Мне так даже лучше: и дома не ночевать, и платят больше. Только я типа маленький ещё, шеф боится меня заэксплуатировать до смерти.
Девушка заливисто рассмеялась. А Оська заметил Аню, и щёки его тут же вспыхнули алыми пятнами.
— Давай, Катюха, пока! Мне уже пора, — скороговоркой выпалил он, быстро натянул куртку и, закинув за спину рюкзак, тут же оказался рядом с Аней.
— Принцесса? Ты чего здесь? Не поверила, что ли, что я тебе вчера сказал?
— Нет, я… — Аня вдруг тоже смутилась. В груди что-то сжалось — сильно, больно, почти до слёз. — Я поверила, просто… мне просто надо было тебя увидеть. Очень надо…
Оська сразу перестал улыбаться.
— Что случилось?
— Ничего…
— Не ври. На тебе лица нет, и глаза красные. Ревела, да?
— Не спала.
— Выкладывай!
Аня теперь уже не знала, плакать ей или смеяться: Оська был по-настоящему взволнован. Видно, что он за неё переживает и хочет помочь. Но как решиться расспросить о его семье? И стоит ли это делать? Но, даже несмотря на неловкость, Аня почувствовала, как внутри затеплилось приятное чувство. Оська сейчас здесь, рядом с ней, совершенно такой же, каким был вчера, и ничего в нём не изменилось. Нет, мама, тебе не удастся нас рассорить!
— Давай не здесь. — Аня робко обвела взглядом заправку. Они стояли на пороге магазинчика, парни в зелёных комбинезонах, пробегая мимо, приветливо кивали Оське и подмигивали. Он тоже кивал им — по-приятельски, как взрослый. — Ничего, если мы первый урок прогуляем?
— Мне без разницы, я вообще сегодня в школу не собирался. Пошли в парк?
— Угу.
В парке в этот утренний час народа не было. Только толстая дворница в серой куртке с логотипом жилищно-коммунального хозяйства сгребала листья на газонах. Деревянные сидения качелей и пластиковые покрытия детских горок были мокрыми от росы. Ребята забрались в крытую беседку, притаившуюся в берёзовой аллее, и сели рядом на сухую скамейку.
Аня долго молчала, не зная, как начать разговор. Но Оська ничего не спрашивал, просто терпеливо ждал, устремив рассеянный взгляд вдаль, на желтеющие берёзы. «Надо же, у него глаза голубые! Я раньше никогда этого не замечала», — вдруг подумала Аня, покусывая губы. К горлу подступили слёзы: от волнения, усталости и бессонной ночи. Да и просто потому, что жизнь оказалась такой несправедливой. И она вдруг, неожиданно для самой себя, заревела, уткнувшись носом в Оськину куртку.
— Это я во всём виновата! — Куртка пахла бензином, свежими осенними листьями и немного шоколадом. Наверное, из магазинчика на заправке. — Это из-за меня закрыли студию, а Ларису Викторовну выгнали с работы. Я теперь даже не знаю, как ей на глаза показаться! А ты вообще, наверное, меня никогда не простишь… Оська, я дура! Я из дома ушла.
Оська молча стиснул Анины плечи и прижал к себе крепко-крепко. Так он иногда на занятиях обхватывал её за талию, чтобы сделать поддержку. У них хорошо получалось: Оська крепко держал её, а Аня подпрыгивала легко, высоко и изящно. Сейчас Оська ничего не сказал и не спросил, и это тоже было правильно.
Наконец, прорыдавшись, Аня отстранилась и достала из кармана носовой платок.
— Два раза дура, — с досадой произнесла она, вытирая заплаканные глаза. — Вчера же обещала себе, что реветь не буду. Я у тебя хотела кое-что спросить… Но об этом спрашивать нельзя. Ты меня и так убьёшь. Или разговаривать перестанешь, что ещё хуже.
— Не перестану. Спрашивай. — Голос Оськи был немного охрипшим, или Ане так показалось? Но всё-таки она решилась.
— Про твоих родителей такое говорят… Ты поэтому устроился на работу, да? Чтобы не быть, как они?
Оська вдруг сильно побледнел, так, что Аня испугалась, что он сейчас упадёт в обморок.
— Весь город уже судачит… Ненавижу! — зло выдохнул он, сжав кулаки. Но тут же спохватился и испуганно глянул на Аню. В его прозрачных голубых глазах застыло отчаяние.
— Извини, принцесса. Так и знал, что этим кончится… Просто хотелось верить, что есть другой мир, и другие люди… И я бы никогда себе не простил, если… Знаешь, есть граница, которую нельзя переступать. Самоуважение. Так бабушка говорила. Она умерла год назад… До тринадцати лет я жил у неё: и когда отец сидел, и когда мать пила запоями. Бесконечные гулянки и праздники, никому не было до меня дела. Я этого почти не помню. А бабушка жила в другом городе. Но она как-то приехала, посмотрела на весь этот бардак, да ещё и узнала, что они меня кормить забывают… Мне тогда два года было.
Оська вдруг улыбнулся очень нежной, удивительной улыбкой и, подняв глаза к потолку беседки, продолжил:
— Бабушка продала свою квартиру, переехала сюда. А когда поняла, что дураков учить — только себе дороже, вообще забрала меня к себе. Она до пенсии работала учительницей английского в школе, а потом подрабатывала переводами и репетиторством. Думаешь, почему я английский так хорошо знаю? Я с пяти лет алфавит выучил. А когда у нас в школе начался иностранный, я уже читал Толкина в оригинале. Ну, а потом… — Оська снова погрустнел. — Бабушка умерла, квартира её матери досталась. Ну, и началось… Я тогда чуть сам из дома не сбежал, до того было тошно, глаза ни на что не смотрели. Думал, вот получу паспорт и сразу свалю куда-нибудь. Надоело. Но незадолго до того, как мне паспорт получать, встрял на улице в одну разборку… В общем, вышло, что я очень выручил сына дяди Жени, он взрослый уже, универ заканчивает. Пашка меня познакомил со своим отцом, а тот взял к себе в магазин. И я теперь, когда дома совсем невмоготу, меняюсь с Катюхой: у неё маленький ребёнок, и она меня всегда подменяет, когда мне надо в клуб по вечерам.
Аня смотрела на Оську со смесью ужаса и восхищения. Надо же, она ведь совершенно ничего о нём не знала! А он такой… удивительный, да. Что бы она сама стала делать на его месте? А он боролся за право быть таким, как есть, и сейчас борется, и верить в людей не перестал. Лариса Викторовна поступила очень благородно, вступившись за Оську и за весь их клуб. Но мама… При воспоминании о вчерашнем разговоре Аню словно обожгло изнутри. Нет, она не жалеет, что ушла из дома, и ей сейчас ни капельки не стыдно за своё поведение. Она всё сделала правильно, папа должен понять.
Не отрывая глаз от лица Оськи, Аня ощупью нашла его ладонь, сжала крепко и решительно. Раньше они никогда не держались за руки просто так, без необходимости отыгрывать роль или выполнять танцевальные фигуры, поэтому сейчас этот жест показался очень торжественным, наполненным глубоким смыслом. Словно клятва.
Рука Оськи дрогнула, он испуганно моргнул.
— Ты… Ань, тебе что, всё равно? Ну… всё равно, какой я?
— Ты удивительный. Пусть болтают, что хотят! Думал, я разговаривать с тобой не буду? Сам же вчера сказал, что нам в дела взрослых лучше не соваться.
— Точно, у нас своих полно. — Оська робко улыбнулся, словно не веря своему счастью, и Аня улыбнулась в ответ:
— Пойдём сейчас к папе? Он должен знать, что случилось. И ты обязательно должен, только, боюсь, у меня не хватит духу повторить это два раза.
— А в школу ты не пойдёшь?
— Не-а! Прогуляю. Сегодня можно: особенный день.
Оська весело рассмеялся, и его глаза снова заблестели как звёзды.
— Ну, вот! Связалась со мной, называется!
Аня тоже рассмеялась, на душе сразу стало легче и светлее. Всё так же держась за руки, они встали со скамейки и неловко замерли, глядя друг на друга. Надо было идти, но Ане не хотелось отпускать Оську. И, кажется, ему тоже не хотелось, чтобы она его отпускала. На щеках Оськи снова вспыхнули красные пятна. Теперь это больше не походило на клятву, а скорее напоминало электричество: лёгкое, приятное — этакие домашние, маленькие молнии, которые можно погладить и не обжечься, они только чуть-чуть пощипывают ладонь. Картинка, представшая воображению, показалась Ане ужасно глупой, сразу захотелось захихикать. Но в то же время было ново и странно, что они вот так стоят рядом, держатся за руки, смотрят друг на друга и не могут оторваться. Время замедлило свой ход, мгновение растянулось, словно длинная капля сгущёнки. Голова начала кружиться, и Аня осторожно попыталась перевести дыхание. Сердце под курткой билось, как медный колокол на башне.
— Ось, а как твоё полное имя? — вдруг спросила она. Поразительно, почему ей раньше никогда не приходило в голову узнать это? — Иосиф?
— Ростислав. — Оська моргнул, резко дёрнул подбородком, так, словно у него тоже кружилась голова, и поспешно выпустил Анину руку. — Бабушкина идея.
У Ани в груди всё горело огнём. Неужели она влюбилась?!
— Ростислав… — медленно повторила она, пробуя на вкус это новое имя. — Словно какой-нибудь древнерусский князь.
Оська потёр ладонями раскрасневшееся лицо и порывисто поднял со скамейки оба рюкзака.
— А ты как Анна Ярославна — королева Франции… Нет, пока ещё принцесса!
Внезапное смущение потихоньку отпускало, разговаривать снова становилось легко.
— Анна Кирилловна! А мой папа — Кирилл Сергеевич. Я вас сейчас познакомлю, уверена, ты ему понравишься!
Папа был у себя дома, работал. Он снимал однокомнатную квартиру на окраине города, в ней всегда пахло краской. Аня обожала этот запах, напоминавший о детстве, когда они с родителями ещё все были вместе. Едва переступив порог, Аня снова поймала Оську за руку, словно ища поддержки или опасаясь, как бы он не сбежал. Папа был сильно удивлён, увидев их, это отразилось у него на лице, и Аня поспешно выпалила, предупреждая все вопросы:
— Я сегодня не в школе, потому что ушла из дома насовсем. Не хочу больше жить с мамой. Это… — она запнулась, но тут же взяла себя в руки и храбро закончила: — Это про то, о чём вы вчера разговаривали с Ларисой Викторовной. И Оська тоже должен знать. Обязательно.
Папа глянул на Аню очень внимательно, а потом перевёл взгляд на её друга:
— Ося? Вот ты какой… Ну, будем знакомы: я — Кирилл Сергеевич.
Под этим пристальным взглядом Оська смутился так сильно, что если бы Аня не держала его, то, наверное, и правда сбежал.
— Драсьте, — буркнул он, опустив глаза.
Папа кивнул ребятам, приглашая их пройти в комнату-мастерскую. Аня сразу поняла, почему: на кухне был только один стул, а в комнате можно расположиться на диване. Да и места для серьёзного разговора больше. Однако в комнате имелись свои неудобства: папа работал над заказом, и окно было открыто настежь. Почувствовав прохладу, Аня зябко передёрнула плечами. Папа закрыл окно, оставив только форточку, и присел на табурет у мольберта. На подрамнике красовался незаконченный портрет девушки, фотография которой тут же крепилась к деревянной стойке. При взгляде на настоящий мольберт с настоящей картиной на лице Оськи отразился священный восторг. В другое время Аня хихикнула бы и как-нибудь пошутила, но сейчас только молча утянула его на диван. Медлить было ни к чему. Страх и волнение сами собой улетучились, и она пересказала свой вчерашний разговор с мамой очень спокойно.
Папа внимательно слушал, ни разу не перебил, а когда Аня закончила, долго молчал, хмуря брови и потирая пальцем дужку очков. Оська тоже молчал: опустив глаза в пол, мял руками край своего свитера. Губы его побелели, как утром, когда он в приступе злости сказал: «Ненавижу!» И сейчас, наверное, думал то же самое. Во всяком случае, Ане так казалось.
— Ань, это я виноват, — вздохнул Оська, первым прервав тягостную паузу. — Если бы мои родители были другими, тогда твоя мама не стала бы запрещать тебе общаться со мной. И ничего бы этого не случилось. Кирилл Сергеевич, простите. Можно, я пойду?
Папа поспешно сделал протестующий жест и встал, мрачный, как грозовая туча.
— Подожди, Ося. Ты здесь вообще ни при чём. А тебе, Анюта, я очень благодарен за доверие. Хорошо, что я первым об этом узнал.
Пройдясь взад-вперёд по комнате, папа остановился у окна и забарабанил пальцами по стеклу. Аня с тревогой следила за ним, ожидая решения, словно приговора.
— Мы сделаем так, — наконец сказал он. Голос был бодрым, и у Ани появилась надежда. — Я сейчас схожу к Ларисе, нам с ней надо кое о чём потолковать. А вы до вечера оба остаётесь у меня: отдыхать. Анюта всю ночь не спала, и ты, Ося, тоже неважно выглядишь.
— Он работал в ночную смену, — подтвердила Аня.
Папа снова глянул на Оську так пристально и заинтересованно, что тот поёжился.
— Тогда тем более! Ещё наделаете глупостей с устатку и не евши. Анюта, если позвонит мама, трубку не бери, сразу давай мне, я с ней сам поговорю. Но не думаю, что она будет звонить раньше, чем придёт с работы и обнаружит твою записку.
— Пап, но ты же меня ей не отдашь? Я ведь с Оськой дружить не перестану, и ни в какую частную школу не пойду. А если запишет насильно, буду прогуливать и получать двойки, пока меня оттуда не выгонят.
— Никто тебя насильно никуда не запишет. А насчёт того, с кем ты будешь жить, со мной или с мамой…
— С тобой! Папочка, я уже всё решила! Я ведь взрослая и могу пойти работать, чтобы мама не боялась, что нам нечего есть. Но если я останусь с ней жить, то буду её ненавидеть и всё делать назло… А я так не хочу.
Папа вдруг по-доброму усмехнулся и кивнул так, словно не ожидал услышать от дочери ничего другого.
— Ладно, со мной так со мной. Надеюсь, Тамара меня услышит… А сейчас дайте-ка мне номер Ларисы Викторовны. Мне сначала надо с ней поговорить.
Пока Аня копалась в своём мобильнике, Оська быстро достал из кармана джинсов маленькую записную книжку в зелёной обложке «под крокодила».
— Вот, возьмите. Там сзади, на обороте.
Папа раскрыл Оськину книжку с адресами и тут же удивлённо присвистнул:
— Бурцев Вэ Эс… Лапина Ю Эм… Малышев… Откуда у тебя телефоны этих людей? Чья это книжка?
Оська смущённо поёрзал на диване.
— Моя. Вернее, бабушкина… Там английский алфавит, бабушка для меня нарисовала, когда был маленьким. Я её всегда ношу с собой, чтобы не забывать…
Он осёкся, и Аня вздрогнула: она сразу поняла, что именно «не забывать». Не алфавит, конечно, а то, что есть граница, переступив которую мы перестаём быть людьми. Граница самоуважения. А папа всё листал и листал Оськину книжку, задумчиво качая головой.
— Вот, значит, как… — пробормотал он, записав номер Ларисы Викторовны в свой мобильник и вернув Оське книжку. А потом спросил:
— Ты кем хочешь стать? Чем думаешь заниматься после школы?
Оська пожал плечами.
— Ну-у… Не знаю. Было бы здорово переводчиком, как бабушка. Я сейчас у дяди Жени разные инструкции перевожу, ужасно интересно! Только меня, наверное, с моими трояками даже в технарь не возьмут, не то, что в универ.
Папа снова чему-то непонятно усмехнулся, покивал, отвечая собственным мыслям, а потом взял куртку и направился к выходу.
— Пельмени в морозилке, раскладушка на балконе. Вернусь часа через два, чтобы к этому времени вы уже спали. Ясно?
Аня радостно взвизгнула и, хлопая в ладоши, закружилась по комнате. Папа придумал, что делать дальше! Значит, ни о чём больше не надо беспокоиться, он сам всё устроит. А им с Оськой действительно надо сейчас поесть и выспаться, чтобы вечером быть готовыми к решающей битве за свою судьбу.
Варить пельмени вдвоём оказалось очень весело. В окно светило осеннее солнце, с детской площадки во дворе доносились крики малышни.
Девушка заливисто рассмеялась. А Оська заметил Аню, и щёки его тут же вспыхнули алыми пятнами.
— Давай, Катюха, пока! Мне уже пора, — скороговоркой выпалил он, быстро натянул куртку и, закинув за спину рюкзак, тут же оказался рядом с Аней.
— Принцесса? Ты чего здесь? Не поверила, что ли, что я тебе вчера сказал?
— Нет, я… — Аня вдруг тоже смутилась. В груди что-то сжалось — сильно, больно, почти до слёз. — Я поверила, просто… мне просто надо было тебя увидеть. Очень надо…
Оська сразу перестал улыбаться.
— Что случилось?
— Ничего…
— Не ври. На тебе лица нет, и глаза красные. Ревела, да?
— Не спала.
— Выкладывай!
Аня теперь уже не знала, плакать ей или смеяться: Оська был по-настоящему взволнован. Видно, что он за неё переживает и хочет помочь. Но как решиться расспросить о его семье? И стоит ли это делать? Но, даже несмотря на неловкость, Аня почувствовала, как внутри затеплилось приятное чувство. Оська сейчас здесь, рядом с ней, совершенно такой же, каким был вчера, и ничего в нём не изменилось. Нет, мама, тебе не удастся нас рассорить!
— Давай не здесь. — Аня робко обвела взглядом заправку. Они стояли на пороге магазинчика, парни в зелёных комбинезонах, пробегая мимо, приветливо кивали Оське и подмигивали. Он тоже кивал им — по-приятельски, как взрослый. — Ничего, если мы первый урок прогуляем?
— Мне без разницы, я вообще сегодня в школу не собирался. Пошли в парк?
— Угу.
Часть 7
В парке в этот утренний час народа не было. Только толстая дворница в серой куртке с логотипом жилищно-коммунального хозяйства сгребала листья на газонах. Деревянные сидения качелей и пластиковые покрытия детских горок были мокрыми от росы. Ребята забрались в крытую беседку, притаившуюся в берёзовой аллее, и сели рядом на сухую скамейку.
Аня долго молчала, не зная, как начать разговор. Но Оська ничего не спрашивал, просто терпеливо ждал, устремив рассеянный взгляд вдаль, на желтеющие берёзы. «Надо же, у него глаза голубые! Я раньше никогда этого не замечала», — вдруг подумала Аня, покусывая губы. К горлу подступили слёзы: от волнения, усталости и бессонной ночи. Да и просто потому, что жизнь оказалась такой несправедливой. И она вдруг, неожиданно для самой себя, заревела, уткнувшись носом в Оськину куртку.
— Это я во всём виновата! — Куртка пахла бензином, свежими осенними листьями и немного шоколадом. Наверное, из магазинчика на заправке. — Это из-за меня закрыли студию, а Ларису Викторовну выгнали с работы. Я теперь даже не знаю, как ей на глаза показаться! А ты вообще, наверное, меня никогда не простишь… Оська, я дура! Я из дома ушла.
Оська молча стиснул Анины плечи и прижал к себе крепко-крепко. Так он иногда на занятиях обхватывал её за талию, чтобы сделать поддержку. У них хорошо получалось: Оська крепко держал её, а Аня подпрыгивала легко, высоко и изящно. Сейчас Оська ничего не сказал и не спросил, и это тоже было правильно.
Наконец, прорыдавшись, Аня отстранилась и достала из кармана носовой платок.
— Два раза дура, — с досадой произнесла она, вытирая заплаканные глаза. — Вчера же обещала себе, что реветь не буду. Я у тебя хотела кое-что спросить… Но об этом спрашивать нельзя. Ты меня и так убьёшь. Или разговаривать перестанешь, что ещё хуже.
— Не перестану. Спрашивай. — Голос Оськи был немного охрипшим, или Ане так показалось? Но всё-таки она решилась.
— Про твоих родителей такое говорят… Ты поэтому устроился на работу, да? Чтобы не быть, как они?
Оська вдруг сильно побледнел, так, что Аня испугалась, что он сейчас упадёт в обморок.
— Весь город уже судачит… Ненавижу! — зло выдохнул он, сжав кулаки. Но тут же спохватился и испуганно глянул на Аню. В его прозрачных голубых глазах застыло отчаяние.
— Извини, принцесса. Так и знал, что этим кончится… Просто хотелось верить, что есть другой мир, и другие люди… И я бы никогда себе не простил, если… Знаешь, есть граница, которую нельзя переступать. Самоуважение. Так бабушка говорила. Она умерла год назад… До тринадцати лет я жил у неё: и когда отец сидел, и когда мать пила запоями. Бесконечные гулянки и праздники, никому не было до меня дела. Я этого почти не помню. А бабушка жила в другом городе. Но она как-то приехала, посмотрела на весь этот бардак, да ещё и узнала, что они меня кормить забывают… Мне тогда два года было.
Оська вдруг улыбнулся очень нежной, удивительной улыбкой и, подняв глаза к потолку беседки, продолжил:
— Бабушка продала свою квартиру, переехала сюда. А когда поняла, что дураков учить — только себе дороже, вообще забрала меня к себе. Она до пенсии работала учительницей английского в школе, а потом подрабатывала переводами и репетиторством. Думаешь, почему я английский так хорошо знаю? Я с пяти лет алфавит выучил. А когда у нас в школе начался иностранный, я уже читал Толкина в оригинале. Ну, а потом… — Оська снова погрустнел. — Бабушка умерла, квартира её матери досталась. Ну, и началось… Я тогда чуть сам из дома не сбежал, до того было тошно, глаза ни на что не смотрели. Думал, вот получу паспорт и сразу свалю куда-нибудь. Надоело. Но незадолго до того, как мне паспорт получать, встрял на улице в одну разборку… В общем, вышло, что я очень выручил сына дяди Жени, он взрослый уже, универ заканчивает. Пашка меня познакомил со своим отцом, а тот взял к себе в магазин. И я теперь, когда дома совсем невмоготу, меняюсь с Катюхой: у неё маленький ребёнок, и она меня всегда подменяет, когда мне надо в клуб по вечерам.
Аня смотрела на Оську со смесью ужаса и восхищения. Надо же, она ведь совершенно ничего о нём не знала! А он такой… удивительный, да. Что бы она сама стала делать на его месте? А он боролся за право быть таким, как есть, и сейчас борется, и верить в людей не перестал. Лариса Викторовна поступила очень благородно, вступившись за Оську и за весь их клуб. Но мама… При воспоминании о вчерашнем разговоре Аню словно обожгло изнутри. Нет, она не жалеет, что ушла из дома, и ей сейчас ни капельки не стыдно за своё поведение. Она всё сделала правильно, папа должен понять.
Не отрывая глаз от лица Оськи, Аня ощупью нашла его ладонь, сжала крепко и решительно. Раньше они никогда не держались за руки просто так, без необходимости отыгрывать роль или выполнять танцевальные фигуры, поэтому сейчас этот жест показался очень торжественным, наполненным глубоким смыслом. Словно клятва.
Рука Оськи дрогнула, он испуганно моргнул.
— Ты… Ань, тебе что, всё равно? Ну… всё равно, какой я?
— Ты удивительный. Пусть болтают, что хотят! Думал, я разговаривать с тобой не буду? Сам же вчера сказал, что нам в дела взрослых лучше не соваться.
— Точно, у нас своих полно. — Оська робко улыбнулся, словно не веря своему счастью, и Аня улыбнулась в ответ:
— Пойдём сейчас к папе? Он должен знать, что случилось. И ты обязательно должен, только, боюсь, у меня не хватит духу повторить это два раза.
— А в школу ты не пойдёшь?
— Не-а! Прогуляю. Сегодня можно: особенный день.
Оська весело рассмеялся, и его глаза снова заблестели как звёзды.
— Ну, вот! Связалась со мной, называется!
Аня тоже рассмеялась, на душе сразу стало легче и светлее. Всё так же держась за руки, они встали со скамейки и неловко замерли, глядя друг на друга. Надо было идти, но Ане не хотелось отпускать Оську. И, кажется, ему тоже не хотелось, чтобы она его отпускала. На щеках Оськи снова вспыхнули красные пятна. Теперь это больше не походило на клятву, а скорее напоминало электричество: лёгкое, приятное — этакие домашние, маленькие молнии, которые можно погладить и не обжечься, они только чуть-чуть пощипывают ладонь. Картинка, представшая воображению, показалась Ане ужасно глупой, сразу захотелось захихикать. Но в то же время было ново и странно, что они вот так стоят рядом, держатся за руки, смотрят друг на друга и не могут оторваться. Время замедлило свой ход, мгновение растянулось, словно длинная капля сгущёнки. Голова начала кружиться, и Аня осторожно попыталась перевести дыхание. Сердце под курткой билось, как медный колокол на башне.
— Ось, а как твоё полное имя? — вдруг спросила она. Поразительно, почему ей раньше никогда не приходило в голову узнать это? — Иосиф?
— Ростислав. — Оська моргнул, резко дёрнул подбородком, так, словно у него тоже кружилась голова, и поспешно выпустил Анину руку. — Бабушкина идея.
У Ани в груди всё горело огнём. Неужели она влюбилась?!
— Ростислав… — медленно повторила она, пробуя на вкус это новое имя. — Словно какой-нибудь древнерусский князь.
Оська потёр ладонями раскрасневшееся лицо и порывисто поднял со скамейки оба рюкзака.
— А ты как Анна Ярославна — королева Франции… Нет, пока ещё принцесса!
Внезапное смущение потихоньку отпускало, разговаривать снова становилось легко.
— Анна Кирилловна! А мой папа — Кирилл Сергеевич. Я вас сейчас познакомлю, уверена, ты ему понравишься!
Часть 8
Папа был у себя дома, работал. Он снимал однокомнатную квартиру на окраине города, в ней всегда пахло краской. Аня обожала этот запах, напоминавший о детстве, когда они с родителями ещё все были вместе. Едва переступив порог, Аня снова поймала Оську за руку, словно ища поддержки или опасаясь, как бы он не сбежал. Папа был сильно удивлён, увидев их, это отразилось у него на лице, и Аня поспешно выпалила, предупреждая все вопросы:
— Я сегодня не в школе, потому что ушла из дома насовсем. Не хочу больше жить с мамой. Это… — она запнулась, но тут же взяла себя в руки и храбро закончила: — Это про то, о чём вы вчера разговаривали с Ларисой Викторовной. И Оська тоже должен знать. Обязательно.
Папа глянул на Аню очень внимательно, а потом перевёл взгляд на её друга:
— Ося? Вот ты какой… Ну, будем знакомы: я — Кирилл Сергеевич.
Под этим пристальным взглядом Оська смутился так сильно, что если бы Аня не держала его, то, наверное, и правда сбежал.
— Драсьте, — буркнул он, опустив глаза.
Папа кивнул ребятам, приглашая их пройти в комнату-мастерскую. Аня сразу поняла, почему: на кухне был только один стул, а в комнате можно расположиться на диване. Да и места для серьёзного разговора больше. Однако в комнате имелись свои неудобства: папа работал над заказом, и окно было открыто настежь. Почувствовав прохладу, Аня зябко передёрнула плечами. Папа закрыл окно, оставив только форточку, и присел на табурет у мольберта. На подрамнике красовался незаконченный портрет девушки, фотография которой тут же крепилась к деревянной стойке. При взгляде на настоящий мольберт с настоящей картиной на лице Оськи отразился священный восторг. В другое время Аня хихикнула бы и как-нибудь пошутила, но сейчас только молча утянула его на диван. Медлить было ни к чему. Страх и волнение сами собой улетучились, и она пересказала свой вчерашний разговор с мамой очень спокойно.
Папа внимательно слушал, ни разу не перебил, а когда Аня закончила, долго молчал, хмуря брови и потирая пальцем дужку очков. Оська тоже молчал: опустив глаза в пол, мял руками край своего свитера. Губы его побелели, как утром, когда он в приступе злости сказал: «Ненавижу!» И сейчас, наверное, думал то же самое. Во всяком случае, Ане так казалось.
— Ань, это я виноват, — вздохнул Оська, первым прервав тягостную паузу. — Если бы мои родители были другими, тогда твоя мама не стала бы запрещать тебе общаться со мной. И ничего бы этого не случилось. Кирилл Сергеевич, простите. Можно, я пойду?
Папа поспешно сделал протестующий жест и встал, мрачный, как грозовая туча.
— Подожди, Ося. Ты здесь вообще ни при чём. А тебе, Анюта, я очень благодарен за доверие. Хорошо, что я первым об этом узнал.
Пройдясь взад-вперёд по комнате, папа остановился у окна и забарабанил пальцами по стеклу. Аня с тревогой следила за ним, ожидая решения, словно приговора.
— Мы сделаем так, — наконец сказал он. Голос был бодрым, и у Ани появилась надежда. — Я сейчас схожу к Ларисе, нам с ней надо кое о чём потолковать. А вы до вечера оба остаётесь у меня: отдыхать. Анюта всю ночь не спала, и ты, Ося, тоже неважно выглядишь.
— Он работал в ночную смену, — подтвердила Аня.
Папа снова глянул на Оську так пристально и заинтересованно, что тот поёжился.
— Тогда тем более! Ещё наделаете глупостей с устатку и не евши. Анюта, если позвонит мама, трубку не бери, сразу давай мне, я с ней сам поговорю. Но не думаю, что она будет звонить раньше, чем придёт с работы и обнаружит твою записку.
— Пап, но ты же меня ей не отдашь? Я ведь с Оськой дружить не перестану, и ни в какую частную школу не пойду. А если запишет насильно, буду прогуливать и получать двойки, пока меня оттуда не выгонят.
— Никто тебя насильно никуда не запишет. А насчёт того, с кем ты будешь жить, со мной или с мамой…
— С тобой! Папочка, я уже всё решила! Я ведь взрослая и могу пойти работать, чтобы мама не боялась, что нам нечего есть. Но если я останусь с ней жить, то буду её ненавидеть и всё делать назло… А я так не хочу.
Папа вдруг по-доброму усмехнулся и кивнул так, словно не ожидал услышать от дочери ничего другого.
— Ладно, со мной так со мной. Надеюсь, Тамара меня услышит… А сейчас дайте-ка мне номер Ларисы Викторовны. Мне сначала надо с ней поговорить.
Пока Аня копалась в своём мобильнике, Оська быстро достал из кармана джинсов маленькую записную книжку в зелёной обложке «под крокодила».
— Вот, возьмите. Там сзади, на обороте.
Папа раскрыл Оськину книжку с адресами и тут же удивлённо присвистнул:
— Бурцев Вэ Эс… Лапина Ю Эм… Малышев… Откуда у тебя телефоны этих людей? Чья это книжка?
Оська смущённо поёрзал на диване.
— Моя. Вернее, бабушкина… Там английский алфавит, бабушка для меня нарисовала, когда был маленьким. Я её всегда ношу с собой, чтобы не забывать…
Он осёкся, и Аня вздрогнула: она сразу поняла, что именно «не забывать». Не алфавит, конечно, а то, что есть граница, переступив которую мы перестаём быть людьми. Граница самоуважения. А папа всё листал и листал Оськину книжку, задумчиво качая головой.
— Вот, значит, как… — пробормотал он, записав номер Ларисы Викторовны в свой мобильник и вернув Оське книжку. А потом спросил:
— Ты кем хочешь стать? Чем думаешь заниматься после школы?
Оська пожал плечами.
— Ну-у… Не знаю. Было бы здорово переводчиком, как бабушка. Я сейчас у дяди Жени разные инструкции перевожу, ужасно интересно! Только меня, наверное, с моими трояками даже в технарь не возьмут, не то, что в универ.
Папа снова чему-то непонятно усмехнулся, покивал, отвечая собственным мыслям, а потом взял куртку и направился к выходу.
— Пельмени в морозилке, раскладушка на балконе. Вернусь часа через два, чтобы к этому времени вы уже спали. Ясно?
Аня радостно взвизгнула и, хлопая в ладоши, закружилась по комнате. Папа придумал, что делать дальше! Значит, ни о чём больше не надо беспокоиться, он сам всё устроит. А им с Оськой действительно надо сейчас поесть и выспаться, чтобы вечером быть готовыми к решающей битве за свою судьбу.
Варить пельмени вдвоём оказалось очень весело. В окно светило осеннее солнце, с детской площадки во дворе доносились крики малышни.
