В Илльгирке ему казалось, что даже алльдский хлеб совсем другой. Да только какой хлеб был дома?.. И был ли он вообще? Гиацу тряхнул головой: грибы — так грибы. Надо привыкать. Он расстроено поскрёб ногтем застарелое пятнышко на своей рубахе. Одежда после купания в Гиблых болотах, к счастью, вся отстиралась, но вот это пятно, подобно клейму, ничем не выводилось.
— А эта Мевида такая же жуткая как Инганда? — спросил Гиацу.
Оллид задумчиво протирал нож от грибов:
— Пожалуй, нет... — отозвался он.
— Мне показалось, ты не очень хочешь её видеть, господин.
Колдун невесело усмехнулся:
— Это по личным причинам.
В дорогу пустились сразу после завтрака. Туринар мчался сквозь лес так быстро, что перед глазами Гиацу мелькали лишь чёрные стволы да солнечные пятна. Встречный ветер забирался под одежду, холодил спину и трепал волосы. Привалов почти не делали, и вместо пары дней пути Медведянка показалась уже на закате. Конь остановился на поросшем травой пригорке: от его подножия разбегались деревянные дома — уютные, укрытые мхом и так похожие на срубы Илльгирки. Над некоторыми крышами торчали трубы, из которых струился лёгкий дымок. Пахло хлебом и жареным мясом, слышались громкие, задиристые крики ребятни, перемежавшиеся с кудахтаньем кур и стуком топоров.
Оллид направил коня вниз с пригорка — к самому крайнему в селении дому. На пороге уже стояла женщина в чёрном платье. Косы её, густые и тёмные, словно шкура бурого медведя, мягко окружали молодое лицо, спускались к самой земле. Казалось, женщине нет и двадцати зим. Невысокая, стройная — она совсем не походила на огромного зверя, явившегося с утра. Но её пронзительные зелёные глаза жёстко глядели на гостей, тонкие губы были плотно сжаты, а руки — скрещены на груди.
— Оллид! — голос её рассёк воздух подобно клинку. — Рада встрече...
— Мевида! — колдун спрыгнул с коня и слегка склонил голову в знак приветствия: — Обычно медведи обходят меня стороной. Чем обязан?
— Сразу к делу? — прищурилась женщина. — Ладно. Но не на пороге же...
Солнце последними рыжими лучами скользнуло по её лицу, и женщина растворилась во мраке дома, оставив открытой дверь. Оллид проследовал за ней. Гиацу же с удивлением оглянулся: казалось, ни один человек в деревне не заметил их приезда — все продолжали заниматься своими делами, не обращая внимания на чужаков. Туринар невозмутимо принялся щипать траву на лужайке, отгоняя хвостом мошкару от брюха. Закатный свет тянулся всё выше, обливая медью крышу дома колдуньи. Ещё миг — и солнце совсем покинуло деревню. Какое-то время оно цеплялось за верхушки деревьев, но вскоре схлынуло и с них.
— Гиацу! — позвал Оллид, и мальчик поспешно забежал внутрь, прикрыв дверь.
Печи у Мевиды не было. Посреди просторного дома располагался открытый очаг, возле которого как раз присела сама хозяйка, складывая дрова. Вскоре занялось яркое пламя, зловеще заплясавшее в её глазах, и Мевида поднялась на ноги. Она отряхнула подол платья и подвесила над костром котёл с каким-то варевом. Гиацу вытянул шею: похоже, там еда... Хоть бы не грибы!
Сквозь распахнутые ставни сочились сумерки, обволакивая прохладой гостей. С сумерками летели и комары: Гиацу звонко прихлопнул одного, севшего ему на шею. Колдунья метнула на мальчика недобрый взгляд и, махнув рукой, сердито промолвила:
— Кыш!
Гиацу оторопел: это она его выгоняет? Только что ведь звали в дом! Но тут заметил, что вся мошкара покорно разлетелась, и назойливого писка больше не слышно. Семанин с облегчением выдохнул: значит, «кыш» — относилось к комарам.
Оллид сидел за столом, вплотную приставленном к очагу. Гиацу тихонько примостился рядом, и оба они замерли в молчаливом ожидании. Мевида тоже подошла к столу и устроилась напротив. Взгляд её полоснул по маленькому семанину и остановился на его господине. Помедлив немного, женщина вдруг выудила из чёрных складок платья красную шкатулку, которую со стуком поставила на стол. Позолоченные завитушки опоясывали её красные бока и ярко блестели в свете танцующего пламени. Огромный вороной конь, точь-в-точь Туринар, нёсся сквозь туман, а за ним виднелись побелённые пики высоких гор. Гиацу вытаращил глаза:
— Мамина шкатулка! — выпалил он по-семански.
Мевида и Оллид одновременно повернули к нему изумлённые лица.
— Что он сказал? — спросила колдунья.
— Это — моя... моей мама, — повторил Гиацу по-алльдски.
— Твоей... мамы?! — прошипела Мевида. — Оллид... Не объяснишься ли?
Оллид казался удивлённым не меньше. Он озадаченно потёр висок и обратился к Гиацу:
— Эта шкатулка принадлежала твоей матери?
— Да. Но сначала — отец. Он торговал на рынок, и кто-то дать... — семанин по слогам произнёс новое алльдское слово: — шка-тул-ка... вместо монета. Отец хотеть продать, но мама хотеть оставить. А потом... приплыли шамьхины.
Мевида хлопнула ладонью по столу:
— Значит, вот как ты обходишься с моими подарками, Оллид, сын Калли! Шляешься по семанской земле и расплачиваешься ими с первым встречным торговцем! Прекрасно!
— Мевида, подожди... Я...
— А, может, мальчишка просто не в курсе, и шкатулку ты на самом деле подарил его матушке?
— Мевида! — рассердился Оллид. — Я не обязан отчитываться перед тобой! И не просил дарить мне шкатулку. Это была твоя воля.
— Моя, конечно, — холодно согласилась Мевида. — Но некрасиво так поступать с моими подарками. Небось, думал, я не узнаю никогда?
— Мне неизвестно, как шкатулка попала именно к семье Гиацу, — ответил Оллид. — Я был в тех краях очень давно, зим четыреста назад. Ещё до того, как не стало Инга.
— Рада слышать! — ядовито воскликнула женщина. — Значит, ты вручил её какой-то семанке сразу, как получил от меня?
— Не сразу...
— Ах, стало быть, всё-таки семанке!
— Мевида...
— Обидно, знаешь ли!
Оллид устало вздохнул. Помолчав немного, он взял шкатулку и повертел её в руках. Да, и в самом деле подарок Мевиды: как давно он его не видел... Нехорошо вышло.
— Я не желал тебя оскорбить, — промолвил колдун тихо. — Когда я был на семанской земле в последний раз, один человек приютил меня и очень помог. Я хотел как-то отплатить ему, и отдал шкатулку в качестве свадебного подарка для его возлюбленной.
— Какая прелесть, — мрачно обронила Мевида, скрестив на груди руки. — И всё равно обидно, — она перевела злой взгляд на Гиацу: — А этого ты где подобрал? Тоже свадебный подарок?
— Это мой слуга.
Колдунья хмыкнула, но промолчала.
— Лучше расскажи, как шкатулка попала обратно к тебе, — попросил Оллид.
— О, это не так интересно, — отмахнулась Мевида. — Я забрала её у одноглазого хёгга, который рыскал по округе в поисках колдунов. Особенно его интересовал колдун, что носит богатый красный плащ, разъезжает на огромном вороном коне и имеет раба-семанина, — она облокотилась на стол, и глаза её сузились: — Но мы-то с тобой не знаем таких, верно?
Повисла тишина. Оллид смотрел на Мевиду, Мевида — на него, а Гиацу переводил непонимающий взгляд с одной на другого. Он вновь услышал это алльдское слово — «колдун», но так и не знал, что оно означает. Оллид обычно не произносил его сам и ни разу не пояснил для своего слуги. Но семанин понял почти всё остальное и испуганно замер: речь ведь явно шла о ком-то, кто преследует их с господином! Пламя в очаге взметнулось, облизав цепь, на которой висел котёл. Во все стороны выстрелили горячие искры, рассекая сгустившийся в доме мрак. Яростно забулькало варево, и Мевида встала, чтобы проверить его готовность. Оллид тихо спросил:
— Давно он здесь был?
— Да уж почти целую луну назад! Малина только начала спеть.
«Ясно, — понял колдун. — Значит, как раз, когда мне показалось, будто опасность повернула вспять».
— Куда же он направился?
Мевида сняла котёл с цепи и поставила рядом с очагом. Огонь теперь пылал у неё за спиной, и лицо колдуньи тонуло в полумраке, так, что невозможно было разглядеть его выражения:
— А ты угадай, — вкрадчиво предложила она.
Оллид молчал, и тогда она продолжила:
— Я поведала ему, что неподалёку живёт кое-кто...
— Да ты заботливая подруга! — поразился Оллид. — А что, если болота не остановят его и он дойдёт до Инганды?
— Такое хоть раз случалось?
— Мне он не понравился. Этот человек очень опасен.
— Ах, ну, конечно: он же запомнил, как ты выглядишь. Ещё бы он тебе нравился!
Мевида налила похлёбку в деревянные миски и поставила их на стол. Гиацу с нескрываемой радостью потянулся к своей порции: наконец-то, еда! Сейчас он уже готов был и грибы съесть, но, к счастью, в похлёбке их не оказалось: её сварили из курятины и овощей. Мевида вновь уселась напротив и поглядела на Оллида:
— Скажи на милость, почему он не в силах тебя забыть?
Колдун покачал головой:
— Не знаю. Я столкнулся с ним в Тюлень-граде — он привёз рабов с семанских земель. И больше я его не встречал. Но у меня была уверенность, что он преследует нас... Так ты считаешь, он — хёгг?
— А кто же ещё? — удивилась Мевида. — Ты его видел вообще? Да он бы в эту дверь не пролез! — она кивнула на вход в дом.
— Я думаю, он из тех, кто давно покинул крайний север, — задумчиво проговорил колдун. — Ещё до того, как Инг заключил всё в вечные снега. Потому что всё-таки... мелковат этот одноглазый для нынешних хёггов.
— Каких ещё нынешних хёггов? — зло хохотнула Мевида. — Кто там вообще остался? Отрубленная башка и полтора её приспешника? Нынешние хёгги... Не смеши меня!
Оллид покачал головой:
— Не стоит недооценивать Фёнвара, — он подвинул к себе миску. — Когда ты собираешься заглянуть к Инганде?
Мевида сверкнула глазами:
— Волнуешься за неё?
— Волнуюсь за всех нас, — поправил Оллид.
— Зим через десять, может, зайду.
— Мевида!
— Оллид! — она раздражённо всплеснула руками: — Даже хёгги не вылезут из Гиблой трясины! Загляни к ней сам, если так хочешь.
Колдун отвёл взгляд:
— Мне это не нравится.
— Да тебе ничего не нравится, господин «хочу-назад-в-свои-горы»!
Оллид отложил ложку:
— Вокруг Гиблых болот что-то творится. Мы ехали через лес, со стороны Горнской Выси, и я не мог оттуда выбраться. Туринар ходил кругами. Я отчётливо ощущал, что лес меня ненавидит... из-за моей силы.
Мевида прекратила язвить и нахмурилась.
— Инганда слишком давно сидит на своём болоте, — продолжил Оллид. — Это не кончится для неё добром. Ей не следует так пользоваться...
— А тебе, конечно, лучше известно, что следует делать с болотом! — перебила Мевида. — Знаешь ли ты, сколько раз она помогала нам всем со времён Рована? Целые княжеские дружины просто погружались на дно! Ни ты, ни я за такое бы ни взялись. А Инганда берётся и не ропщет.
— Это плохо для неё кончится. И я не считаю, что губить столько людей — это выход...
— Не считаешь? — усмехнулась колдунья. — А не ты ли высадил Вязкий лес по пути к Диким горам?
— Через него есть тропа, — возразил Оллид. — И я пытался также защитить окрестных жителей от лисьепадских мечей. А Инганда...
— А как насчёт осколков Гадур-града? Ну, знаешь, древние развалины, проклятая равнина — её у тебя из окошка должно быть видно, — Мевида махнула куда-то рукой, будто проклятая равнина начиналась сразу за её домом. — Да, не ты проклинал гадурских воронов. Но ты так удачно живёшь рядом! Не думаешь, что все, кто там гибнет в поисках колдунов, на твоей совести?
Оллид промолчал, и Мевида тихо добавила:
— Так чем ты лучше Инганды? Каждый защищается как может.
— Я не говорил, что я лучше. Но я просто живу рядом с Гадур-градом, а Инганда заставляет болото служить себе. Оно уже сопротивляется. Даже лес поблизости сопротивляется.
Мевида покачала головой:
— Оллид, одноглазый ушёл давно. Он либо уже плавает в трясине, отдав душу Халльфре, либо добрался до Инганды. И как думаешь, неужели мы бы этого не заметили? Если болото останется без хозяйки, оно сильно изменится.
Это была разумная мысль.
— Я ничего особенного не чувствую. А, значит, он мёртв, — указав ложкой на Оллида, колдунья серьёзно добавила: — Будь благодарен Инганде за это!
И она принялась за еду.
Гиацу уже давно доел свою похлёбку и даже вылизал миску. Он вполуха слушал загадочный диалог, из которого теперь понимал едва ли половину, и всё косился на котёл, оставленный возле очага.
— Хочешь добавки? — услышал он вдруг.
Мевида пристально смотрела на него, ожидая ответа. Мальчик кивнул, и колдунья раздражённо махнула рукой:
— Так вставай и накладывай! Ещё я мелочь всякую не обслуживала.
Гиацу тотчас вскочил и с пустой миской двинулся к котлу. Мевида перегнулась через стол, оказавшись почти вплотную к Оллиду, и с усмешкой спросила:
— А этот твой узкоглазенький знает, кто ты?
— Знает.
— Всё-всё знает? — усмешка колдуньи стала шире, и пламя очага таинственно заплясало в её глазах. — И не пытается убить тебя?
— Об этом я не рассказывал.
— Отчего же? — хохотнула Мевида. — Зачем он тебе вообще?
— Он мне нравится. Умный мальчик.
— Осторожней, Оллид... Рован тоже был умным мальчиком.
Колдун не ответил ей. Гиацу тем временем наложил себе добавки и вернулся обратно, жадно накинувшись на еду. Мевида смерила семанина взглядом и спросила Оллида:
— А если я себе такие узенькие глазки сделаю, стану, наконец, тебе тоже нравиться?
Оллид поперхнулся и начал кашлять, уронив ложку в похлёбку. Лицо колдуньи потемнело:
— Да не переживай ты так, — мрачно посоветовала она. — Ешь спокойно.
И, оставив свой ужин почти нетронутым, встала и вышла из дома. Оллид тоже поднялся, но направился в один из тёмных углов, куда совсем не попадал свет очага. Как и ожидал, он обнаружил там вёдра с водой и валявшуюся рядом плошку для питья. Отпив немного и прочистив горло, колдун вернулся к столу, но доедать раздумал. Он бросил Гиацу:
— Посиди пока здесь, — и покинул дом.
Ночь выдалась безлунной и тёмной. Она стелилась по деревне, прохладой обнимая крепкие жилые срубы и более худые пристройки, обтекая замершие деревья и спускаясь к бегущей в низине речке. Люди попрятались в своих домах: многие уже спали. Лишь из-под редких ставен сочился тёплый свет, тонкими полосками разукрашивая подёрнутую росой траву. Но вот, будто ветром, сдуло и его, и тьма легла на Медведянку.
Мевида сидела на низеньком заборе, опоясывающем двор. Её дом находился в стороне ото всех, и вдобавок — на небольшой возвышенности, откуда виднелась вся деревня. Притихшая, сонная, укрытая куполом из звёзд. Совсем рядом недвижимо стоял Туринар, совершенно слившийся с ночью. Мевида протянула руку, желая коснуться его, но пальцы словно прошли сквозь сырой туман. В час, когда мгла застилала людям глаза, Туринар переставал быть конём и становился тем, кем он являлся на самом деле.
Колдунья слышала, как Оллид бродит вокруг дома, пытаясь найти её, и мстительно желала ему во что-нибудь больно врезаться. Но Оллид шагал легко даже во тьме: таким он всегда был — лёгким, похожим на ветер... Не поймать, не приручить. Мевида подумала, что пожелай он обратиться в животное, наверняка это стала бы какая-нибудь птица. Но Оллид не желал ни в кого обращаться.
— Мевида... — он, наконец, нашёл её.
— Не говори ничего, — раздражённо перебила она. — Ненавижу тебя!
Оллид вздохнул: теперь ещё и Мевида... Ну что ж.
— Это был год, когда Туринар стал служить тебе! — с упрёком промолвила колдунья. — Приручить такое создание! Как будто это случается каждую зиму... И как ты обошёлся с моим подарком? Решил, что кому-то он нужнее!
— А эта Мевида такая же жуткая как Инганда? — спросил Гиацу.
Оллид задумчиво протирал нож от грибов:
— Пожалуй, нет... — отозвался он.
— Мне показалось, ты не очень хочешь её видеть, господин.
Колдун невесело усмехнулся:
— Это по личным причинам.
***
В дорогу пустились сразу после завтрака. Туринар мчался сквозь лес так быстро, что перед глазами Гиацу мелькали лишь чёрные стволы да солнечные пятна. Встречный ветер забирался под одежду, холодил спину и трепал волосы. Привалов почти не делали, и вместо пары дней пути Медведянка показалась уже на закате. Конь остановился на поросшем травой пригорке: от его подножия разбегались деревянные дома — уютные, укрытые мхом и так похожие на срубы Илльгирки. Над некоторыми крышами торчали трубы, из которых струился лёгкий дымок. Пахло хлебом и жареным мясом, слышались громкие, задиристые крики ребятни, перемежавшиеся с кудахтаньем кур и стуком топоров.
Оллид направил коня вниз с пригорка — к самому крайнему в селении дому. На пороге уже стояла женщина в чёрном платье. Косы её, густые и тёмные, словно шкура бурого медведя, мягко окружали молодое лицо, спускались к самой земле. Казалось, женщине нет и двадцати зим. Невысокая, стройная — она совсем не походила на огромного зверя, явившегося с утра. Но её пронзительные зелёные глаза жёстко глядели на гостей, тонкие губы были плотно сжаты, а руки — скрещены на груди.
— Оллид! — голос её рассёк воздух подобно клинку. — Рада встрече...
— Мевида! — колдун спрыгнул с коня и слегка склонил голову в знак приветствия: — Обычно медведи обходят меня стороной. Чем обязан?
— Сразу к делу? — прищурилась женщина. — Ладно. Но не на пороге же...
Солнце последними рыжими лучами скользнуло по её лицу, и женщина растворилась во мраке дома, оставив открытой дверь. Оллид проследовал за ней. Гиацу же с удивлением оглянулся: казалось, ни один человек в деревне не заметил их приезда — все продолжали заниматься своими делами, не обращая внимания на чужаков. Туринар невозмутимо принялся щипать траву на лужайке, отгоняя хвостом мошкару от брюха. Закатный свет тянулся всё выше, обливая медью крышу дома колдуньи. Ещё миг — и солнце совсем покинуло деревню. Какое-то время оно цеплялось за верхушки деревьев, но вскоре схлынуло и с них.
— Гиацу! — позвал Оллид, и мальчик поспешно забежал внутрь, прикрыв дверь.
Печи у Мевиды не было. Посреди просторного дома располагался открытый очаг, возле которого как раз присела сама хозяйка, складывая дрова. Вскоре занялось яркое пламя, зловеще заплясавшее в её глазах, и Мевида поднялась на ноги. Она отряхнула подол платья и подвесила над костром котёл с каким-то варевом. Гиацу вытянул шею: похоже, там еда... Хоть бы не грибы!
Сквозь распахнутые ставни сочились сумерки, обволакивая прохладой гостей. С сумерками летели и комары: Гиацу звонко прихлопнул одного, севшего ему на шею. Колдунья метнула на мальчика недобрый взгляд и, махнув рукой, сердито промолвила:
— Кыш!
Гиацу оторопел: это она его выгоняет? Только что ведь звали в дом! Но тут заметил, что вся мошкара покорно разлетелась, и назойливого писка больше не слышно. Семанин с облегчением выдохнул: значит, «кыш» — относилось к комарам.
Оллид сидел за столом, вплотную приставленном к очагу. Гиацу тихонько примостился рядом, и оба они замерли в молчаливом ожидании. Мевида тоже подошла к столу и устроилась напротив. Взгляд её полоснул по маленькому семанину и остановился на его господине. Помедлив немного, женщина вдруг выудила из чёрных складок платья красную шкатулку, которую со стуком поставила на стол. Позолоченные завитушки опоясывали её красные бока и ярко блестели в свете танцующего пламени. Огромный вороной конь, точь-в-точь Туринар, нёсся сквозь туман, а за ним виднелись побелённые пики высоких гор. Гиацу вытаращил глаза:
— Мамина шкатулка! — выпалил он по-семански.
Мевида и Оллид одновременно повернули к нему изумлённые лица.
— Что он сказал? — спросила колдунья.
— Это — моя... моей мама, — повторил Гиацу по-алльдски.
— Твоей... мамы?! — прошипела Мевида. — Оллид... Не объяснишься ли?
Оллид казался удивлённым не меньше. Он озадаченно потёр висок и обратился к Гиацу:
— Эта шкатулка принадлежала твоей матери?
— Да. Но сначала — отец. Он торговал на рынок, и кто-то дать... — семанин по слогам произнёс новое алльдское слово: — шка-тул-ка... вместо монета. Отец хотеть продать, но мама хотеть оставить. А потом... приплыли шамьхины.
Мевида хлопнула ладонью по столу:
— Значит, вот как ты обходишься с моими подарками, Оллид, сын Калли! Шляешься по семанской земле и расплачиваешься ими с первым встречным торговцем! Прекрасно!
— Мевида, подожди... Я...
— А, может, мальчишка просто не в курсе, и шкатулку ты на самом деле подарил его матушке?
— Мевида! — рассердился Оллид. — Я не обязан отчитываться перед тобой! И не просил дарить мне шкатулку. Это была твоя воля.
— Моя, конечно, — холодно согласилась Мевида. — Но некрасиво так поступать с моими подарками. Небось, думал, я не узнаю никогда?
— Мне неизвестно, как шкатулка попала именно к семье Гиацу, — ответил Оллид. — Я был в тех краях очень давно, зим четыреста назад. Ещё до того, как не стало Инга.
— Рада слышать! — ядовито воскликнула женщина. — Значит, ты вручил её какой-то семанке сразу, как получил от меня?
— Не сразу...
— Ах, стало быть, всё-таки семанке!
— Мевида...
— Обидно, знаешь ли!
Оллид устало вздохнул. Помолчав немного, он взял шкатулку и повертел её в руках. Да, и в самом деле подарок Мевиды: как давно он его не видел... Нехорошо вышло.
— Я не желал тебя оскорбить, — промолвил колдун тихо. — Когда я был на семанской земле в последний раз, один человек приютил меня и очень помог. Я хотел как-то отплатить ему, и отдал шкатулку в качестве свадебного подарка для его возлюбленной.
— Какая прелесть, — мрачно обронила Мевида, скрестив на груди руки. — И всё равно обидно, — она перевела злой взгляд на Гиацу: — А этого ты где подобрал? Тоже свадебный подарок?
— Это мой слуга.
Колдунья хмыкнула, но промолчала.
— Лучше расскажи, как шкатулка попала обратно к тебе, — попросил Оллид.
— О, это не так интересно, — отмахнулась Мевида. — Я забрала её у одноглазого хёгга, который рыскал по округе в поисках колдунов. Особенно его интересовал колдун, что носит богатый красный плащ, разъезжает на огромном вороном коне и имеет раба-семанина, — она облокотилась на стол, и глаза её сузились: — Но мы-то с тобой не знаем таких, верно?
Повисла тишина. Оллид смотрел на Мевиду, Мевида — на него, а Гиацу переводил непонимающий взгляд с одной на другого. Он вновь услышал это алльдское слово — «колдун», но так и не знал, что оно означает. Оллид обычно не произносил его сам и ни разу не пояснил для своего слуги. Но семанин понял почти всё остальное и испуганно замер: речь ведь явно шла о ком-то, кто преследует их с господином! Пламя в очаге взметнулось, облизав цепь, на которой висел котёл. Во все стороны выстрелили горячие искры, рассекая сгустившийся в доме мрак. Яростно забулькало варево, и Мевида встала, чтобы проверить его готовность. Оллид тихо спросил:
— Давно он здесь был?
— Да уж почти целую луну назад! Малина только начала спеть.
«Ясно, — понял колдун. — Значит, как раз, когда мне показалось, будто опасность повернула вспять».
— Куда же он направился?
Мевида сняла котёл с цепи и поставила рядом с очагом. Огонь теперь пылал у неё за спиной, и лицо колдуньи тонуло в полумраке, так, что невозможно было разглядеть его выражения:
— А ты угадай, — вкрадчиво предложила она.
Оллид молчал, и тогда она продолжила:
— Я поведала ему, что неподалёку живёт кое-кто...
— Да ты заботливая подруга! — поразился Оллид. — А что, если болота не остановят его и он дойдёт до Инганды?
— Такое хоть раз случалось?
— Мне он не понравился. Этот человек очень опасен.
— Ах, ну, конечно: он же запомнил, как ты выглядишь. Ещё бы он тебе нравился!
Мевида налила похлёбку в деревянные миски и поставила их на стол. Гиацу с нескрываемой радостью потянулся к своей порции: наконец-то, еда! Сейчас он уже готов был и грибы съесть, но, к счастью, в похлёбке их не оказалось: её сварили из курятины и овощей. Мевида вновь уселась напротив и поглядела на Оллида:
— Скажи на милость, почему он не в силах тебя забыть?
Колдун покачал головой:
— Не знаю. Я столкнулся с ним в Тюлень-граде — он привёз рабов с семанских земель. И больше я его не встречал. Но у меня была уверенность, что он преследует нас... Так ты считаешь, он — хёгг?
— А кто же ещё? — удивилась Мевида. — Ты его видел вообще? Да он бы в эту дверь не пролез! — она кивнула на вход в дом.
— Я думаю, он из тех, кто давно покинул крайний север, — задумчиво проговорил колдун. — Ещё до того, как Инг заключил всё в вечные снега. Потому что всё-таки... мелковат этот одноглазый для нынешних хёггов.
— Каких ещё нынешних хёггов? — зло хохотнула Мевида. — Кто там вообще остался? Отрубленная башка и полтора её приспешника? Нынешние хёгги... Не смеши меня!
Оллид покачал головой:
— Не стоит недооценивать Фёнвара, — он подвинул к себе миску. — Когда ты собираешься заглянуть к Инганде?
Мевида сверкнула глазами:
— Волнуешься за неё?
— Волнуюсь за всех нас, — поправил Оллид.
— Зим через десять, может, зайду.
— Мевида!
— Оллид! — она раздражённо всплеснула руками: — Даже хёгги не вылезут из Гиблой трясины! Загляни к ней сам, если так хочешь.
Колдун отвёл взгляд:
— Мне это не нравится.
— Да тебе ничего не нравится, господин «хочу-назад-в-свои-горы»!
Оллид отложил ложку:
— Вокруг Гиблых болот что-то творится. Мы ехали через лес, со стороны Горнской Выси, и я не мог оттуда выбраться. Туринар ходил кругами. Я отчётливо ощущал, что лес меня ненавидит... из-за моей силы.
Мевида прекратила язвить и нахмурилась.
— Инганда слишком давно сидит на своём болоте, — продолжил Оллид. — Это не кончится для неё добром. Ей не следует так пользоваться...
— А тебе, конечно, лучше известно, что следует делать с болотом! — перебила Мевида. — Знаешь ли ты, сколько раз она помогала нам всем со времён Рована? Целые княжеские дружины просто погружались на дно! Ни ты, ни я за такое бы ни взялись. А Инганда берётся и не ропщет.
— Это плохо для неё кончится. И я не считаю, что губить столько людей — это выход...
— Не считаешь? — усмехнулась колдунья. — А не ты ли высадил Вязкий лес по пути к Диким горам?
— Через него есть тропа, — возразил Оллид. — И я пытался также защитить окрестных жителей от лисьепадских мечей. А Инганда...
— А как насчёт осколков Гадур-града? Ну, знаешь, древние развалины, проклятая равнина — её у тебя из окошка должно быть видно, — Мевида махнула куда-то рукой, будто проклятая равнина начиналась сразу за её домом. — Да, не ты проклинал гадурских воронов. Но ты так удачно живёшь рядом! Не думаешь, что все, кто там гибнет в поисках колдунов, на твоей совести?
Оллид промолчал, и Мевида тихо добавила:
— Так чем ты лучше Инганды? Каждый защищается как может.
— Я не говорил, что я лучше. Но я просто живу рядом с Гадур-градом, а Инганда заставляет болото служить себе. Оно уже сопротивляется. Даже лес поблизости сопротивляется.
Мевида покачала головой:
— Оллид, одноглазый ушёл давно. Он либо уже плавает в трясине, отдав душу Халльфре, либо добрался до Инганды. И как думаешь, неужели мы бы этого не заметили? Если болото останется без хозяйки, оно сильно изменится.
Это была разумная мысль.
— Я ничего особенного не чувствую. А, значит, он мёртв, — указав ложкой на Оллида, колдунья серьёзно добавила: — Будь благодарен Инганде за это!
И она принялась за еду.
Гиацу уже давно доел свою похлёбку и даже вылизал миску. Он вполуха слушал загадочный диалог, из которого теперь понимал едва ли половину, и всё косился на котёл, оставленный возле очага.
— Хочешь добавки? — услышал он вдруг.
Мевида пристально смотрела на него, ожидая ответа. Мальчик кивнул, и колдунья раздражённо махнула рукой:
— Так вставай и накладывай! Ещё я мелочь всякую не обслуживала.
Гиацу тотчас вскочил и с пустой миской двинулся к котлу. Мевида перегнулась через стол, оказавшись почти вплотную к Оллиду, и с усмешкой спросила:
— А этот твой узкоглазенький знает, кто ты?
— Знает.
— Всё-всё знает? — усмешка колдуньи стала шире, и пламя очага таинственно заплясало в её глазах. — И не пытается убить тебя?
— Об этом я не рассказывал.
— Отчего же? — хохотнула Мевида. — Зачем он тебе вообще?
— Он мне нравится. Умный мальчик.
— Осторожней, Оллид... Рован тоже был умным мальчиком.
Колдун не ответил ей. Гиацу тем временем наложил себе добавки и вернулся обратно, жадно накинувшись на еду. Мевида смерила семанина взглядом и спросила Оллида:
— А если я себе такие узенькие глазки сделаю, стану, наконец, тебе тоже нравиться?
Оллид поперхнулся и начал кашлять, уронив ложку в похлёбку. Лицо колдуньи потемнело:
— Да не переживай ты так, — мрачно посоветовала она. — Ешь спокойно.
И, оставив свой ужин почти нетронутым, встала и вышла из дома. Оллид тоже поднялся, но направился в один из тёмных углов, куда совсем не попадал свет очага. Как и ожидал, он обнаружил там вёдра с водой и валявшуюся рядом плошку для питья. Отпив немного и прочистив горло, колдун вернулся к столу, но доедать раздумал. Он бросил Гиацу:
— Посиди пока здесь, — и покинул дом.
Ночь выдалась безлунной и тёмной. Она стелилась по деревне, прохладой обнимая крепкие жилые срубы и более худые пристройки, обтекая замершие деревья и спускаясь к бегущей в низине речке. Люди попрятались в своих домах: многие уже спали. Лишь из-под редких ставен сочился тёплый свет, тонкими полосками разукрашивая подёрнутую росой траву. Но вот, будто ветром, сдуло и его, и тьма легла на Медведянку.
Мевида сидела на низеньком заборе, опоясывающем двор. Её дом находился в стороне ото всех, и вдобавок — на небольшой возвышенности, откуда виднелась вся деревня. Притихшая, сонная, укрытая куполом из звёзд. Совсем рядом недвижимо стоял Туринар, совершенно слившийся с ночью. Мевида протянула руку, желая коснуться его, но пальцы словно прошли сквозь сырой туман. В час, когда мгла застилала людям глаза, Туринар переставал быть конём и становился тем, кем он являлся на самом деле.
Колдунья слышала, как Оллид бродит вокруг дома, пытаясь найти её, и мстительно желала ему во что-нибудь больно врезаться. Но Оллид шагал легко даже во тьме: таким он всегда был — лёгким, похожим на ветер... Не поймать, не приручить. Мевида подумала, что пожелай он обратиться в животное, наверняка это стала бы какая-нибудь птица. Но Оллид не желал ни в кого обращаться.
— Мевида... — он, наконец, нашёл её.
— Не говори ничего, — раздражённо перебила она. — Ненавижу тебя!
Оллид вздохнул: теперь ещё и Мевида... Ну что ж.
— Это был год, когда Туринар стал служить тебе! — с упрёком промолвила колдунья. — Приручить такое создание! Как будто это случается каждую зиму... И как ты обошёлся с моим подарком? Решил, что кому-то он нужнее!
