В переулках шептались маклеры, сбывая фальшивые карты. Над крышами вился дым костров: те, кому не хватило места в гостиницах, грелись у огня, обмениваясь байками о мифических самородках. А на окраине, под скелетом высохшей сосны, три фигуры возились с вьючными животными. Бернард, кряхтя, накидывал на спину мула перемётные сумы с провизией — мешки с мукой, бочонки с порохом, ящики, звонкие от бутылок. Люк стоял в стороне, проверяя список, щёлкал счётами, время от времени покрикивая:
— Эй, Медведь, не перегрузи! Этот ещё до перевала не дойдёт, если ты его задавишь.
Эрик сидел на корточках под сосной, точа нож — длинный, тонкий, как скальпель. Лезвие скользило по камню, издавая ровный, гипнотический звук. Время от времени он поднимал глаза, окидывая взглядом животных и груз, будто высчитывая, сколько веса выдержит каждый мул.
— Сорок пять процентов, — пробормотал он, — что один из них сдохнет до перевала.
— Заткнись, Мертвяк, — огрызнулся Бернард, поправляя ремни на спине животного. — Ты лучше скажи, сколько нам ещё тащить этого барахла.
Люк усмехнулся, сверяя последний пункт в списке.
— Столько, чтобы Генри не усомнился, что мы всерьёз.
Мулы фыркали, брыкались, но покорно принимали груз. В воздухе витал запах навоза, костров и чего-то кислого — то ли от консервов, то ли от самого Скагуэя.
Где-то в этой тьме, в комнатёнке над салуном, Генри укладывал чемодан. Дрожащие пальцы пересчитывали банкноты. Снизу доносился смех и звон стаканов, но он глушил эти звуки напеваемой песенкой — глупой, деревенской, что пела ему когда-то мать. "Удача придет, сынок, стоит лишь руку протянуть..." — бормотал он, завязывая шнурок мешка так туго, будто пытался задушить собственные сомнения. За окном, в чёрной щели между крышами, мелькнула тень — может, филин, а может, просто ветер качнул фонарь. Но Генри не видел. Он уже представлял, как самородки, тяжелые и блестящие, наполнят этот чемодан до краёв.
Солнце только-только выкатывалось из-за горных гребней, разливая по небу перламутровые полосы. Скагуэй, притихший на час между ночным разгулом и утренней лихорадкой, курился сизыми дымками. С крыш свисали сосульки-сталактиты, капли с их острых концов барабанили по гнилым деревянным обмосткам. На тропе, ведущей к Уайт-Пасс, снег лежал ноздреватым покровом, в проталинах проглядывала чёрная грязь.
Бернард, упёршись ручищами в бока, стоял возле мула. Тень от его исполинской фигуры тянулась через всю тропу, будто пытаясь дотянуться до самого Скагуэя.
— Не придёт, — проворчал он, сплюнув под ноги вьючному животному. — Сдрейфил, мать его. Нутром чую. Надо было вчера же обчистить этого болвана и к чёрту.
Люк, поправляя ремни на седле другого мула, усмехнулся, не поднимая головы:
— Твоё нутро уже два года как гниёт в вискаре, Медведь. Он придёт. Жадность... — Люк щёлкнул пальцами, и мул нервно дёрнул ухом, — ...всегда сильнее страха.
Эрик, стоя поодаль, раскладывал инструменты по сумкам. Каждый предмет занимал строгое положение: компас в кожаном футляре — слева, складной нож — справа, набор скальпелей — по центру. Его пальцы, длинные и бледные, напоминали кости, вымытые весенним ручьём.
— Вероятность его появления — восемьдесят семь процентов. Учитывая алкогольную зависимость и финансовые обязательства.
Бернард фыркнул, снова плюнув в сторону:
— Цифры... Лучше бы водки принёс, чучело.
Ветер донёс с залива крики чаек и лязг якорей — очередной пароход прибывал в порт. Где-то внизу, у подножия тропы, зазвенели колокольчики почтовых упряжек. Но всё это смолкло, когда у края города зашевелилась тень.
Фигура, сгорбленная под тюком, ковыляла к ним, спотыкаясь о камни, прикрытые подтаявшим снегом. Рюкзак на спине Генри покачивался в такт шагам, увенчанный свёртком спального мешка, перевязанного верёвкой. В одной руке он волок чемодан, в другой — сжимал ружьё, ствол которого чертил по снежной каше. Лицо его, серое от усталости, покрывал липкий пот; глаза, мутные, с лопнувшими сосудами, выдавали тяжёлое похмелье.
— Чёртов... — он сглотнул, поставив чемодан у ног и облокачиваясь рукой на колено, — ...чемодан... не закрывался... — Голос сорвался в хрип, и Генри закашлялся, выплёвывая мокроту в снег.
Эрик тем временем уже шарил взглядом по снаряжению Генри, будто составляя опись:
— Ружьё системы Спенсера, 1865 года, — произнёс он монотонно. — Вероятность осечки — двенадцать процентов. Шанс поразить цель на расстоянии...
— Заткнись, — Бернард перебил его, шагая к Генри. Сапоги его вязли в снежной каше. — Ты, мешок, готов или как?
Генри, всё ещё кряхтя, слабо махнул рукой в сторону посёлка. Из утреннего тумана выплыла фигура верхом на пегой кобыле. Женщина. Лошадь фыркнула, выдыхая клубы пара. Седло за её спиной напоминало лавку старьёвщика: тюки с провиантом, свёртки в промасленной ткани, даже медвежий капкан болтался сбоку. На втором коне, которого она вела рядом под уздцы, громоздились седельные сумы, набитые так плотно, что из-под ремней торчали консервные банки.
Бернард закатил глаза так, что завиднелись белки.
— Ты это... серьёзно? — зарычал он, обращаясь к Генри. — Нам теперь и с бабами возиться? Да ещё и с... — он выдержал паузу, будто пробуя слово на гнилость, — с краснокожей...
Женщина подъехала ближе. Широкие скулы, кожа цвета тёмного мёда, глаза — большие и чёрные. Две косы, перевитые ремешками из змеиной кожи, хлестали по плечам в такт шагам. На ней была куртка из лосиной замши с бисерной вышивкой, подбитая грязным бобровым мехом, — а на груди болтался пиритовый амулет с пером орла.
— Чарли, — сказала она, не глядя на Бернарда. Голос низкий, с хрипотцой, будто прокалённый дымом. — Проведу вас через Уайт-Пасс, до озера Беннет и через Юкон в Доусон. Дальше сами. Сто пятьдесят долларов.
Люк присвистнул, оценивающе оглядев её.
— Милочка, ты хоть знаешь, что там, за перевалом? Медведи, обвалы, да и индейцы... — Он намеренно задержался на последнем слове, но она даже бровью не повела.
— Индейцы, — перебила Чарли, — меня зовут сестрой там, где вас назовут чужаком. А медведей я вижу и здесь. — Её взгляд скользнул по Бернарду, и тот невольно стиснул кулаки.
Генри нервно заёрзал, поправляя ремень рюкзака.
— Она... э... единственная согласилась за полцены. Опытная, говорит, двадцать раз ходила к Юкону...
Эрик, до этого копавшийся в сумке, поднял голову. В руке он сжимал ампулу с морфием — разумеется, на случай, если кто-то захочет поспать.
— Двадцать? Сколько погибло?
— Одна экспедиция. Лавина. - Сухо ответила она, стараясь не смотреть ни на кого из мужчин.
— Смертность проводников-метисов: тридцать восемь процентов от лавин, двадцать два от цинги, пятнадцать... — он посмотрел на Бернарда, — ...от тупой травмы черепа.
Бернард крякнул, поглаживая рукоять ножа на поясе.
— Последний пункт — моя любимая статистика.
Наступила пауза. Даже Люк молчал. Чарли спрыгнула с лошади, снежная крошка хрустнула под её сапогами, подбитыми гвоздями, как у всех, кто знает цену горным тропам.
— Решайте, — бросила она. — Солнце встаёт. Через час снег на подъёме начнёт таять. Пойдут заторы. Увязнем нахрен.
Бернард раздражённо фыркнул, пнув носком сапога подтаявший снег.
— Чёртов бордель на колёсах. Баба командует...
Но Люк уже шагнул вперёд, протягивая руку для сделки.
— Добро пожаловать в нашу весёлую компанию, мисс... Чарли. — Ударение на «мисс» прозвучало ядовито. — Только смотри, если подведешь, мой друг... — Он кивнул на Бернарда, — сделает из твоей кожи чехол для фляги.
Чарли повернулась к нему спиной, поглаживая лошадь и что-то бормоча ей, словно читая древние индейские заклинания.
— Ваш друг, — сказала она равнодушно, — через три дня будет молиться, чтобы я его не бросила в ущелье.
Эрик вдруг засмеялся — звук напоминал скрип несмазанных саней. Все обернулись.
— Вероятность этого — восемьдесят девять процентов, — пояснил он и сунул ампулу с морфием подальше в сумку.
Караван медленно двигался в сторону гор. С каждым шагом тропа, что ещё час назад была довольно ровной, становилась всё круче, превращаясь в змею из острых камней, вылезающих из-под снега. Скалы, чёрные и обветренные, сжимали путь, будто клещи. Воздух, что там, у Скагуэя, пах солёным морем с залива и городской грязью, теперь резал лёгкие. Карликовые сосны, кривые и чахлые, жались к скалам, словно пытаясь укрыться от ветра. Под ногами всё чаще попадались кости — оленьи черепа с пустыми глазницами, рёберные дуги, застрявшие между камней. Некоторые были свежими, с остатками шерсти и сухожилий, другие — выбелены солнцем и временем до мелового блеска.
Чарли, сидя в седле своей кобылы, напоминала коршуна, высматривающего добычу — спина прямая, глаза прищурены против ветра. Пока тропа позволяла, она держалась верхом, обходя промоины, где талая вода журчала под ледяным панцирем. За спиной Чарли болталась винтовка «Винчестер» — стволом в небо. За ней, согнувшись в три погибели, брел Генри. Он тащил за собой вторую лошадь, навьюченную так, что животное походило на движущийся сарай: из перекошенных сумок торчали лопаты, консервные банки, а поверх всего болталась жестяная кружка, бренчащая на каждом шагу.
— Тьфу! Проклятая... — Генри сплёвывал каждые десять шагов, слюна, густая от табака, оставляла на снегу жёлтые пятна.
Тропа кишела людьми. Справа, обливаясь потом, тащились «черепахи» — старатели в деревянных рамах с грузом за спиной. Слева два шведа с лицами красными, как перезревшие свёклы, пёрли сани-тобогганы, нагруженные провиантом и палатками для перехода перевала. Впереди канадец в медвежьей шубе гнал упряжку собак; псы, скуля, поскальзывались на талом насте и запинались о предательские валуны, сокрытые рыхлым снегом. Кто-то вёл осла, навьюченного разобранным пианино — безумие лихорадки звенело фальшивыми нотами.
Люк, Бернард и Эрик шли следом поодаль, растянувшись цепью. Мулы, чувствуя под ногами зыбкую кашу из снега и глины, упирались, заставляя Бернарда выкручивать им уши. Тот рычал сквозь стиснутые зубы:
— Двигай, тварь! Или шкуру на портянки пущу!
— Эй, проводница! — крикнул Люк, поправляя цилиндр, который упорно сползал набок. — Не пора ли сделать привал? А то наш мистер Хэлдон вот-вот того гляди и свалится!
Чарли даже не обернулась. Её голос пробился сквозь порыв холодного ветра:
— Лагерь через милю. Там купим сено и угольные брикеты. А мистер Хэлдон... — Она наконец бросила взгляд на Генри, — ...потерпит.
Мимо них проползли двое с санями, доверху нагруженными лопатами и кирками. Полозья скрипели, вгрызаясь в снежную кашу, а мужчины, связанные одной верёвкой на поясах, хрипели: «Эй-ей-ей!».
— Тут народу — как вшей в борделе! — зашипел Бернард, остановившись, с силой дёрнул уздечку мула. Животное зароптало, обдав его вонючим дыханием. — Как мы этого идиота грохнём, а? — Он ткнул пальцем в спину Генри, едва видневшуюся за тюками. — Весь перевал будет свидетелями! Твой план — дерьмо, Люк! Я не нанимался тащиться через горы в грёбанную глушь!
Эрик, шагавший позади, монотонно начал:
— На участке длиной одна целая семь десятых мили плотность людей составляет три целых четыре десятых на квадратный...
— Завали, чучело! — Бернард развернулся к нему, подняв кулак. Мул, воспользовавшись паузой, принялся жевать его рукав. — Или я тебе статистику по переломам черепа озвучу!
Люк, тем временем, ловко увернулся от пьяного старателя, бредущего зигзагами.
— В горах случаются несчастные случаи, друг мой. Упавший камень... провалившийся лёд... — Он кивнул на тропу, где двое с гиканьем пытались сдвинуть мула, перегруженного досками. — Или внезапная смерть от глупости.
— А она? — Бернард ткнул пальцем в спину Чарли. Та, будто почувствовав укол, обернулась. — Генри за ней, как койот за падалью... И оба с ружьями!
— А о ней вообще никто никогда не вспомнит... — Люк подмигнул и похлопал своего мула по загривку. — Проводники тоже часто теряются в горах... случайно.
Впереди показался базовый лагерь. Уайт-Пасс сити, последнее пристанище перед подъёмом — лишь скопище палаток и навесов из промасленного брезента, воняющих дымом и мочёной кожей. Перед входом на деревянном шесте болтался череп лося и гнилая деревяшка, на которой кто-то явно безграмотный накарябал углём: «Добро пАжаловать в Ад. Последний шанс сдохнуть цЫвилЕзованно». За лагерем, куда ни кинешь взгляд, вздымался Уайт-Пасс. Тропа вилась по склону узким шрамом посреди белого снега. По ней карабкались люди — крошечные, словно муравьи. Одни тащили сани с провиантом, другие — вели навьюченных животных. Те упирались и создавали заторы на тропе. А выше, над всем этим, в лучах весеннего солнца сверкали белоснежные пики гор.
— Стой! — Чарли резко подняла руку, и караван замер. — Покупаем припасы.
Она спрыгнула с лошади. Сапоги, подбитые гвоздями, звякнули о камень.
У края дороги, у самого входа в лагерь, на замшелом валуне, поросшем лишайником цвета ржавчины, сидел низкорослый торговец-тагиш. Его тело, сгорбленное годами жизни под свинцовым небом Севера, напоминало корень старой сосны — узловатое, выносливое, вросшее в камень. Лицо, изрезанное морщинами, казалось картой забытых троп; глаза, узкие как щели, блестели хитро. На нём была накидка из шкуры росомахи, лапы которой нелепо болтались на плечах.
Перед ним громоздился товар: брикеты спрессованного угля, чёрные, как ночь над Юконом. От них несло гарью и горечью. Рядом лежали охапки сена, перемешанного с репейником — колючки цеплялись за ткань прохожих, будто пытались удержать их в этом аду. Ветер шевелил солому, обнажая под верхним слоем прелую труху, а запах плесени смешивался с ароматом дыма от ближайших костров.
У ног торговца стояла деревянная миска с мутной жидкостью — то ли чай, то ли моча для дубления кожи. Рядом валялся капкан с засохшей кровью, а на камне, заменявшем прилавок, лежала связка медвежьих когтей — «на удачу». Каждый раз, когда путник приближался, тагиш постукивал костяшками пальцев по угольному брикету, и звук, глухой и зловещий, эхом отзывался в холодном воздухе.
— Три тюка сена. Два ящика брикетов, — бросила Чарли торговцу-тагишу, швырнув на самодельный прилавок монеты. Мужчина что-то забормотал на ломаном английском и прищурил раскосые глаза, тыча пальцем в табличку: «Сено — 2 цента за фунт».
— Гнилью пахнет, — проворчала Чарли, вонзая руку в охапку. Солома, жёлтая сверху, внутри оказалась чёрной от плесени. — Твои предки должны стыдиться.
Торговец зашипел, как разъярённая росомаха, но под её взглядом смягчился.
— Хороший сено... для белых собак, — буркнул он, вытаскивая из-под навеса свежие связки.
— Мать твоя собака, урод узкоглазый! — рявкнул Бернард, перебрасывая тюк через плечо. Мускулы его вздулись от усилий. — За такие цены он мне это сено на себе должен через перевал тащить.
Люк прислонился к деревянной балке, поддерживающей навес над лавкой, и доставая портсигар.
— Расслабься, Медведь. — Он чиркнул спичкой и закурил, выпуская дым кольцами. — Помнишь того банкира в Сан-Франциско? Тот тоже торговался... пока рыбы не оценили его костюм.
Бернард что-то нечленораздельно прорычал, забрасывая тюки с сеном на спину лошади Чарли. Над лагерем пролетела откормленная ворона, таща в клюве что-то блестящее. Может, монету. Может, чей-то зуб.
— Эй, Медведь, не перегрузи! Этот ещё до перевала не дойдёт, если ты его задавишь.
Эрик сидел на корточках под сосной, точа нож — длинный, тонкий, как скальпель. Лезвие скользило по камню, издавая ровный, гипнотический звук. Время от времени он поднимал глаза, окидывая взглядом животных и груз, будто высчитывая, сколько веса выдержит каждый мул.
— Сорок пять процентов, — пробормотал он, — что один из них сдохнет до перевала.
— Заткнись, Мертвяк, — огрызнулся Бернард, поправляя ремни на спине животного. — Ты лучше скажи, сколько нам ещё тащить этого барахла.
Люк усмехнулся, сверяя последний пункт в списке.
— Столько, чтобы Генри не усомнился, что мы всерьёз.
Мулы фыркали, брыкались, но покорно принимали груз. В воздухе витал запах навоза, костров и чего-то кислого — то ли от консервов, то ли от самого Скагуэя.
Где-то в этой тьме, в комнатёнке над салуном, Генри укладывал чемодан. Дрожащие пальцы пересчитывали банкноты. Снизу доносился смех и звон стаканов, но он глушил эти звуки напеваемой песенкой — глупой, деревенской, что пела ему когда-то мать. "Удача придет, сынок, стоит лишь руку протянуть..." — бормотал он, завязывая шнурок мешка так туго, будто пытался задушить собственные сомнения. За окном, в чёрной щели между крышами, мелькнула тень — может, филин, а может, просто ветер качнул фонарь. Но Генри не видел. Он уже представлял, как самородки, тяжелые и блестящие, наполнят этот чемодан до краёв.
Глава 2. Чарли
Солнце только-только выкатывалось из-за горных гребней, разливая по небу перламутровые полосы. Скагуэй, притихший на час между ночным разгулом и утренней лихорадкой, курился сизыми дымками. С крыш свисали сосульки-сталактиты, капли с их острых концов барабанили по гнилым деревянным обмосткам. На тропе, ведущей к Уайт-Пасс, снег лежал ноздреватым покровом, в проталинах проглядывала чёрная грязь.
Бернард, упёршись ручищами в бока, стоял возле мула. Тень от его исполинской фигуры тянулась через всю тропу, будто пытаясь дотянуться до самого Скагуэя.
— Не придёт, — проворчал он, сплюнув под ноги вьючному животному. — Сдрейфил, мать его. Нутром чую. Надо было вчера же обчистить этого болвана и к чёрту.
Люк, поправляя ремни на седле другого мула, усмехнулся, не поднимая головы:
— Твоё нутро уже два года как гниёт в вискаре, Медведь. Он придёт. Жадность... — Люк щёлкнул пальцами, и мул нервно дёрнул ухом, — ...всегда сильнее страха.
Эрик, стоя поодаль, раскладывал инструменты по сумкам. Каждый предмет занимал строгое положение: компас в кожаном футляре — слева, складной нож — справа, набор скальпелей — по центру. Его пальцы, длинные и бледные, напоминали кости, вымытые весенним ручьём.
— Вероятность его появления — восемьдесят семь процентов. Учитывая алкогольную зависимость и финансовые обязательства.
Бернард фыркнул, снова плюнув в сторону:
— Цифры... Лучше бы водки принёс, чучело.
Ветер донёс с залива крики чаек и лязг якорей — очередной пароход прибывал в порт. Где-то внизу, у подножия тропы, зазвенели колокольчики почтовых упряжек. Но всё это смолкло, когда у края города зашевелилась тень.
Фигура, сгорбленная под тюком, ковыляла к ним, спотыкаясь о камни, прикрытые подтаявшим снегом. Рюкзак на спине Генри покачивался в такт шагам, увенчанный свёртком спального мешка, перевязанного верёвкой. В одной руке он волок чемодан, в другой — сжимал ружьё, ствол которого чертил по снежной каше. Лицо его, серое от усталости, покрывал липкий пот; глаза, мутные, с лопнувшими сосудами, выдавали тяжёлое похмелье.
— Чёртов... — он сглотнул, поставив чемодан у ног и облокачиваясь рукой на колено, — ...чемодан... не закрывался... — Голос сорвался в хрип, и Генри закашлялся, выплёвывая мокроту в снег.
Эрик тем временем уже шарил взглядом по снаряжению Генри, будто составляя опись:
— Ружьё системы Спенсера, 1865 года, — произнёс он монотонно. — Вероятность осечки — двенадцать процентов. Шанс поразить цель на расстоянии...
— Заткнись, — Бернард перебил его, шагая к Генри. Сапоги его вязли в снежной каше. — Ты, мешок, готов или как?
Генри, всё ещё кряхтя, слабо махнул рукой в сторону посёлка. Из утреннего тумана выплыла фигура верхом на пегой кобыле. Женщина. Лошадь фыркнула, выдыхая клубы пара. Седло за её спиной напоминало лавку старьёвщика: тюки с провиантом, свёртки в промасленной ткани, даже медвежий капкан болтался сбоку. На втором коне, которого она вела рядом под уздцы, громоздились седельные сумы, набитые так плотно, что из-под ремней торчали консервные банки.
Бернард закатил глаза так, что завиднелись белки.
— Ты это... серьёзно? — зарычал он, обращаясь к Генри. — Нам теперь и с бабами возиться? Да ещё и с... — он выдержал паузу, будто пробуя слово на гнилость, — с краснокожей...
Женщина подъехала ближе. Широкие скулы, кожа цвета тёмного мёда, глаза — большие и чёрные. Две косы, перевитые ремешками из змеиной кожи, хлестали по плечам в такт шагам. На ней была куртка из лосиной замши с бисерной вышивкой, подбитая грязным бобровым мехом, — а на груди болтался пиритовый амулет с пером орла.
— Чарли, — сказала она, не глядя на Бернарда. Голос низкий, с хрипотцой, будто прокалённый дымом. — Проведу вас через Уайт-Пасс, до озера Беннет и через Юкон в Доусон. Дальше сами. Сто пятьдесят долларов.
Люк присвистнул, оценивающе оглядев её.
— Милочка, ты хоть знаешь, что там, за перевалом? Медведи, обвалы, да и индейцы... — Он намеренно задержался на последнем слове, но она даже бровью не повела.
— Индейцы, — перебила Чарли, — меня зовут сестрой там, где вас назовут чужаком. А медведей я вижу и здесь. — Её взгляд скользнул по Бернарду, и тот невольно стиснул кулаки.
Генри нервно заёрзал, поправляя ремень рюкзака.
— Она... э... единственная согласилась за полцены. Опытная, говорит, двадцать раз ходила к Юкону...
Эрик, до этого копавшийся в сумке, поднял голову. В руке он сжимал ампулу с морфием — разумеется, на случай, если кто-то захочет поспать.
— Двадцать? Сколько погибло?
— Одна экспедиция. Лавина. - Сухо ответила она, стараясь не смотреть ни на кого из мужчин.
— Смертность проводников-метисов: тридцать восемь процентов от лавин, двадцать два от цинги, пятнадцать... — он посмотрел на Бернарда, — ...от тупой травмы черепа.
Бернард крякнул, поглаживая рукоять ножа на поясе.
— Последний пункт — моя любимая статистика.
Наступила пауза. Даже Люк молчал. Чарли спрыгнула с лошади, снежная крошка хрустнула под её сапогами, подбитыми гвоздями, как у всех, кто знает цену горным тропам.
— Решайте, — бросила она. — Солнце встаёт. Через час снег на подъёме начнёт таять. Пойдут заторы. Увязнем нахрен.
Бернард раздражённо фыркнул, пнув носком сапога подтаявший снег.
— Чёртов бордель на колёсах. Баба командует...
Но Люк уже шагнул вперёд, протягивая руку для сделки.
— Добро пожаловать в нашу весёлую компанию, мисс... Чарли. — Ударение на «мисс» прозвучало ядовито. — Только смотри, если подведешь, мой друг... — Он кивнул на Бернарда, — сделает из твоей кожи чехол для фляги.
Чарли повернулась к нему спиной, поглаживая лошадь и что-то бормоча ей, словно читая древние индейские заклинания.
— Ваш друг, — сказала она равнодушно, — через три дня будет молиться, чтобы я его не бросила в ущелье.
Эрик вдруг засмеялся — звук напоминал скрип несмазанных саней. Все обернулись.
— Вероятность этого — восемьдесят девять процентов, — пояснил он и сунул ампулу с морфием подальше в сумку.
Караван медленно двигался в сторону гор. С каждым шагом тропа, что ещё час назад была довольно ровной, становилась всё круче, превращаясь в змею из острых камней, вылезающих из-под снега. Скалы, чёрные и обветренные, сжимали путь, будто клещи. Воздух, что там, у Скагуэя, пах солёным морем с залива и городской грязью, теперь резал лёгкие. Карликовые сосны, кривые и чахлые, жались к скалам, словно пытаясь укрыться от ветра. Под ногами всё чаще попадались кости — оленьи черепа с пустыми глазницами, рёберные дуги, застрявшие между камней. Некоторые были свежими, с остатками шерсти и сухожилий, другие — выбелены солнцем и временем до мелового блеска.
Чарли, сидя в седле своей кобылы, напоминала коршуна, высматривающего добычу — спина прямая, глаза прищурены против ветра. Пока тропа позволяла, она держалась верхом, обходя промоины, где талая вода журчала под ледяным панцирем. За спиной Чарли болталась винтовка «Винчестер» — стволом в небо. За ней, согнувшись в три погибели, брел Генри. Он тащил за собой вторую лошадь, навьюченную так, что животное походило на движущийся сарай: из перекошенных сумок торчали лопаты, консервные банки, а поверх всего болталась жестяная кружка, бренчащая на каждом шагу.
— Тьфу! Проклятая... — Генри сплёвывал каждые десять шагов, слюна, густая от табака, оставляла на снегу жёлтые пятна.
Тропа кишела людьми. Справа, обливаясь потом, тащились «черепахи» — старатели в деревянных рамах с грузом за спиной. Слева два шведа с лицами красными, как перезревшие свёклы, пёрли сани-тобогганы, нагруженные провиантом и палатками для перехода перевала. Впереди канадец в медвежьей шубе гнал упряжку собак; псы, скуля, поскальзывались на талом насте и запинались о предательские валуны, сокрытые рыхлым снегом. Кто-то вёл осла, навьюченного разобранным пианино — безумие лихорадки звенело фальшивыми нотами.
Люк, Бернард и Эрик шли следом поодаль, растянувшись цепью. Мулы, чувствуя под ногами зыбкую кашу из снега и глины, упирались, заставляя Бернарда выкручивать им уши. Тот рычал сквозь стиснутые зубы:
— Двигай, тварь! Или шкуру на портянки пущу!
— Эй, проводница! — крикнул Люк, поправляя цилиндр, который упорно сползал набок. — Не пора ли сделать привал? А то наш мистер Хэлдон вот-вот того гляди и свалится!
Чарли даже не обернулась. Её голос пробился сквозь порыв холодного ветра:
— Лагерь через милю. Там купим сено и угольные брикеты. А мистер Хэлдон... — Она наконец бросила взгляд на Генри, — ...потерпит.
Мимо них проползли двое с санями, доверху нагруженными лопатами и кирками. Полозья скрипели, вгрызаясь в снежную кашу, а мужчины, связанные одной верёвкой на поясах, хрипели: «Эй-ей-ей!».
— Тут народу — как вшей в борделе! — зашипел Бернард, остановившись, с силой дёрнул уздечку мула. Животное зароптало, обдав его вонючим дыханием. — Как мы этого идиота грохнём, а? — Он ткнул пальцем в спину Генри, едва видневшуюся за тюками. — Весь перевал будет свидетелями! Твой план — дерьмо, Люк! Я не нанимался тащиться через горы в грёбанную глушь!
Эрик, шагавший позади, монотонно начал:
— На участке длиной одна целая семь десятых мили плотность людей составляет три целых четыре десятых на квадратный...
— Завали, чучело! — Бернард развернулся к нему, подняв кулак. Мул, воспользовавшись паузой, принялся жевать его рукав. — Или я тебе статистику по переломам черепа озвучу!
Люк, тем временем, ловко увернулся от пьяного старателя, бредущего зигзагами.
— В горах случаются несчастные случаи, друг мой. Упавший камень... провалившийся лёд... — Он кивнул на тропу, где двое с гиканьем пытались сдвинуть мула, перегруженного досками. — Или внезапная смерть от глупости.
— А она? — Бернард ткнул пальцем в спину Чарли. Та, будто почувствовав укол, обернулась. — Генри за ней, как койот за падалью... И оба с ружьями!
— А о ней вообще никто никогда не вспомнит... — Люк подмигнул и похлопал своего мула по загривку. — Проводники тоже часто теряются в горах... случайно.
Впереди показался базовый лагерь. Уайт-Пасс сити, последнее пристанище перед подъёмом — лишь скопище палаток и навесов из промасленного брезента, воняющих дымом и мочёной кожей. Перед входом на деревянном шесте болтался череп лося и гнилая деревяшка, на которой кто-то явно безграмотный накарябал углём: «Добро пАжаловать в Ад. Последний шанс сдохнуть цЫвилЕзованно». За лагерем, куда ни кинешь взгляд, вздымался Уайт-Пасс. Тропа вилась по склону узким шрамом посреди белого снега. По ней карабкались люди — крошечные, словно муравьи. Одни тащили сани с провиантом, другие — вели навьюченных животных. Те упирались и создавали заторы на тропе. А выше, над всем этим, в лучах весеннего солнца сверкали белоснежные пики гор.
— Стой! — Чарли резко подняла руку, и караван замер. — Покупаем припасы.
Она спрыгнула с лошади. Сапоги, подбитые гвоздями, звякнули о камень.
У края дороги, у самого входа в лагерь, на замшелом валуне, поросшем лишайником цвета ржавчины, сидел низкорослый торговец-тагиш. Его тело, сгорбленное годами жизни под свинцовым небом Севера, напоминало корень старой сосны — узловатое, выносливое, вросшее в камень. Лицо, изрезанное морщинами, казалось картой забытых троп; глаза, узкие как щели, блестели хитро. На нём была накидка из шкуры росомахи, лапы которой нелепо болтались на плечах.
Перед ним громоздился товар: брикеты спрессованного угля, чёрные, как ночь над Юконом. От них несло гарью и горечью. Рядом лежали охапки сена, перемешанного с репейником — колючки цеплялись за ткань прохожих, будто пытались удержать их в этом аду. Ветер шевелил солому, обнажая под верхним слоем прелую труху, а запах плесени смешивался с ароматом дыма от ближайших костров.
У ног торговца стояла деревянная миска с мутной жидкостью — то ли чай, то ли моча для дубления кожи. Рядом валялся капкан с засохшей кровью, а на камне, заменявшем прилавок, лежала связка медвежьих когтей — «на удачу». Каждый раз, когда путник приближался, тагиш постукивал костяшками пальцев по угольному брикету, и звук, глухой и зловещий, эхом отзывался в холодном воздухе.
— Три тюка сена. Два ящика брикетов, — бросила Чарли торговцу-тагишу, швырнув на самодельный прилавок монеты. Мужчина что-то забормотал на ломаном английском и прищурил раскосые глаза, тыча пальцем в табличку: «Сено — 2 цента за фунт».
— Гнилью пахнет, — проворчала Чарли, вонзая руку в охапку. Солома, жёлтая сверху, внутри оказалась чёрной от плесени. — Твои предки должны стыдиться.
Торговец зашипел, как разъярённая росомаха, но под её взглядом смягчился.
— Хороший сено... для белых собак, — буркнул он, вытаскивая из-под навеса свежие связки.
— Мать твоя собака, урод узкоглазый! — рявкнул Бернард, перебрасывая тюк через плечо. Мускулы его вздулись от усилий. — За такие цены он мне это сено на себе должен через перевал тащить.
Люк прислонился к деревянной балке, поддерживающей навес над лавкой, и доставая портсигар.
— Расслабься, Медведь. — Он чиркнул спичкой и закурил, выпуская дым кольцами. — Помнишь того банкира в Сан-Франциско? Тот тоже торговался... пока рыбы не оценили его костюм.
Бернард что-то нечленораздельно прорычал, забрасывая тюки с сеном на спину лошади Чарли. Над лагерем пролетела откормленная ворона, таща в клюве что-то блестящее. Может, монету. Может, чей-то зуб.
