И вот теперь он должен выпить еще порцию дьявольской микстуры «международного профессора»?!
- Чего-то я опасаюсь, как бы после этого лечения не стало хуже.
- Ну лечение-то здесь не при чем. Ты имеешь ввиду пребывание здесь, в центре?
Двое в больничных пижамах стояли у окна широкого больничного коридора - корпус, в котором находились палаты, примыкал к высокому зданию того самого медицинского центра, где работал Кагарманов.
Один из стоявших у окна был совсем молод, не старше двадцати пяти, другому - уже за пятьдесят. Тот, что старше - Матвей - испитого вида, с редкими седыми волосами, землистым лицом, красными глазами. Молодой - Серега - с круглой мордой, красной то ли от ветра, то ли то спиртного - маленького роста, плотный, коренастый.
- Да, именно. От одних нервов, похоже, загнусь. Форточки и окна, которые открываются и закрываются сами по себе. Какие-то привидения... Все эти тоскливые вздохи. А вчера...
- Да, Ибрагимова отделали будь здоров.
Ибрагимов, такой же пациент, как и эти двое, накануне был зверски избит в одном из больничных коридоров. В том, который вел из столовой к кухне, общей на два больничных корпуса. Нападение произошло поздно вечером.
Курить в больнице не положено, на улицу не выпускала охрана.
Ибрагимов выбрал себе местечко в коридоре. Поздним вечером, когда на кухне никого не было, в полутемном уголке в конце коридора можно курить, - здесь некому делать замечания.
В больницу Ибрагимов попал с диагнозом «камни в почках».
Потом, когда его нашли избитым, с тяжелым сотрясением мозга, он, запинаясь и с трудом подбирая слова, то и дело впадая в полубессознательное состояние, рассказал: кто-то сзади окликнул его. Едва Ибрагимов обернулся, в него «метнули молнию».
Но еще за несколько минут до того, как все это произошло, Ибрагимова охватил ужас. «Загробный страх!» - несколько раз повторил избитый.
- Может быть, это была не молния? - спрашивали Ибрагимова полицейские. - У тебя просто полетели искры из глаз, да?
Ибрагимов кивал головой: «Я не знаю. Ничего не знаю. Но было очень страшно! Какая-то тень... Она была, там, в коридоре. Я знаю, там морг!»
- Может быть, это просто кружился в воздухе дым от твоей сигареты?
Ибрагимов опять кивал головой: «Может быть...»
После первого же приема лекарства боль в суставах рук и ног стала невыносимой. Савелий сначала стонал, а потом уже и выл в голос. Время от времени его рвало. Сердце опять стало останавливаться.
Но трудными были только первые полдня... Потом Сава словно бы «втянулся» в мучение. Он уже не боялся ни болей, ни того что сердце билось с перебоями. Был уверен - не остановится.
На второй день утром он почувствовал вместе с болью в суставах какой-то зуд. Он был настолько невыносимым, что, пытаясь как-то одолеть его, Совиньи начал двигать руками и ногами. И, о чудо! Он вдруг понял, что боль от движений не становится сильнее. Тогда он осторожно сел на кровати. Потом спустил ноги на пол и через несколько минут встал.
Раньше он бы тут же испытал столь сильную боль, что потерял бы сознание. Боль была и сейчас, но уже не такая чудовищная...
Когда мать Савелия вошла в комнату и увидела сына стоявшим у окна, она упала в обморок.
Ресторан уже заканчивал свою работу, когда на входе появился Совиньи.
Охранник с испугом посмотрел на него.
Днем верзила слышал, что другие официанты называли его «приятеля» Геной.
- Гену позови, - сказал верзила охраннику. Тот молча подозвал одного из официантов.
- Гену спрашивают...
- Он сегодня уволился. Днем. Часа в четыре ушел. Насовсем, уже здесь не появится.
Гигант молча развернулся и вышел из ресторана.
- Надо валить отсюда, - сказал Матвей. - Пока с нами не произошло то, что с Ибрагимовым. Теперь он останется полупарализованным идиотом. Сам знаешь, что говорят... Луч! Военные испытывают спутник. Бабы вон в их палатах уже боятся оставаться. Здесь же больница, а при больнице - морг... Сматываться надо.
- А я хочу посмотреть. Хотя страшно, а все же любопытно. Как он действует, этот чертов луч? - проговорил краснорожий Серега. - Мертвецов оживляет?
Матвей снисходительно усмехнулся:
- Чудак, это же военные технологии! Кто тебе скажет, как он действует? Возможно, наши военные и сами не знают, как. Думаешь, случайно луч на больницу направляют? Здесь воздействие проверить проще. Думаю, кто-то из врачей в курсе всех дел. Обследуют пациентов как бы потому, что лечат их. А сами смотрят, как подействовал луч. Сволочи, получают деньги за то, что над народом эксперимент ставят!
- А может, это американцы!
- Может... Ничего нельзя исключать. Вот что, я тебе расскажу про одну штукенцию. Произошла со мной сегодня утром. Вернее, еще ночью. Ну знаешь, самый последний час перед рассветом... Только ты никому не рассказывай.
Матвей поманил Серегу пальцем, чтобы тот придвинулся ближе.
Боль постепенно отступала. Совиньи начал прогуливаться. Сначала по дому, потом, когда боль стала едва ощутимой и у него начал постепенно пропадать страх, что она неожиданно вернется, - и по участку рядом с домом.
Выходы на деревенскую улицу - только в темное время суток. Там не было фонарей, Окна соседских избушек светились едва-едва, деревня погружена во мрак.
- Мать, - сказал рыжеволосый верзила Евлампии вскоре после того, как начал ходить. - Не говори никому, что я поднялся. Пусть никто не знает, пусть думают, что я прикован к кровати и мне никогда не пойти.
Мать встревоженным взглядом посмотрела на сына и зачем-то перекрестилась.
- Что ты придумал, Савва? - спросила она. Впервые ей пришло в голову, что, в сущности, она не знает своего сына. Потому что его до сих пор не было. Вернее, был, но совсем другой - тело, не встававшее с кровати... Евлампия знала только голову. Да и знала ли? Что сделает эта голова теперь, когда она заполучила это мощное ходячее тело.
- Отстань, старая дура! Достаточно, что из-за тебя я тридцать три года не вставал с кровати. Учти, если кто-нибудь в деревне узнает, что я поправился: клянусь тебе, я сведу с тобой, наконец счеты - убью!
- Что это? - глаза Мирославы широко раскрылись от испуга. Она смотрела то на лицо Ланы - своей соседки по палате, то на то, что та держала на ладони.
- Кто-то подбросил мне это.
- Как?! Кто? И зачем?
На ладони у Ланы была прядь женских волос. Сантиметров десять - пятнадцать, темные, с проседью.
- Я стояла в душе. Вернее, собиралась уже заканчивать - выключить воду. Вдруг... - голос Ланы, когда она рассказывала все это, дрожал, губы прыгали. - Какой-то шум. В дверь кабины постучали. Вернее, нет... Не постучали. Она как будто задрожала вся. Я выключила воду, открыла дверь. Ты знаешь, там такая скамейка...
Мирослава кивнула головой. Скамейка, - чтобы было удобнее переодеваться, - находилась напротив душевых кабин.
- На ней лежал листок бумаги. А на нем - вот это... - Лана поднесла к глазам Мирославы прядь волос. - Я сначала ничего не поняла. Смотрела на волосы. Вдруг свет погас. И тут... Понимаешь, я почувствовала, что в помещении кто-то есть. Наверное, он прятался там и до этого. Я вся задрожала... И говорю: кто здесь?
- Ой, боже! Лана, не рассказывай мне это. Как ты выдержала? От этого рассказа... Не говори больше ничего.
- А собственно, больше ничего и не было. Он спросил: «Знаешь, чья это прядь волос?» И все... Потом я нашла выключатель. Зажгла свет. В душевой я была уже одна.
- Чья это прядь волос? - дрожа от страха потому, что она уже знала ответ, спросила Мирослава. - Ее?
- Да, Гали... - тихим голосом ответила Лана.
Галя была одной из обитательниц их палаты. И Лана, и Мирослава находились в этой больнице уже не первую неделю. Вместе с Галей они провели в палате не меньше пяти дней. Как-то днем соседки по палате отправились в больничную столовую обедать. Галя плохо себя чувствовала - у нее было больное сердце. Попросила принести ей тарелку с какой-нибудь едой прямо в палату.
Когда девушки вернулись из столовой обратно, Галя сидела на кровати, откинувшись на высоко поднятую подушку. Голова ее была запрокинута.
Галя была мертва.
Совиньи приблизился к дому. Дверь была закрыта, свет в комнатах не горел.
«Спят они что ли?» - верзила помнил, что когда первый раз был у дома официанта, примерно в это же время мать Гены смотрела телевизор.
Совиньи подошел еще ближе. Хотел заглянуть в окно, но вдруг различил за стеклом лицо пожилой женщины. Следом она отчаянно завизжала, прерываясь лишь для того, чтобы прокричать «Полиция! Полиция!»
Верзила, которого «трудности» до сих пор только раззадоривали, почувствовал раздражение: «Старая курица! Будет визжать, пока и в самом деле кто-нибудь не вызовет полицию».
Крутой обрывистый берег реки был опять окутан туманом. В просветах между его бесформенными клочьями виднелись ряды колючей проволоки, вышки с прожекторами и часовыми, приземистые угрюмые бараки.
Колония «Красный мамонт».
У дальнего от крутого берега реки забора - двухэтажная кирпичная постройка. Здесь располагается администрация колонии. Здесь же есть комната, в которой сотрудники колонии беседуют с заключенными.
Сейчас в ней находились двое. Один - в скромном дешевом сереньком костюмчике. Из-под пиджака торчит несвежая рубашка блеклого цвета. На запястье - простенькие старенькие часы. На простом деревянном столе перед ним лежит дешевенький блокнот и шариковая ручка - из самых обыкновенных.
Этот словно бы намеренно подчеркивающий свою неприметность человек - один из опытнейших следователей главносибирского уголовного розыска.
Ему слегка за сорок, однако выглядит моложе. Черты лица - такие же неприметные, как костюм и рубашка: маленький носик, безвольный подбородок, бесцветные глаза. Темные густые волосы коротко острижены.
Сидящий напротив него - его полная противоположность во всем. Это матерый уголовник. Точнее, самый отпетый из самых матерых.
Иуда, знаменитый вор в законе.
Если следователь уголовного розыска (у него даже фамилия очень «оригинальная» - Иванов) невысокого роста и худощавого телосложения, то Иуда огромен - высок, чрезвычайно широк в кости. У него мощные руки с длинными толстыми пальцами. Он рыж и густо волосат.
Огненная шевелюра венчает его большую башку, точно бесформенная рваная папаха. Рыжие космы торчат в разные стороны.
Остричь Иуду невозможно - он поклялся убить любого «парикмахера», который попытается подойти к нему с ножницами в руках. «Не сам буду убивать... Подошлю кого-нибудь! Зека убьют в камере или в бараке. Вольного - на воле. По дороге домой или где еще».
На Иуде красно-белый спортивный костюм, новенькие кроссовки. Если не присматриваться к вору, то можно подумать, что он «в полном порядке». Но это не так.
В «Красном мамонте» быть «в порядке» невозможно. Иуда держится развязно, с гонором, но это лишь маска. Он изнурен физическими лишениями - холодом, голодом и постоянным ожиданием того, когда его начнут «прессовать» особые уголовники, сотрудничающие с администрацией «Красного мамонта».
На «запрессовку» в особых помещениях бараков в «красной зоне» делалась особая ставка.
Уголовного авторитета помещали в отдельную камеру. А потом к нему подселяли «прессовщиков» - отпетых преступников, каждому из которых свои же давно вынесли смертный приговор. Жить эти ребятки могли только в «Красном мамонте» под прикрытием администрации.
С Иудой они могли сделать все, что угодно. И хотя рыжеволосый уголовник был чудовищно силен и мог постоять за себя, расправиться с ним можно и ночью, когда спит.
Но и у Иуды - свои способы подействовать на администрацию колонии. И не только не нее. Матерому вожаку преступного мира подчинялась армия головорезов в лагерях и на воле. Конечно, немало было и врагов - старые обиды, борьба за влияние. Но и преданных сторонников хватало.
К тому же Иуда хорошо знал воровской мир, был ловким интриганом, ему удавалось так манипулировать людьми, что даже заклятые ненавистники были вынуждены порой «работать» для его пользы.
Иуда мог послать «малявы» в самые далекие концы страны, там в тюрьмах и колониях вспыхнут кровавые беспорядки - будут убиты врачи в тюремных больницах, разрушено оборудование цехов, в которых зеки «строчат» рабочие рукавицы... А уж в Главносибирске... Иуда вполне в состоянии испортить жизнь городской администрации.
Поговаривали, что он тайно контролирует несколько ключевых для жизни города предприятий - хлебокомбинат, мясокомбинат, компанию, которой принадлежат трамвайные линии и даже... Городской водопровод!
Даже в «Красном мамонте» Иуда активно противодействовал администрации. Хоть в «Мамонте» было немало «прессовщиков», но все же основное «население» составляли такие, как Иуда - закоренелые уголовники, которых власть намеревалась сломать враз и навсегда. Они были здесь разобщены и поставлены в очень жесткие, даже для лагеря, условия. Но и в таких обстоятельствах Иуда придумывал варианты для шантажа администрации - массовая голодовка, убийства «прессовщиков», угрозы в адрес работников колонии с обещанием расправиться с их родственниками на воле. У большинства охранников семьи жили где-нибудь в деревнях в глухих районах Главносибирской области.
«Красный мамонт» - очень закрытое учреждение. Что в нем происходит, толком не знал никто. Даже начальство из управления лагерей.
Но все-таки через семьи охранников какие-то слухи на волю проникали... Насколько соответствуют правде - сказать невозможно.
По городу распространялись разговоры, что в «Красном мамонте» поднято восстание. Возглавляет его Иуда. Начальство все скрывает, потому что заключенные требуют не только соблюдения своих прав, но и выдвинули политические лозунги. Якобы восстание собираются поддержать воры в других колониях, а главное - на свободе... Иногда слухи о восстании в «Красном мамонте» обрастали совершенно невероятными подробностями.
Иуда знал о них. И самое главное - он всерьез подумывал, чтобы и вправду сотворить что-нибудь «эдакое».
- Иуда, я к тебе вот по какому делу... - проговорил сыщик Иванов. - В Главносибирске есть мясокомбинат, а рядом – кладбище. Мимо идут две дороги, одна побольше, другая - поменьше. Ими пользуются работники. Кроме мясокомбината в этой промзоне находится еще куча больших и маленьких предприятий.
- Хватить болтать! - рявкнул Иуда. - Мне это неинтересно... Ты что, приехал рассказывать мне про Главносибирскую колбасу? Чхал я на нее. Как и на весь Главносибирск.
- Там стали находить убитых женщин... Зверские нападения - изнасилования, отрезанные руки, ноги, головы. Люди боятся. А пару дней назад на проходную мясокомбината подбросили записку: «Тот, кто пошел против Иуды, виноват в том, что девушки умирают в муках и будут умирать дальше».
Иуда фыркнул. Его губы скривились в презрительной усмешке.
Несколько мгновений знаменитый вор и сыщик молчали. Иванов понял, что Иуда ничего не скажет. Он вглядывался в лицо вора, пытаясь по нему распознать, причастен ли все-таки Иуда к кровавым нападениям и убийствам, к подброшенной записке.
Внешность у Иуды - отталкивающая. Под торчавшими в разные стороны перепутанными и грязными рыжими космами - низкий лоб, прорезанный двумя глубокими морщинами.
Вид этих глубоких морщин почему-то заставил Иванова подумать о траншеях, вырытых в холодной сырой земле, в которые сваливают для захоронения трупы. Много трупов.
***
- Чего-то я опасаюсь, как бы после этого лечения не стало хуже.
- Ну лечение-то здесь не при чем. Ты имеешь ввиду пребывание здесь, в центре?
Двое в больничных пижамах стояли у окна широкого больничного коридора - корпус, в котором находились палаты, примыкал к высокому зданию того самого медицинского центра, где работал Кагарманов.
Один из стоявших у окна был совсем молод, не старше двадцати пяти, другому - уже за пятьдесят. Тот, что старше - Матвей - испитого вида, с редкими седыми волосами, землистым лицом, красными глазами. Молодой - Серега - с круглой мордой, красной то ли от ветра, то ли то спиртного - маленького роста, плотный, коренастый.
- Да, именно. От одних нервов, похоже, загнусь. Форточки и окна, которые открываются и закрываются сами по себе. Какие-то привидения... Все эти тоскливые вздохи. А вчера...
- Да, Ибрагимова отделали будь здоров.
Ибрагимов, такой же пациент, как и эти двое, накануне был зверски избит в одном из больничных коридоров. В том, который вел из столовой к кухне, общей на два больничных корпуса. Нападение произошло поздно вечером.
Курить в больнице не положено, на улицу не выпускала охрана.
Ибрагимов выбрал себе местечко в коридоре. Поздним вечером, когда на кухне никого не было, в полутемном уголке в конце коридора можно курить, - здесь некому делать замечания.
В больницу Ибрагимов попал с диагнозом «камни в почках».
Потом, когда его нашли избитым, с тяжелым сотрясением мозга, он, запинаясь и с трудом подбирая слова, то и дело впадая в полубессознательное состояние, рассказал: кто-то сзади окликнул его. Едва Ибрагимов обернулся, в него «метнули молнию».
Но еще за несколько минут до того, как все это произошло, Ибрагимова охватил ужас. «Загробный страх!» - несколько раз повторил избитый.
- Может быть, это была не молния? - спрашивали Ибрагимова полицейские. - У тебя просто полетели искры из глаз, да?
Ибрагимов кивал головой: «Я не знаю. Ничего не знаю. Но было очень страшно! Какая-то тень... Она была, там, в коридоре. Я знаю, там морг!»
- Может быть, это просто кружился в воздухе дым от твоей сигареты?
Ибрагимов опять кивал головой: «Может быть...»
***
После первого же приема лекарства боль в суставах рук и ног стала невыносимой. Савелий сначала стонал, а потом уже и выл в голос. Время от времени его рвало. Сердце опять стало останавливаться.
Но трудными были только первые полдня... Потом Сава словно бы «втянулся» в мучение. Он уже не боялся ни болей, ни того что сердце билось с перебоями. Был уверен - не остановится.
На второй день утром он почувствовал вместе с болью в суставах какой-то зуд. Он был настолько невыносимым, что, пытаясь как-то одолеть его, Совиньи начал двигать руками и ногами. И, о чудо! Он вдруг понял, что боль от движений не становится сильнее. Тогда он осторожно сел на кровати. Потом спустил ноги на пол и через несколько минут встал.
Раньше он бы тут же испытал столь сильную боль, что потерял бы сознание. Боль была и сейчас, но уже не такая чудовищная...
Когда мать Савелия вошла в комнату и увидела сына стоявшим у окна, она упала в обморок.
***
Ресторан уже заканчивал свою работу, когда на входе появился Совиньи.
Охранник с испугом посмотрел на него.
Днем верзила слышал, что другие официанты называли его «приятеля» Геной.
- Гену позови, - сказал верзила охраннику. Тот молча подозвал одного из официантов.
- Гену спрашивают...
- Он сегодня уволился. Днем. Часа в четыре ушел. Насовсем, уже здесь не появится.
Гигант молча развернулся и вышел из ресторана.
***
- Надо валить отсюда, - сказал Матвей. - Пока с нами не произошло то, что с Ибрагимовым. Теперь он останется полупарализованным идиотом. Сам знаешь, что говорят... Луч! Военные испытывают спутник. Бабы вон в их палатах уже боятся оставаться. Здесь же больница, а при больнице - морг... Сматываться надо.
- А я хочу посмотреть. Хотя страшно, а все же любопытно. Как он действует, этот чертов луч? - проговорил краснорожий Серега. - Мертвецов оживляет?
Матвей снисходительно усмехнулся:
- Чудак, это же военные технологии! Кто тебе скажет, как он действует? Возможно, наши военные и сами не знают, как. Думаешь, случайно луч на больницу направляют? Здесь воздействие проверить проще. Думаю, кто-то из врачей в курсе всех дел. Обследуют пациентов как бы потому, что лечат их. А сами смотрят, как подействовал луч. Сволочи, получают деньги за то, что над народом эксперимент ставят!
- А может, это американцы!
- Может... Ничего нельзя исключать. Вот что, я тебе расскажу про одну штукенцию. Произошла со мной сегодня утром. Вернее, еще ночью. Ну знаешь, самый последний час перед рассветом... Только ты никому не рассказывай.
Матвей поманил Серегу пальцем, чтобы тот придвинулся ближе.
***
Боль постепенно отступала. Совиньи начал прогуливаться. Сначала по дому, потом, когда боль стала едва ощутимой и у него начал постепенно пропадать страх, что она неожиданно вернется, - и по участку рядом с домом.
Выходы на деревенскую улицу - только в темное время суток. Там не было фонарей, Окна соседских избушек светились едва-едва, деревня погружена во мрак.
- Мать, - сказал рыжеволосый верзила Евлампии вскоре после того, как начал ходить. - Не говори никому, что я поднялся. Пусть никто не знает, пусть думают, что я прикован к кровати и мне никогда не пойти.
Мать встревоженным взглядом посмотрела на сына и зачем-то перекрестилась.
- Что ты придумал, Савва? - спросила она. Впервые ей пришло в голову, что, в сущности, она не знает своего сына. Потому что его до сих пор не было. Вернее, был, но совсем другой - тело, не встававшее с кровати... Евлампия знала только голову. Да и знала ли? Что сделает эта голова теперь, когда она заполучила это мощное ходячее тело.
- Отстань, старая дура! Достаточно, что из-за тебя я тридцать три года не вставал с кровати. Учти, если кто-нибудь в деревне узнает, что я поправился: клянусь тебе, я сведу с тобой, наконец счеты - убью!
***
- Что это? - глаза Мирославы широко раскрылись от испуга. Она смотрела то на лицо Ланы - своей соседки по палате, то на то, что та держала на ладони.
- Кто-то подбросил мне это.
- Как?! Кто? И зачем?
На ладони у Ланы была прядь женских волос. Сантиметров десять - пятнадцать, темные, с проседью.
- Я стояла в душе. Вернее, собиралась уже заканчивать - выключить воду. Вдруг... - голос Ланы, когда она рассказывала все это, дрожал, губы прыгали. - Какой-то шум. В дверь кабины постучали. Вернее, нет... Не постучали. Она как будто задрожала вся. Я выключила воду, открыла дверь. Ты знаешь, там такая скамейка...
Мирослава кивнула головой. Скамейка, - чтобы было удобнее переодеваться, - находилась напротив душевых кабин.
- На ней лежал листок бумаги. А на нем - вот это... - Лана поднесла к глазам Мирославы прядь волос. - Я сначала ничего не поняла. Смотрела на волосы. Вдруг свет погас. И тут... Понимаешь, я почувствовала, что в помещении кто-то есть. Наверное, он прятался там и до этого. Я вся задрожала... И говорю: кто здесь?
- Ой, боже! Лана, не рассказывай мне это. Как ты выдержала? От этого рассказа... Не говори больше ничего.
- А собственно, больше ничего и не было. Он спросил: «Знаешь, чья это прядь волос?» И все... Потом я нашла выключатель. Зажгла свет. В душевой я была уже одна.
- Чья это прядь волос? - дрожа от страха потому, что она уже знала ответ, спросила Мирослава. - Ее?
- Да, Гали... - тихим голосом ответила Лана.
Галя была одной из обитательниц их палаты. И Лана, и Мирослава находились в этой больнице уже не первую неделю. Вместе с Галей они провели в палате не меньше пяти дней. Как-то днем соседки по палате отправились в больничную столовую обедать. Галя плохо себя чувствовала - у нее было больное сердце. Попросила принести ей тарелку с какой-нибудь едой прямо в палату.
Когда девушки вернулись из столовой обратно, Галя сидела на кровати, откинувшись на высоко поднятую подушку. Голова ее была запрокинута.
Галя была мертва.
***
Совиньи приблизился к дому. Дверь была закрыта, свет в комнатах не горел.
«Спят они что ли?» - верзила помнил, что когда первый раз был у дома официанта, примерно в это же время мать Гены смотрела телевизор.
Совиньи подошел еще ближе. Хотел заглянуть в окно, но вдруг различил за стеклом лицо пожилой женщины. Следом она отчаянно завизжала, прерываясь лишь для того, чтобы прокричать «Полиция! Полиция!»
Верзила, которого «трудности» до сих пор только раззадоривали, почувствовал раздражение: «Старая курица! Будет визжать, пока и в самом деле кто-нибудь не вызовет полицию».
***
Крутой обрывистый берег реки был опять окутан туманом. В просветах между его бесформенными клочьями виднелись ряды колючей проволоки, вышки с прожекторами и часовыми, приземистые угрюмые бараки.
Колония «Красный мамонт».
У дальнего от крутого берега реки забора - двухэтажная кирпичная постройка. Здесь располагается администрация колонии. Здесь же есть комната, в которой сотрудники колонии беседуют с заключенными.
Сейчас в ней находились двое. Один - в скромном дешевом сереньком костюмчике. Из-под пиджака торчит несвежая рубашка блеклого цвета. На запястье - простенькие старенькие часы. На простом деревянном столе перед ним лежит дешевенький блокнот и шариковая ручка - из самых обыкновенных.
Этот словно бы намеренно подчеркивающий свою неприметность человек - один из опытнейших следователей главносибирского уголовного розыска.
Ему слегка за сорок, однако выглядит моложе. Черты лица - такие же неприметные, как костюм и рубашка: маленький носик, безвольный подбородок, бесцветные глаза. Темные густые волосы коротко острижены.
Сидящий напротив него - его полная противоположность во всем. Это матерый уголовник. Точнее, самый отпетый из самых матерых.
Иуда, знаменитый вор в законе.
Если следователь уголовного розыска (у него даже фамилия очень «оригинальная» - Иванов) невысокого роста и худощавого телосложения, то Иуда огромен - высок, чрезвычайно широк в кости. У него мощные руки с длинными толстыми пальцами. Он рыж и густо волосат.
Огненная шевелюра венчает его большую башку, точно бесформенная рваная папаха. Рыжие космы торчат в разные стороны.
Остричь Иуду невозможно - он поклялся убить любого «парикмахера», который попытается подойти к нему с ножницами в руках. «Не сам буду убивать... Подошлю кого-нибудь! Зека убьют в камере или в бараке. Вольного - на воле. По дороге домой или где еще».
На Иуде красно-белый спортивный костюм, новенькие кроссовки. Если не присматриваться к вору, то можно подумать, что он «в полном порядке». Но это не так.
В «Красном мамонте» быть «в порядке» невозможно. Иуда держится развязно, с гонором, но это лишь маска. Он изнурен физическими лишениями - холодом, голодом и постоянным ожиданием того, когда его начнут «прессовать» особые уголовники, сотрудничающие с администрацией «Красного мамонта».
На «запрессовку» в особых помещениях бараков в «красной зоне» делалась особая ставка.
Уголовного авторитета помещали в отдельную камеру. А потом к нему подселяли «прессовщиков» - отпетых преступников, каждому из которых свои же давно вынесли смертный приговор. Жить эти ребятки могли только в «Красном мамонте» под прикрытием администрации.
С Иудой они могли сделать все, что угодно. И хотя рыжеволосый уголовник был чудовищно силен и мог постоять за себя, расправиться с ним можно и ночью, когда спит.
Но и у Иуды - свои способы подействовать на администрацию колонии. И не только не нее. Матерому вожаку преступного мира подчинялась армия головорезов в лагерях и на воле. Конечно, немало было и врагов - старые обиды, борьба за влияние. Но и преданных сторонников хватало.
К тому же Иуда хорошо знал воровской мир, был ловким интриганом, ему удавалось так манипулировать людьми, что даже заклятые ненавистники были вынуждены порой «работать» для его пользы.
Иуда мог послать «малявы» в самые далекие концы страны, там в тюрьмах и колониях вспыхнут кровавые беспорядки - будут убиты врачи в тюремных больницах, разрушено оборудование цехов, в которых зеки «строчат» рабочие рукавицы... А уж в Главносибирске... Иуда вполне в состоянии испортить жизнь городской администрации.
Поговаривали, что он тайно контролирует несколько ключевых для жизни города предприятий - хлебокомбинат, мясокомбинат, компанию, которой принадлежат трамвайные линии и даже... Городской водопровод!
Даже в «Красном мамонте» Иуда активно противодействовал администрации. Хоть в «Мамонте» было немало «прессовщиков», но все же основное «население» составляли такие, как Иуда - закоренелые уголовники, которых власть намеревалась сломать враз и навсегда. Они были здесь разобщены и поставлены в очень жесткие, даже для лагеря, условия. Но и в таких обстоятельствах Иуда придумывал варианты для шантажа администрации - массовая голодовка, убийства «прессовщиков», угрозы в адрес работников колонии с обещанием расправиться с их родственниками на воле. У большинства охранников семьи жили где-нибудь в деревнях в глухих районах Главносибирской области.
«Красный мамонт» - очень закрытое учреждение. Что в нем происходит, толком не знал никто. Даже начальство из управления лагерей.
Но все-таки через семьи охранников какие-то слухи на волю проникали... Насколько соответствуют правде - сказать невозможно.
По городу распространялись разговоры, что в «Красном мамонте» поднято восстание. Возглавляет его Иуда. Начальство все скрывает, потому что заключенные требуют не только соблюдения своих прав, но и выдвинули политические лозунги. Якобы восстание собираются поддержать воры в других колониях, а главное - на свободе... Иногда слухи о восстании в «Красном мамонте» обрастали совершенно невероятными подробностями.
Иуда знал о них. И самое главное - он всерьез подумывал, чтобы и вправду сотворить что-нибудь «эдакое».
- Иуда, я к тебе вот по какому делу... - проговорил сыщик Иванов. - В Главносибирске есть мясокомбинат, а рядом – кладбище. Мимо идут две дороги, одна побольше, другая - поменьше. Ими пользуются работники. Кроме мясокомбината в этой промзоне находится еще куча больших и маленьких предприятий.
- Хватить болтать! - рявкнул Иуда. - Мне это неинтересно... Ты что, приехал рассказывать мне про Главносибирскую колбасу? Чхал я на нее. Как и на весь Главносибирск.
- Там стали находить убитых женщин... Зверские нападения - изнасилования, отрезанные руки, ноги, головы. Люди боятся. А пару дней назад на проходную мясокомбината подбросили записку: «Тот, кто пошел против Иуды, виноват в том, что девушки умирают в муках и будут умирать дальше».
Иуда фыркнул. Его губы скривились в презрительной усмешке.
Несколько мгновений знаменитый вор и сыщик молчали. Иванов понял, что Иуда ничего не скажет. Он вглядывался в лицо вора, пытаясь по нему распознать, причастен ли все-таки Иуда к кровавым нападениям и убийствам, к подброшенной записке.
Внешность у Иуды - отталкивающая. Под торчавшими в разные стороны перепутанными и грязными рыжими космами - низкий лоб, прорезанный двумя глубокими морщинами.
Вид этих глубоких морщин почему-то заставил Иванова подумать о траншеях, вырытых в холодной сырой земле, в которые сваливают для захоронения трупы. Много трупов.
