Дождь бьёт по асфальту, набережной и морю, то моросит, то льёт, будто над городом кто-то подвесил душ. Всё влажное, даже воздух — трудно дышать.
— Внимательней, Юлька! — одёргивает учитель.
А Юлька всё равно подпирает ладонью щёку и смотрит в окно. В классах темнее, чем обычно, потому что на улице тоже — темно и кисло.
Скробы тем временем спят — все, кроме Дуба и Можжи. Они тоже смотрят в окно, как Юлька, но видят обычно смерчи, которые умирают раньше, чем до конца родятся. Только закручивается один, словно нитки на веретено, как тут же налетает ветер — и рвёт. Может, сердито, а может, защищая гостиницы на берегу.
И на волнах качает одинокого человека, но не как в колыбели — сильней. В ноябре он — смельчак. Большинство думает, что он утонет, а он — плывёт.
— Как думаешь, Можжи?..
— Не в этом году, мой друг.
День за днём, неделя за неделей — промокли насквозь дома и улицы. Реки вышли из берегов, всё солёное. Дождь идёт, дождь идёт.
— Может быть, это кто-то плачет без слёз.
Может быть. Всё — может!
Но если говорить о ноябре честно-честно, то на юге он мокрее, чем грозовая туча, и кислее, чем недозревший кизил.
Школа
Вообще-то на Скряжнической горе жили не только старые скробы. Были среди них и малыши.
Школа для них находилась в одной из норок, чей балкон был ровно посередине: чтобы опускать кого-то с вершины и поднимать кого-то с низов. Дерево над норкой не росло — стоял камень.
— Гранит, — шутил всегда Можжи, а неначитанный Дуб никогда не мог понять этой шутки.
Занятия в школе проходили три раза в год, всё остальное время были каникулы. Ведь как иначе воспитывать скробов, не выходящих за рамки приличий? А лучше вообще — не выходящих.
Малышня просыпалась от вечной спячки и собиралась в норе под камнем. Вот и из норки Соснули выползла маленькая Соснулька. Она поздоровалась с Дубом и Можжи, которые пили на улице чай.
— Привет, дядя Дубина и дядя-псих!
Соснулька уже многим напоминала Соснулю. Можжи и Дуб не обиделись и поздоровались с ней в ответ.
У Соснульки было растопыренные уши и пока ещё — любопытные, распахнутые глаза. Конечно же, она подошла поближе.
— Ты в школу, Соснулька? — спросил её ласково Можжи.
— Куда ж ещё! — вздёрнула нос она.
Можжи тем временем протянул ей вазон с печеньем. Не опуская носа, Соснулька опрокинула его в портфель.
— Сегодня буду учиться. Уф, сколько можно?
— В наше время мы учились в месяц по паре раз, — напомнил ей Дуб.
— Фу! — выразилась Соснулька.
Она протянула лапу и выпила у Можжи чай, затем — схватила конфету Дуба.
— Нас учат читать брошюры о том, что нельзя читать, — сказала она, громко чавкая.
— Прямо как было у нас! — умилился Дуб.
А Можжи покачал головой.
— Что, дядя-псих?
— Ничего, Соснулька. Иди, опоздаешь.
— Фу! — снова выразилась Соснулька, но всё-таки отошла. — Приходить скробу вовремя — это же неприлично!
Соснулька махнула хвостом, поправила отяжелевший от печенья портфель и вприпрыжку отправилась в школу. Подрагивали её уши, похожие на кленовые листья (они достались ей от отца).
Попрощавшись с Соснулькой, Можжи и Дуб оглядели стол. Тот был пуст, осталась одна посуда.
— Попили чай… — вздохнул Дуб и засобирался в норку.
Можжи тоже вздохнул, но совсем о другом:
— Если такая школа, то что можно изменить? — пробормотал он под нос.
И остался сидеть за столиком, несмотря на пустую чашку.
Волшебный камень
— Так-то! — закончила Юлька.
— И что, больше никак? — спросил её Можжи.
— Нет. Больше никак, дядя. Мне поможет лишь чудо. Ну… или волшебный камень.
Тогда они снова склонились над пляжем и продолжили поиски. Дуб ковырялся палкой, мешал гальку, как чай, и она не шуршала даже, а трещала, как трещотка из рожкового дерева. Можжи спокойно сидел на корточках и рассматривал камень за камешком. А Юлька бегала с места на место, и на пляже образовались впадины, небольшие такие ямки, которые Юлька выкапывала в поисках волшебства.
Но ни один из способов не работал. Скробы и Юлька искали камень уже полчаса, но не могли найти.
— Словно все спрятались, как назло! — сердилась Юлька. — Когда не надо, я их нахожу постоянно, собираю горстями!
— И куда же ты их деваешь тогда? — заинтересовался Дуб.
— Не беру! Зачем мне столько удачи?
— Вот и она, видимо, так решила: зачем тебе? Ты столько раз отказывалась — теперь вот ищи сама, — высказался Можжи.
Юлька вздохнула.
— Да уж, дядя… Отказывать надо с умом, это я поняла.
Они продолжили перебирать гальку. Серо-зелёную, бледно-розовую, синеватую, чёрную — пришлось просмотреть много-много цветов. Море молчало рядом. Волн не было видно. Чайки на воде не качались, а просто медленно плыли.
Это был тихий и солнечный день ноября.
— Дядя-дядя! — воскликнула Юлька.
Можжи и Дуб сразу поняли, что она наконец-то нашла. Подойдя поближе, они увидели в руке Юльки мокрый камень, зацелованный морем. Он подсыхал на глазах, небольшая дырка была у самого края.
— Сквозная? — спросил Можжи.
Юлька поднесла камень к глазам, посмотрела на солнце.
— Сквозная, дядя!
— Ура!
Дуб протянул Юльке красный шнурочек, который был намотан на один его ус — это Юлька дала ему поносить, пока не нашёлся камень.
Вдев шнурок, Юлька присела, и Можжи помог ей надеть этот самодельный кулон.
— Надо спрятать, чтобы никто не видел, — сказала Юлька и тут же засунула кулон под воротник рубашки.
— Почему?
— Так считается. Ну, крестики прячут… У меня такой вот крест. Считай — море!
Скробы не очень-то понимали, что значат кресты, хотя, конечно же, видели. Один — памятник — даже стоял в городке, а рядом с ним были пушки, направленные на море. Все туристы сидели на них и зачем-то фотографировались.
— Какие-то кресты прячут, какие-то выставляют наружу, — вслух сказал Можжи.
— Да уж, — поддакнул Дуб, ведь у них с Можжи снова совпали мысли.
Юлька тем временем набросила на спину рюкзак.
— Всё, я побежала, дядя, а-то — сочинение! — сказала она, торопясь.
— Пока, Юлька!
— Пока, дядя!.. Спасибо большое вам!
И неожиданно, прежде чем убежать, Юлька не только помахала рукой, но и поцеловала Можжи и Дуба, сияя от счастья. Видимо, она искренне верила, что всё будет хорошо!
— Фу, — вытерся Дуб.
А Можжи чуть-чуть покраснел.
Но Юлька уже ничего не заметила: выскальзывала из-под ног её галька, прыгал камешек на груди…
* * *
А на следующий день она сказала Можжи и Дубу, что сочинение написала на пять. И не потому, что так хорошо писала, а потому что сработало волшебство.
(То ли верила Юлька, то ли всё-таки заблуждалась.)
Чёрный
Не всегда скробы видели Юльку у моря или на горе. Бывало, они сами приходили на встречу с ней — так они уже подружились.
В этот раз Юлька позвала их гулять по набережной. Там оставались столы и стулья от закрытых кафе, а ещё были редкие палаточные ларьки — со свитерами, чурчхелой и мазями из маклюры. Возле одного такого ларька договорились встретиться Юлька, Можжи и Дуб.
Мягко светило солнце сквозь рваные облака, море почти молчало, успокоился ветер. На дороге рассыпались листья деревьев, словно капли оранжевой краски — и тут, и там.
День был чудесный, но не выходной, так что Юлька стояла опять с рюкзаком, облокотившись на прилавок ларька и с кем-то болтая. Подойдя ближе, скробы увидели женщину, закутанную в шерстяной платок. Это была торгашка.
Лицо её было тёмное, глаза карие, но вся она как будто светилась, сияла вся изнутри.
Она и Юлька постоянно запрокидывали голову и смеялись — их было слышно издалека.
Можжи и Дуб разобрали их разговор:
— Тётя, у меня постоянно болит голова! Не знаю уже, что делать! — жаловалась Юлька.
— Ну, можно её оторвать, тогда и болеть не будет, — отвечала торгашка.
— Ха-ха-ха! — тут же вместе хохотали они.
А потом успокаивались и опять:
— Как называется самец чайки, а, тётя?
— Чаёк.
— Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха!
И опять:
— Ты представь, Юлька, я ведь чистокровная армянка.
— Что, правда?
— Только наполовину русская.
— Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха!
И опять!
— Значит, вы по-армянски понимаете, да, тётя?
— Конечно. Если субтитры русские.
— Ха-ха-ха! — тут уже Юлька заметила друзей и попросила торгашку: — Давайте свою чурчхелу, тётя! Я уже не могу!
Торгашка с улыбкой потянулась к чурчхеле, которая болталась на ниточках перед ней. Эта чурчхела была похожа на разноцветные бусы: и красная, и жёлтая, и оранжевая, и зелёная... Но Юлька всегда брала самую простую – с фундуком и виноградным соком. Скробы тоже любили такую больше всего.
Когда Можжи и Дуб подошли, Юлька сразу их угостила. Торгашка, продолжая сиять, словно лампа, сказала:
— Какие милые! — и насыпала им грецких орехов в карманцы.
— Спасибо, тётя!
— Спасибо! — поблагодарили Можжи и Дуб.
И друзья отправились гулять по пустому пляжу, хрустя иногда орехами и чурчхелой. Торгашка помахала им вслед, затянув потуже платок.
— А чего ты смеялась, Юлька? — спросил Дуб, когда они отошли от прилавка подальше.
— А чего не смеяться?
— Да грубовато как-то… Голову оторвать…
— Это называется чёрный юмор, дядя!
— И правда — чернее некуда, — буркнул Дуб.
Юлька пожала плечами, почему-то опять рассмеялась. Наверное, вспомнила шутки торгашки.
— Она хорошая, дядя! Очень даже!
— Вся светится, — не промолчал Можжи.
— Ага! — оживилась Юлька. — Но в светлых людях должно быть хоть что-нибудь чёрное, как вы считаете, дядя? Так пускай это будет юмор!
Можжи не мог ничего сказать, потому что жевал чурчхелу, но по его морде было заметно, что с Юлькой он согласился. А вот Дуб — не совсем.
— Если чёрное, то лучше — море, — заметил он.
— Ого, дядя! — с восхищением воскликнула Юлька, и вдруг её улыбка стала немного грустной, и глаза немного потухли, и она посмотрела на горизонт.
За горизонт, возможно.
— Лучше, конечно, море, — не стала спорить она, вздыхая. — Море всегда лучше всего на свете!
Чайкнула чайка, пролетев прямо над головой. Разбилась о пирс волна. Дунул ветер — всего один раз, подняв Юлькины косы.
— Точно! — сказало всё.
Потому что если есть в мире что-то прекрасное в чёрном, то это — в море.
Хотя и в людях встречается иногда.
Как обычно
Юлька валялась на пляже, как морская звезда. Она смотрела на балкончики скробов, небо и макушки деревьев — там, высоко на горе.
Рядом с ней, как обычно, сидели Можжи и Дуб. У их ног, как обычно, плескалось море.
— Что такое «глубокий человек», дядя? — спросила Юлька задумчиво.
— Откуда ты это взяла?
— Да так… слышала. В школе сказали, но не мне — девчонке знакомой. А мне не сказали, дядя.
— Ну… — не нашёлся Можжи.
— А это вообще хорошо? — не понял ничегошеньки Дуб.
— Так хвалят обычно, — сказала Юлька. — Хотя я, в общем-то, не понимаю, чего же хорошего — это низко!..
— Почему? — не понял теперь и Можжи.
— …Другое дело — быть высоким, как гора! А лучше — быть выше гор! Вот это да, дядя! Вот это я понимаю.
Когда Юлька это сказала, всё ещё смотря вверх, щурясь немного от солнца, всё поняли и Можжи, и Дуб.
— Это верно, — заметил Можжи.
— Мне вообще больше горы нравятся, — согласился и Дуб.
Юлька заулыбалась. Перевернулась наконец на живот и достала из корзинки свой бутерброд — скробы делали его специально для Юльки, потому что она вечно после школы гуляла у моря, а не шла обедать домой.
Юлька зачавкала, болтая ногами.
— Ага, дядя… — продолжила она, видимо, не отпуская мысль. — Для глубины стоит лишь опуститься, а подняться — гораздо сложнее.
Всегда гораздо сложнее: хоть на ноги, хоть на небо, хоть на гору.
— И если так, мой друг, то русалки — глубже любого человека.
— Ха-ха!
— Скажи это в школе, — посоветовал Дуб.
И они принялись чавкать все вместе, уже втроём, потому что Можжи и Дуб не только теперь делали бутерброд Юльке, но и ждали её, прежде чем сесть за стол…
Или — на подстилку у моря.
Лодочник и торгаш
В конце осени, как полагается, Можжи и Дуб направились к горе Молчунов, чтобы посмотреть на закат — последний закат этой осени.
Они вышли заранее, часа за два, потому что без лодки нельзя было добраться до противоположного берега — нужно было идти вокруг, по мосту.
Дуб и Можжи торопились, чтобы не опоздать. Они семенили лапами по пустой набережной. Ещё блестело солнце на маковке часовни, стоявшей у моря, но уже не так ярко, уже — ближе к вечеру. Море спокойно плескалось, рыбачки сидели на пирсе.
— Давай всё же глянем, — предложил Можжи.
— Откуда?! — возмутился Дуб.
— А вдруг!
Можжи вообще любил «вдруг», «внезапно» и «неожиданно». Он верил в то, что без них многое бы в жизни пошло не так.
И в этот раз — к удивлению — он опять не ошибся. Как только скробы свернули с набережной на пляж, чтобы глянуть, не идёт ли какая-нибудь рыбацкая лодка от одного берега до другого, они увидели знакомого мальчика… и знакомого торгаша.
Оба они нависли над лодкой и что-то в ней ковыряли — наверное, ремонтировали.
— Здравствуйте, — вежливо поздоровался Можжи.
Торгаш обернулся — задрожали, как обычно, его усы, похожие на чёрные водоросли. Обернулся и мальчик — шевельнулся его кудрявенький чуб. Тоже чёрный, тоже как водоросль.
— Опять вы, дядя, — вместо приветствия сказал мальчик.
— Вы не могли бы довезти нас до того берега? — учтиво попросил Можжи.
Дуб помялся чуть-чуть в стороне.
— Чего это? — не понял мальчик.
— Последний день осени.
— И?
— И закат.
Торгаш так ничего и не сказал — только приподнял брови. Мальчишка — тоже. Они переглянулись, словно Можжи и Дуб не могли их видеть — очень многозначительно.
Мальчик снова заговорил:
— Видишь, дырку заделали…
— Но заделали же, — не сдался Можжи.
Дуб всё ещё мялся сам и мял шапочку.
— Эх! — вздохнул громко торгаш, а затем наконец-то сказал: — надо лодку проверить.
— Прям сейчас?
— Прямо сейчас. Бери вот этих да и…
Можжи и Дуб просияли. Когда мальчик поманил их рукой, скробы по очереди перевалились через борт лодки и сели.
— Спасибо!
— Спасибо!
Мальчик запрыгнул в лодку, торгаш столкнул её и махнул рукой, но не на прощанье, конечно, а так: «плыви!»
— Мне понравилось ваше одеяло, — зачем-то крикнул Дуб напоследок.
Торгаш уже отвернулся и пошёл по пляжу — один. До сих пор загоревший до черноты, в наступающих сумерках похожий на тень человека.
Мальчик-лодочник усиленно грёб. Под вёслами плескалась речная вода, солёная от моря. Ближе и ближе становилась гора и ржавый корабль, оставленный здесь.
У мальчика болтался кудрявый чуб.
— Так значит, вы родственники? — не удержался Можжи.
— Это — папка, — ответил мальчишка. — Мы не похожи.
Можжи и Дуб промолчали, продолжая смотреть на чуб.
— Ты уверен, мой друг?
— Конечно! Это все говорят — похожего в нас ничего!
— Да уж, — высказался Дуб невпопад.
Но Можжи догадался, о чём он думает, но не говорит. Они опять замолчали — и уже не сказали ни слова, пока не спустились на берег.
— Обратно — сами! — буркнул мальчишка и тут же оттолкнулся веслом и поплыл.
Он не задержался ни на минуту. Скробы торопливо помахали ему.
Глядя на то, как удаляется его лодка, Можжи сказал наконец:
— Удивительно!
— Точно, — согласился с ним Дуб. — Люди не видят даже того, что бросается им в глаза.
— Да-да! — поддакнул Можжи — впервые, наверное, ведь обычно поддакивал Дуб.
И они поспешили за гору, чтобы успеть на последний закат.
Когда-нибудь
Из ржавого корабля кто-то вылез. Дуб и Можжи остановились, боясь подойти.
— Внимательней, Юлька! — одёргивает учитель.
А Юлька всё равно подпирает ладонью щёку и смотрит в окно. В классах темнее, чем обычно, потому что на улице тоже — темно и кисло.
Скробы тем временем спят — все, кроме Дуба и Можжи. Они тоже смотрят в окно, как Юлька, но видят обычно смерчи, которые умирают раньше, чем до конца родятся. Только закручивается один, словно нитки на веретено, как тут же налетает ветер — и рвёт. Может, сердито, а может, защищая гостиницы на берегу.
И на волнах качает одинокого человека, но не как в колыбели — сильней. В ноябре он — смельчак. Большинство думает, что он утонет, а он — плывёт.
— Как думаешь, Можжи?..
— Не в этом году, мой друг.
День за днём, неделя за неделей — промокли насквозь дома и улицы. Реки вышли из берегов, всё солёное. Дождь идёт, дождь идёт.
— Может быть, это кто-то плачет без слёз.
Может быть. Всё — может!
Но если говорить о ноябре честно-честно, то на юге он мокрее, чем грозовая туча, и кислее, чем недозревший кизил.
Школа
Вообще-то на Скряжнической горе жили не только старые скробы. Были среди них и малыши.
Школа для них находилась в одной из норок, чей балкон был ровно посередине: чтобы опускать кого-то с вершины и поднимать кого-то с низов. Дерево над норкой не росло — стоял камень.
— Гранит, — шутил всегда Можжи, а неначитанный Дуб никогда не мог понять этой шутки.
Занятия в школе проходили три раза в год, всё остальное время были каникулы. Ведь как иначе воспитывать скробов, не выходящих за рамки приличий? А лучше вообще — не выходящих.
Малышня просыпалась от вечной спячки и собиралась в норе под камнем. Вот и из норки Соснули выползла маленькая Соснулька. Она поздоровалась с Дубом и Можжи, которые пили на улице чай.
— Привет, дядя Дубина и дядя-псих!
Соснулька уже многим напоминала Соснулю. Можжи и Дуб не обиделись и поздоровались с ней в ответ.
У Соснульки было растопыренные уши и пока ещё — любопытные, распахнутые глаза. Конечно же, она подошла поближе.
— Ты в школу, Соснулька? — спросил её ласково Можжи.
— Куда ж ещё! — вздёрнула нос она.
Можжи тем временем протянул ей вазон с печеньем. Не опуская носа, Соснулька опрокинула его в портфель.
— Сегодня буду учиться. Уф, сколько можно?
— В наше время мы учились в месяц по паре раз, — напомнил ей Дуб.
— Фу! — выразилась Соснулька.
Она протянула лапу и выпила у Можжи чай, затем — схватила конфету Дуба.
— Нас учат читать брошюры о том, что нельзя читать, — сказала она, громко чавкая.
— Прямо как было у нас! — умилился Дуб.
А Можжи покачал головой.
— Что, дядя-псих?
— Ничего, Соснулька. Иди, опоздаешь.
— Фу! — снова выразилась Соснулька, но всё-таки отошла. — Приходить скробу вовремя — это же неприлично!
Соснулька махнула хвостом, поправила отяжелевший от печенья портфель и вприпрыжку отправилась в школу. Подрагивали её уши, похожие на кленовые листья (они достались ей от отца).
Попрощавшись с Соснулькой, Можжи и Дуб оглядели стол. Тот был пуст, осталась одна посуда.
— Попили чай… — вздохнул Дуб и засобирался в норку.
Можжи тоже вздохнул, но совсем о другом:
— Если такая школа, то что можно изменить? — пробормотал он под нос.
И остался сидеть за столиком, несмотря на пустую чашку.
Волшебный камень
— Так-то! — закончила Юлька.
— И что, больше никак? — спросил её Можжи.
— Нет. Больше никак, дядя. Мне поможет лишь чудо. Ну… или волшебный камень.
Тогда они снова склонились над пляжем и продолжили поиски. Дуб ковырялся палкой, мешал гальку, как чай, и она не шуршала даже, а трещала, как трещотка из рожкового дерева. Можжи спокойно сидел на корточках и рассматривал камень за камешком. А Юлька бегала с места на место, и на пляже образовались впадины, небольшие такие ямки, которые Юлька выкапывала в поисках волшебства.
Но ни один из способов не работал. Скробы и Юлька искали камень уже полчаса, но не могли найти.
— Словно все спрятались, как назло! — сердилась Юлька. — Когда не надо, я их нахожу постоянно, собираю горстями!
— И куда же ты их деваешь тогда? — заинтересовался Дуб.
— Не беру! Зачем мне столько удачи?
— Вот и она, видимо, так решила: зачем тебе? Ты столько раз отказывалась — теперь вот ищи сама, — высказался Можжи.
Юлька вздохнула.
— Да уж, дядя… Отказывать надо с умом, это я поняла.
Они продолжили перебирать гальку. Серо-зелёную, бледно-розовую, синеватую, чёрную — пришлось просмотреть много-много цветов. Море молчало рядом. Волн не было видно. Чайки на воде не качались, а просто медленно плыли.
Это был тихий и солнечный день ноября.
— Дядя-дядя! — воскликнула Юлька.
Можжи и Дуб сразу поняли, что она наконец-то нашла. Подойдя поближе, они увидели в руке Юльки мокрый камень, зацелованный морем. Он подсыхал на глазах, небольшая дырка была у самого края.
— Сквозная? — спросил Можжи.
Юлька поднесла камень к глазам, посмотрела на солнце.
— Сквозная, дядя!
— Ура!
Дуб протянул Юльке красный шнурочек, который был намотан на один его ус — это Юлька дала ему поносить, пока не нашёлся камень.
Вдев шнурок, Юлька присела, и Можжи помог ей надеть этот самодельный кулон.
— Надо спрятать, чтобы никто не видел, — сказала Юлька и тут же засунула кулон под воротник рубашки.
— Почему?
— Так считается. Ну, крестики прячут… У меня такой вот крест. Считай — море!
Скробы не очень-то понимали, что значат кресты, хотя, конечно же, видели. Один — памятник — даже стоял в городке, а рядом с ним были пушки, направленные на море. Все туристы сидели на них и зачем-то фотографировались.
— Какие-то кресты прячут, какие-то выставляют наружу, — вслух сказал Можжи.
— Да уж, — поддакнул Дуб, ведь у них с Можжи снова совпали мысли.
Юлька тем временем набросила на спину рюкзак.
— Всё, я побежала, дядя, а-то — сочинение! — сказала она, торопясь.
— Пока, Юлька!
— Пока, дядя!.. Спасибо большое вам!
И неожиданно, прежде чем убежать, Юлька не только помахала рукой, но и поцеловала Можжи и Дуба, сияя от счастья. Видимо, она искренне верила, что всё будет хорошо!
— Фу, — вытерся Дуб.
А Можжи чуть-чуть покраснел.
Но Юлька уже ничего не заметила: выскальзывала из-под ног её галька, прыгал камешек на груди…
* * *
А на следующий день она сказала Можжи и Дубу, что сочинение написала на пять. И не потому, что так хорошо писала, а потому что сработало волшебство.
(То ли верила Юлька, то ли всё-таки заблуждалась.)
Чёрный
Не всегда скробы видели Юльку у моря или на горе. Бывало, они сами приходили на встречу с ней — так они уже подружились.
В этот раз Юлька позвала их гулять по набережной. Там оставались столы и стулья от закрытых кафе, а ещё были редкие палаточные ларьки — со свитерами, чурчхелой и мазями из маклюры. Возле одного такого ларька договорились встретиться Юлька, Можжи и Дуб.
Мягко светило солнце сквозь рваные облака, море почти молчало, успокоился ветер. На дороге рассыпались листья деревьев, словно капли оранжевой краски — и тут, и там.
День был чудесный, но не выходной, так что Юлька стояла опять с рюкзаком, облокотившись на прилавок ларька и с кем-то болтая. Подойдя ближе, скробы увидели женщину, закутанную в шерстяной платок. Это была торгашка.
Лицо её было тёмное, глаза карие, но вся она как будто светилась, сияла вся изнутри.
Она и Юлька постоянно запрокидывали голову и смеялись — их было слышно издалека.
Можжи и Дуб разобрали их разговор:
— Тётя, у меня постоянно болит голова! Не знаю уже, что делать! — жаловалась Юлька.
— Ну, можно её оторвать, тогда и болеть не будет, — отвечала торгашка.
— Ха-ха-ха! — тут же вместе хохотали они.
А потом успокаивались и опять:
— Как называется самец чайки, а, тётя?
— Чаёк.
— Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха!
И опять:
— Ты представь, Юлька, я ведь чистокровная армянка.
— Что, правда?
— Только наполовину русская.
— Ха-ха-ха!
— Ха-ха-ха!
И опять!
— Значит, вы по-армянски понимаете, да, тётя?
— Конечно. Если субтитры русские.
— Ха-ха-ха! — тут уже Юлька заметила друзей и попросила торгашку: — Давайте свою чурчхелу, тётя! Я уже не могу!
Торгашка с улыбкой потянулась к чурчхеле, которая болталась на ниточках перед ней. Эта чурчхела была похожа на разноцветные бусы: и красная, и жёлтая, и оранжевая, и зелёная... Но Юлька всегда брала самую простую – с фундуком и виноградным соком. Скробы тоже любили такую больше всего.
Когда Можжи и Дуб подошли, Юлька сразу их угостила. Торгашка, продолжая сиять, словно лампа, сказала:
— Какие милые! — и насыпала им грецких орехов в карманцы.
— Спасибо, тётя!
— Спасибо! — поблагодарили Можжи и Дуб.
И друзья отправились гулять по пустому пляжу, хрустя иногда орехами и чурчхелой. Торгашка помахала им вслед, затянув потуже платок.
— А чего ты смеялась, Юлька? — спросил Дуб, когда они отошли от прилавка подальше.
— А чего не смеяться?
— Да грубовато как-то… Голову оторвать…
— Это называется чёрный юмор, дядя!
— И правда — чернее некуда, — буркнул Дуб.
Юлька пожала плечами, почему-то опять рассмеялась. Наверное, вспомнила шутки торгашки.
— Она хорошая, дядя! Очень даже!
— Вся светится, — не промолчал Можжи.
— Ага! — оживилась Юлька. — Но в светлых людях должно быть хоть что-нибудь чёрное, как вы считаете, дядя? Так пускай это будет юмор!
Можжи не мог ничего сказать, потому что жевал чурчхелу, но по его морде было заметно, что с Юлькой он согласился. А вот Дуб — не совсем.
— Если чёрное, то лучше — море, — заметил он.
— Ого, дядя! — с восхищением воскликнула Юлька, и вдруг её улыбка стала немного грустной, и глаза немного потухли, и она посмотрела на горизонт.
За горизонт, возможно.
— Лучше, конечно, море, — не стала спорить она, вздыхая. — Море всегда лучше всего на свете!
Чайкнула чайка, пролетев прямо над головой. Разбилась о пирс волна. Дунул ветер — всего один раз, подняв Юлькины косы.
— Точно! — сказало всё.
Потому что если есть в мире что-то прекрасное в чёрном, то это — в море.
Хотя и в людях встречается иногда.
Как обычно
Юлька валялась на пляже, как морская звезда. Она смотрела на балкончики скробов, небо и макушки деревьев — там, высоко на горе.
Рядом с ней, как обычно, сидели Можжи и Дуб. У их ног, как обычно, плескалось море.
— Что такое «глубокий человек», дядя? — спросила Юлька задумчиво.
— Откуда ты это взяла?
— Да так… слышала. В школе сказали, но не мне — девчонке знакомой. А мне не сказали, дядя.
— Ну… — не нашёлся Можжи.
— А это вообще хорошо? — не понял ничегошеньки Дуб.
— Так хвалят обычно, — сказала Юлька. — Хотя я, в общем-то, не понимаю, чего же хорошего — это низко!..
— Почему? — не понял теперь и Можжи.
— …Другое дело — быть высоким, как гора! А лучше — быть выше гор! Вот это да, дядя! Вот это я понимаю.
Когда Юлька это сказала, всё ещё смотря вверх, щурясь немного от солнца, всё поняли и Можжи, и Дуб.
— Это верно, — заметил Можжи.
— Мне вообще больше горы нравятся, — согласился и Дуб.
Юлька заулыбалась. Перевернулась наконец на живот и достала из корзинки свой бутерброд — скробы делали его специально для Юльки, потому что она вечно после школы гуляла у моря, а не шла обедать домой.
Юлька зачавкала, болтая ногами.
— Ага, дядя… — продолжила она, видимо, не отпуская мысль. — Для глубины стоит лишь опуститься, а подняться — гораздо сложнее.
Всегда гораздо сложнее: хоть на ноги, хоть на небо, хоть на гору.
— И если так, мой друг, то русалки — глубже любого человека.
— Ха-ха!
— Скажи это в школе, — посоветовал Дуб.
И они принялись чавкать все вместе, уже втроём, потому что Можжи и Дуб не только теперь делали бутерброд Юльке, но и ждали её, прежде чем сесть за стол…
Или — на подстилку у моря.
Лодочник и торгаш
В конце осени, как полагается, Можжи и Дуб направились к горе Молчунов, чтобы посмотреть на закат — последний закат этой осени.
Они вышли заранее, часа за два, потому что без лодки нельзя было добраться до противоположного берега — нужно было идти вокруг, по мосту.
Дуб и Можжи торопились, чтобы не опоздать. Они семенили лапами по пустой набережной. Ещё блестело солнце на маковке часовни, стоявшей у моря, но уже не так ярко, уже — ближе к вечеру. Море спокойно плескалось, рыбачки сидели на пирсе.
— Давай всё же глянем, — предложил Можжи.
— Откуда?! — возмутился Дуб.
— А вдруг!
Можжи вообще любил «вдруг», «внезапно» и «неожиданно». Он верил в то, что без них многое бы в жизни пошло не так.
И в этот раз — к удивлению — он опять не ошибся. Как только скробы свернули с набережной на пляж, чтобы глянуть, не идёт ли какая-нибудь рыбацкая лодка от одного берега до другого, они увидели знакомого мальчика… и знакомого торгаша.
Оба они нависли над лодкой и что-то в ней ковыряли — наверное, ремонтировали.
— Здравствуйте, — вежливо поздоровался Можжи.
Торгаш обернулся — задрожали, как обычно, его усы, похожие на чёрные водоросли. Обернулся и мальчик — шевельнулся его кудрявенький чуб. Тоже чёрный, тоже как водоросль.
— Опять вы, дядя, — вместо приветствия сказал мальчик.
— Вы не могли бы довезти нас до того берега? — учтиво попросил Можжи.
Дуб помялся чуть-чуть в стороне.
— Чего это? — не понял мальчик.
— Последний день осени.
— И?
— И закат.
Торгаш так ничего и не сказал — только приподнял брови. Мальчишка — тоже. Они переглянулись, словно Можжи и Дуб не могли их видеть — очень многозначительно.
Мальчик снова заговорил:
— Видишь, дырку заделали…
— Но заделали же, — не сдался Можжи.
Дуб всё ещё мялся сам и мял шапочку.
— Эх! — вздохнул громко торгаш, а затем наконец-то сказал: — надо лодку проверить.
— Прям сейчас?
— Прямо сейчас. Бери вот этих да и…
Можжи и Дуб просияли. Когда мальчик поманил их рукой, скробы по очереди перевалились через борт лодки и сели.
— Спасибо!
— Спасибо!
Мальчик запрыгнул в лодку, торгаш столкнул её и махнул рукой, но не на прощанье, конечно, а так: «плыви!»
— Мне понравилось ваше одеяло, — зачем-то крикнул Дуб напоследок.
Торгаш уже отвернулся и пошёл по пляжу — один. До сих пор загоревший до черноты, в наступающих сумерках похожий на тень человека.
Мальчик-лодочник усиленно грёб. Под вёслами плескалась речная вода, солёная от моря. Ближе и ближе становилась гора и ржавый корабль, оставленный здесь.
У мальчика болтался кудрявый чуб.
— Так значит, вы родственники? — не удержался Можжи.
— Это — папка, — ответил мальчишка. — Мы не похожи.
Можжи и Дуб промолчали, продолжая смотреть на чуб.
— Ты уверен, мой друг?
— Конечно! Это все говорят — похожего в нас ничего!
— Да уж, — высказался Дуб невпопад.
Но Можжи догадался, о чём он думает, но не говорит. Они опять замолчали — и уже не сказали ни слова, пока не спустились на берег.
— Обратно — сами! — буркнул мальчишка и тут же оттолкнулся веслом и поплыл.
Он не задержался ни на минуту. Скробы торопливо помахали ему.
Глядя на то, как удаляется его лодка, Можжи сказал наконец:
— Удивительно!
— Точно, — согласился с ним Дуб. — Люди не видят даже того, что бросается им в глаза.
— Да-да! — поддакнул Можжи — впервые, наверное, ведь обычно поддакивал Дуб.
И они поспешили за гору, чтобы успеть на последний закат.
Когда-нибудь
Из ржавого корабля кто-то вылез. Дуб и Можжи остановились, боясь подойти.
