Я ненавижу корабли. Ненавижу океан. Назойливо бьющие о борта волны заставляют меня каждый раз судорожно хвататься за ближайшую опору, молясь Господу, чтобы очередной удар не перевернул «Нефритовую Гекату» набок. Именно так назывался маленький паровой фрегат, который транспортировал мою скромную персону через Атлантику. Я был необычным пассажиром с точки зрения экипажа, поскольку имел весьма громоздкий багаж в виде обширного гардероба, коллекции холодного оружия, целой библиотеки и двух герметичных контейнеров-саркофагов. Разумеется мои затраты включали не только оплату рейса, но и весьма солидные чаевые каждому офицеру, матросу, и даже юнгам — кому угодно и сколько угодно, лишь бы некоторые вопросы так и остались в устах любопытствующих лиц.
Ещё один удар волны на миг перекрыл гул от паровой машины и заставил всё моё тело вновь сжаться от напряжения. Холодок волны ужаса пробежал по окаменевшим мышцам. Пот проступил на лбу и ладонях. Почему-то я сразу же зажмурил глаза, словно это могло бы защитить меня от столь тревожащей меня перспективы затонуть вместе с гудящей «Гекатой». Дрожь металлического корпуса, непрекращающийся шум движителя, морской холод...
В моей каюте находилось вытянутое зеркало, из которого на меня сейчас смотрело крайне испуганное и немного недовольное лицо. Мне всего двадцать четыре, но из-за этого треклятого круиза я словно бы состарился лет на двадцать. Неопрятная щетина на бледной коже, две огромных тени вокруг слишком — на мой вкус — близко посаженных тёмных глаз. Их цвет как будто бы всегда был не к месту на этом лице. Словно бы эти глаза кого-то другого, чужие. Ещё этот нос, который был вечной причиной шуток моего покойного отца. Слишком длинный и крючковатый, видите ли. И вечно горделиво слегка поднятый вверх.
Очередной удар волны.
— Merde! — слетело с моих губ. Я откинул со лба упавшую прядь тёмных волос. Волосы мои всем всегда нравились. Нравились они и мне: цвета бездны самого царства Тартара, пышные, волнистые — вечно придавали мне лихой вид.
Я кинул взгляд на календарь. И увидел на нём повод восславить Господа — сегодня, 18 сентября 1887 года, мы должны были добраться до порта Бостона. Никогда прежде я не был в Штатах, хотя и сам родом из Квебека. Наверное здесь стоит немного поведать о себе.
Этьен Лессар, к вашим услугам. Сын картёжника и мерзавца. Впрочем, моя собственная репутация того же рода, что и отцовская. Это и послужило причиной моего «изгнания» в Старый Свет. Матушка надеялась, что я сумею стать достойным мужчиной и показать себя на каком-нибудь более уважаемом поприще. Но Ирландия — отнюдь не страна возможностей, как это частенько говорят о Штатах. Впрочем, мне удалось найти на этом Острове Безумцев кое-что, что изменило мою жизнь навсегда. Вернее кое-кого.
Человек, которого я встретил, был известен под именем Чарльз Грегсон. Прямиком из Лондона он прибыл в Ирландию, а точнее в Белфаст, где я и обитал в то время. Прибыл не праздного досуга ради (разве можно такое вообще говорить по отношению к Ирландии?), а по делу, и делу крайне опасному. Чарльз Грегсон был одним из защитников древнего островного королевства, выросшего в империю, над которой не заходит солнце; он был тем, кто оберегает престол от врагов. Охота за одним из этих врагов и привела его сюда. К тому моменту я уже несколько лет прожил в Белфасте, а потому успел освоиться в городе. Отлично изучивший город невзрачный молодой юноша, внезапное исчезновение или даже смерть которого не вызовет вопросы ни у кого из местных жителей — должно быть именно этим руководствовался Чарльз Грегсон, когда избрал меня. Он предложил мне сделку, от которой я не имел права отказаться, если не хотел умереть безвестным картёжником и повесой в Богом забытом крае. Я, Этьен Лессар, стану его правой рукой, дневным стражем, даже, осмелюсь сказать, частью его семьи. Но пока что же я просто был проводником в незнакомом господину Чарльзу Белфасте.
Господин Чарльз и цель его охоты, принц Лливеллин ап Гриффид Брен, — оба весьма необычные мужи — вели самую настоящую войну во тьме заснувших городов. Как я узнал очень скоро, и мой новый знакомый, и его оппонент были вампирами, существами из городских легенд, ночными хищниками из готических историй. Сами себя они звали сородичами или же каинитами. Они не были похожи на героев историй Байрона, Полидори, Ле Фаню. Нет, они — настоящие монстры, высеченные в породе вечности древние воители и правители, поэты и художники. Когда-нибудь я запишу историю нашего знакомства и тот ужас, что я испытал, столкнувшись с реальной природой нашего мира. Но время для этой истории ещё не пришло.
Достаточно сказать, что господин Чарльз дал мне новую жизнь и новую цель. Точнее говоря, цель моя осталась прежней. Я всё ещё хочу стать тем достойным мужчиной, которым меня хотела бы видеть моя ныне уже покойная матушка. Я стал его доверенным слугой; наградой за мою преданность стала частица той силы, которой обладал господин.
Стоит отметить, что в период, когда происходила эта история, господин Чарльз и принц Лливеллин желали друг другу смерти. Принц к тому моменту уже восьмой век отчаянно боролся с единоличным правителем сородичей Британии, Митрой, и его ставленниками. Он хороший воин, превосходный тактик, но совершенно ужасный дипломат. Наверняка поэтому он и оказался в кольце столь внушительного числа противников в Белфасте. И одним из них тогда был мой господин. Была жестокая схватка. Она могла бы стать моей последней, я полагаю. Но мой господин одолел принца Лливеллина. А затем произошло что-то, что до сих пор является загадкой для меня. Какие-то слова принца вынудили господина Чарльза отвернуться от митраитов. Мы пленили принца, добрались до порта, перемахнули Ла-Манш, а затем оказались на борту треклятой «Нефритовой Гекаты», отправляющейся из Антверпена в Бостон.
И вот — сегодня мы практически на месте.
Мне тяжело было бы объяснить капитану, почему вместо взошедшего в Антверпене на борт «Гекаты» побитого юноши с двумя тяжёлыми контейнерами на причал Бостона уже вступают трое изящно одетых мужчин. Но для людей вроде господина Чарльза и принца Лливеллина такие мелочи не составляют труда — их натура позволяет им диктовать свою волю окружающим. Иногда меня пугает это. Страшнее всего мне от мысли о том, что принц Лливеллин способен силой одного лишь взгляда попросту уничтожить личность внутри человека. Я видел как однажды он использовал свою силу на сородиче, который как и Чарльз пытался схватить принца. Бедняга остался цел и невредим, по крайней мере телом. Но он больше не был собой — в нём не осталось понимания, кто он есть, кого он любит, за кого сражается, кому служит и кем повелевает. Он стал просто ходячим чистым листом. И такая сила действительно пугает. Пугает и отвращает.
И вот эти двое оказались в Новом Свете, вступили на землю под названием Новая Англия — всё здесь воистину было для них Новым. Город Бостон. Сердце американской революции. Вожделенный плод для сородичей в сотнях миль вокруг самого города. И одним из этих сородичей был Эктор де Кальер. Именно в его владения мы и направлялись. Эктор, как и поныне, владел маленьким городком, зовущимся Веймутом. Формально, как объяснял мне господин Чарльз, Эктор носил титул князя — правителя сородичей города. Впрочем, на тот момент править было практически некем. Мне сложно поверить, что с самого основания Веймута в нём был всего лишь один постоянный обитатель из числа сородичей. Но похоже, что так оно и было до нашего прибытия.
— Смотрите внимательно, месье Лессар, — фамильярно заметил принц Лливеллин, обращаясь ко мне, — смотрите внимательно на наше новое королевство.
Он был прав. Веймут действительно в будущем станет новым домом для каждого из нас. И каждый из нас прольёт немало своей крови, чтобы этот дом оставался защищённым и уютным. Веймут словно был проклят с самого основания. И все, кто стремились в этот город, несли на себе его бремя неудачи.
Так было и с нами. Путь с корабля до владений князя Эктора оказался весьма тернист. Когда мы оказались в порту и стояли на причале, вдыхая свежий воздух земли, на которую нога моих спутников ещё не ступала, на ночном покрывале богини Нут среди мириад крошечных ночных светильников громоздился огромный круглый диск лунного сыра. Я запомнил это небо. Ночь уже полноправно вступила во владение огромным городом — было далеко за полночь. И тогда я получил рану, след которой ношу до сих пор. Едва различимая тень с блестящим лезвием в руке. Бросок. Свист воздуха. Ночной холодный ветер бесцеремонно ворвался в новообразованный разрез на моём пальто. И мгновение спустя я своей кожей почувствовал жар обильно исторгающейся из огромной раны крови. Шрам от печени до ключицы — знак моего посвящения в число врагов «Британцев», слуг Митры в Новой Англии — до сих пор украшает моё тело. Эстетика этого украшения, впрочем, весьма сомнительна.
Нападавшие были очень дерзки. Атака была чётко спланирована. Никакой сумятицы, только точные манёвры. Но мои спутники оказались более стойкими. Пылающий клинок принца Лливеллина и ужасающие воплощения теней Преисподней, призванные моим господином, унесли немало жизней и нежизней в ту ночь. Схватка не закончилась победой ни одной из сторон. Люди Квентина Кинга III, тогдашнего князя Бостона, поспешили вмешаться в наше противостояние. Кровопролитие закончилось, клинки были убраны в ножны, а пистолеты возвращены в кобуры. И затем был суд. Суд, который доказал мне, что мир — место крайне мерзкое и тёмное, но в нём ещё остались редкие светляки, не дающие свету угаснуть окончательно.
Когда с моих глаз сняли плотный чёрный мешок, я сначала опешил от буквально бросившейся мне в глаза роскоши интерьера того помещения, где мы оказались. Позолоченные перила с витой резьбой отделяли небольшое круглое углубление в центре помещения от окружавшего его помоста, на котором прямо сейчас стояли и внимательно оценивающе оглядывали меня несколько фигур. Руки мои были связаны, запястья саднило от тугой грубой верёвки. Рядом со мной на изящных высоких стульях в центре комнаты сидели принц Лливеллин и господин Чарльз. Фигуры на помосте также внимательно осматривали и их.
Как бы супротив нас на другой стороне этого круглого углубления восседали наши недавние оппоненты. Лишь потом я буду знать каждого из «Британцев» в лицо и по имени. Но в тот момент они показались совершенно обычными людьми. Разве что держались они с таким достоинством и высокомерием, будто бы именно ими, якобы истинными хозяевами города, был организован этот суд. На помосте расположился князь Квентин Кинг III, этот сумасбродный властитель-провидец, мнящий себя одним из возрождённых рыцарей короля Артура. Он должен был рассудить противоборствующие стороны, ведь ни мы, ни они не имели права проливать кровь в городе.
— ...но мой князь, при всём моём безмерном уважении к вам, — я смог включиться в идущий процесс лишь во время обвинительной речи одного из «Британцев», высокого и по-мертвецки сухого Катлера Хвиккейского, — бостонские доки являются доменом одного из нас, доблестного Роберта Андервуда, а значит на любое подобное грубейшее вторжение чужаков мы вправе отвечать оружием, как в свою очередь это можете сделать и вы при появлении незваных гостей в вашем городе.
— Вы правы, мой дорогой Катлер, — с улыбкой ответил ему князь Квентин, — но ведь эти гости не такие уж и незваные. Разве же не получали вы предупреждение о них?
— Конечно! Конечно, мой князь! Мы действительно заранее знали о прибытии этого судна, на борту которого находились мятежный принц, предатель-стражник и его слуга. Но подчиниться мы готовы лишь вашему великолепию, никак не зазнавшемуся сапожнику из глубинки.
— Слыхали, Эктор? — Квентин обратился к человеку, стоявшему слева от него на помосте, и громко рассмеялся. — Зазнавшемуся... сапожнику... из глубинки! Простите, дружище, но это очень смешно звучит!
Тогда я впервые обратил внимание на человека, которому буду обязан жизнью — и не раз. Это был очень высокий молодой мужчина, одетый достаточно просто и неприглядно на фоне царившего здесь цветения изысканных одеяний остальных собравшихся. На нём был простой твидовый пиджак цвета потемневшей пшеницы; нижняя пуговица была намеренно небрежно расстёгнута, руки убраны в карманы брюк. Он был по-юношески строен, даже возможно слишком строен. Грива длинных волнистых золотых волос обрамляла прекрасное лицо с тонкими чертами. Он мог бы быть завидным натурщиком для любого мастера-скульптура или художника; и уж наверняка женщины не обделяли этого красавца своим вниманием. Чёрт возьми, да даже я проникся к нему симпатией лишь стоило мне его увидеть! Не я один был во власти его чар — стоило Эктору начать говорить, все присутствующие, даже враждебно настроенный к нему Катлер, поутихли, завороженно слушая его. Я бросил взгляд на своих спутников. Оба смотрели на Эктора де Кальера с надеждой, но кроме того в их глазах читалась гордость и почтение — даже со стороны гордого принца Лливеллина.
Назвать его зазнавшимся сапожником из глубинки... Это было весьма дерзко. Да, Веймут в те времена действительно был небольшим городком, главным достижением которого была большая обувная фабрика. Но говорить подобное в лицо сородичу, над которым нет иной власти, кроме власти Бога, как минимум может быть опасно для жизни.
— Да уж, это действительно звучит забавно, друг мой, — ответил ему Эктор со снисходительной улыбкой и повернул голову к Катлеру. — Особенно забавно это слышать от вас, эрл Катлер. Ведь вы теперь так далеко от дома, да и власть свою вы там, увы, потеряли. — Он выдержал паузу, позволяя едким словам осесть в разуме оппонента, и затем закончил с ещё более широкой улыбкой. — Но я понимаю вашу боль.
Добрые слова, тёплые улыбки; но слова пропитаны ядом, а за улыбками таятся клинки. К сожалению именно так и вершатся дела среди каинитов, для чести, благородства и открытости здесь нет места. И моего господина, Чарльза, этот порядок вечно печалил. Когда мы покидали общество его собратьев, он сокрушался о том, что у этого змеиного племени нет будущего, покуда будут они лживыми речами уничтожать друг друга. Эти его слова слышал лишь я. Ведь мой господин не может себе позволить показаться мягким, слабым и уязвимым перед другими — неважно, что сегодня они и являются его друзьями.
Обвинение, которое нам предъявляли заключалось в том, что мы не имели права ступать на территорию «Британцев». Князь Эктор уведомил их о нашем прибытии заранее, но ответа не получил. Катлер Хвиккейский, наиболее сладкоголосый из них, настаивал, что «Британцы» связаны соглашениями о мире с князем Квентином, то есть с Бостоном, не с Веймутом. А стало быть Эктору они ничего не обязаны, его слова для них ничего не значат. Независимость князя Эктора в этом споре играла не на пользу ему. И вот уже в ход пошли незавуалированные угрозы сожжения для принца Лливеллина и господина Чарльза. Эктор был превосходным оратором в ту ночь, но старые договоры были сильнее красивых слов. Но всё же не стоит забывать: старые договоры уступают новым договорам.
— Так, стало быть, в этом всё дело, друзья?! — воскликнул Эктор.
Ещё один удар волны на миг перекрыл гул от паровой машины и заставил всё моё тело вновь сжаться от напряжения. Холодок волны ужаса пробежал по окаменевшим мышцам. Пот проступил на лбу и ладонях. Почему-то я сразу же зажмурил глаза, словно это могло бы защитить меня от столь тревожащей меня перспективы затонуть вместе с гудящей «Гекатой». Дрожь металлического корпуса, непрекращающийся шум движителя, морской холод...
В моей каюте находилось вытянутое зеркало, из которого на меня сейчас смотрело крайне испуганное и немного недовольное лицо. Мне всего двадцать четыре, но из-за этого треклятого круиза я словно бы состарился лет на двадцать. Неопрятная щетина на бледной коже, две огромных тени вокруг слишком — на мой вкус — близко посаженных тёмных глаз. Их цвет как будто бы всегда был не к месту на этом лице. Словно бы эти глаза кого-то другого, чужие. Ещё этот нос, который был вечной причиной шуток моего покойного отца. Слишком длинный и крючковатый, видите ли. И вечно горделиво слегка поднятый вверх.
Очередной удар волны.
— Merde! — слетело с моих губ. Я откинул со лба упавшую прядь тёмных волос. Волосы мои всем всегда нравились. Нравились они и мне: цвета бездны самого царства Тартара, пышные, волнистые — вечно придавали мне лихой вид.
Я кинул взгляд на календарь. И увидел на нём повод восславить Господа — сегодня, 18 сентября 1887 года, мы должны были добраться до порта Бостона. Никогда прежде я не был в Штатах, хотя и сам родом из Квебека. Наверное здесь стоит немного поведать о себе.
Этьен Лессар, к вашим услугам. Сын картёжника и мерзавца. Впрочем, моя собственная репутация того же рода, что и отцовская. Это и послужило причиной моего «изгнания» в Старый Свет. Матушка надеялась, что я сумею стать достойным мужчиной и показать себя на каком-нибудь более уважаемом поприще. Но Ирландия — отнюдь не страна возможностей, как это частенько говорят о Штатах. Впрочем, мне удалось найти на этом Острове Безумцев кое-что, что изменило мою жизнь навсегда. Вернее кое-кого.
Человек, которого я встретил, был известен под именем Чарльз Грегсон. Прямиком из Лондона он прибыл в Ирландию, а точнее в Белфаст, где я и обитал в то время. Прибыл не праздного досуга ради (разве можно такое вообще говорить по отношению к Ирландии?), а по делу, и делу крайне опасному. Чарльз Грегсон был одним из защитников древнего островного королевства, выросшего в империю, над которой не заходит солнце; он был тем, кто оберегает престол от врагов. Охота за одним из этих врагов и привела его сюда. К тому моменту я уже несколько лет прожил в Белфасте, а потому успел освоиться в городе. Отлично изучивший город невзрачный молодой юноша, внезапное исчезновение или даже смерть которого не вызовет вопросы ни у кого из местных жителей — должно быть именно этим руководствовался Чарльз Грегсон, когда избрал меня. Он предложил мне сделку, от которой я не имел права отказаться, если не хотел умереть безвестным картёжником и повесой в Богом забытом крае. Я, Этьен Лессар, стану его правой рукой, дневным стражем, даже, осмелюсь сказать, частью его семьи. Но пока что же я просто был проводником в незнакомом господину Чарльзу Белфасте.
Господин Чарльз и цель его охоты, принц Лливеллин ап Гриффид Брен, — оба весьма необычные мужи — вели самую настоящую войну во тьме заснувших городов. Как я узнал очень скоро, и мой новый знакомый, и его оппонент были вампирами, существами из городских легенд, ночными хищниками из готических историй. Сами себя они звали сородичами или же каинитами. Они не были похожи на героев историй Байрона, Полидори, Ле Фаню. Нет, они — настоящие монстры, высеченные в породе вечности древние воители и правители, поэты и художники. Когда-нибудь я запишу историю нашего знакомства и тот ужас, что я испытал, столкнувшись с реальной природой нашего мира. Но время для этой истории ещё не пришло.
Достаточно сказать, что господин Чарльз дал мне новую жизнь и новую цель. Точнее говоря, цель моя осталась прежней. Я всё ещё хочу стать тем достойным мужчиной, которым меня хотела бы видеть моя ныне уже покойная матушка. Я стал его доверенным слугой; наградой за мою преданность стала частица той силы, которой обладал господин.
Стоит отметить, что в период, когда происходила эта история, господин Чарльз и принц Лливеллин желали друг другу смерти. Принц к тому моменту уже восьмой век отчаянно боролся с единоличным правителем сородичей Британии, Митрой, и его ставленниками. Он хороший воин, превосходный тактик, но совершенно ужасный дипломат. Наверняка поэтому он и оказался в кольце столь внушительного числа противников в Белфасте. И одним из них тогда был мой господин. Была жестокая схватка. Она могла бы стать моей последней, я полагаю. Но мой господин одолел принца Лливеллина. А затем произошло что-то, что до сих пор является загадкой для меня. Какие-то слова принца вынудили господина Чарльза отвернуться от митраитов. Мы пленили принца, добрались до порта, перемахнули Ла-Манш, а затем оказались на борту треклятой «Нефритовой Гекаты», отправляющейся из Антверпена в Бостон.
И вот — сегодня мы практически на месте.
***
Мне тяжело было бы объяснить капитану, почему вместо взошедшего в Антверпене на борт «Гекаты» побитого юноши с двумя тяжёлыми контейнерами на причал Бостона уже вступают трое изящно одетых мужчин. Но для людей вроде господина Чарльза и принца Лливеллина такие мелочи не составляют труда — их натура позволяет им диктовать свою волю окружающим. Иногда меня пугает это. Страшнее всего мне от мысли о том, что принц Лливеллин способен силой одного лишь взгляда попросту уничтожить личность внутри человека. Я видел как однажды он использовал свою силу на сородиче, который как и Чарльз пытался схватить принца. Бедняга остался цел и невредим, по крайней мере телом. Но он больше не был собой — в нём не осталось понимания, кто он есть, кого он любит, за кого сражается, кому служит и кем повелевает. Он стал просто ходячим чистым листом. И такая сила действительно пугает. Пугает и отвращает.
И вот эти двое оказались в Новом Свете, вступили на землю под названием Новая Англия — всё здесь воистину было для них Новым. Город Бостон. Сердце американской революции. Вожделенный плод для сородичей в сотнях миль вокруг самого города. И одним из этих сородичей был Эктор де Кальер. Именно в его владения мы и направлялись. Эктор, как и поныне, владел маленьким городком, зовущимся Веймутом. Формально, как объяснял мне господин Чарльз, Эктор носил титул князя — правителя сородичей города. Впрочем, на тот момент править было практически некем. Мне сложно поверить, что с самого основания Веймута в нём был всего лишь один постоянный обитатель из числа сородичей. Но похоже, что так оно и было до нашего прибытия.
— Смотрите внимательно, месье Лессар, — фамильярно заметил принц Лливеллин, обращаясь ко мне, — смотрите внимательно на наше новое королевство.
Он был прав. Веймут действительно в будущем станет новым домом для каждого из нас. И каждый из нас прольёт немало своей крови, чтобы этот дом оставался защищённым и уютным. Веймут словно был проклят с самого основания. И все, кто стремились в этот город, несли на себе его бремя неудачи.
Так было и с нами. Путь с корабля до владений князя Эктора оказался весьма тернист. Когда мы оказались в порту и стояли на причале, вдыхая свежий воздух земли, на которую нога моих спутников ещё не ступала, на ночном покрывале богини Нут среди мириад крошечных ночных светильников громоздился огромный круглый диск лунного сыра. Я запомнил это небо. Ночь уже полноправно вступила во владение огромным городом — было далеко за полночь. И тогда я получил рану, след которой ношу до сих пор. Едва различимая тень с блестящим лезвием в руке. Бросок. Свист воздуха. Ночной холодный ветер бесцеремонно ворвался в новообразованный разрез на моём пальто. И мгновение спустя я своей кожей почувствовал жар обильно исторгающейся из огромной раны крови. Шрам от печени до ключицы — знак моего посвящения в число врагов «Британцев», слуг Митры в Новой Англии — до сих пор украшает моё тело. Эстетика этого украшения, впрочем, весьма сомнительна.
Нападавшие были очень дерзки. Атака была чётко спланирована. Никакой сумятицы, только точные манёвры. Но мои спутники оказались более стойкими. Пылающий клинок принца Лливеллина и ужасающие воплощения теней Преисподней, призванные моим господином, унесли немало жизней и нежизней в ту ночь. Схватка не закончилась победой ни одной из сторон. Люди Квентина Кинга III, тогдашнего князя Бостона, поспешили вмешаться в наше противостояние. Кровопролитие закончилось, клинки были убраны в ножны, а пистолеты возвращены в кобуры. И затем был суд. Суд, который доказал мне, что мир — место крайне мерзкое и тёмное, но в нём ещё остались редкие светляки, не дающие свету угаснуть окончательно.
Когда с моих глаз сняли плотный чёрный мешок, я сначала опешил от буквально бросившейся мне в глаза роскоши интерьера того помещения, где мы оказались. Позолоченные перила с витой резьбой отделяли небольшое круглое углубление в центре помещения от окружавшего его помоста, на котором прямо сейчас стояли и внимательно оценивающе оглядывали меня несколько фигур. Руки мои были связаны, запястья саднило от тугой грубой верёвки. Рядом со мной на изящных высоких стульях в центре комнаты сидели принц Лливеллин и господин Чарльз. Фигуры на помосте также внимательно осматривали и их.
Как бы супротив нас на другой стороне этого круглого углубления восседали наши недавние оппоненты. Лишь потом я буду знать каждого из «Британцев» в лицо и по имени. Но в тот момент они показались совершенно обычными людьми. Разве что держались они с таким достоинством и высокомерием, будто бы именно ими, якобы истинными хозяевами города, был организован этот суд. На помосте расположился князь Квентин Кинг III, этот сумасбродный властитель-провидец, мнящий себя одним из возрождённых рыцарей короля Артура. Он должен был рассудить противоборствующие стороны, ведь ни мы, ни они не имели права проливать кровь в городе.
— ...но мой князь, при всём моём безмерном уважении к вам, — я смог включиться в идущий процесс лишь во время обвинительной речи одного из «Британцев», высокого и по-мертвецки сухого Катлера Хвиккейского, — бостонские доки являются доменом одного из нас, доблестного Роберта Андервуда, а значит на любое подобное грубейшее вторжение чужаков мы вправе отвечать оружием, как в свою очередь это можете сделать и вы при появлении незваных гостей в вашем городе.
— Вы правы, мой дорогой Катлер, — с улыбкой ответил ему князь Квентин, — но ведь эти гости не такие уж и незваные. Разве же не получали вы предупреждение о них?
— Конечно! Конечно, мой князь! Мы действительно заранее знали о прибытии этого судна, на борту которого находились мятежный принц, предатель-стражник и его слуга. Но подчиниться мы готовы лишь вашему великолепию, никак не зазнавшемуся сапожнику из глубинки.
— Слыхали, Эктор? — Квентин обратился к человеку, стоявшему слева от него на помосте, и громко рассмеялся. — Зазнавшемуся... сапожнику... из глубинки! Простите, дружище, но это очень смешно звучит!
Тогда я впервые обратил внимание на человека, которому буду обязан жизнью — и не раз. Это был очень высокий молодой мужчина, одетый достаточно просто и неприглядно на фоне царившего здесь цветения изысканных одеяний остальных собравшихся. На нём был простой твидовый пиджак цвета потемневшей пшеницы; нижняя пуговица была намеренно небрежно расстёгнута, руки убраны в карманы брюк. Он был по-юношески строен, даже возможно слишком строен. Грива длинных волнистых золотых волос обрамляла прекрасное лицо с тонкими чертами. Он мог бы быть завидным натурщиком для любого мастера-скульптура или художника; и уж наверняка женщины не обделяли этого красавца своим вниманием. Чёрт возьми, да даже я проникся к нему симпатией лишь стоило мне его увидеть! Не я один был во власти его чар — стоило Эктору начать говорить, все присутствующие, даже враждебно настроенный к нему Катлер, поутихли, завороженно слушая его. Я бросил взгляд на своих спутников. Оба смотрели на Эктора де Кальера с надеждой, но кроме того в их глазах читалась гордость и почтение — даже со стороны гордого принца Лливеллина.
Назвать его зазнавшимся сапожником из глубинки... Это было весьма дерзко. Да, Веймут в те времена действительно был небольшим городком, главным достижением которого была большая обувная фабрика. Но говорить подобное в лицо сородичу, над которым нет иной власти, кроме власти Бога, как минимум может быть опасно для жизни.
— Да уж, это действительно звучит забавно, друг мой, — ответил ему Эктор со снисходительной улыбкой и повернул голову к Катлеру. — Особенно забавно это слышать от вас, эрл Катлер. Ведь вы теперь так далеко от дома, да и власть свою вы там, увы, потеряли. — Он выдержал паузу, позволяя едким словам осесть в разуме оппонента, и затем закончил с ещё более широкой улыбкой. — Но я понимаю вашу боль.
Добрые слова, тёплые улыбки; но слова пропитаны ядом, а за улыбками таятся клинки. К сожалению именно так и вершатся дела среди каинитов, для чести, благородства и открытости здесь нет места. И моего господина, Чарльза, этот порядок вечно печалил. Когда мы покидали общество его собратьев, он сокрушался о том, что у этого змеиного племени нет будущего, покуда будут они лживыми речами уничтожать друг друга. Эти его слова слышал лишь я. Ведь мой господин не может себе позволить показаться мягким, слабым и уязвимым перед другими — неважно, что сегодня они и являются его друзьями.
Обвинение, которое нам предъявляли заключалось в том, что мы не имели права ступать на территорию «Британцев». Князь Эктор уведомил их о нашем прибытии заранее, но ответа не получил. Катлер Хвиккейский, наиболее сладкоголосый из них, настаивал, что «Британцы» связаны соглашениями о мире с князем Квентином, то есть с Бостоном, не с Веймутом. А стало быть Эктору они ничего не обязаны, его слова для них ничего не значат. Независимость князя Эктора в этом споре играла не на пользу ему. И вот уже в ход пошли незавуалированные угрозы сожжения для принца Лливеллина и господина Чарльза. Эктор был превосходным оратором в ту ночь, но старые договоры были сильнее красивых слов. Но всё же не стоит забывать: старые договоры уступают новым договорам.
— Так, стало быть, в этом всё дело, друзья?! — воскликнул Эктор.
