— На танцы? — переспросил я.
— Да. Учёба, — он забрал у меня учебник, — это, конечно, хорошо. Но и развлекаться нужно. Почему бы не посвятить один вечер не биологии, а весёлой музыке?
Интерес
— У тебя в голове что?
— Что?
Света присела на корточки и подпёрла лицо руками.
— Лиль, ты дура?
— Да не признавалась я ему в любви. Я пригласила его на танцы, на которые он не придёт.
— Ты обсуждала любовь со Смирновым, а на танцы позвала Серёжу. Скажешь ей что-нибудь? — Света посмотрела на Лену.
— Нет, — ответила она, — не хочу. Я устала. Я устала слушать её бесконечное нытьё о том, что Никита её не любит, хотя она делает всё возможное, чтобы он её возненавидел. Он не заслуживает такого отношения. Никто не заслуживает. До завтра, — Лена сквозь зубы попрощалась с подругами и направилась к перекрёстку.
*
Мы договорились встретиться в шесть, и у меня было три часа на то, чтобы убедить маму, что сегодняшние танцы не скажутся в дальнейшем на моём поступлении. Я надеялся, что она согласится, когда узнает, что на них пойдёт Вовка: наши матери дружили, и моей маме он определённо импонировал, в отличие от Ромы. Но про Рому ей никто не собирался говорить. К тому же танцы пройдут в школе, что также должно сыграть мне на руку: поводов для волнения у матери не будет — никакого алкоголя и драк с незнакомцами.
Я мчался домой, репетируя шёпотом речь для матери, когда на перекрёсток выскочила Лена.
Я замер. Она тоже.
— Привет, — тихо сказала Лена.
— Привет, — я попятился назад. Мы проучились в одном классе два года, и я считал Лену, если не другом, то добрым товарищем. Но она дружила с Лилей, и сегодня я почему-то ждал подвох от нашей встречи, почему-то не считал её случайной.
— Как дела?
— Хорошо. Твои?
— Тоже, — она кивнула. — Ты домой?
— Да.
Я шагнул вперёд, и мы сравнялись.
Лена улыбнулась:
— Как твоя биология? Ваш учитель, правда, сильнее нашего, как говорят?
— Да. Он преподавал в университете и…
Лена задавала всё новые и новые вопросы, интересовалась моими увлечениями, хотя и так всё обо мне знала, смеялась над моими шутками, шутила в ответ; я расслабился: впервые за долгое время я не волновался и не подбирал слова, и за нашим, хочу отметить, увлекательным диалогом даже не заметил, как пересёк три соседние улицы и проводил Лену до дома.
Новогодняя ёлка
Когда я согласился на предложение Ромы, то не подумал, что на танцах будет Лиля. Она пришла в актовый зал позже своих подруг и выделялась на их фоне несуразным ярким платьем и странным макияжем, точно упала лицом в мамину косметичку и не умылась после.
Я не пересекался с ней взглядами, благо Вовка отвлекал меня разговорами в то время, как Рома изображал «короля диско» на танцполе, пока не заиграл медляк, и танцующие не разбрелись на пары. Поймав на себе взгляд Лили, я рванул к выходу с таким ускорением, будто за мной гналась стая голодных собак. Трудно сказать, что спровоцировало мою трусость: то ли я боялся, что приглашу её, то ли испугался, что не приглашу, или меня бросало в дрожь от того, что она пригласит меня, но независимо от причины я знал, что останься я в зале, исход был бы одинаков: Лиля либо сразу высмеяла бы меня на глазах у всех, либо сначала отказала, а потом высмеяла бы.
Я простоял за дверью десять минут прежде, чем нашёл смелость вернуться в актовый зал, но жизнь — штука ироничная: я сбежал от одного медляка, чтобы попасть на другой. Не раздумывая, я твёрдым шагом подошёл к девочкам и под хихиканье Светы пригласил на танец Лену. Я не видел реакцию Лили, но, полагаю, она смутилась; возможно, даже разозлилась и удрала с танцев после отказов Ромы (он отказался с ней танцевать без объяснения причин) и Вовки (он сослался, что не умеет).
На следующий день, в школе, они признались, что отказали ей намеренно.
— Я же говорил, что танцы пойдут тебе на пользу, — Рома красовался перед зеркалом, висящим на первом этаже, — ты попрощался с дурными мыслями и нашёл себе новый объект для обожания. Хотя, как по мне, это жестоко — выбрать её подругу.
— Лена мой друг.
— Сегодня друг, а завтра друг оказался вдруг…
— Чувствую себя негодяем, — сказал Вовка, — по-моему, она ушла в слезах.
— Ничего, ничего, — ответил Рома, — иногда полезно побыть в шкуре тех, над кем издеваешься. Без обид, приятель, — он глянул на меня и вновь уставился в зеркало. — Думаю, наш маленький сговор послужит ей хорошим уроком.
— Сговор? — спросил я.
— Да. Мы с Владимиром сговорились против твоей Лилии.
— Не понимаю.
Рома повернулся ко мне.
— Мы умышленно отказались с ней танцевать. Если бы она над тобой не издевалась, то не ушла бы в слезах. Друзья должны поддерживать друг друга и защищать, верно, Владимир?
— Да.
— Теперь она сто раз подумает прежде, чем смеяться над тобой.
Я хмыкнул.
— А если она не усвоила ваш урок?
— Значит, мы его повторим. Пойдём, Владимир, поможешь мне перетаскать учебники из кабинета физики.
— А я?
— А ты сиди здесь, Ромео. Я посмотрел расписание твоей Джульетты, она скоро спустится. Проводишь её до дома. Глядишь, ещё пару дней и твои страдания совсем закончатся.
— Она не пойдёт со мной, — буркнул я.
— Кто не пойдёт?
— Лиля.
Рома отмахнулся:
— Да я не про неё, про вторую, которая твой друг.
— Лена, — подсказал Вовка.
— Пусть будет Лена, — сдался Рома и потащил его к кабинету физики.
Смотря на спины пританцовывающего Ромки и ковыляющего Вовки, я улыбнулся: в день нашего знакомства я не представлял, что за горой мышц и смазливым лицом может скрываться не только хороший человек, но и настоящий друг. Да, Ромка не обладал академическими знаниями и на уроках биологии неправильно размножал кроликов, но всё, что он делал, — он делал честно, говорил прямо и без прикрас, никому, начиная от учителя и заканчивая заблудившейся первоклашкой, не отказывал в помощи, и на первое место ставил собственную совесть.
Я открыл учебник: биологические термины казались пустыми и унылыми, не было в них прежней романтики и таинственности, и я задумался, хочу ли я в медицинский, или это исключительно желание матери.
Спрятав книгу в портфель, я глянул на часы. С минуты на минуту закончится урок, и малышня заполнит первый этаж, разбежится, как муравьи, чей домик хулиганистые мальчишки залили кипятком, и если я не хочу пасть жертвой обезумевших «оживших пупсов из магазина игрушек», то должен слинять подальше от раздевалки до того, как прозвенит звонок.
— Ты видел её на танцах? — два моих одноклассника кинули вещи на скамейку у противоположной стены. Андрей продолжил. — Разоделась как новогодняя ёлка. Для полного образа не хватало только звезды на макушке.
— Да я всегда говорил, что она уродина, — ответил Иннокентий, — жаль, её имя с этим словом не рифмуется. Остаётся только «Лилька-страшилка», — он заржал.
Я перешёл в эту школу три года назад, когда родители получили двухкомнатную квартиру в новой башне. Первые два года я проучился в одном классе с Лилей, а на выпускной год перевёлся в параллельный класс: мама похлопотала, узнав, что учителем биологии станет бывший профессор медицинского университета. Её логикой руководствовались и другие родители, те, чьи дети подумывали связать свою жизнь с медициной, биологией и прочими сопутствующими специальностями, так что наш класс можно назвать почти «узконаправленным». Немудрено, что в нём оказались ребята чуть ли не со всей Москвы, и переводились сюда целыми компаниями, а одиночки, вроде Ромки, к таким компаниям потом прибивались с попеременным успехом. Между собой не дружили, общались в рамках школьной жизни и забывали о существовании друг друга, едва переступив порог школы.
Я поднялся на ноги.
— Не называй её так.
Иннокентий обернулся.
— Что ты хорохоришься, Смирнов? — ухмыльнулся он. — Сиди, где сидишь, и помалкивай.
— Я сказал, чтобы ты её не оскорблял.
— А то что?
Я заехал ему по носу, он ударил в ответ, — завязалась драка. Парни, плётшиеся от физика, побросали учебники на пол и рванули к нам: Ромка, чтобы присоединиться, а Вовка, чтобы остановить. Мы разошлись, когда вниз спустилась завуч, услышавшая вой малышни: попав на незапланированный гладиаторский бой, они выли и ныли. Завуч увела Иннокентия в кабинет директора и предупредила меня, что в моём случае на первый раз закроет глаза, но если подобное повторится, она не станет меня прикрывать перед руководством.
— Что случилось? — прошептал Вовка.
Я вытер рот тыльной стороной ладони и выругался, когда понял, что испачкал манжет рубашки: Иннокентий разбил мне губу.
— Он назвал её уродиной.
Шум стих, малышня и старшеклассники разбрелись, кто домой, кто по кабинетам, и я увидел, что всё это время за их спинами стояли девочки.
— Что, — усмехнулась Лиля, глядя на меня, — пример по алгебре не поделили?
Вовка перевёл растерянный взгляд с меня на неё и открыл рот, но я не дал ему ответить:
— Да, — сказал я настолько грубо, насколько смог.
Она засмеялась и вместе со Светой вышла из школы.
Лена подсела ко мне и молча погладила меня по плечу. Домой мы возвращались вместе.
Перекрёсток
Я разговаривал с учителем математики, когда Лиля подошла к Вовке. К счастью, наше обсуждение задачи, которую ни я, ни отец не смогли решить, закончилось, я получил нужные объяснения и устремился к ним.
— Как написал пробный экзамен по биологии, Вов? — спросила она голосом, лишённым какой-либо эмоциональности.
— Да плохо, Лиль, — Вовка покачал головой, — трояк.
Я улыбнулся.
— Да он вообще дурак! — меня распирало от радости, что она стоит рядом с нами.
Лиля выдержала паузу и спросила:
— А как в целом проходил ваш экзамен?
— Да мы…
— Ой, дай я расскажу! Ты не умеешь рассказывать!
Лиля подняла на меня глаза:
— Иногда я забываю, что ты самый умный, — она развернулась на потёртых каблуках и смешалась с толпой одноклассников.
К собранию её настроение не изменилось: она по-прежнему была тиха и молчалива, будто с неё выкачали все жизненные силы.
— Реши мне пример, — я пододвинул к ней тетрадь.
— Сам решай.
—Ну, реши. Тебе что, сложно?
Она поджала губы, но решение написала.
— Так он же лёгкий.
— Я хотел убедиться, что ты сдашь экзамен.
Не придумали ещё слов, чтобы описать её взгляд: грустный, жалкий, полный боли, — я видел, как вздымалась её грудь, но не знал, что сидит в ней: злость или отчаянье. Я улыбнулся, и моя улыбка сделала только хуже: я чувствовал — секунда и Лиля разревётся.
— Лилька! Лилька! — раздалось справа от неё, и мы оба повернулись к источнику звука. Серёжа, которого на неделю отстранили от занятий, повис в окне и протянул Лиле букет ромашек. Видать, срывал их поштучно по пути. Я цокнул языком, когда Серёжа изобразил падение: с первого этажа, как же. Девочки ахнули, но он просунул голову в кабинет и расхохотался. Шутник.
Лиля посмотрела на меня.
— Боже, каков идиот, — пробормотал я.
После уроков на перекрёстке встретились четыре человека, возвращавшихся домой по парам. Лена опустила глаза, словно чувствовала вину перед Лилей, в чьём взгляде боли только прибавилось. Мы с Серёжей кивнули друг другу, и все разошлись по разным сторонам: я с трудом сдерживал желание взять за руку Лену, которую уже вторую неделю провожал домой.
Урок литературы
Я залилась такой безбожной краской, что рак на горе присвистнул от зависти.
— Ирина Анатольевна, здравствуйте. А «медики» сейчас у вас?
В их классе творилась самая настоящая чехарда с учителями. Сначала для них пригласили какого-то профессора, чтобы он учил их биологии. Потом появился новый учитель алгебры, который переоценил свои силы и под конец учебного года закатил директору истерику, что количество учеников сводит его с ума. Ему пошли навстречу: разделили класс на две группы — как выразился директор, «в качестве эксперимента» — одну половину оставили ему, другую отдали Ирине Анатольевне. И теперь я, сгорая от стыда, стою перед своей учительницей перед расписанием и выпытываю у неё, в какой группе учится Смирнов.
Ирина Анатольевна улыбнулась.
— У меня, — протянула она.
— А Никита Смирнов в вашей группе или в другой?
— В моей, — её улыбка стала шире. — Поднимайся, он, наверное, уже там.
Я помчалась к лестнице, сжимая в руках стопку рекомендаций, которые для Смирнова каллиграфическим почерком написала «шмель»: ему, как активисту и медалисту, в скором времени предстоит читать речь на последнем звонке.
Поднимаясь по ступенькам, я проигрывала в голове план предстоящего разговора: улыбнусь, передам бумаги, что-нибудь спрошу — пусть расскажет мне о кроликах и об их будущем потомстве, или пожалуется, какая трудная задачка попалась на контрольной, или, что он единственный из всего класса, кто решил пример, что угодно, лишь бы не замолкал. Я осознала, как незаметно пролетело время: вроде только вчера он перешёл в нашу школу, а уже на следующей неделе мы выпускаемся, и я больше никогда его не увижу. Или увижу, как сказала Светка, лет через пятнадцать красивого и женатого.
Однако моя решимость провести с ним в классе всю перемену испарилась сразу, как я вошла в кабинет.
— А вот эту, вот эту ты слышала? — спросил он у Лены, сидевшей рядом с ним на парте, и заиграл на гитаре.
Я не угадала песню, зато вспомнила, как он осенью притащил гитару на собрание и в грубой форме отказался играть, когда я его об этом попросила: в тот момент он злился так же, как, когда я месяцем ранее снимала с его пиджака белые волоски. «Это кот!» — он дёрнул тогда плечом, словно я была чумной.
Мы с Леной смотрели друг на друга, не отрывая взгляда. Никита, заметив, что её внимание не сконцентрировано на нём, повернул голову и перестал играть.
Я посмотрела на него.
— Шмелёва, — я кинула рекомендации на край стола, часть листов упала на пол, — просила тебе передать.
Из кабинета я вышла как ни в чём не бывало, но ускорила шаг в коридоре и побежала, когда от женского туалета меня разделяли пару шагов.
Влетев туда, я закрыла за собой дверь и прижалась затылком к холодной стене. Три года я ждала и верила, что он признается, а вместо признания получила подтверждение своей догадки о том, что он влюблён в Лену.
«Глаза твои —
чистый обсидиан,
дороже мне всех камней».
Я отрыла в домашней библиотеке книгу о поэзии и наткнулась в ней на смешное название японской стихотворной формы — хайку, и настолько она меня впечатлила, что я попробовала в ней что-нибудь написать, но напутала со слогами и настоящее хайку у меня не вышло. Учительницу литературы мои потуги на поприще поэзии не удовлетворили, Смирнова, впрочем, тоже.
— Ерунда какая-то, — пробурчал он, когда я показала ему своё хайку, и уткнулся носом в тетрадку — обсидиан чёрный, а чёрных глаз не бывает. Бывают тёмно-карие.
— Я имела в виду тёмно-карие.
— А зачем тогда написала про чёрные?
Я уставилась на него в надежде поймать взгляд его тёмно-карий глаз, но он не повернулся, и смысла моего несостоявшегося хайку тоже не понял.
*
— Как понять, что это любовь? — я стоял в дверях кухни и наблюдал за отцом, разбирающим какую-то железяку. — Вот ты как понял, что любишь маму?
Отец, не поднимая на меня глаз, улыбнулся.
— Любовь это понятие, неподдающееся никакой логике. Её нельзя понять, её можно только почувствовать. А почему ты спрашиваешь? Влюбился?
— Да. Учёба, — он забрал у меня учебник, — это, конечно, хорошо. Но и развлекаться нужно. Почему бы не посвятить один вечер не биологии, а весёлой музыке?
Глава шестая
Интерес
— У тебя в голове что?
— Что?
Света присела на корточки и подпёрла лицо руками.
— Лиль, ты дура?
— Да не признавалась я ему в любви. Я пригласила его на танцы, на которые он не придёт.
— Ты обсуждала любовь со Смирновым, а на танцы позвала Серёжу. Скажешь ей что-нибудь? — Света посмотрела на Лену.
— Нет, — ответила она, — не хочу. Я устала. Я устала слушать её бесконечное нытьё о том, что Никита её не любит, хотя она делает всё возможное, чтобы он её возненавидел. Он не заслуживает такого отношения. Никто не заслуживает. До завтра, — Лена сквозь зубы попрощалась с подругами и направилась к перекрёстку.
*
Мы договорились встретиться в шесть, и у меня было три часа на то, чтобы убедить маму, что сегодняшние танцы не скажутся в дальнейшем на моём поступлении. Я надеялся, что она согласится, когда узнает, что на них пойдёт Вовка: наши матери дружили, и моей маме он определённо импонировал, в отличие от Ромы. Но про Рому ей никто не собирался говорить. К тому же танцы пройдут в школе, что также должно сыграть мне на руку: поводов для волнения у матери не будет — никакого алкоголя и драк с незнакомцами.
Я мчался домой, репетируя шёпотом речь для матери, когда на перекрёсток выскочила Лена.
Я замер. Она тоже.
— Привет, — тихо сказала Лена.
— Привет, — я попятился назад. Мы проучились в одном классе два года, и я считал Лену, если не другом, то добрым товарищем. Но она дружила с Лилей, и сегодня я почему-то ждал подвох от нашей встречи, почему-то не считал её случайной.
— Как дела?
— Хорошо. Твои?
— Тоже, — она кивнула. — Ты домой?
— Да.
Я шагнул вперёд, и мы сравнялись.
Лена улыбнулась:
— Как твоя биология? Ваш учитель, правда, сильнее нашего, как говорят?
— Да. Он преподавал в университете и…
Лена задавала всё новые и новые вопросы, интересовалась моими увлечениями, хотя и так всё обо мне знала, смеялась над моими шутками, шутила в ответ; я расслабился: впервые за долгое время я не волновался и не подбирал слова, и за нашим, хочу отметить, увлекательным диалогом даже не заметил, как пересёк три соседние улицы и проводил Лену до дома.
Глава седьмая
Новогодняя ёлка
Когда я согласился на предложение Ромы, то не подумал, что на танцах будет Лиля. Она пришла в актовый зал позже своих подруг и выделялась на их фоне несуразным ярким платьем и странным макияжем, точно упала лицом в мамину косметичку и не умылась после.
Я не пересекался с ней взглядами, благо Вовка отвлекал меня разговорами в то время, как Рома изображал «короля диско» на танцполе, пока не заиграл медляк, и танцующие не разбрелись на пары. Поймав на себе взгляд Лили, я рванул к выходу с таким ускорением, будто за мной гналась стая голодных собак. Трудно сказать, что спровоцировало мою трусость: то ли я боялся, что приглашу её, то ли испугался, что не приглашу, или меня бросало в дрожь от того, что она пригласит меня, но независимо от причины я знал, что останься я в зале, исход был бы одинаков: Лиля либо сразу высмеяла бы меня на глазах у всех, либо сначала отказала, а потом высмеяла бы.
Я простоял за дверью десять минут прежде, чем нашёл смелость вернуться в актовый зал, но жизнь — штука ироничная: я сбежал от одного медляка, чтобы попасть на другой. Не раздумывая, я твёрдым шагом подошёл к девочкам и под хихиканье Светы пригласил на танец Лену. Я не видел реакцию Лили, но, полагаю, она смутилась; возможно, даже разозлилась и удрала с танцев после отказов Ромы (он отказался с ней танцевать без объяснения причин) и Вовки (он сослался, что не умеет).
На следующий день, в школе, они признались, что отказали ей намеренно.
— Я же говорил, что танцы пойдут тебе на пользу, — Рома красовался перед зеркалом, висящим на первом этаже, — ты попрощался с дурными мыслями и нашёл себе новый объект для обожания. Хотя, как по мне, это жестоко — выбрать её подругу.
— Лена мой друг.
— Сегодня друг, а завтра друг оказался вдруг…
— Чувствую себя негодяем, — сказал Вовка, — по-моему, она ушла в слезах.
— Ничего, ничего, — ответил Рома, — иногда полезно побыть в шкуре тех, над кем издеваешься. Без обид, приятель, — он глянул на меня и вновь уставился в зеркало. — Думаю, наш маленький сговор послужит ей хорошим уроком.
— Сговор? — спросил я.
— Да. Мы с Владимиром сговорились против твоей Лилии.
— Не понимаю.
Рома повернулся ко мне.
— Мы умышленно отказались с ней танцевать. Если бы она над тобой не издевалась, то не ушла бы в слезах. Друзья должны поддерживать друг друга и защищать, верно, Владимир?
— Да.
— Теперь она сто раз подумает прежде, чем смеяться над тобой.
Я хмыкнул.
— А если она не усвоила ваш урок?
— Значит, мы его повторим. Пойдём, Владимир, поможешь мне перетаскать учебники из кабинета физики.
— А я?
— А ты сиди здесь, Ромео. Я посмотрел расписание твоей Джульетты, она скоро спустится. Проводишь её до дома. Глядишь, ещё пару дней и твои страдания совсем закончатся.
— Она не пойдёт со мной, — буркнул я.
— Кто не пойдёт?
— Лиля.
Рома отмахнулся:
— Да я не про неё, про вторую, которая твой друг.
— Лена, — подсказал Вовка.
— Пусть будет Лена, — сдался Рома и потащил его к кабинету физики.
Смотря на спины пританцовывающего Ромки и ковыляющего Вовки, я улыбнулся: в день нашего знакомства я не представлял, что за горой мышц и смазливым лицом может скрываться не только хороший человек, но и настоящий друг. Да, Ромка не обладал академическими знаниями и на уроках биологии неправильно размножал кроликов, но всё, что он делал, — он делал честно, говорил прямо и без прикрас, никому, начиная от учителя и заканчивая заблудившейся первоклашкой, не отказывал в помощи, и на первое место ставил собственную совесть.
Я открыл учебник: биологические термины казались пустыми и унылыми, не было в них прежней романтики и таинственности, и я задумался, хочу ли я в медицинский, или это исключительно желание матери.
Спрятав книгу в портфель, я глянул на часы. С минуты на минуту закончится урок, и малышня заполнит первый этаж, разбежится, как муравьи, чей домик хулиганистые мальчишки залили кипятком, и если я не хочу пасть жертвой обезумевших «оживших пупсов из магазина игрушек», то должен слинять подальше от раздевалки до того, как прозвенит звонок.
— Ты видел её на танцах? — два моих одноклассника кинули вещи на скамейку у противоположной стены. Андрей продолжил. — Разоделась как новогодняя ёлка. Для полного образа не хватало только звезды на макушке.
— Да я всегда говорил, что она уродина, — ответил Иннокентий, — жаль, её имя с этим словом не рифмуется. Остаётся только «Лилька-страшилка», — он заржал.
Я перешёл в эту школу три года назад, когда родители получили двухкомнатную квартиру в новой башне. Первые два года я проучился в одном классе с Лилей, а на выпускной год перевёлся в параллельный класс: мама похлопотала, узнав, что учителем биологии станет бывший профессор медицинского университета. Её логикой руководствовались и другие родители, те, чьи дети подумывали связать свою жизнь с медициной, биологией и прочими сопутствующими специальностями, так что наш класс можно назвать почти «узконаправленным». Немудрено, что в нём оказались ребята чуть ли не со всей Москвы, и переводились сюда целыми компаниями, а одиночки, вроде Ромки, к таким компаниям потом прибивались с попеременным успехом. Между собой не дружили, общались в рамках школьной жизни и забывали о существовании друг друга, едва переступив порог школы.
Я поднялся на ноги.
— Не называй её так.
Иннокентий обернулся.
— Что ты хорохоришься, Смирнов? — ухмыльнулся он. — Сиди, где сидишь, и помалкивай.
— Я сказал, чтобы ты её не оскорблял.
— А то что?
Я заехал ему по носу, он ударил в ответ, — завязалась драка. Парни, плётшиеся от физика, побросали учебники на пол и рванули к нам: Ромка, чтобы присоединиться, а Вовка, чтобы остановить. Мы разошлись, когда вниз спустилась завуч, услышавшая вой малышни: попав на незапланированный гладиаторский бой, они выли и ныли. Завуч увела Иннокентия в кабинет директора и предупредила меня, что в моём случае на первый раз закроет глаза, но если подобное повторится, она не станет меня прикрывать перед руководством.
— Что случилось? — прошептал Вовка.
Я вытер рот тыльной стороной ладони и выругался, когда понял, что испачкал манжет рубашки: Иннокентий разбил мне губу.
— Он назвал её уродиной.
Шум стих, малышня и старшеклассники разбрелись, кто домой, кто по кабинетам, и я увидел, что всё это время за их спинами стояли девочки.
— Что, — усмехнулась Лиля, глядя на меня, — пример по алгебре не поделили?
Вовка перевёл растерянный взгляд с меня на неё и открыл рот, но я не дал ему ответить:
— Да, — сказал я настолько грубо, насколько смог.
Она засмеялась и вместе со Светой вышла из школы.
Лена подсела ко мне и молча погладила меня по плечу. Домой мы возвращались вместе.
Глава восьмая
Перекрёсток
Я разговаривал с учителем математики, когда Лиля подошла к Вовке. К счастью, наше обсуждение задачи, которую ни я, ни отец не смогли решить, закончилось, я получил нужные объяснения и устремился к ним.
— Как написал пробный экзамен по биологии, Вов? — спросила она голосом, лишённым какой-либо эмоциональности.
— Да плохо, Лиль, — Вовка покачал головой, — трояк.
Я улыбнулся.
— Да он вообще дурак! — меня распирало от радости, что она стоит рядом с нами.
Лиля выдержала паузу и спросила:
— А как в целом проходил ваш экзамен?
— Да мы…
— Ой, дай я расскажу! Ты не умеешь рассказывать!
Лиля подняла на меня глаза:
— Иногда я забываю, что ты самый умный, — она развернулась на потёртых каблуках и смешалась с толпой одноклассников.
К собранию её настроение не изменилось: она по-прежнему была тиха и молчалива, будто с неё выкачали все жизненные силы.
— Реши мне пример, — я пододвинул к ней тетрадь.
— Сам решай.
—Ну, реши. Тебе что, сложно?
Она поджала губы, но решение написала.
— Так он же лёгкий.
— Я хотел убедиться, что ты сдашь экзамен.
Не придумали ещё слов, чтобы описать её взгляд: грустный, жалкий, полный боли, — я видел, как вздымалась её грудь, но не знал, что сидит в ней: злость или отчаянье. Я улыбнулся, и моя улыбка сделала только хуже: я чувствовал — секунда и Лиля разревётся.
— Лилька! Лилька! — раздалось справа от неё, и мы оба повернулись к источнику звука. Серёжа, которого на неделю отстранили от занятий, повис в окне и протянул Лиле букет ромашек. Видать, срывал их поштучно по пути. Я цокнул языком, когда Серёжа изобразил падение: с первого этажа, как же. Девочки ахнули, но он просунул голову в кабинет и расхохотался. Шутник.
Лиля посмотрела на меня.
— Боже, каков идиот, — пробормотал я.
После уроков на перекрёстке встретились четыре человека, возвращавшихся домой по парам. Лена опустила глаза, словно чувствовала вину перед Лилей, в чьём взгляде боли только прибавилось. Мы с Серёжей кивнули друг другу, и все разошлись по разным сторонам: я с трудом сдерживал желание взять за руку Лену, которую уже вторую неделю провожал домой.
Глава девятая
Урок литературы
Я залилась такой безбожной краской, что рак на горе присвистнул от зависти.
— Ирина Анатольевна, здравствуйте. А «медики» сейчас у вас?
В их классе творилась самая настоящая чехарда с учителями. Сначала для них пригласили какого-то профессора, чтобы он учил их биологии. Потом появился новый учитель алгебры, который переоценил свои силы и под конец учебного года закатил директору истерику, что количество учеников сводит его с ума. Ему пошли навстречу: разделили класс на две группы — как выразился директор, «в качестве эксперимента» — одну половину оставили ему, другую отдали Ирине Анатольевне. И теперь я, сгорая от стыда, стою перед своей учительницей перед расписанием и выпытываю у неё, в какой группе учится Смирнов.
Ирина Анатольевна улыбнулась.
— У меня, — протянула она.
— А Никита Смирнов в вашей группе или в другой?
— В моей, — её улыбка стала шире. — Поднимайся, он, наверное, уже там.
Я помчалась к лестнице, сжимая в руках стопку рекомендаций, которые для Смирнова каллиграфическим почерком написала «шмель»: ему, как активисту и медалисту, в скором времени предстоит читать речь на последнем звонке.
Поднимаясь по ступенькам, я проигрывала в голове план предстоящего разговора: улыбнусь, передам бумаги, что-нибудь спрошу — пусть расскажет мне о кроликах и об их будущем потомстве, или пожалуется, какая трудная задачка попалась на контрольной, или, что он единственный из всего класса, кто решил пример, что угодно, лишь бы не замолкал. Я осознала, как незаметно пролетело время: вроде только вчера он перешёл в нашу школу, а уже на следующей неделе мы выпускаемся, и я больше никогда его не увижу. Или увижу, как сказала Светка, лет через пятнадцать красивого и женатого.
Однако моя решимость провести с ним в классе всю перемену испарилась сразу, как я вошла в кабинет.
— А вот эту, вот эту ты слышала? — спросил он у Лены, сидевшей рядом с ним на парте, и заиграл на гитаре.
Я не угадала песню, зато вспомнила, как он осенью притащил гитару на собрание и в грубой форме отказался играть, когда я его об этом попросила: в тот момент он злился так же, как, когда я месяцем ранее снимала с его пиджака белые волоски. «Это кот!» — он дёрнул тогда плечом, словно я была чумной.
Мы с Леной смотрели друг на друга, не отрывая взгляда. Никита, заметив, что её внимание не сконцентрировано на нём, повернул голову и перестал играть.
Я посмотрела на него.
— Шмелёва, — я кинула рекомендации на край стола, часть листов упала на пол, — просила тебе передать.
Из кабинета я вышла как ни в чём не бывало, но ускорила шаг в коридоре и побежала, когда от женского туалета меня разделяли пару шагов.
Влетев туда, я закрыла за собой дверь и прижалась затылком к холодной стене. Три года я ждала и верила, что он признается, а вместо признания получила подтверждение своей догадки о том, что он влюблён в Лену.
«Глаза твои —
чистый обсидиан,
дороже мне всех камней».
Я отрыла в домашней библиотеке книгу о поэзии и наткнулась в ней на смешное название японской стихотворной формы — хайку, и настолько она меня впечатлила, что я попробовала в ней что-нибудь написать, но напутала со слогами и настоящее хайку у меня не вышло. Учительницу литературы мои потуги на поприще поэзии не удовлетворили, Смирнова, впрочем, тоже.
— Ерунда какая-то, — пробурчал он, когда я показала ему своё хайку, и уткнулся носом в тетрадку — обсидиан чёрный, а чёрных глаз не бывает. Бывают тёмно-карие.
— Я имела в виду тёмно-карие.
— А зачем тогда написала про чёрные?
Я уставилась на него в надежде поймать взгляд его тёмно-карий глаз, но он не повернулся, и смысла моего несостоявшегося хайку тоже не понял.
*
— Как понять, что это любовь? — я стоял в дверях кухни и наблюдал за отцом, разбирающим какую-то железяку. — Вот ты как понял, что любишь маму?
Отец, не поднимая на меня глаз, улыбнулся.
— Любовь это понятие, неподдающееся никакой логике. Её нельзя понять, её можно только почувствовать. А почему ты спрашиваешь? Влюбился?
