Были и другие моменты: дверца печки, которая, когда Анастасия Сергеевна проснулась утром и вышла на кухню, оказалась открытой. А накануне - женщина точно это помнила, она была закрыта.
И еще - какие-то звуки... Точно бы из космоса. Какое-то странное бульканье. Точно бы где-то рядом происходил переход из одного измерения в другое, телепортация в другой мир. Анастасия Сергеевна сразу вспомнила разговоры, которые шли у них на оборонном заводе. Среди теток... Разговоры, конечно, глупые и фантастические. Но теперь вдруг подумалось: дыма без огня не бывает.
От этой мысли стало совсем страшно.
Теперь опасность приобрела определенные, хоть и фантастические черты.
Манжелли зашел в маленькую комнатку, предназначенную для отдыха.
Вдоль стены – накрытый пледом диван. Перед ним – низенький столик, на нем - радиоприемник, электрический чайник, банки растворимого кофе, чай, пачка рафинада.
Психиатр подошел к дивану, сел. Взял пустую чашку. Плеснул из чайника теплой воды, отпил глоток. Дверь была открыта, но из комнатки не видно выхода из зала, где стоял рентгеновский аппарат.
Манжелли услышал шумный вздох. Тут же поставил чашку обратно на столик. Уставился туда, за открытую дверь. Примерно с десяток секунд царила полная тишина. Затем Манжелли услышал шаги.
Ему стало не по себе. «Мутант» явно шел сюда…
- Где он? – воскликнул Кагарманов, вбежав в комнату.
- Не знаю, - растерянно проговорил Манжелли. Он все еще был не в силах прийти в себя после пережитого испуга. «Удивительно! Чего это я так разволновался?! Ведь я встречал за свою практику не одного маньяка, патологии которого хватило бы на то, чтобы заставить целый город обывателей испытать ужас. А тут… Подумаешь, мутант, - проносилось в голове Манжелли. – Все дело в том, что я ощутил свою беспомощность. Тут даже ножа под рукой нет».
- Я слышал только его тяжелые шаги, - проговорил Манжелли вслух. – Он вышел отсюда. Я видел его только со спины.
- Черт! Я не хочу, чтобы он бродил по клинике, - воскликнул Кагарманов.
Через десять минут они уже стояли у подъезда медицинского учреждения. Перед этим Кагарманов и Манжелли успели обежать все этажи. «Мутанта», который назвался «Совиньи», нигде не было.
- Ты уверен, что он не затаился где-то в здании? – спросил приятеля Манжелли.
Кагарманов пожал плечами. Только что он испытывал только одно чувство - энтузиазм исследователя. Хотелось изучить гостя повнимательнее. Но теперь вслед за Манжелли начал испытывать страх.
СОВИНЬИ, РАУЛЬ ВИКОНТ ДЕ
Девушка подняла голову. Кто-то медленно шел за длинным рядом полок...
Ее глазам предстал огромный мужик с гривой нечесаных рыжих волос на голове. Они, должно быть, никогда не знали гребня. Перепутанные друг с другом, грязные ярко рыжие космы торчали в разные стороны. Лицо гиганта покрыто густой рыжей щетиной.
Верзила давно не брился. Но отрастить усы или бороду он все же еще не успел.
Нос картофелиной, толстые, искривленные как-то так, что придавали лицу плаксивое выражение, губы, массивный, но словно бы рыхлый, как будто не везде имевший в своем основании кость, подбородок. Возможно, такому впечатлению способствовала щетина, росшая неравномерно. Где-то она была длиннее, где-то короче, отчего казалось, что массивный подбородок верзилы испещрен вмятинами. Лоб у молодого мужчины, - а он был молод, и трудно было понять, отчего он так сопел, когда стоял там, за полками, - низкий, так что его совсем не было видно. К тому же, на него спадали огненно-рыжие, слипшиеся в некоторых местах от пота, космы. А сразу под шапкой волос, словно бы нахлобученных на голову, две коротких полоски жидких рыженьких бровей и два глаза - маленьких, смотрящих на мир с каким-то особенным выражением. Девушка сразу не смогла определить, что оно означает. Была в нем и какая-то особая пытливость, и обида (но на кого?), и злость.Гигант был странно одет. На нем - слишком теплые для апреля брюки коричневого цвета: измятые, бесформенные, с короткими штанинами. Заплаты покрывали их сверху донизу. Кто наложил их? Сам гигант?.. Грубые кривоватые, словно петлявшие из стороны в сторону зигзаги стежков, да, вдобавок, шито везде белыми заметными нитками. Сами заплаты были почти везде коричневыми. Но немного другого оттенка, чем ткань брюк. А в паре мест - серыми. Над брюками, перепоясанными тоненьким ремешком, больше походившем на веревку, с концом, завязанным вокруг пряжки узлом - измызганная светлая: белая в коричневую полоску рубаха. Поверх рубахи накинута куртка. Тоже слишком теплая для нынешней весны, в которую случилась уже пара жарких, почти что летних дней. Темно-синяя, дешевая. Такие продают на вещевых рынках для невзыскательной публики.
Обут верзила был в черные резиновые галоши - совсем уж старые, чуть ли ни несколько десятков лет назад произведенные.
Глаза его в этот момент бегали по книжным полкам, губы шевелились, словно бы он читал надписи на указателях - книги какой тематики и где расставлены. Молоденькой, хрупкой девушки, сидевшей на полу у самого края книжного стеллажа, он, смотревший на его верхний ярус, пока не замечал.
Но вот он подошел ближе. Машенька, сперва уставилась на галоши, - они были сплошь покрыты порезами и трещинами, - затем взгляд ее поднялся вверх и остановился на лице гиганта. Тот продолжал тяжело дышать, губы его шевелились... «Кни-ги по ис.. ис-скус...т...» - медленно выговаривал он, как будто едва умел читать.
В нем было не меньше двух метров росту, - девушке приходилось запрокидывать голову, чтобы видеть его лицо. Сейчас он сделает шаг. И эта нога в галоше наступит на нее.
- Подсказать вам что-то? - схлопнув альбом Васнецова и продолжая держать его в руках, она распрямилась.
Он вдруг вскрикнул и отскочил от неожиданности в сторону. Взгляд его впился в девушку.
- Ако мышь, - проговорил он. В эту секунду какое-то странное выражение, словно волна, пробежало по его лицу. Губы его еще сильнее искривились. Точно он намеревался заплакать.
- Боюсь мышей. До судорог боюсь, - он продолжал сверлить взглядом продавщицу. - Все меня испугать хотят...
Губы его еще сильнее скривились в каком-то плаксивом выражении. Казалось, еще немного - и он заплачет.
Было странно, что такой здоровый дядька может так испугаться хрупкой девушки. Каких-то там воображаемых мышей! Но девушке все равно стало неудобно.
- Извините, - пробормотала она. - Покупателей в магазине нет, вот я... - она замолчала, столь неприятным и пугавшим показалось ей выражение, промелькнувшее в глазах гиганта. Он смотрел на нее с ненавистью. Но что она ему сделала?
- Книга есть одна? - «промямлил» гигант. «Промямлил», потому что слова он выговаривал каким-то слабым голосом, и очень нечетко, словно бы во рту у него оставалась какая-то недоеденная пища.
- Да, конечно! У нас очень много книг! Вот, пожалуйста, по искусству - фотоальбомы всякие, там репродукции художников, - затараторила девушка. Она произносила слова - на нервной почве - очень быстро. Покупатель пугал ее. Всем: своей фигурой, этим взглядом, в котором читалась ненависть. Когда Маша нервничала, она всегда говорила много и весьма торопливо.
- Найди мне одну, - прошипел верзила. Теперь «каши» во рту у него не было, словно он ее только что проглотил. - Про Илью Муромца. Эту... басню. Нет, былину. Поняла?
- Да, я поняла, - закивала головой молоденькая продавщица. - Это среди детских книжек должно быть.
- А, вот как? - проговорил гигант задумчиво. Взгляд его скользнул по полкам. - А я думал, это детектив.
Он опять уставился на девушку. Глаза его были злыми.
Еще четверть часа тому назад рыжеволосый гигант, который представлялся всем своим случайным знакомым как Совиньи, Рауль Виконт Де, широким шагом двигался по улице Главносибирска и с удовольствием разглядывал свое отражение в витрине. Случайные прохожие, попадавшиеся ему навстречу (хотя времени было едва только шесть часов. Ну, может быть, пять - семь минут седьмого), не обращали на него особого внимания. При том, что вид он имел престранный.
Но что значит в современной столице огромного региона престранный вид?!.. Разве удивишь здесь кого-нибудь грязной нелепой одеждой? Когда по улицам бродит столько граждан без постоянного места жительства - грязных, перепачканных в пыли, собственной блевоте и испражнениях! Когда столько граждан за последние десятилетия выпали из жизни и истории - своей личной и, так сказать, общественной и донашивают, к примеру, костюмчики, которые были приобретены еще в пору СССР, и нисколько из-за этого не переживают! Ну кто на них обращает внимание?! Все к этому привыкли. А сколько прибывает из глухих уголков страны в большие города всяких странных личностей - им ли следить за модой и за тем, что теперь принято носить... Нет, отклонениями от нормы в Главносибирске никого не удивить. Отклонения эти - и есть в Главносибирске норма. Наоборот, странным будет смотреться на улице человек с иголочки и по моде одетый. Такому положено быть либо на экране телевизора, либо в салоне шикарного авто. А по улицам теперь бродят совсем другие...
Так что такие мелочи, как латанные-перелатанные брюки и галоши выпуска конца семидесятых годов прошлого века, надетые на босу ногу, не могли никого удивить. Это было почти что в порядке вещей... Удивились бы, наверное, все, если бы знали то, что знал про себя сам человек с огненно-рыжей нечёсаной шевелюрой - еще совсем недавно, меньше недели тому назад он был не в состоянии ходить.
Вообще.
Потому-то с таким удовольствием и смотрел он сейчас на свое отражение в магазинных витринах. В памяти оживало недавнее прошлое.
«Черная дыра» на карте - бедная деревня, в которой когда-то был совхоз и животноводческая ферма. Совхоз развалился пару десятков лет назад. Уже десять лет назад постройки фермы представляли собой жалкое зрелище: выбитые окна, выломанные рамы. По пустым помещениям гулял ветер. Зимой кружил снег.
За следующие десять лет обвалилась крыша. В некоторых местах стены начали разбирать на кирпичи. Больше никогда и никому эта ферма не даст заработка.
Других сельскохозяйственных производств в деревне не было. Был неподалеку санаторий, куда приезжали отдыхать горожане, железнодорожная станция. По району курсировало несколько автобусных маршрутов.
Те немногие жители деревни, кто еще цеплялся за жизнь, пытался барахтаться на плаву, ездили работать в санаторий, на станцию, пытались наниматься на сезонные сельхозработы. Остальные кормились за счет грошовых пенсий - если была у кого пенсия, - выращивали овощи на приусадебных участках.
Почти вся деревня состояла из покосившихся одноэтажных деревянных домов.
У самой околицы - низкий, вросший в землю, но как будто раздавшийся вширь дом под покрытой многолетней грязью, обросшей сырым мхом крышей. Вокруг - покосившийся, кое-где просто повалившийся на землю забор из прогнивших до трухи досок, длинных бревнышек-перекладин, вкопанных в землю столбиков.
На части приусадебного участка за забором выращивают картошку: земля неряшливо перекопана. Часть участка завалена каким-то хламом: пустыми ящиками, дырявыми металлическими бочками из-под горючего, ржавыми, ни на что не годными ведрами без дна.
В доме за грязным, треснувшем в нескольких местах оконным стеклом горит свет. Гость - он приехал из того самого близрасположенного санатория - появился, когда на поселок спустились сумерки. Затем темнота, стремительно сгущавшаяся, укутала все вокруг.
- Не ходит он, с самого детства не ходит! Болезнь, говорят, какая-то, оттого что то ли родила я его не так, то ли растила неправильно... Был он, когда совсем маленький, нормальный, все ножками сучил, а потом все тише... Тише... - баба, встретившая «медицинского ученого» у развалившегося забора, прошла вперед него через сени, через первую, главную комнату в доме во вторую темную - там находился больной.
«Медицинский ученый», - он же весьма известный в определенных кругах знахарь, народный целитель и «профессор международной академии тибетской медицины» не торопился идти вслед за хозяйкой. Он внимательно осматривал внутренности убогого домишки.
Мебели было мало и вся она - старая, поломанная, ободранная. Большая часть комнаты загромождена коробками, тюками с каким-то тряпьем, расставленными прямо на полу пустыми запылившимися от времени банками. Грязь кругом - невообразимая. Из второй комнаты доносился удушливый запах мочи, болезни, давно не стиранного постельного белья.
Под потолком висела слабенькая лампочка без абажура. Света ее не хватало даже для того, чтобы осветить центр грязной комнаты. У стен и в углах висели густые космы мрака.
Габриель Сабаттини - он же по паспорту Герасим Свинарчуков - «международный профессор тибетской медицины» - прошел, наконец, вслед за хозяйкой в дальнюю комнату.
- Это и есть тот самый Илья Муромец? - спросил гигант Машеньку, тыча пальцем с длинным широким ногтем, окаймленным черной полоской грязи, в изображение на обложке.
- Илья Муромец - в середине, - проговорила продавщица книжного. - Рядом с ним - Алеша Попович и Добрыня.
- Добрыня?! - гигант презрительно скривил губы. - Почему Илья Муромец терпит его рядом с собой? И второго! Разве может такой человек, как Илья Муромец, терпеть рядом с собой каких-то еще двух? Зачем они ему? Подручные? Но Илья Муромец настолько силен, что может делать все, что ему заблагорассудится, сам, без всяких подручных.
- Насчет подручных - это я не знаю. Будете книжку покупать? - проговорила Машенька.
- А врачам вы его когда-нибудь показывали?..
Саббатини опасливо покосился на внушительных размеров фигуру, лежавшую у стены на ужасающе грязной и ветхой постели.
Простыня, пододеяльник, наволочки, надетые на нескольких подушках, подложенных под голову больного - все было изорванным, измызганным, серого цвета. Из разорванного одеяла, что торчало в «окошке» пододеяльника, в разные стороны вылезали клочья ватина. Старая софа была сильно продавлена грузным телом.
Бросив на больного взгляд, «международный профессор» тут же отвернулся. За мгновения, что он видел того, ради чьего исцеления его сюда позвали, ему бросились в глаза длинные, до плеч огненно-рыжие космы, как-то странно искривленные губы, - обозначавшие то ли презрение их обладателя ко всему окружающему его миру, то ли то, что он вот-вот заплачет, да два глаза, следившие за всем, что происходило в мрачном пространстве этой комнаты неотрывно, цепко и очень внимательно. Еще Саббатини обратил внимание на старенький транзисторный радиоприемник, который стоял на подушке и был прислонен к стене рядом с ухом рыжеволосого гиганта.
И еще - какие-то звуки... Точно бы из космоса. Какое-то странное бульканье. Точно бы где-то рядом происходил переход из одного измерения в другое, телепортация в другой мир. Анастасия Сергеевна сразу вспомнила разговоры, которые шли у них на оборонном заводе. Среди теток... Разговоры, конечно, глупые и фантастические. Но теперь вдруг подумалось: дыма без огня не бывает.
От этой мысли стало совсем страшно.
Теперь опасность приобрела определенные, хоть и фантастические черты.
***
Манжелли зашел в маленькую комнатку, предназначенную для отдыха.
Вдоль стены – накрытый пледом диван. Перед ним – низенький столик, на нем - радиоприемник, электрический чайник, банки растворимого кофе, чай, пачка рафинада.
Психиатр подошел к дивану, сел. Взял пустую чашку. Плеснул из чайника теплой воды, отпил глоток. Дверь была открыта, но из комнатки не видно выхода из зала, где стоял рентгеновский аппарат.
Манжелли услышал шумный вздох. Тут же поставил чашку обратно на столик. Уставился туда, за открытую дверь. Примерно с десяток секунд царила полная тишина. Затем Манжелли услышал шаги.
Ему стало не по себе. «Мутант» явно шел сюда…
***
- Где он? – воскликнул Кагарманов, вбежав в комнату.
- Не знаю, - растерянно проговорил Манжелли. Он все еще был не в силах прийти в себя после пережитого испуга. «Удивительно! Чего это я так разволновался?! Ведь я встречал за свою практику не одного маньяка, патологии которого хватило бы на то, чтобы заставить целый город обывателей испытать ужас. А тут… Подумаешь, мутант, - проносилось в голове Манжелли. – Все дело в том, что я ощутил свою беспомощность. Тут даже ножа под рукой нет».
- Я слышал только его тяжелые шаги, - проговорил Манжелли вслух. – Он вышел отсюда. Я видел его только со спины.
- Черт! Я не хочу, чтобы он бродил по клинике, - воскликнул Кагарманов.
Через десять минут они уже стояли у подъезда медицинского учреждения. Перед этим Кагарманов и Манжелли успели обежать все этажи. «Мутанта», который назвался «Совиньи», нигде не было.
- Ты уверен, что он не затаился где-то в здании? – спросил приятеля Манжелли.
Кагарманов пожал плечами. Только что он испытывал только одно чувство - энтузиазм исследователя. Хотелось изучить гостя повнимательнее. Но теперь вслед за Манжелли начал испытывать страх.
Глава вторая.
СОВИНЬИ, РАУЛЬ ВИКОНТ ДЕ
Девушка подняла голову. Кто-то медленно шел за длинным рядом полок...
Ее глазам предстал огромный мужик с гривой нечесаных рыжих волос на голове. Они, должно быть, никогда не знали гребня. Перепутанные друг с другом, грязные ярко рыжие космы торчали в разные стороны. Лицо гиганта покрыто густой рыжей щетиной.
Верзила давно не брился. Но отрастить усы или бороду он все же еще не успел.
Нос картофелиной, толстые, искривленные как-то так, что придавали лицу плаксивое выражение, губы, массивный, но словно бы рыхлый, как будто не везде имевший в своем основании кость, подбородок. Возможно, такому впечатлению способствовала щетина, росшая неравномерно. Где-то она была длиннее, где-то короче, отчего казалось, что массивный подбородок верзилы испещрен вмятинами. Лоб у молодого мужчины, - а он был молод, и трудно было понять, отчего он так сопел, когда стоял там, за полками, - низкий, так что его совсем не было видно. К тому же, на него спадали огненно-рыжие, слипшиеся в некоторых местах от пота, космы. А сразу под шапкой волос, словно бы нахлобученных на голову, две коротких полоски жидких рыженьких бровей и два глаза - маленьких, смотрящих на мир с каким-то особенным выражением. Девушка сразу не смогла определить, что оно означает. Была в нем и какая-то особая пытливость, и обида (но на кого?), и злость.Гигант был странно одет. На нем - слишком теплые для апреля брюки коричневого цвета: измятые, бесформенные, с короткими штанинами. Заплаты покрывали их сверху донизу. Кто наложил их? Сам гигант?.. Грубые кривоватые, словно петлявшие из стороны в сторону зигзаги стежков, да, вдобавок, шито везде белыми заметными нитками. Сами заплаты были почти везде коричневыми. Но немного другого оттенка, чем ткань брюк. А в паре мест - серыми. Над брюками, перепоясанными тоненьким ремешком, больше походившем на веревку, с концом, завязанным вокруг пряжки узлом - измызганная светлая: белая в коричневую полоску рубаха. Поверх рубахи накинута куртка. Тоже слишком теплая для нынешней весны, в которую случилась уже пара жарких, почти что летних дней. Темно-синяя, дешевая. Такие продают на вещевых рынках для невзыскательной публики.
Обут верзила был в черные резиновые галоши - совсем уж старые, чуть ли ни несколько десятков лет назад произведенные.
Глаза его в этот момент бегали по книжным полкам, губы шевелились, словно бы он читал надписи на указателях - книги какой тематики и где расставлены. Молоденькой, хрупкой девушки, сидевшей на полу у самого края книжного стеллажа, он, смотревший на его верхний ярус, пока не замечал.
Но вот он подошел ближе. Машенька, сперва уставилась на галоши, - они были сплошь покрыты порезами и трещинами, - затем взгляд ее поднялся вверх и остановился на лице гиганта. Тот продолжал тяжело дышать, губы его шевелились... «Кни-ги по ис.. ис-скус...т...» - медленно выговаривал он, как будто едва умел читать.
В нем было не меньше двух метров росту, - девушке приходилось запрокидывать голову, чтобы видеть его лицо. Сейчас он сделает шаг. И эта нога в галоше наступит на нее.
- Подсказать вам что-то? - схлопнув альбом Васнецова и продолжая держать его в руках, она распрямилась.
Он вдруг вскрикнул и отскочил от неожиданности в сторону. Взгляд его впился в девушку.
- Ако мышь, - проговорил он. В эту секунду какое-то странное выражение, словно волна, пробежало по его лицу. Губы его еще сильнее искривились. Точно он намеревался заплакать.
- Боюсь мышей. До судорог боюсь, - он продолжал сверлить взглядом продавщицу. - Все меня испугать хотят...
Губы его еще сильнее скривились в каком-то плаксивом выражении. Казалось, еще немного - и он заплачет.
Было странно, что такой здоровый дядька может так испугаться хрупкой девушки. Каких-то там воображаемых мышей! Но девушке все равно стало неудобно.
- Извините, - пробормотала она. - Покупателей в магазине нет, вот я... - она замолчала, столь неприятным и пугавшим показалось ей выражение, промелькнувшее в глазах гиганта. Он смотрел на нее с ненавистью. Но что она ему сделала?
- Книга есть одна? - «промямлил» гигант. «Промямлил», потому что слова он выговаривал каким-то слабым голосом, и очень нечетко, словно бы во рту у него оставалась какая-то недоеденная пища.
- Да, конечно! У нас очень много книг! Вот, пожалуйста, по искусству - фотоальбомы всякие, там репродукции художников, - затараторила девушка. Она произносила слова - на нервной почве - очень быстро. Покупатель пугал ее. Всем: своей фигурой, этим взглядом, в котором читалась ненависть. Когда Маша нервничала, она всегда говорила много и весьма торопливо.
- Найди мне одну, - прошипел верзила. Теперь «каши» во рту у него не было, словно он ее только что проглотил. - Про Илью Муромца. Эту... басню. Нет, былину. Поняла?
- Да, я поняла, - закивала головой молоденькая продавщица. - Это среди детских книжек должно быть.
- А, вот как? - проговорил гигант задумчиво. Взгляд его скользнул по полкам. - А я думал, это детектив.
Он опять уставился на девушку. Глаза его были злыми.
***
Еще четверть часа тому назад рыжеволосый гигант, который представлялся всем своим случайным знакомым как Совиньи, Рауль Виконт Де, широким шагом двигался по улице Главносибирска и с удовольствием разглядывал свое отражение в витрине. Случайные прохожие, попадавшиеся ему навстречу (хотя времени было едва только шесть часов. Ну, может быть, пять - семь минут седьмого), не обращали на него особого внимания. При том, что вид он имел престранный.
Но что значит в современной столице огромного региона престранный вид?!.. Разве удивишь здесь кого-нибудь грязной нелепой одеждой? Когда по улицам бродит столько граждан без постоянного места жительства - грязных, перепачканных в пыли, собственной блевоте и испражнениях! Когда столько граждан за последние десятилетия выпали из жизни и истории - своей личной и, так сказать, общественной и донашивают, к примеру, костюмчики, которые были приобретены еще в пору СССР, и нисколько из-за этого не переживают! Ну кто на них обращает внимание?! Все к этому привыкли. А сколько прибывает из глухих уголков страны в большие города всяких странных личностей - им ли следить за модой и за тем, что теперь принято носить... Нет, отклонениями от нормы в Главносибирске никого не удивить. Отклонения эти - и есть в Главносибирске норма. Наоборот, странным будет смотреться на улице человек с иголочки и по моде одетый. Такому положено быть либо на экране телевизора, либо в салоне шикарного авто. А по улицам теперь бродят совсем другие...
Так что такие мелочи, как латанные-перелатанные брюки и галоши выпуска конца семидесятых годов прошлого века, надетые на босу ногу, не могли никого удивить. Это было почти что в порядке вещей... Удивились бы, наверное, все, если бы знали то, что знал про себя сам человек с огненно-рыжей нечёсаной шевелюрой - еще совсем недавно, меньше недели тому назад он был не в состоянии ходить.
Вообще.
Потому-то с таким удовольствием и смотрел он сейчас на свое отражение в магазинных витринах. В памяти оживало недавнее прошлое.
***
«Черная дыра» на карте - бедная деревня, в которой когда-то был совхоз и животноводческая ферма. Совхоз развалился пару десятков лет назад. Уже десять лет назад постройки фермы представляли собой жалкое зрелище: выбитые окна, выломанные рамы. По пустым помещениям гулял ветер. Зимой кружил снег.
За следующие десять лет обвалилась крыша. В некоторых местах стены начали разбирать на кирпичи. Больше никогда и никому эта ферма не даст заработка.
Других сельскохозяйственных производств в деревне не было. Был неподалеку санаторий, куда приезжали отдыхать горожане, железнодорожная станция. По району курсировало несколько автобусных маршрутов.
Те немногие жители деревни, кто еще цеплялся за жизнь, пытался барахтаться на плаву, ездили работать в санаторий, на станцию, пытались наниматься на сезонные сельхозработы. Остальные кормились за счет грошовых пенсий - если была у кого пенсия, - выращивали овощи на приусадебных участках.
Почти вся деревня состояла из покосившихся одноэтажных деревянных домов.
У самой околицы - низкий, вросший в землю, но как будто раздавшийся вширь дом под покрытой многолетней грязью, обросшей сырым мхом крышей. Вокруг - покосившийся, кое-где просто повалившийся на землю забор из прогнивших до трухи досок, длинных бревнышек-перекладин, вкопанных в землю столбиков.
На части приусадебного участка за забором выращивают картошку: земля неряшливо перекопана. Часть участка завалена каким-то хламом: пустыми ящиками, дырявыми металлическими бочками из-под горючего, ржавыми, ни на что не годными ведрами без дна.
В доме за грязным, треснувшем в нескольких местах оконным стеклом горит свет. Гость - он приехал из того самого близрасположенного санатория - появился, когда на поселок спустились сумерки. Затем темнота, стремительно сгущавшаяся, укутала все вокруг.
***
- Не ходит он, с самого детства не ходит! Болезнь, говорят, какая-то, оттого что то ли родила я его не так, то ли растила неправильно... Был он, когда совсем маленький, нормальный, все ножками сучил, а потом все тише... Тише... - баба, встретившая «медицинского ученого» у развалившегося забора, прошла вперед него через сени, через первую, главную комнату в доме во вторую темную - там находился больной.
«Медицинский ученый», - он же весьма известный в определенных кругах знахарь, народный целитель и «профессор международной академии тибетской медицины» не торопился идти вслед за хозяйкой. Он внимательно осматривал внутренности убогого домишки.
Мебели было мало и вся она - старая, поломанная, ободранная. Большая часть комнаты загромождена коробками, тюками с каким-то тряпьем, расставленными прямо на полу пустыми запылившимися от времени банками. Грязь кругом - невообразимая. Из второй комнаты доносился удушливый запах мочи, болезни, давно не стиранного постельного белья.
Под потолком висела слабенькая лампочка без абажура. Света ее не хватало даже для того, чтобы осветить центр грязной комнаты. У стен и в углах висели густые космы мрака.
Габриель Сабаттини - он же по паспорту Герасим Свинарчуков - «международный профессор тибетской медицины» - прошел, наконец, вслед за хозяйкой в дальнюю комнату.
***
- Это и есть тот самый Илья Муромец? - спросил гигант Машеньку, тыча пальцем с длинным широким ногтем, окаймленным черной полоской грязи, в изображение на обложке.
- Илья Муромец - в середине, - проговорила продавщица книжного. - Рядом с ним - Алеша Попович и Добрыня.
- Добрыня?! - гигант презрительно скривил губы. - Почему Илья Муромец терпит его рядом с собой? И второго! Разве может такой человек, как Илья Муромец, терпеть рядом с собой каких-то еще двух? Зачем они ему? Подручные? Но Илья Муромец настолько силен, что может делать все, что ему заблагорассудится, сам, без всяких подручных.
Продавщица уже несколько минут испытывала страшную нервозность. От верзилы, интересовавшегося баснями про Илью Муромца, исходило, как определила для себя девушка, «зло». Но на самом деле, он просто вел себя очень странно. Вернее, что значит, «вел»... Какие-то тени все время пробегали по его лицу. То и дело кривились, - и все недобро, то с обидой, то с презрением, - его губы. Уставленный на Машеньку взгляд сверлил, сверлил... Незнакомец словно бы пытался взглядом сделать ей трепанацию черепа, проникнуть через дырку в ее мозг и узнать там какие-то важные для него мысли.
- Насчет подручных - это я не знаю. Будете книжку покупать? - проговорила Машенька.
***
- А врачам вы его когда-нибудь показывали?..
Саббатини опасливо покосился на внушительных размеров фигуру, лежавшую у стены на ужасающе грязной и ветхой постели.
Простыня, пододеяльник, наволочки, надетые на нескольких подушках, подложенных под голову больного - все было изорванным, измызганным, серого цвета. Из разорванного одеяла, что торчало в «окошке» пододеяльника, в разные стороны вылезали клочья ватина. Старая софа была сильно продавлена грузным телом.
Бросив на больного взгляд, «международный профессор» тут же отвернулся. За мгновения, что он видел того, ради чьего исцеления его сюда позвали, ему бросились в глаза длинные, до плеч огненно-рыжие космы, как-то странно искривленные губы, - обозначавшие то ли презрение их обладателя ко всему окружающему его миру, то ли то, что он вот-вот заплачет, да два глаза, следившие за всем, что происходило в мрачном пространстве этой комнаты неотрывно, цепко и очень внимательно. Еще Саббатини обратил внимание на старенький транзисторный радиоприемник, который стоял на подушке и был прислонен к стене рядом с ухом рыжеволосого гиганта.
