– Песня?.. ещё одна?.. Да, это о многом говорит если женщине что-то нравится. У них особенно взыскательный вкус… Что ж и я с удовольствием послушаю. Вы мне, пряма, сегодня праздник души устроили. Прямо у нас, с вами, концерт получился. Есть такая передача на «Маяке» называется: «В рабочей полдень». В ней песни для тружеников нашей страны исполняют, по их заявкам. Вот и у нас, с вами, такая же передача получилась.
Потом Окуджава услышал в трубке телефона, как Брежнев говорит кому-то: «Сергей, пойди к собравшимся товарищам и скажи им чтоб обедать шли». – После этого отданного им распоряжения своему пресс-секретарю Леонид Ильич просто сказал, ведь «громкая связь» не была отключена:
– Ну, всё, я готов. Вот только прикурю сейчас.
– Эта такая песня, Леонид Ильич, она скорее напоминает басню, – Окуджава решил сказать несколько слов о своей новой работе, чтобы ввести человека в курс дела. Ведь он обычно исполнял лирические песни или песни о войне. А тут, вдруг, у него получилась басня. И он решил несколько подготовить Брежнева к этому новому формату в своём творчестве.
– Так вы ещё и басни пишите? Как Крылов? – прокомментировал услышанное Брежнев. – Очень любопытно. В нашей стране этот вид поэзии как-то подзабыт. Я уже давно не слышал новых басен. Раньше Михалков писал, а теперь вот больше не пишет. Я весь внимания Булат Шалвович.
Окуджава передал телефонную трубку жене и та оказалась в прежней
позиции. То есть оказалась в нужном для такого дела месте и положении. И Окуджава запел:
VII
Как тo раз соловей задремал на ветке.
А очнулся уже у человека в клетке.
И придя в отчаяние от судьбы своей горькой.
Завёл песню во всё своё горло.
А человек стоял и слушал в умилении.
И душа его благоговела.
А когда певец смолк, видно смирился.
Он принёс ему зёрнышек и прохладной водицы.
Вот так и началась у соловья его служба.
Его перестали волновать бескормица и стужа.
И вообще все его исчезли заботы.
У человека он зажил, как за пазухой у Бога.
Дни его, мирно, текли за днями.
Соловей свыкся и перестал печалиться.
Нет свободы? Да ну её к такой то матери.
Тепло, сытно что ещё надо?
И петь, опять же, ни кто не заставляет.
На это дело нет ни какого плана.
Хочешь петь пой, а нет – ешь да спи.
И вообще просто живи для красоты.
А была у человека ещё и лошадь.
Его первая помощница.
Боевая подруга, его кормилица.
Без неё нет, ну, пряма ни какой жизни.
Во все дни он усердно пользовался ею.
Марусю свою не жалея.
“А чё её жалеть(?) – на то она и лошадь.
Ведь я её и купил для работы”.
А случись захворает – так человек ей не верит.
Он её тогда хворостиной лечит.
И нет у неё ни выходных ни праздников.
А во сне ей снится: ”Но пошла, зараза!”
И доброго слова он ни когда ей не скажет.
А зачем? ведь работать это её обязанность.
Её дело возить и пахать.
Где ж это видано чтоб жрать за дарма?
Так и шли за днями дни.
Не заметно сложились в годы они.
И вот как-то однажды утром.
Человек увидел, что-то не так с его другом.
Соловей стал петь всё реже и реже.
И вообще он стал каким-то блеклым.
Ну, какой смысл такого держать?
Пускай летит на волю помирать.
“Ты так долго радовал моё сердце, –
Сказал человек, открывая дверцу, –
Cей час лето, стоят тёплые дни,
Что ж лети, свой век на воле доживи”. –
И тут печаль вошла в сердце человека.
Ему вдруг подумалось, что и он не вечен.
Но жизнь берёт своё – ждут дела.
И вот человек уже пришёл в себя.
Соловей умер через несколько дней.
Он почил среди родни и друзей.
Они воздали ему все почести.
Могилка получилась красивой очень.
И как положено родня и друзья
Его оплакивали три дня.
Потом поклялись его не забывать.
Образ его, светлый, в своих сердцах держать.
А в один из дней человек войдя в конюшню.
И увидел, что не «та» его Маруся.
Увидел он, что лошадь сильно сдала.
Ну как такую запрягать?
Человек сказал: «Вот так штука». –
И ещё раз внимательно осмотрел Марусю.
Потом её вывел в свой ухоженный дворик…
Выматерился, сплюнул… и повёл на живодёрню.
Вот так и окончились её дни.
Жила – не жила, поди разбери.
Труд, сколько она себя помнила,
Был её товарищем.
А хворостина была её матерью.
Человек же был её богом.
Он давал ей корм, обувал в подковы.
Иногда купал её в реке,
Чтобы поднять ей иммунитет.
Иногда пьяным плакал на её шее.
Иногда вёл с ней какие-то речи…
Так и пронеслись за днями ночи.
Вот и всё, вспомнить больше нечего.
За неё он получил, какую-то, деньгу.
А Марусю в тот же день пустили на колбасу.
Человек, тот был, толковый хозяин.
У него ни чего не пропадало даром.
А на другой день в сельпо.
Он купил себе колбасы кусок.
Ел он и не знал, что ест свою Марусю.
Ел с удовольствием, колбаса была вкусной.
И никто Марусю не вспомнит,
Не заплачет.
Что жила, вот мол, такая кляча.
Честно трудилась с утра до самой ночи.
А ведь она бедняга страдала почками.
Но несмотря на свою невмоготу,
Гордо носила свой хомут.
И не смотря на свой труд, свои все старания.
Не была отмечена даже грамотой.
Так что ж из этой басни выяснили мы?
Что по разному они окончили свои дни.
Один на природе, в окружении семьи.
Другую дерьмом, потом, в сортир снесли.
Так какова ж мораль в этой басни?
Тут каждый, пусть, сам для себя решает.
Я ж думаю так: «Что благодарность.
Не всегда по заслугам выпадает».
VIII
После завершения исполнения песни Булат Шалвович, уже полностью освоившись в обстановке, взял трубку из ладони жены и, даже как-то «запросто», сказал в неё:
– А… ну вот всё, Леонид Ильич, вот такая вот песня – басня получилась.
С другого конца провода, несколько помедлив, как будто человек ещё переваривает услышанное им, послышалось:
– Хорошая песня. «Дорого яичко ко Христову дню», – прокомментировал ситуацию Брежнев. Хотя вот по форме, тут вы правы, она больше напоминает басню, – пустился Леонид Ильич в рассуждения, как какой ни будь литературный критик. – И если бы я её услышал, не зная что она принадлежит вашему перу, то мне было бы трудно поверить, что вы её автор. И в вашем случае, басня положенная на музыку, звучит очень интересно. Мне она очень понравилась. И мне думается, что вам следует продолжать, хотя бы иногда, работать в этом направлении. Да, вы правы: не всегда человеку воздаётся обществом по его заслугам, и даже у нас. Но Партия, правительство, и в целом руководство нашего государства прилагают большие усилия чтобы наладить этот вопрос. Чтобы заслуги каждого советского человека были оценены в полной мере. Я за этим внимательно слежу… И ещё вот о чём бы я хотел вас попросить: «Не могли бы вы прислать мне текст этой вашей басни? Я считаю, что некоторым нашим товарищам, из Политбюро например, было бы очень полезно с ней ознакомится. А потом мой секретариат разошлёт её по редакциям наших ведущих газет. Вы как, не возражаете?
– Что вы, Леонид Ильич, очень тронут вашим вниманием. А какой адрес, Леонид Ильич?
– Адрес простой: Кремль, Леониду Ильичу Брежневу. Так я жду. Надеюсь вы не забудете о моей просьбе.
– Ну как такое возможно! Леонид Ильич, вот прямо сейчас попрошу жену на машинке перепечатать. А сам за конвертом сбегаю.
– Ну, спасибо, спасибо… До свидания, Булат Шалвович, – и в трубке Окуджавы послышались короткие гудки.
После того, как Леонид Ильич отключился от связи, он немного отдышался, а потом произнёс, и как Пежкову показалось, что к самому себе: «Это правильно, что Окуджава мне про сортир напомнил. Я ещё с утра не ходил сегодня. А Чазов говорит, что обязательно надо делать это дело регулярно. И желательно в одно и тоже время». – И потом уже обращаясь к Пежкову:
– Сергей, соедини меня с Устиновым. Я, тут, отлучусь на несколько минут… пусть повисит на трубке.
– А что ему звонить, Леонид Ильич? Он сейчас в буфете, наверное, со всеми остальными. Вы же их обедать отправили.
– Да, точно. Тогда сходи за ним. А пока он будет у меня ты не входи. Я тебя потом позову.
– Хорошо, Леонид Ильич, – и Пежков незамедлительно отправился выполнять поручение Брежнева.
После ухода пресс-секретаря Брежнев поднялся со своего кресла, закурил новую сигарету, взял с журнального столика свежий номер газеты «Правда», со своим портретом на первой странице, и напевая: «У нас другой дороги нет»… отправился в туалетную комнату.
IX
Вернувшись из туалета Брежнев нашёл в своём кабинете Министра обороны СССР.
– Вызывали, Леонид Ильич?
Генсек пюхнулся в своё кресло, положил газету на журнальный столик, отдышался и обратился к Устинову.
– Да, Дима. Боржоми будешь? Тогда сам за собой поухаживай. Ты сегодняшние газеты читал, «Правду» например?
– Да, Леонид Ильич, обязательно читал. А то как же? Вот как проснусь так первым делом сразу за «Правду» и берусь. Ещё раз поздравляю вас с награждением четвёртой Золотой звездой Героя советского союза! От всёй души поздравляю. – И искренняя, радушная улыбка появилась на устах Дмитрия Фёдоровича. А потом расплылась и по всему его лицу.
– Спасибо, Дима, спасибо. А что на банкет не приходил?
– Так мы же ракету новую испытывали, я же вам докладывал. А вы потом сказали, что «сухим пайком» мне пришлёте…
– Ах, да… вот память стала: «прости Господи». Так вот, Дима, зачем я тебя позвал… Тут такое, Дима, дело вышло. Неожиданно, даже можно сказать: вдруг, появилась, и как у нас говорят: на ровном месте, некоторая проблема. И мне, в этой связи, хотелось бы получить от тебя разъяснения, как она могла случиться. Или, как ещё можно выразиться: произойти… Мне сейчас пел свои новые песни бард Окуджава.
– Кто, Леонид Ильич? – ещё совершенно не понимая о чём идёт речь, переспросил Устинов Брежнева.
– Бард, Дима, это не имя и не фамилия. Это современное название человека который исполняет свои песни под гитару. А зовут этого барда Окуджава. Ну ты же знаешь его?.. Так вот: он сейчас исполнил мне, по моей просьбе, две свои новые песни. Так вот: из одной его новой песни я узнал, так сказать, к своему удивлению, и даже можно сказать: изумлению, что ему известно о наших военных, стратегических планах! О которых в нашей стане знают только три человека: я, ты и начальник генерального штаба. Так вот, Дима, в одной из его песен прямо поётся: «На картах нашего Генштаба, мол, маршруты все давно проложены. / До града Лондона они ведут, ведут до Вашингтона»… Я считаю это недопустимо, Дима, чтобы о наших планах, тем более стратегических, знал кто-нибудь ещё. Пусть это, даже и, наш советский человек… Узнает… в своё время… когда час пробьёт. Когда Родина мать призовёт, когда повестку из военкомата получит тогда и узнает. А до тех пор наши стратегические военные планы для всех, кроме нас конечно, должны быть полнейшей военной тайной! Так вот, Дима, я тебя и спрашиваю: откуда ему известно о наших стратегических планах? Может быть утечка? Как такое возможно? Не видел же он наши карты генерального штаба? Не понимаю, как такое могло произойти?..
Потом Окуджава услышал в трубке телефона, как Брежнев говорит кому-то: «Сергей, пойди к собравшимся товарищам и скажи им чтоб обедать шли». – После этого отданного им распоряжения своему пресс-секретарю Леонид Ильич просто сказал, ведь «громкая связь» не была отключена:
– Ну, всё, я готов. Вот только прикурю сейчас.
– Эта такая песня, Леонид Ильич, она скорее напоминает басню, – Окуджава решил сказать несколько слов о своей новой работе, чтобы ввести человека в курс дела. Ведь он обычно исполнял лирические песни или песни о войне. А тут, вдруг, у него получилась басня. И он решил несколько подготовить Брежнева к этому новому формату в своём творчестве.
– Так вы ещё и басни пишите? Как Крылов? – прокомментировал услышанное Брежнев. – Очень любопытно. В нашей стране этот вид поэзии как-то подзабыт. Я уже давно не слышал новых басен. Раньше Михалков писал, а теперь вот больше не пишет. Я весь внимания Булат Шалвович.
Окуджава передал телефонную трубку жене и та оказалась в прежней
позиции. То есть оказалась в нужном для такого дела месте и положении. И Окуджава запел:
VII
Как тo раз соловей задремал на ветке.
А очнулся уже у человека в клетке.
И придя в отчаяние от судьбы своей горькой.
Завёл песню во всё своё горло.
А человек стоял и слушал в умилении.
И душа его благоговела.
А когда певец смолк, видно смирился.
Он принёс ему зёрнышек и прохладной водицы.
Вот так и началась у соловья его служба.
Его перестали волновать бескормица и стужа.
И вообще все его исчезли заботы.
У человека он зажил, как за пазухой у Бога.
Дни его, мирно, текли за днями.
Соловей свыкся и перестал печалиться.
Нет свободы? Да ну её к такой то матери.
Тепло, сытно что ещё надо?
И петь, опять же, ни кто не заставляет.
На это дело нет ни какого плана.
Хочешь петь пой, а нет – ешь да спи.
И вообще просто живи для красоты.
А была у человека ещё и лошадь.
Его первая помощница.
Боевая подруга, его кормилица.
Без неё нет, ну, пряма ни какой жизни.
Во все дни он усердно пользовался ею.
Марусю свою не жалея.
“А чё её жалеть(?) – на то она и лошадь.
Ведь я её и купил для работы”.
А случись захворает – так человек ей не верит.
Он её тогда хворостиной лечит.
И нет у неё ни выходных ни праздников.
А во сне ей снится: ”Но пошла, зараза!”
И доброго слова он ни когда ей не скажет.
А зачем? ведь работать это её обязанность.
Её дело возить и пахать.
Где ж это видано чтоб жрать за дарма?
Так и шли за днями дни.
Не заметно сложились в годы они.
И вот как-то однажды утром.
Человек увидел, что-то не так с его другом.
Соловей стал петь всё реже и реже.
И вообще он стал каким-то блеклым.
Ну, какой смысл такого держать?
Пускай летит на волю помирать.
“Ты так долго радовал моё сердце, –
Сказал человек, открывая дверцу, –
Cей час лето, стоят тёплые дни,
Что ж лети, свой век на воле доживи”. –
И тут печаль вошла в сердце человека.
Ему вдруг подумалось, что и он не вечен.
Но жизнь берёт своё – ждут дела.
И вот человек уже пришёл в себя.
Соловей умер через несколько дней.
Он почил среди родни и друзей.
Они воздали ему все почести.
Могилка получилась красивой очень.
И как положено родня и друзья
Его оплакивали три дня.
Потом поклялись его не забывать.
Образ его, светлый, в своих сердцах держать.
А в один из дней человек войдя в конюшню.
И увидел, что не «та» его Маруся.
Увидел он, что лошадь сильно сдала.
Ну как такую запрягать?
Человек сказал: «Вот так штука». –
И ещё раз внимательно осмотрел Марусю.
Потом её вывел в свой ухоженный дворик…
Выматерился, сплюнул… и повёл на живодёрню.
Вот так и окончились её дни.
Жила – не жила, поди разбери.
Труд, сколько она себя помнила,
Был её товарищем.
А хворостина была её матерью.
Человек же был её богом.
Он давал ей корм, обувал в подковы.
Иногда купал её в реке,
Чтобы поднять ей иммунитет.
Иногда пьяным плакал на её шее.
Иногда вёл с ней какие-то речи…
Так и пронеслись за днями ночи.
Вот и всё, вспомнить больше нечего.
За неё он получил, какую-то, деньгу.
А Марусю в тот же день пустили на колбасу.
Человек, тот был, толковый хозяин.
У него ни чего не пропадало даром.
А на другой день в сельпо.
Он купил себе колбасы кусок.
Ел он и не знал, что ест свою Марусю.
Ел с удовольствием, колбаса была вкусной.
И никто Марусю не вспомнит,
Не заплачет.
Что жила, вот мол, такая кляча.
Честно трудилась с утра до самой ночи.
А ведь она бедняга страдала почками.
Но несмотря на свою невмоготу,
Гордо носила свой хомут.
И не смотря на свой труд, свои все старания.
Не была отмечена даже грамотой.
Так что ж из этой басни выяснили мы?
Что по разному они окончили свои дни.
Один на природе, в окружении семьи.
Другую дерьмом, потом, в сортир снесли.
Так какова ж мораль в этой басни?
Тут каждый, пусть, сам для себя решает.
Я ж думаю так: «Что благодарность.
Не всегда по заслугам выпадает».
VIII
После завершения исполнения песни Булат Шалвович, уже полностью освоившись в обстановке, взял трубку из ладони жены и, даже как-то «запросто», сказал в неё:
– А… ну вот всё, Леонид Ильич, вот такая вот песня – басня получилась.
С другого конца провода, несколько помедлив, как будто человек ещё переваривает услышанное им, послышалось:
– Хорошая песня. «Дорого яичко ко Христову дню», – прокомментировал ситуацию Брежнев. Хотя вот по форме, тут вы правы, она больше напоминает басню, – пустился Леонид Ильич в рассуждения, как какой ни будь литературный критик. – И если бы я её услышал, не зная что она принадлежит вашему перу, то мне было бы трудно поверить, что вы её автор. И в вашем случае, басня положенная на музыку, звучит очень интересно. Мне она очень понравилась. И мне думается, что вам следует продолжать, хотя бы иногда, работать в этом направлении. Да, вы правы: не всегда человеку воздаётся обществом по его заслугам, и даже у нас. Но Партия, правительство, и в целом руководство нашего государства прилагают большие усилия чтобы наладить этот вопрос. Чтобы заслуги каждого советского человека были оценены в полной мере. Я за этим внимательно слежу… И ещё вот о чём бы я хотел вас попросить: «Не могли бы вы прислать мне текст этой вашей басни? Я считаю, что некоторым нашим товарищам, из Политбюро например, было бы очень полезно с ней ознакомится. А потом мой секретариат разошлёт её по редакциям наших ведущих газет. Вы как, не возражаете?
– Что вы, Леонид Ильич, очень тронут вашим вниманием. А какой адрес, Леонид Ильич?
– Адрес простой: Кремль, Леониду Ильичу Брежневу. Так я жду. Надеюсь вы не забудете о моей просьбе.
– Ну как такое возможно! Леонид Ильич, вот прямо сейчас попрошу жену на машинке перепечатать. А сам за конвертом сбегаю.
– Ну, спасибо, спасибо… До свидания, Булат Шалвович, – и в трубке Окуджавы послышались короткие гудки.
После того, как Леонид Ильич отключился от связи, он немного отдышался, а потом произнёс, и как Пежкову показалось, что к самому себе: «Это правильно, что Окуджава мне про сортир напомнил. Я ещё с утра не ходил сегодня. А Чазов говорит, что обязательно надо делать это дело регулярно. И желательно в одно и тоже время». – И потом уже обращаясь к Пежкову:
– Сергей, соедини меня с Устиновым. Я, тут, отлучусь на несколько минут… пусть повисит на трубке.
– А что ему звонить, Леонид Ильич? Он сейчас в буфете, наверное, со всеми остальными. Вы же их обедать отправили.
– Да, точно. Тогда сходи за ним. А пока он будет у меня ты не входи. Я тебя потом позову.
– Хорошо, Леонид Ильич, – и Пежков незамедлительно отправился выполнять поручение Брежнева.
После ухода пресс-секретаря Брежнев поднялся со своего кресла, закурил новую сигарету, взял с журнального столика свежий номер газеты «Правда», со своим портретом на первой странице, и напевая: «У нас другой дороги нет»… отправился в туалетную комнату.
IX
Вернувшись из туалета Брежнев нашёл в своём кабинете Министра обороны СССР.
– Вызывали, Леонид Ильич?
Генсек пюхнулся в своё кресло, положил газету на журнальный столик, отдышался и обратился к Устинову.
– Да, Дима. Боржоми будешь? Тогда сам за собой поухаживай. Ты сегодняшние газеты читал, «Правду» например?
– Да, Леонид Ильич, обязательно читал. А то как же? Вот как проснусь так первым делом сразу за «Правду» и берусь. Ещё раз поздравляю вас с награждением четвёртой Золотой звездой Героя советского союза! От всёй души поздравляю. – И искренняя, радушная улыбка появилась на устах Дмитрия Фёдоровича. А потом расплылась и по всему его лицу.
– Спасибо, Дима, спасибо. А что на банкет не приходил?
– Так мы же ракету новую испытывали, я же вам докладывал. А вы потом сказали, что «сухим пайком» мне пришлёте…
– Ах, да… вот память стала: «прости Господи». Так вот, Дима, зачем я тебя позвал… Тут такое, Дима, дело вышло. Неожиданно, даже можно сказать: вдруг, появилась, и как у нас говорят: на ровном месте, некоторая проблема. И мне, в этой связи, хотелось бы получить от тебя разъяснения, как она могла случиться. Или, как ещё можно выразиться: произойти… Мне сейчас пел свои новые песни бард Окуджава.
– Кто, Леонид Ильич? – ещё совершенно не понимая о чём идёт речь, переспросил Устинов Брежнева.
– Бард, Дима, это не имя и не фамилия. Это современное название человека который исполняет свои песни под гитару. А зовут этого барда Окуджава. Ну ты же знаешь его?.. Так вот: он сейчас исполнил мне, по моей просьбе, две свои новые песни. Так вот: из одной его новой песни я узнал, так сказать, к своему удивлению, и даже можно сказать: изумлению, что ему известно о наших военных, стратегических планах! О которых в нашей стане знают только три человека: я, ты и начальник генерального штаба. Так вот, Дима, в одной из его песен прямо поётся: «На картах нашего Генштаба, мол, маршруты все давно проложены. / До града Лондона они ведут, ведут до Вашингтона»… Я считаю это недопустимо, Дима, чтобы о наших планах, тем более стратегических, знал кто-нибудь ещё. Пусть это, даже и, наш советский человек… Узнает… в своё время… когда час пробьёт. Когда Родина мать призовёт, когда повестку из военкомата получит тогда и узнает. А до тех пор наши стратегические военные планы для всех, кроме нас конечно, должны быть полнейшей военной тайной! Так вот, Дима, я тебя и спрашиваю: откуда ему известно о наших стратегических планах? Может быть утечка? Как такое возможно? Не видел же он наши карты генерального штаба? Не понимаю, как такое могло произойти?..
