очередь, была тронута такой реакцией человека на свою работу. Ей тут же подумалось, что она не зря живёт. И в порыве нахлынувших на неё чувств она не удержалась и чмокнула Леонида Ильича в обе щеки. Правда Брежнев этого не почувствовал. Смертным не дано чувствовать божественного прикосновения.
После исполнения песни наступила пауза. Наконец Окуджава решил прояснить ситуацию. Он взял телефонную трубку из ладони жены и приложил её к своему уху. Ничего… Потом несколько раз, слегка, дунул в неё. «Сколько мне ещё сидеть в коридоре? Может Брежнев уже ушёл по-английски? А ты тут сиди»… – пронеслось у него в голове. В трубке не было никаких гудков, что свидетельствовало о том, что его собеседник, на другом конце провода, ещё не отключился от связи. Как вдруг:
– Большое вам спасибо товарищ, Окуджава. Очень хорошая песня. Особенно про совесть вы правильно подметили, написали… Вы знаете? мой секретарь хорошо знает английский язык. И вообще он человек очень образованный. Он, в своё время, в аспирантуре их изучал, то есть их западную культуру и быт. Так вот… он мне говорил, что в их западном мире, языке, в английском например, да и в других языках тоже, нет такого слова и понятия как совесть. Получается, что это только в нашем народе, у нашего народа есть такое понятие – совесть. Получается, что только у нашего народа есть совесть. Поэтому мы и строим самое справедливое общество на земле. Чтобы у нас всем жилось хорошо, независимо от звания и должности.
И про то, что у нас, с вами, да и у всего нашего советского народа, тогда , в сорок первом, не было другой дороги, как защищать нашу Родину от врага, вы тоже правильно написали… Да, это была наша судьба. И до сих пор, вот, защищаем.
– Да, да, Леонид Ильич, я всё понимаю… всё вижу. Да и не только я, – проговорил с несколько растроганным, после прочитанной ему небольшой лекции о «международном положении», голосом Окуджава.
– И ещё вот что… вы кому ни будь, ещё, исполняли эту песню?
– Нет, Леонид Ильич, вы первый кто её услышал… ну и жена вот ещё. А что, что-то не так?
– Нет, всё так. И как я уже сказал: песня очень хорошая, правильная. Но… не могли бы вы её… так сказать: немного притормозить. Не петь её пока перед друзьями или, например, на концертах. У меня есть некоторые мысли по поводу её. О коих я пока не имею права вам рассказать. Прошу вас понять меня правильно. Согласны?
– А… конечно согласен… – несколько растерянно отозвался Окуджава в трубку от услышанной им странной просьбы Брежнева.
– Ну, всё. Ещё раз большое вам спасибо за вашу песню. До свидания. Здоровья вам и вашей семье, – попрощался Брежнев с Окуджавой.
VI
А Булат Шалвович, как такое часто случалось с ним на концертах, что называется «поймал волну». Частенько концерт начавшись, какое-то время, шёл «ни шатко ни валко». Не удавалось ему сразу найти контакта с залом. Публика медленно настраивалась, люди всё ещё мысленно находились в делах коими их обременил прошедший день. А потом раз! И публика, наконец-то, отходила от повседневной суеты и полностью отдавалась его песням. Полностью погружалось в его поэзию, музыку и конечно же его неповторимый голос.
Вот и сейчас Окуджава почувствовал такой момент. Он больше не робел перед этой глыбой: Генеральным секретарём ЦК КПСС. Перед этим мастодонтом мировой политики. Перед самым всесильным человеком этой страны. Брежнев, вдруг, предстал перед ним обыкновенным человеком. Со своими слабостями и пристрастиями. Ну да, какой-то чудаковатый: «Прошу вас пока не исполнять этой песни на людях», – ну и что? У нас у каждого свои тараканы в голове. Но они же не мешают нам общаться, дружить и любить друг друга.
До конца не понимая зачем он это делает, наверное просто сейчас поймал «свою вону», Окуджава, вдруг, быстро проговорил в трубку, надеясь что Брежнев ещё не отключился. И он таки успел:
– Леонид Ильич, а у меня ещё одна песня есть которую я, ещё пока, никому не исполнял. Ну, кроме жены конечно же. Ей понравилась. Хотите я вам её спою? – хотя Булат Шалвович не был психологом но сейчас ему подумалось, что наверное его вопрос застал Брежнева врасплох. Ведь, скорее всего, Генсек не был готов к такому повороту дела. Секунда, другая висела тишина. Потом Брежнев отозвался, и как показалось Окуджаве, несколько удивлённым голосом:
– Всё хорошо, Леонид Ильич… спасибо. Все здоровы… дети сыты, накормлены, обуты, одеты, хорошо учатся. «Что я говорю, что я несу!» – пронеслось в голове у Окуджавы. А потом он остановился, он не знал что ещё говорить в такой ситуации с таким человеком. Был бы на месте Брежнева Никулин или Кобзон тут да, тема для беседы быстро бы нашлась. А о чём говорить с Генеральным секретарём ЦК КПСС! он вообще не мог себе представить.
– Это хорошо, что хорошо учатся, – прокомментировал услышанное
Брежнев на другом конце провода. – Да, Партия и правительство прикладывают большие усилия чтобы люди в нашей стране жили достойно. Я же вот вам звоню по какому поводу: мне нравится ваше творчество, люблю слушать ваши песни. У меня, в моей музыкальной коллекции, на плёнке, есть, почти, все ваши песни. Но вот я узнал, что у вас появилась, так сказать, родилась ещё одна песня. Которую я пока ещё не слышал. Не могли бы вы исполнить её для меня. Если вас это, конечно, не затруднит. И если, конечно, вы сейчас не особенно заняты.
Окуджава стал быстро перебирать в своей голове все события последних дней, все, за последнее время, написанные им песни. И вспомнил только одну которая могла бы подойти для слуха Генерального секретаря ЦК КППС. Он несколько извиняющемся тоном проговорил в микрофон трубки:
– Да, Леонид Ильич, есть такая. Только, на мой взгляд, она ещё не совсем готова… сыровата так сказать ещё. Я вот думаю ещё поработать над ней. Но если вас такой, так сказать «рабочий вариант» устроит то я конечно же с удовольствием вам её исполню.
– Сыровата?.. это ничего. На фронте мы, с вами, много сырой картошки переели и ничего: живы и здоровы. Спойте, может быть и я вам что-то подскажу, посоветую так сказать.
– А исполнить… как? К вам приехать?.. – всё также неуверенным, бархатным голосом спросил Окуджава.
– Нет, ехать никуда не нужно. Спойте в трубку, а я послушаю по громкой связи. Вас такой вариант устроит, не затруднит? – выдвинул идею Брежнев.
– Это, даже, очень здорово, Леонид Ильич… правда я так никому ещё не исполнял. Но как говорится: «Всё бывает в первый раз», – отозвался Окуджава своим бархатным, но уже уверенным голосом, окончательно придя в себя и освоившись в сложившейся обстановке. – Сейчас, Леонид Ильич, я по быстрому подготовлюсь, минуточку подождите пожалуйста.
– Да, да конечно… я подожду, – Брежнев понимал, что своим звонком он ворвался в чужую человеческую жизнь. И возможно спутал или даже изменил планы человека на сегодняшний день. Но уж очень было велико искушение послушать новую песню Окуджавы.
После того, как Пежков услышал, что дальше Леонид Ильич будет пользоваться уже «громкой связью», он тут же включил её. «Надо будет поинтересоваться у председателя Союза писателей, как у Окуджавы обстоят дела с квартирным вопросом», – подумалось Брежневу, пока он ждал песни от барда. Только, именно, эти два слова, дача и квартира, ему отчётливо удалось расслышать в трубке телефона, пока Ольга Владимировна обменивалась репликами со своим мужем, уговаривая его подойти к телефону. И Брежневу подумалось, что, наверное, у семьи Окуджавы тоже есть проблемы с этим делом.
А Окуджава, после разговора с Генеральным секретарём ЦК КПСС, очень выразительно посмотрел на Ольгу Владимировну. И она, всем своим женским чутьём, поняла, что сейчас произойдёт что-то, доселе, небывалое в их, с мужем, жизни.
– Держи! – и он протянул ей телефонную трубку, – только не клади на аппарат. Я мигом.
IV
Он почти молнией вбежал в свою комнату, схватил гитару со стола, стул, на котором он работал, и также молниеносно, снова оказался в коридоре их квартиры, где и находился телефон. Поставил стул, как ему показалось, на нужное, для такого деликатного дела, расстояние от жены, уселся и пристроил гитару у себя на коленях. Потом протянул руку к трубке телефона, которую всё ещё ответственно держала в своей левой руке Ольга Владимировна, и взявшись за ладонь жены, несколько, потянул её к себе. Давая, тем самым, понять жене, как надо ту держать. После чего, за секунду, собравшись с мыслями, взял аккорд и запел.
А в это время Эвтерпа, всё это время находившаяся в квартире, наблюдая за своим подопечным, заинтересовалась, и тут как раз всё понятно ведь она была женщиной, вдруг возникшей из неоткуда всей этой суетой. И она решила пока никуда не улетать, на своих волшебных крылышках, а посмотреть: чем всё это закончится. Тем более, что на сегодня, у неё других визитов не предвиделось. Она поудобнее устроилась на их диване, достала из-за правого уха сигарету и щёлкнула своими божественными пальчиками. Отчего из ногтя большого пальца её правой руки появился небольшой огонёчек. Прикурила и… по комнате разнёсся божественный аромат. Но Окуджава и его Ольга Владимировна, увы, ничего не почувствовали. Смертным не полагалось вкушать ничего божественного, и даже ароматов. Так когда-то решил её шеф Зевс.
У нас другой дороги нет.
Нам совесть так диктует.
И нам теперь уж всё равно, что нас возьмёт.
Штык или пуля.
Мы не свернём, и мы дойдём.
Своих добьёмся целей.
Ведь мы поверили в себя.
И в нас мир поверил.
Мы не свернём и мы дойдём.
Своих добьёмся целей.
Ведь мы поверили в себя.
И в нас мир поверил.
Мы были каждый по себе.
Свои тянули лямки.
Но пробил час и понял я и понял ты:
«Пора за дело браться!»
Чтоб не уйти в небытие.
Каким ни будь планктоном.
Комбат вручи мне автомат.
Гранаты дай, патроны.
Чтоб не уйти в небытие.
Каким ни будь планктоном.
Судьба вручи мне автомат.
Гранаты дай, патроны.
У каждого своя судьба.
Не знаем кто где ляжет.
Кто сможет дотянуть до ста.
Кто дух испустит в пьянке.
Кому судьба себя гранатой подорвать.
Врагу вцепившись в горло.
И оставить этот мир.
Уйти непобеждённым.
Кому судьба себя гранатой подорвать.
Врагу вцепившись в горло.
И покинуть этот мир.
Уйти героем.
На картах нашего генштаба.
Маршруты все давно проложены.
До Лондона они ведут.
Ведут до Вашингтона.
Не за паёк, не за награды.
Просто такая наша доля.
Развернуть наш красный стяг.
Над Капитолием, над белым домом.
Не за паёк, не за награды.
Мы знаем: это наша доля.
Серпастомолоткастый развернуть.
Над градом Лондоном, над Вашингтоном.
У нас другой дороги нет…
У нас другой дороги нет…
У нас другой дороги нет…
V
Песня была закончена. Окуджава посмотрел на жену. Та сияла от счастья. Она сама ещё не слышала этой песни. Потому что она знала, что муж не любит исполнять ещё не доведённые «до ума» песни на публике. И даже она не была, в такой ситуации, исключением. И в знак одобрения, и чтобы поддержать мужа, она подняла большой палец на свободной ладони в верх.
Эвтерпа тоже была довольна их совместным, с Окуджавой, трудом. Но, в отличии от него, она не считала, что песня ещё «сыровата». Тем более что она, во время исполнение песни, успела слетать в Кремль и посмотреть какое впечатление производит на Генсека прослушиваемый им материал. И осталась довольна увиденным. У Брежнева, слушавшего песню по громкой связи, она успела разглядеть несколько слезинок, на его глазах. И она тоже, в свою очередь, была тронута такой реакцией человека на свою работу. Ей тут же подумалось, что она не зря живёт. И в порыве нахлынувших на неё чувств она не удержалась и чмокнула Леонида Ильича в обе щеки. Правда Брежнев этого не почувствовал. Смертным не дано чувствовать божественного прикосновения.
После исполнения песни наступила пауза. Наконец Окуджава решил прояснить ситуацию. Он взял телефонную трубку из ладони жены и приложил её к своему уху. Ничего… Потом несколько раз, слегка, дунул в неё. «Сколько мне ещё сидеть в коридоре? Может Брежнев уже ушёл по-английски? А ты тут сиди»… – пронеслось у него в голове. В трубке не было никаких гудков, что свидетельствовало о том, что его собеседник, на другом конце провода, ещё не отключился от связи. Как вдруг:
– Большое вам спасибо товарищ, Окуджава. Очень хорошая песня. Особенно про совесть вы правильно подметили, написали… Вы знаете? мой секретарь хорошо знает английский язык. И вообще он человек очень образованный. Он, в своё время, в аспирантуре их изучал, то есть их западную культуру и быт. Так вот… он мне говорил, что в их западном мире, языке, в английском например, да и в других языках тоже, нет такого слова и понятия как совесть. Получается, что это только в нашем народе, у нашего народа есть такое понятие – совесть. Получается, что только у нашего народа есть совесть. Поэтому мы и строим самое справедливое общество на земле. Чтобы у нас всем жилось хорошо, независимо от звания и должности.
И про то, что у нас, с вами, да и у всего нашего советского народа, тогда , в сорок первом, не было другой дороги, как защищать нашу Родину от врага, вы тоже правильно написали… Да, это была наша судьба. И до сих пор, вот, защищаем.
– Да, да, Леонид Ильич, я всё понимаю… всё вижу. Да и не только я, – проговорил с несколько растроганным, после прочитанной ему небольшой лекции о «международном положении», голосом Окуджава.
– И ещё вот что… вы кому ни будь, ещё, исполняли эту песню?
– Нет, Леонид Ильич, вы первый кто её услышал… ну и жена вот ещё. А что, что-то не так?
– Нет, всё так. И как я уже сказал: песня очень хорошая, правильная. Но… не могли бы вы её… так сказать: немного притормозить. Не петь её пока перед друзьями или, например, на концертах. У меня есть некоторые мысли по поводу её. О коих я пока не имею права вам рассказать. Прошу вас понять меня правильно. Согласны?
– А… конечно согласен… – несколько растерянно отозвался Окуджава в трубку от услышанной им странной просьбы Брежнева.
– Ну, всё. Ещё раз большое вам спасибо за вашу песню. До свидания. Здоровья вам и вашей семье, – попрощался Брежнев с Окуджавой.
VI
А Булат Шалвович, как такое часто случалось с ним на концертах, что называется «поймал волну». Частенько концерт начавшись, какое-то время, шёл «ни шатко ни валко». Не удавалось ему сразу найти контакта с залом. Публика медленно настраивалась, люди всё ещё мысленно находились в делах коими их обременил прошедший день. А потом раз! И публика, наконец-то, отходила от повседневной суеты и полностью отдавалась его песням. Полностью погружалось в его поэзию, музыку и конечно же его неповторимый голос.
Вот и сейчас Окуджава почувствовал такой момент. Он больше не робел перед этой глыбой: Генеральным секретарём ЦК КПСС. Перед этим мастодонтом мировой политики. Перед самым всесильным человеком этой страны. Брежнев, вдруг, предстал перед ним обыкновенным человеком. Со своими слабостями и пристрастиями. Ну да, какой-то чудаковатый: «Прошу вас пока не исполнять этой песни на людях», – ну и что? У нас у каждого свои тараканы в голове. Но они же не мешают нам общаться, дружить и любить друг друга.
До конца не понимая зачем он это делает, наверное просто сейчас поймал «свою вону», Окуджава, вдруг, быстро проговорил в трубку, надеясь что Брежнев ещё не отключился. И он таки успел:
– Леонид Ильич, а у меня ещё одна песня есть которую я, ещё пока, никому не исполнял. Ну, кроме жены конечно же. Ей понравилась. Хотите я вам её спою? – хотя Булат Шалвович не был психологом но сейчас ему подумалось, что наверное его вопрос застал Брежнева врасплох. Ведь, скорее всего, Генсек не был готов к такому повороту дела. Секунда, другая висела тишина. Потом Брежнев отозвался, и как показалось Окуджаве, несколько удивлённым голосом:
