Задушено всхлипывая Франц вытер затекающую кровянку с лица. Именно тогда нечистые наездники отчего-то сдались. То ли сжалились, то ли банально устали. Но, перестав понукать, коротко объяснили несчастному, каким таким путем можно добраться до полагающейся ему часовни. Вздохнули, зевнули и вмиг растаяли, оставив школьного мага наедине с трагедией.
******************
Когда крики удивления в гостиной почти затихли, а стулья только еще начали отодвигаться и падать, бесконечному Савиному терпению пришел предел. Да не какой-нибудь, легко остужаемый, не из тех, что снимается банальной получасовой пробежкой, а тот, от которого магические аккумуляторы дохнут в первый момент прямого контакта.
Да и как тут, спрашивается, не сдохнуть, когда посреди семейного совещания в твою уютную, почти приготовленную к скорому празднику и приезду родственников гостиную влетает полураздетый, заезженный до полного изнеможения тип, падает, сбивая на ходу пристроенную с горем пополам несчастную елку, и вдруг разражается причитаниями. Что характерно, голосом Яня:
— Спасайся кто может! Незамерзаемый Вир замерз! — человек молчит. Чертенок у него на закорках кричит. Едва видимый, полупрозрачный хвост звонко хлещет по человеческому хребту плеткой. Одно плохо — кроме магов, да Ведьмессы обнаглевшего придворного еще никто не разглядел. А вот полуголый вторженец виден каждому. Дитеру, который уже принялся закатывать рукава, Карлу, наконец отбившемуся от запутавшейся в ногах табуретки, и даже Штефану, приготовившему для драки кулаки. Хорошо, что эту троицу магу удалось прервать в полете. Перекрывая общий гвалт, он предупредительно выкрикнул:
— Янь! Хвостатая ты сволочь! Отвечай! Зачем приволок к нам в дом этого аборигена?
От прозвучавшей в общем бардаке весьма трезвой мысли разошедшиеся рыцари слегка притормозили. Алисия удивленно разинула рот. А мальчишки едва приметно поежились.
Только Янь не собирался молча упреки глотать. Чуть ощерившись, яростно огрызнулся с новоявленного насеста:
— Нечего на меня наваливаться! Кто в подчинение попал, того и взяли. Делать нам больше нечего, как жертв под хозяйские вкусы подбирать. Сегодня вам один не понравится, завтра другой. А нам, значит, сначала подчиняй, потом отпускай. Нееет! Так мы не договаривались!
— Да мы с тобой никак не договаривались! — снова вызверился Сава.
Но Яню на это было прицельно плевать. Тот снова зарядил о горьком:
— Не слышали что ли? Кому сказано? Незамерзаемый Вир замерз, — растянул многозначительную пауза, только потом лукаво продолжил, — Хотя, конечно, если это для вас — не новость...
Увы, но магу, как человеку иного, ледяного мира было действительно на Вир плевать. Другим, кстати, начиная с этой минуты, тоже, поскольку они все внезапно признали в приезжем изрядно чумазую, но достаточно запоминающуюся рожу школьного мага.
— Погодите...
— Так это же...
Громче всех заверещала Арина:
— Янь, бестолочь ты неразумная! Зачем приволок этого мерзавца в нам? Как только у тебя мозги в его сторону подвинулись? Как только язык в момент заклятья к зубам не примерз? Где это видано, тащить в дом всякую гадость?
И не успел расхрабрившийся Янь пронзительно хрюкнуть, как уже был от подчиненного освобожден, ощупан, потискан на предмет случайных повреждений и посторонних, не нужных в доме насекомых, а затем водружен на обеденный стол. Точно посередине.
— Сиди тут! Причём чтобы ни слуха, ни звука от тебя больше никто не слышал!
Грубое поведение хозяйки заставило чертенка посильнее прикусить почти расхрабрившуюся для повторного заявления губу. Он демонстративно уселся на край сахарницы, выразительно обиделся мордочкой. Со своего нового насеста внимательно, но слегка отрешенно наблюдал, как вся рыцарская компания суетилась вокруг недостойного жалости школьного мага.
Будто в упор игнорируя разборки, проходившие в комнате, тот по-прежнему монументально стоял конем — на четвереньках, мокрый, продрогший. Грязные брюки располосованы от бедра, торс — голый, взгляд — крайне температурный. На попытки его растормошить что-то нечленораздельно мычал.
Остановившись на безопасном расстоянии Сава пару минут с интересом наблюдал, как не разбирающиеся в проблеме сородичи пытались привести подчиненного в чувства, поднять с пола, усадить на диван, укутать во что-нибудь теплое. Народ настаивал, школьный маг противился, ни за что не желая ни вставать, ни как иначе обозначать ситуативную заинтересованность.
Наконец, выбившись из сил, спасители сдались. Устроившись вокруг пострадавшего кто — на корточках, кто — на коленях они нерешительно перешли к расспросам.
Дитера интересовало, признал ли маг своих недавних налетчиков и если да, то какие планирует предпринять юридические меры. Арину — помнит ли пострадавший свое имя. Но только Карл с ходу предложил подкинуть болезного под двери ближайшей больницы:
— Рождество — на носу. Вот-вот теща с тестем приедут. А в доме придурок беспамятный ошивается. Даже на стул себя усадить не дает. До полного обезьянства обезобразился. А вы, значит, пытаетесь его обласкать? Как по мне, самое место такому — в психушке. Отвезли, кинули под дверь — пусть разбираются с этим подчиненным.
От его предложения у всех присутствующих на короткую секунду радостно просветлели лица, если бы только Седрик идею под корень не подломил:
— Увы, но подчиненный не может самолично уйти от хозяина...
— Так нам что? Теперь жить с этим четверолапым?
— Может еще подселим его в нашу общагу?
Что тут началось! Вот так в общей суете все мгновенно позабыли про Яня, не придав значения его истории. А зря...
По дороге в аэропорт Бремена все во мне кипенью кипело, обещая рвануть и полыхнуть, когда придет пора. Но Штефан на водительском особо не заморачивался. Обретя потерянный голос с легкой руки Дитера, уже привыкшего с регулярностью снимать мои случайные проклятья, он с непроницаемым видом подсвистывал музыке, несущейся из приемника. От желания стукнуть этого разошедшегося саксофониста меня грипозно знобило. Или может знобило от того, что допотопное отопление доисторического Карлова джипа не справлялось с разгулявшимся морозом? Как бы там ни было, но меня слегка подколачивало.
Злобно разглядывая разошедшийся не к добру снег, санно скрипящий под дворниками, я в уме репетировала скорую судьбоносную встречу. Так сказать "презентация в живую многострадального зятя". Первого, но не последнего и не единственного. От подобных крамольных мыслей у меня нервически задергалась щека.
Но пока я морально страдала, Штефан, покосившись в зеркало, в очередной раз пошел на обгон, буркнув:
— Не успеваем. Поздно выехали, — и присовокупил, — из-за тебя.
На это сказать было нечего. За спиной сгущался тот еще адов денек.
Как подумаю, сколько вранья! И мы, как жирные мухи в нём.
Глубинно горюя о своем я с ненавистью ощерилась в сторону огней аэропорта, чуть поборолась с желанием на пробу их все погасить. Вдруг получится стать первой в истории ведьмой, крякнувшей пусть мелкий, но аэропорт... Но вспомнила о ребенке и передумала. Сколько еще таких шансов будет в моей жизни! Вот доношу наследницу, из-под заклятья выйду и отправлю к чертям весь этот сумасшедший круг...
— Ты чего это улыбаешься? — выцарапал меня из мечтаний Штефан, выдохнул облегченно, — приехали... Помнишь, что мы, вроде как, любящие супруги?
— Помню. А как же...
Аж зло берет!
А через минуту я уже обнимала маму, только сейчас понимая, как по ней истосковалась. Сколько же времени прошло? Словно кошка языком своим шершавым слизнула...
— Дочка... Совсем взрослая стала...
— Да уж куда взрослее. Вон какой габаритный живот, — следом за мамой отец пытается заключить меня в свои медвежьи объятия. Смущенно, по-мужски улыбается, — Богатырем внук растет.
— Не внук, а внучка, — вклинивается Штефан в наш разговор.
И я вдруг понимаю, что нахожусь не дома, в знакомом коридоре, куда привыкла по сотне раз возвращаться, а в шумном аэропорту Бремена. Что поменялись мы с родителями ролями. Что теперь я их встречаю. Что пора уже в живую представить им Штефана. Вот эту самую наглую морду, вопреки моим желаниям пригласившую родителей ко мне. Он встречу устроил, а любящая дочь не удосужилась. Так бы еще год на чужбине жила, с утра до вечера приключаясь, с родными общаясь только по скайпу...
Скверная я дочь! Отчаянно скверная! Иная падчерица лучше нее будет! Вон даже дедам не рассказала, что не внука, а внучку ждем...
Мысленно луплю себя по щекам что есть силы.
Пользуясь моей растерянностью Штефан перенимает бразды правления. Сначала пожимает мозолистую руку отца, потом вовсе по родственному обнимает маму.
Та, к подобному не привычная, неимоверно смущается. По ее лицу легко прочитать — нравится ей Штефан, причем еще больше нравится вот такой — так сказать "предъявленный живьем".
А тут еще этот лицемер родительский чемодан подхватывает:
— Ну что стоим? Отель в аэропорт сам не приедет. Да и ужин в ресторане пропустим. А я столик заказал...
В ту же секунду я вспоминаю про тот самый заказанный столик. В памяти всплывает, что заночевать мы собирались в Бремене, чтобы нашим в Герштедте дополнительную ночь форы дать.
Лишь бы только они эту самую фору не пропили и не проспали!
Вариант привезти родителей в дом к Штефану даже не оговаривался. Они, пусть с горем по полам, но немецкий немного знают. Вдруг не те, так другие соседи сообщат, что мы с мужем вроде как разъехались... Зачем мне снегом на голову — дополнительный стресс? Он и так достаточно брызжет дождем в лицо. Только повизгивай, да уворачивайся.
Пока мы ждали на тротуаре, муж подогнал с парковки авто, выскочил, распахнул багажник и вот уже вручает букет растерянной от такого внимания теще.
Когда, спрашивается, купить успел?
Рыхлые снежинки серебрят бордовые в бархат розы. Пять штук по счету.
Хочется сказать ему:
— А мне ты со свадьбы цветов не дарил, — но вместо этого распахиваю заднюю дверь, — Давайте! Усаживайтесь! Здесь только для посадки стоять разрешено.
Но Штефан вмешивается:
— Не нагнетай! Не погонят же.
И тут он меня уел. Прямо не день, а сплошная вселенская потеря!
На мое несчастье игры в показательного зятя продолжились в ресторане за столом, сразу после того, как мы заселились по номерам и все вместе спустились ужинать. Внимательные расспросы, вовремя отодвинутые стулья, сотая припевка на тему "милая, тебе ведь нельзя сидеть на сквозняке", с грохотом закрытое и даже тщательно зашторенное за моей спиной окно. В общем весь набор великосветских раздражителей.
Но, не смотря на новые причуды Штефана, к приходу официанта я расслабилась, наевшись горячего, стала активно подыгрывать, а после чашки пенного кофе вообще языком в полный разнос пошла.
Держите меня, черти, сейчас поплачу, спою и про жизнь свою порасскажу всякого...
******************
Чтобы создать и заселить Землю, богу понадобилось семь дней. Человеку порой достаточно одного дня, чтобы старый уклад порушить под корень. Что уж говорить, когда на разруху выделены целые сутки? Разрушай — не хочу.
Как только Рина с мужем уехали, прощально сверкнув огнями, брошенных на произвол судьбы рыцарей обуяла непрошеная активность, подсоленная неслабой такой обидой.
— Значит основного провокатора — в кровать, а всех невиновных — по койко-квартирам? — как всегда поднял очередную революцию Карл. Уж кто-кто, а он был главным по революциям. — А вы, конечно, как свиньи последние такую обиду глотать собираетесь?
Сава с Дитером, занятые как раз развешиванием бестолковых почтовых ящиков на крыльце их и без того перенаселенного флигеля, временно прекратили работать молотком. С разной степенью внимания прислушались, ожидая от Карла не просто болтовни, но какого-нибудь дельного предложения. И оно последовало:
— Есть мысль, как сделать эти две недели для Рины, родителей и нас приятными, а для Штефана — не совсем чтобы такими. Только нам понадобится помощь чертей и все магическое умение мага.
Сава напыжился:
— А что? Я могу.
— Клепать копии с оригиналов, — обозначил сферу деятельности Дитер.
Но Карла такое напоминание даже отдаленно не огорчило.
— Это нам как раз и надо..., — он в предвкушении потер не натруженные ничем руки, постановил, — Мы с магом — в сеть, искать нужные картинки и фотографии. А ты, дружище Дитер, давай, вызывай чертей! И у них, и у нас на эти две недели найдется работа.
Знал бы Карл, как глубоко и трагично он был прав...
*******************
Отдельные мысли при ближайшем рассмотрении оказываются вовсе не такими уж блестящими...
— Ариша, Аришечка, Арина... Ну пусти своего истосковавшегося мужа в кроватку! Вон как он перед тестями весь вечер извращался.
Только я в ответ:
— Не проси! Не пущу! Век будешь теперь спать на прикроватном диване.
А тот из темноты:
— Так в спальне у нас, вроде, дивана нету...
— Ах неееету, — передразнила я его, — Ну... Раз нет, то поставим. Специально для тебя, хитро организованного. Это ведь додуматься только — сначала чужих родителей без разрешения тайком в гости пригласить, чтобы потом перед ними театр одного актера устраивать!
Мое терпение грозило прилюдно лопнуть. Но товарища на диване этот факт смущал лишь отчасти.
Не сказать, что Штефан не пытался получить прямой доступ к кровати. По крайней мере сразу по приходу сдуру, спустив джинсы и сбросив ботинки, собрался в одну из сдвоенных постелей нырнуть. Пришлось шугануть его решительно, но нежно:
— Только попробуй лечь! Я так закричу — всему отелю ночь днем покажется.
Он помрачнел:
— Ты этого не сделаешь...
— Спорим?
С того момента предательский муж ютился на подножном диване, то ноги на подлокотник заваливая, то голову. Влезть целиком на Прокрустово ложе не получалось. Как никак общая длина — полтора метра.
— Риш, ну поимей...
— Забудь о моей совести, — отбила я у мужа последнюю надежду, — И вообще беременным полагается, как минимум, восемь часов спать.
Настенная лампа прощально вспыхнула. В комнате уютно устроилась темнота. Но разве реально успокоить по жизни беспокойного?
— Птичка...
Последний, так сказать, нерешительный ход конем. И мой грубый ответ на него:
— Сам ты — птичка. Причем гребешковая. Потому лежи молча и не кукарекай!
Благословенная тишина установилась примерно на пять минут. Столько времени мужу понадобилось на разжевывание нешуточной обиды. Жаль только, ответить по теме он ничего не успел, поскольку в дверь постучали. Нет, не так. Слегка поскреблись. Причем, что характерно, не в наружную, а в дверцу одежного шкафа — помоги мне память! — стоящего слева от кровати.
— Штефан! Милый! Что это за ерунда? — не разбираясь в потемках, я вместе с животом ломанулась по основной прямиком в сторону дивана. Муж еще ничего не успел ответить, как оказался в трясущихся объятиях.
Нет! Ну что за ерунда! Почему меня вечно от страха в чужие постели бросает? Ведь не собиралась мириться сегодня...
Но скребки продолжались, а Штефан, пользуясь моментом, принялся наглаживать меня:
— Ну тихо! Тихо, любимая! Сейчас посмотрим, что там такое в твоем шкафу...
******************
Когда крики удивления в гостиной почти затихли, а стулья только еще начали отодвигаться и падать, бесконечному Савиному терпению пришел предел. Да не какой-нибудь, легко остужаемый, не из тех, что снимается банальной получасовой пробежкой, а тот, от которого магические аккумуляторы дохнут в первый момент прямого контакта.
Да и как тут, спрашивается, не сдохнуть, когда посреди семейного совещания в твою уютную, почти приготовленную к скорому празднику и приезду родственников гостиную влетает полураздетый, заезженный до полного изнеможения тип, падает, сбивая на ходу пристроенную с горем пополам несчастную елку, и вдруг разражается причитаниями. Что характерно, голосом Яня:
— Спасайся кто может! Незамерзаемый Вир замерз! — человек молчит. Чертенок у него на закорках кричит. Едва видимый, полупрозрачный хвост звонко хлещет по человеческому хребту плеткой. Одно плохо — кроме магов, да Ведьмессы обнаглевшего придворного еще никто не разглядел. А вот полуголый вторженец виден каждому. Дитеру, который уже принялся закатывать рукава, Карлу, наконец отбившемуся от запутавшейся в ногах табуретки, и даже Штефану, приготовившему для драки кулаки. Хорошо, что эту троицу магу удалось прервать в полете. Перекрывая общий гвалт, он предупредительно выкрикнул:
— Янь! Хвостатая ты сволочь! Отвечай! Зачем приволок к нам в дом этого аборигена?
От прозвучавшей в общем бардаке весьма трезвой мысли разошедшиеся рыцари слегка притормозили. Алисия удивленно разинула рот. А мальчишки едва приметно поежились.
Только Янь не собирался молча упреки глотать. Чуть ощерившись, яростно огрызнулся с новоявленного насеста:
— Нечего на меня наваливаться! Кто в подчинение попал, того и взяли. Делать нам больше нечего, как жертв под хозяйские вкусы подбирать. Сегодня вам один не понравится, завтра другой. А нам, значит, сначала подчиняй, потом отпускай. Нееет! Так мы не договаривались!
— Да мы с тобой никак не договаривались! — снова вызверился Сава.
Но Яню на это было прицельно плевать. Тот снова зарядил о горьком:
— Не слышали что ли? Кому сказано? Незамерзаемый Вир замерз, — растянул многозначительную пауза, только потом лукаво продолжил, — Хотя, конечно, если это для вас — не новость...
Увы, но магу, как человеку иного, ледяного мира было действительно на Вир плевать. Другим, кстати, начиная с этой минуты, тоже, поскольку они все внезапно признали в приезжем изрядно чумазую, но достаточно запоминающуюся рожу школьного мага.
— Погодите...
— Так это же...
Громче всех заверещала Арина:
— Янь, бестолочь ты неразумная! Зачем приволок этого мерзавца в нам? Как только у тебя мозги в его сторону подвинулись? Как только язык в момент заклятья к зубам не примерз? Где это видано, тащить в дом всякую гадость?
И не успел расхрабрившийся Янь пронзительно хрюкнуть, как уже был от подчиненного освобожден, ощупан, потискан на предмет случайных повреждений и посторонних, не нужных в доме насекомых, а затем водружен на обеденный стол. Точно посередине.
— Сиди тут! Причём чтобы ни слуха, ни звука от тебя больше никто не слышал!
Грубое поведение хозяйки заставило чертенка посильнее прикусить почти расхрабрившуюся для повторного заявления губу. Он демонстративно уселся на край сахарницы, выразительно обиделся мордочкой. Со своего нового насеста внимательно, но слегка отрешенно наблюдал, как вся рыцарская компания суетилась вокруг недостойного жалости школьного мага.
Будто в упор игнорируя разборки, проходившие в комнате, тот по-прежнему монументально стоял конем — на четвереньках, мокрый, продрогший. Грязные брюки располосованы от бедра, торс — голый, взгляд — крайне температурный. На попытки его растормошить что-то нечленораздельно мычал.
Остановившись на безопасном расстоянии Сава пару минут с интересом наблюдал, как не разбирающиеся в проблеме сородичи пытались привести подчиненного в чувства, поднять с пола, усадить на диван, укутать во что-нибудь теплое. Народ настаивал, школьный маг противился, ни за что не желая ни вставать, ни как иначе обозначать ситуативную заинтересованность.
Наконец, выбившись из сил, спасители сдались. Устроившись вокруг пострадавшего кто — на корточках, кто — на коленях они нерешительно перешли к расспросам.
Дитера интересовало, признал ли маг своих недавних налетчиков и если да, то какие планирует предпринять юридические меры. Арину — помнит ли пострадавший свое имя. Но только Карл с ходу предложил подкинуть болезного под двери ближайшей больницы:
— Рождество — на носу. Вот-вот теща с тестем приедут. А в доме придурок беспамятный ошивается. Даже на стул себя усадить не дает. До полного обезьянства обезобразился. А вы, значит, пытаетесь его обласкать? Как по мне, самое место такому — в психушке. Отвезли, кинули под дверь — пусть разбираются с этим подчиненным.
От его предложения у всех присутствующих на короткую секунду радостно просветлели лица, если бы только Седрик идею под корень не подломил:
— Увы, но подчиненный не может самолично уйти от хозяина...
— Так нам что? Теперь жить с этим четверолапым?
— Может еще подселим его в нашу общагу?
Что тут началось! Вот так в общей суете все мгновенно позабыли про Яня, не придав значения его истории. А зря...
Глава 3.
По дороге в аэропорт Бремена все во мне кипенью кипело, обещая рвануть и полыхнуть, когда придет пора. Но Штефан на водительском особо не заморачивался. Обретя потерянный голос с легкой руки Дитера, уже привыкшего с регулярностью снимать мои случайные проклятья, он с непроницаемым видом подсвистывал музыке, несущейся из приемника. От желания стукнуть этого разошедшегося саксофониста меня грипозно знобило. Или может знобило от того, что допотопное отопление доисторического Карлова джипа не справлялось с разгулявшимся морозом? Как бы там ни было, но меня слегка подколачивало.
Злобно разглядывая разошедшийся не к добру снег, санно скрипящий под дворниками, я в уме репетировала скорую судьбоносную встречу. Так сказать "презентация в живую многострадального зятя". Первого, но не последнего и не единственного. От подобных крамольных мыслей у меня нервически задергалась щека.
Но пока я морально страдала, Штефан, покосившись в зеркало, в очередной раз пошел на обгон, буркнув:
— Не успеваем. Поздно выехали, — и присовокупил, — из-за тебя.
На это сказать было нечего. За спиной сгущался тот еще адов денек.
Как подумаю, сколько вранья! И мы, как жирные мухи в нём.
Глубинно горюя о своем я с ненавистью ощерилась в сторону огней аэропорта, чуть поборолась с желанием на пробу их все погасить. Вдруг получится стать первой в истории ведьмой, крякнувшей пусть мелкий, но аэропорт... Но вспомнила о ребенке и передумала. Сколько еще таких шансов будет в моей жизни! Вот доношу наследницу, из-под заклятья выйду и отправлю к чертям весь этот сумасшедший круг...
— Ты чего это улыбаешься? — выцарапал меня из мечтаний Штефан, выдохнул облегченно, — приехали... Помнишь, что мы, вроде как, любящие супруги?
— Помню. А как же...
Аж зло берет!
А через минуту я уже обнимала маму, только сейчас понимая, как по ней истосковалась. Сколько же времени прошло? Словно кошка языком своим шершавым слизнула...
— Дочка... Совсем взрослая стала...
— Да уж куда взрослее. Вон какой габаритный живот, — следом за мамой отец пытается заключить меня в свои медвежьи объятия. Смущенно, по-мужски улыбается, — Богатырем внук растет.
— Не внук, а внучка, — вклинивается Штефан в наш разговор.
И я вдруг понимаю, что нахожусь не дома, в знакомом коридоре, куда привыкла по сотне раз возвращаться, а в шумном аэропорту Бремена. Что поменялись мы с родителями ролями. Что теперь я их встречаю. Что пора уже в живую представить им Штефана. Вот эту самую наглую морду, вопреки моим желаниям пригласившую родителей ко мне. Он встречу устроил, а любящая дочь не удосужилась. Так бы еще год на чужбине жила, с утра до вечера приключаясь, с родными общаясь только по скайпу...
Скверная я дочь! Отчаянно скверная! Иная падчерица лучше нее будет! Вон даже дедам не рассказала, что не внука, а внучку ждем...
Мысленно луплю себя по щекам что есть силы.
Пользуясь моей растерянностью Штефан перенимает бразды правления. Сначала пожимает мозолистую руку отца, потом вовсе по родственному обнимает маму.
Та, к подобному не привычная, неимоверно смущается. По ее лицу легко прочитать — нравится ей Штефан, причем еще больше нравится вот такой — так сказать "предъявленный живьем".
А тут еще этот лицемер родительский чемодан подхватывает:
— Ну что стоим? Отель в аэропорт сам не приедет. Да и ужин в ресторане пропустим. А я столик заказал...
В ту же секунду я вспоминаю про тот самый заказанный столик. В памяти всплывает, что заночевать мы собирались в Бремене, чтобы нашим в Герштедте дополнительную ночь форы дать.
Лишь бы только они эту самую фору не пропили и не проспали!
Вариант привезти родителей в дом к Штефану даже не оговаривался. Они, пусть с горем по полам, но немецкий немного знают. Вдруг не те, так другие соседи сообщат, что мы с мужем вроде как разъехались... Зачем мне снегом на голову — дополнительный стресс? Он и так достаточно брызжет дождем в лицо. Только повизгивай, да уворачивайся.
Пока мы ждали на тротуаре, муж подогнал с парковки авто, выскочил, распахнул багажник и вот уже вручает букет растерянной от такого внимания теще.
Когда, спрашивается, купить успел?
Рыхлые снежинки серебрят бордовые в бархат розы. Пять штук по счету.
Хочется сказать ему:
— А мне ты со свадьбы цветов не дарил, — но вместо этого распахиваю заднюю дверь, — Давайте! Усаживайтесь! Здесь только для посадки стоять разрешено.
Но Штефан вмешивается:
— Не нагнетай! Не погонят же.
И тут он меня уел. Прямо не день, а сплошная вселенская потеря!
На мое несчастье игры в показательного зятя продолжились в ресторане за столом, сразу после того, как мы заселились по номерам и все вместе спустились ужинать. Внимательные расспросы, вовремя отодвинутые стулья, сотая припевка на тему "милая, тебе ведь нельзя сидеть на сквозняке", с грохотом закрытое и даже тщательно зашторенное за моей спиной окно. В общем весь набор великосветских раздражителей.
Но, не смотря на новые причуды Штефана, к приходу официанта я расслабилась, наевшись горячего, стала активно подыгрывать, а после чашки пенного кофе вообще языком в полный разнос пошла.
Держите меня, черти, сейчас поплачу, спою и про жизнь свою порасскажу всякого...
******************
Чтобы создать и заселить Землю, богу понадобилось семь дней. Человеку порой достаточно одного дня, чтобы старый уклад порушить под корень. Что уж говорить, когда на разруху выделены целые сутки? Разрушай — не хочу.
Как только Рина с мужем уехали, прощально сверкнув огнями, брошенных на произвол судьбы рыцарей обуяла непрошеная активность, подсоленная неслабой такой обидой.
— Значит основного провокатора — в кровать, а всех невиновных — по койко-квартирам? — как всегда поднял очередную революцию Карл. Уж кто-кто, а он был главным по революциям. — А вы, конечно, как свиньи последние такую обиду глотать собираетесь?
Сава с Дитером, занятые как раз развешиванием бестолковых почтовых ящиков на крыльце их и без того перенаселенного флигеля, временно прекратили работать молотком. С разной степенью внимания прислушались, ожидая от Карла не просто болтовни, но какого-нибудь дельного предложения. И оно последовало:
— Есть мысль, как сделать эти две недели для Рины, родителей и нас приятными, а для Штефана — не совсем чтобы такими. Только нам понадобится помощь чертей и все магическое умение мага.
Сава напыжился:
— А что? Я могу.
— Клепать копии с оригиналов, — обозначил сферу деятельности Дитер.
Но Карла такое напоминание даже отдаленно не огорчило.
— Это нам как раз и надо..., — он в предвкушении потер не натруженные ничем руки, постановил, — Мы с магом — в сеть, искать нужные картинки и фотографии. А ты, дружище Дитер, давай, вызывай чертей! И у них, и у нас на эти две недели найдется работа.
Знал бы Карл, как глубоко и трагично он был прав...
*******************
Отдельные мысли при ближайшем рассмотрении оказываются вовсе не такими уж блестящими...
— Ариша, Аришечка, Арина... Ну пусти своего истосковавшегося мужа в кроватку! Вон как он перед тестями весь вечер извращался.
Только я в ответ:
— Не проси! Не пущу! Век будешь теперь спать на прикроватном диване.
А тот из темноты:
— Так в спальне у нас, вроде, дивана нету...
— Ах неееету, — передразнила я его, — Ну... Раз нет, то поставим. Специально для тебя, хитро организованного. Это ведь додуматься только — сначала чужих родителей без разрешения тайком в гости пригласить, чтобы потом перед ними театр одного актера устраивать!
Мое терпение грозило прилюдно лопнуть. Но товарища на диване этот факт смущал лишь отчасти.
Не сказать, что Штефан не пытался получить прямой доступ к кровати. По крайней мере сразу по приходу сдуру, спустив джинсы и сбросив ботинки, собрался в одну из сдвоенных постелей нырнуть. Пришлось шугануть его решительно, но нежно:
— Только попробуй лечь! Я так закричу — всему отелю ночь днем покажется.
Он помрачнел:
— Ты этого не сделаешь...
— Спорим?
С того момента предательский муж ютился на подножном диване, то ноги на подлокотник заваливая, то голову. Влезть целиком на Прокрустово ложе не получалось. Как никак общая длина — полтора метра.
— Риш, ну поимей...
— Забудь о моей совести, — отбила я у мужа последнюю надежду, — И вообще беременным полагается, как минимум, восемь часов спать.
Настенная лампа прощально вспыхнула. В комнате уютно устроилась темнота. Но разве реально успокоить по жизни беспокойного?
— Птичка...
Последний, так сказать, нерешительный ход конем. И мой грубый ответ на него:
— Сам ты — птичка. Причем гребешковая. Потому лежи молча и не кукарекай!
Благословенная тишина установилась примерно на пять минут. Столько времени мужу понадобилось на разжевывание нешуточной обиды. Жаль только, ответить по теме он ничего не успел, поскольку в дверь постучали. Нет, не так. Слегка поскреблись. Причем, что характерно, не в наружную, а в дверцу одежного шкафа — помоги мне память! — стоящего слева от кровати.
— Штефан! Милый! Что это за ерунда? — не разбираясь в потемках, я вместе с животом ломанулась по основной прямиком в сторону дивана. Муж еще ничего не успел ответить, как оказался в трясущихся объятиях.
Нет! Ну что за ерунда! Почему меня вечно от страха в чужие постели бросает? Ведь не собиралась мириться сегодня...
Но скребки продолжались, а Штефан, пользуясь моментом, принялся наглаживать меня:
— Ну тихо! Тихо, любимая! Сейчас посмотрим, что там такое в твоем шкафу...
