— Я не привык к вещам.
— А шкатулка прям такая громоздкая! — съязвила Мевида. — Плащ Инга вон до сих пор на тебе...
— Шкатулку на шею не наденешь.
— Да?! Хочешь, помогу? И захлопну ещё, чтоб у тебя кровь горлом пошла.
— Я хотел бы отдать её Гиацу, — тихо, но твёрдо сказал Оллид. — Это всё, что осталось от его семьи.
— Ах, Гиацу!.. Ну, конечно! Какой-то бездомный семанин тебе...
Мевида отвернулась, так и не сказав «дороже, чем я». И без того всё было ясно. Поднялся ветер, принеся прохладную свежесть от реки и тонкий запах хвои из леса, и колдунья зябко повела плечами. Шелохнулся подол её чёрного платья и легонько затрепыхался зелёный плащ Оллида.
— Ты знала, что у Инганды был сын?
Мевида удивлённо обернулась:
— Ты встретил его?
— Я помог ему рассеяться.
— Чудесно! — она зло рассмеялась. — Инганда тебе вовек этого не забудет.
— Она пользовалась им, как и болотом. Он давно хотел уйти.
— Я бы не вмешивалась, — отрезала Мевида. — Как будто у тебя врагов мало!
Она вновь отвернулась. Оллид стоял рядом в молчании, ощущая неловкость и грусть: Мевида всегда была резкой и вспыльчивой, но сейчас это переходило все границы. И колдун чувствовал себя отчасти ответственным за её состояние. Всё-таки, хоть она и не слишком нравилась ему, но обидеть он её не желал точно. А вышло с этой шкатулкой действительно некрасиво. Наконец, он сказал:
— Спасибо тебе за еду. Мы можем сейчас же уехать.
— Что?! — воскликнула Мевида. — Ну уж нет. Ты останешься до завтра.
Колдун нахмурился:
— Я не хотел бы тебя стеснять.
— Ну что ты, какое стеснение! Думал, я постелю тебе на своей лавке? Вот ещё. Ляжешь... — она задумалась, — ...в бане! — и добавила тише: — Будет легче сжечь тебя ночью.
— Мевида!..
— А завтра я тебе её натоплю, попаришься. Давно ты в нормальной бане был? И наверняка ещё зим триста не побываешь. И слугу своего можешь моим веником отхлестать: он-то уж точно алльдской бани отродясь не видал! Соглашайся, сделай мне одолжение. Я хоть полюбуюсь на тебя лишний денёк, — в порыве уговоров она коснулась его плеча, но тут же отдёрнула руку. — Ты и так уже обидел меня. Не обижай дважды!
С неба сорвалась звезда и, оставляя за собой быстро гаснущий след, упала за лесом. Оллид проводил её взглядом. Он понимал: Мевида явно что-то задумала, и это его беспокоило, но всё же прямой угрозы от её затеи он не чувствовал. Хоть колдунья и пообещала сжечь его, но Оллид знал: она этого не сделает. Уезжать на ночь глядя, после целого дня в пути — плохая мысль. Надо бы отдохнуть до утра. Да и в самом деле: когда ещё выдастся возможность попариться в бане? Если одноглазый и впрямь канул в Гиблой трясине, это значит, что никто больше не преследует колдуна и его слугу. Никто больше не знает, что они держат путь от Риванского моря на север через весь алльдский край...
— Ладно, — согласился Оллид. — Но к вечеру я уеду.
— Прекрасно! — Мевида соскочила с забора и направилась к дому. — Баня открыта, — бросила она на ходу. — Можешь взять пару шкур с лавок. И мальчишку своего не забудь.
Оллид усмехнулся. Да, только Мевида могла всерьёз предложить спать в бане. Многие даже никогда не заходили туда после заката. Говорили, будто во тьме по углам живут все смытые печали и ночью прилипают обратно. А из ведра с водой способна вынырнуть русалка и утащить на дно. Но колдун этого не боялся.
Он окликнул Гиацу и вместе с ним отправился в дальний конец двора, где темнело небольшое строение. Они устроились на ночлег, и семанин, усталый и сытый, мгновенно провалился в сон. А Оллид всё лежал и лежал, глядя, как мгла клубится вокруг. В голове у него звучал голос Мевиды, который повторял: «Чем ты лучше Инганды?.. Не ты ли высадил Вязкий лес?.. А как насчёт осколков Гадур-града? Не думаешь, что все, кто там гибнет, на твоей совести?.. Всё, кто там гибнет... На твоей совести...».
Нет, Оллид так не считал. Люди гибли там по собственной глупости: нечего искать колдунов в столь опасных местах! И не он сделал равнину такой! Не он повинен в древней битве правителей Гадур-града, из-за которой боги прокляли их на веки вечные. И всё же сердце колдуна предательски заныло. А что же насчёт Вязкого леса? Ведь его Оллид высадил сам, желая защитить в первую очередь себя, а вовсе не раскинувшиеся поблизости деревушки. Лес быстро разросся, и сгинули почти все дороги, ведущие к Диким горам. А та единственная, что осталась, шла через Гадурскую равнину.
Вслед за голосом Мевиды, вновь раздался и отчаянный, полный ненависти крик Виллинара: «Ублюдок! Это всё из-за тебя! Ты оставил нас! Ты не помог нам в этой войне! Все тусарцы погибли!»
«Это всё из-за тебя»
«Чем ты лучше Инганды?»
Чем же? Оллид прикрыл лицо рукой и устало вздохнул. Пожалуй, он и впрямь такой же, как Инганда — прячется да ограждает себя всевозможными гиблыми ловушками. И это началось задолго до того, как Рован пронзил копьём Инга Серебряного. Тогда Оллид прятался от своих братьев, а теперь — вообще ото всех. Так какое он имеет право осуждать Инганду? Ведь в самом деле: сколько людей погибло в попытках отыскать колдунов в Диких горах? Вряд ли сильно меньше, чем на Гиблых болотах. И ведь не все люди искали, чтобы убить. Многие приходили, чтобы убедить колдунов выступить на своей стороне против врага — как когда-то делал это Виллинар. Колдовская сила могла бы стать мощным подспорьем в любой битве. Могла бы... Но не станет.
Однако есть и другие... В Лисьей Пади частенько бушуют болезни, которые некому лечить: князья перебили почти всех лекарей, а те, что остались, годны лишь травы собирать. И люди ищут того, кто помог бы им... Да только эти страждущие обычно не обладают достаточной решимостью, чтобы сунуться в Вязкий лес, а затем и в развалины Гадур-града. И в основном погибают те, кто жаждет славы, власти и смерти врагов.
И всё же, всё же! Князья ведут на поиски своих дружинников — а виноваты ли дружинники? Они просто верно служат предводителю и, возможно, даже не знают мира за пределами его приказов. Но ведь и не Оллид собирает их в поход. Не он заставляет их идти. Не он их убивает. Как и с братьями: они не стали слушать его и погибли по собственной глупости, уведя за собой к Халльфре и целое Тусарское княжество.
Оллид повернулся на бок и закрыл глаза. Тьма бани успокаивала его, но остатки мыслей, словно призраки на болоте, ещё бродили в его сознании...
Инганда ведь тоже никого не убивает сама. Однако она повелевает болотом, заставляя его губить десятки людей вместо неё. Мевида считает, что Инганда помогает всем колдунам — столько зим уже топит и топит тех, кто мог бы им навредить. Мевида сама просто пользуется близостью болот. Как Оллид пользуется близостью Гадур-града. Но Инганда навязывает Гиблым топям свою волю — не оттого ли они стали настолько гиблые? И если однажды болото взбунтуется против этой воли, жизнь старой колдуньи может резко оборваться. И чутьё подсказывало Оллиду: день этот уже близок.
Колдунья Мевида. Иллюстрация от автора
Утром двор Мевиды наполнился курами. Белые, чёрные, рыжие, пёстрые — они важно расхаживали по лужайке и выклёвывали из травы насекомых. Единственный среди них петух захлопал бурыми крыльями и, взлетев на забор, заорал оттуда во всё горло. Смолкнув, он смерил подозрительным взглядом незнакомого мальчика, которого вчера тут не было, и решил на всякий случай спрыгнуть на землю — да подальше. Гиацу сидел на лавочке у самого дома и разглядывал жилище колдуньи. Дом как дом — с виду вполне обычный. Да и во дворе тоже ничего особенного. Кроме самой хозяйки.
Всё в том же чёрном платье, полностью скрывавшем руки, ноги и частично — шею, Мевида прошла мимо Гиацу. Каштановые косы её даже не колыхались при ходьбе, будто приклеились к бокам. Семанин представил, как, наверное, эти косы разрастаются и окружают всё тело колдуньи бурой шерстью, когда она обращается в медведицу. Он поймал её холодный, неприязненный взгляд, скользнувший по нему, и Мевида скрылась в доме. Однако через мгновение она вдруг возникла прямо перед лавкой. Гиацу чуть не закричал от неожиданности: и когда она успела?! Только что ведь в дом зашла! В руках Мевида держала пустое ведро, которым ткнула мальчика в живот:
— Ну-ка, нечего рассиживаться. Сходи за водой на речку.
Гиацу встал и огляделся:
— А где Оллид-тан?
Мевида презрительно изогнула бровь:
— Ты ешь в моём доме и не можешь принести мне воды без позволения своего Оллид-тана?
Гиацу попятился, выставив ведро перед собой как щит:
— Г-где речка?
— Вон там, — махнула рукой Мевида и, едва семанин побежал прочь, тихо добавила: — Ишь, верный пёс!.. Ну, посмотрим, как ты выкрутишься без своего хозяина.
Тонкая тропинка петляла под ногами Гиацу, выпрыгивая острыми гранями камней и проваливаясь опасными ямками, где — чуть отвлечёшься — уже подвернёшь лодыжку. Под пригорком блестящей змеёй вилась мелкая речка. Узкие берега её были темны и с одной стороны поросли ивами, клонившими к воде угрюмые косматые головы. За ивами торчали корявые лапы дубов, по которым прыгали воробьи. Едва завидев путника, птички испуганно вспорхнули и скрылись в лесу.
Гиацу зябко передёрнул плечами и огляделся. Речка текла в низине, и солнце почти не попадало сюда, застилаемое высокими дубами и елями. Деревни тоже не было видно: лишь кое-где к небу стремился дымок из чьих-то печей. Валил дым сейчас и из бани: её крыша как раз торчала над пригорком. Не долетали сюда и человеческие голоса с петушиными криками. Гиацу с опаской повернулся к реке: какая тёмная, неприветливая вода! Прям как сама Мевида!
Вдруг в лесу, раскинувшемся позади речки, затрещало дерево, и мальчик чуть не отпрыгнул от берега. Он напряжённо всматривался в тёмные проталины между стволов, цеплялся взглядом за каждое движение, но лишь ветер слегка покачивал ветви да с шуршанием бросал в воду редкие листья. Недалеко в чаще каркнул ворон, сорвался с дерева и взмыл ввысь, хлопая крыльями. Гиацу проводил его взглядом и наклонился, чтобы зачерпнуть воды. Но тут позади раздался насмешливый голос:
— Смотрите-ка, кто это?
Гиацу резко обернулся. Его окружали алльдские мальчишки, спускавшиеся с пригорка, и их ухмылки не сулили ничего доброго. Самый старший из них, почти на голову выше Гиацу, приблизился к нему вплотную и сощурился:
— Да ты семанин! Видали мы уже таких как ты, правда, ребята?
Мальчишки засмеялись, хотя Гиацу не понял, что здесь смешного.
— Что ты делаешь на нашей речке? — спросил старший мальчик.
— Да он по-нашенски небось не понимает! — выкрикнул кто-то, и все снова засмеялись.
— Точно — не понимает!
— Понимаю, — нахмурился Гиацу.
— Ого! — присвистнул старший. — Тогда отвечай: что ты здесь забыл?
Семанин оглядел их: шестеро против одного. Как ни крути, а положение не очень. Вдобавок ещё и чужое ведро в руках: если начнётся драка, ведро могут разбить, и тогда придётся объясняться с Мевидой. Ещё неизвестно, кто хуже: эти шестеро или одна колдунья.
— Ничего не забыл, — смело ответил Гиацу. — За водой пришёл.
— За водо-о-ой... — протянул старший мальчик. — Кто ж тебе разрешил? Разве ты не знаешь, что тебе нельзя набирать воду в наших речках?
— Почему?
— Ребята, — старший изумлённо повернулся к своей банде, — он спрашивает: почему?
Все послушно загоготали. Кто-то стал толкать Гиацу, и вода из ведра расплескалась ему на ноги.
— Да потому, — продолжил мальчик, — что ты — семанин. Наши речки не для таких как ты.
Гиацу в недоумении поглядел на окруживших его ребят. Нет, похоже, он всё правильно понял, и дело вовсе не в незнакомых алльдских словах, а в том, что эти мальчишки намеренно задирают его. Некоторые уже с ухмылками закатывали рукава, собираясь извалять семанина в пыли, да поколотить как следует. Страх липким потом пополз по спине, ладони взмокли, и вода в ведре задрожала. Позади равнодушно текла незнакомая мелкая речка. Вплавь по ней не пуститься — в таких берегах и развернуться негде. Да и Мевида ждёт воду. «Думай!» — приказал себе Гиацу. И тут снова заметил дым, вырывавшийся из бани на пригорке. Он указал туда и выпалил, от страха путая окончания слов:
— Хозяйка просить вода!
Мальчишки обернулись, но тотчас вновь с сомнением уставились на семанина.
— Будет врать! — усмехнулся старший. — У этой старухи отродясь семан не водилось.
«Старухи?!» — поразился Гиацу, вспоминая молодое лицо колдуньи.
— Я вчера приехать, — снова заговорил он. — Я и мой хозяин. Мы гости у Мевида.
— Врёшь! — мальчишки обступили Гиацу полукругом, и старший толкнул его в грудь. — Никто в нашу Медведянку не приезжал. Думаешь, мы слепые и глухие?
Гиацу вдруг вспомнил, что и в самом деле ни один человек в деревне не обратил внимание на их приезд — его и самого это изумило. Он решил, что в этом и состоит особое колдовское умение Мевиды, о котором говорил господин: никто не замечает ни её, ни её гостей. Но теперь это умение сыграло с семанином злую шутку.
— Одёжка-то у тебя хороша больно, — заметил один из мальчиков, и старший согласился:
— Точно! Плащ тёпленький... Мне подойдёт.
Он протянул руку и резким движением сорвал с Гиацу плащ. Заколка, скреплявшая его края, расстегнулась и взмыла вверх. Она мгновение бешено крутилась в воздухе, затем рухнула в траву и исчезла. От неожиданности Гиацу попятился и оказался по щиколотки в реке. Обувь быстро промокла и наполнилась холодной водой, и это тотчас отрезвило его.
«Тебе не следует ждать понимания и сочувствия от кого-то ещё в этих краях, — вспомнил Гиацу слова господина. — Взрослые алльды научили своих детей, что семане — просто товар. Единственное, что ты можешь — это обходить стороной... Особенно, если силы не равны».
Шестеро на одного — конечно, силы не равны!
«Пусть думают, что хотят».
Пусть думают, что хотят, — повторил про себя Гиацу. Думают, что хотят... Точно! В Илльгирке Нилльяда решила, что он болен, и даже сажать рядом со своими детьми боялась. Эти мальчишки семан уже, похоже, видели, и странными глазами их не удивишь. Надо придумать что-то ещё... что-то ещё... Гиацу сглотнул и медленно начал, обращаясь к старшему мальчику:
— Ты зря так, — голос семанина немного дрожал. — Ты что... не слышать про...
Мысли лихорадочно скакали в голове: Мевида, Мевида, медведи... И тут он придумал: медведи! Ченам атау!
— ...не слышать про ченамка?!
— Что ещё за ченамка? — старший мальчик перестал улыбаться.
— Некоторые семане болеть ченамка, — продолжил Гиацу, обретая уверенность. — Это ужасно... безумно... нет... — он запнулся, пытаясь вспомнить слово: — А! Заразно! Ужасно заразно. Я болеть ченамка!
Мальчишки неуверенно отступили. Старший нахмурился:
— Ты не выглядишь больным.
— Это потому что моя шерсть...
— Шерсть?!
— ...ушла. Пока. Но потом шерсть расти снова.
Теперь уже мальчишки попятились, и Гиацу, наконец, вышел из речки. Ведро перестало дрожать в его руке.
— Шерсть! — кивнул он. — Расти и расти! Даже лицо не видно! И это ужасно заразно! — злорадно повторил он. — Одежда моя — тоже заразно!
Старший мальчик попытался передать кому-нибудь плащ, сорванный с семанина, но никто не хотел брать, и тогда он просто кинул его на землю.
— Ну и не надо нам твоих грязных тряпок! — с неприязнью воскликнул он.
— А шкатулка прям такая громоздкая! — съязвила Мевида. — Плащ Инга вон до сих пор на тебе...
— Шкатулку на шею не наденешь.
— Да?! Хочешь, помогу? И захлопну ещё, чтоб у тебя кровь горлом пошла.
— Я хотел бы отдать её Гиацу, — тихо, но твёрдо сказал Оллид. — Это всё, что осталось от его семьи.
— Ах, Гиацу!.. Ну, конечно! Какой-то бездомный семанин тебе...
Мевида отвернулась, так и не сказав «дороже, чем я». И без того всё было ясно. Поднялся ветер, принеся прохладную свежесть от реки и тонкий запах хвои из леса, и колдунья зябко повела плечами. Шелохнулся подол её чёрного платья и легонько затрепыхался зелёный плащ Оллида.
— Ты знала, что у Инганды был сын?
Мевида удивлённо обернулась:
— Ты встретил его?
— Я помог ему рассеяться.
— Чудесно! — она зло рассмеялась. — Инганда тебе вовек этого не забудет.
— Она пользовалась им, как и болотом. Он давно хотел уйти.
— Я бы не вмешивалась, — отрезала Мевида. — Как будто у тебя врагов мало!
Она вновь отвернулась. Оллид стоял рядом в молчании, ощущая неловкость и грусть: Мевида всегда была резкой и вспыльчивой, но сейчас это переходило все границы. И колдун чувствовал себя отчасти ответственным за её состояние. Всё-таки, хоть она и не слишком нравилась ему, но обидеть он её не желал точно. А вышло с этой шкатулкой действительно некрасиво. Наконец, он сказал:
— Спасибо тебе за еду. Мы можем сейчас же уехать.
— Что?! — воскликнула Мевида. — Ну уж нет. Ты останешься до завтра.
Колдун нахмурился:
— Я не хотел бы тебя стеснять.
— Ну что ты, какое стеснение! Думал, я постелю тебе на своей лавке? Вот ещё. Ляжешь... — она задумалась, — ...в бане! — и добавила тише: — Будет легче сжечь тебя ночью.
— Мевида!..
— А завтра я тебе её натоплю, попаришься. Давно ты в нормальной бане был? И наверняка ещё зим триста не побываешь. И слугу своего можешь моим веником отхлестать: он-то уж точно алльдской бани отродясь не видал! Соглашайся, сделай мне одолжение. Я хоть полюбуюсь на тебя лишний денёк, — в порыве уговоров она коснулась его плеча, но тут же отдёрнула руку. — Ты и так уже обидел меня. Не обижай дважды!
С неба сорвалась звезда и, оставляя за собой быстро гаснущий след, упала за лесом. Оллид проводил её взглядом. Он понимал: Мевида явно что-то задумала, и это его беспокоило, но всё же прямой угрозы от её затеи он не чувствовал. Хоть колдунья и пообещала сжечь его, но Оллид знал: она этого не сделает. Уезжать на ночь глядя, после целого дня в пути — плохая мысль. Надо бы отдохнуть до утра. Да и в самом деле: когда ещё выдастся возможность попариться в бане? Если одноглазый и впрямь канул в Гиблой трясине, это значит, что никто больше не преследует колдуна и его слугу. Никто больше не знает, что они держат путь от Риванского моря на север через весь алльдский край...
— Ладно, — согласился Оллид. — Но к вечеру я уеду.
— Прекрасно! — Мевида соскочила с забора и направилась к дому. — Баня открыта, — бросила она на ходу. — Можешь взять пару шкур с лавок. И мальчишку своего не забудь.
Оллид усмехнулся. Да, только Мевида могла всерьёз предложить спать в бане. Многие даже никогда не заходили туда после заката. Говорили, будто во тьме по углам живут все смытые печали и ночью прилипают обратно. А из ведра с водой способна вынырнуть русалка и утащить на дно. Но колдун этого не боялся.
Он окликнул Гиацу и вместе с ним отправился в дальний конец двора, где темнело небольшое строение. Они устроились на ночлег, и семанин, усталый и сытый, мгновенно провалился в сон. А Оллид всё лежал и лежал, глядя, как мгла клубится вокруг. В голове у него звучал голос Мевиды, который повторял: «Чем ты лучше Инганды?.. Не ты ли высадил Вязкий лес?.. А как насчёт осколков Гадур-града? Не думаешь, что все, кто там гибнет, на твоей совести?.. Всё, кто там гибнет... На твоей совести...».
Нет, Оллид так не считал. Люди гибли там по собственной глупости: нечего искать колдунов в столь опасных местах! И не он сделал равнину такой! Не он повинен в древней битве правителей Гадур-града, из-за которой боги прокляли их на веки вечные. И всё же сердце колдуна предательски заныло. А что же насчёт Вязкого леса? Ведь его Оллид высадил сам, желая защитить в первую очередь себя, а вовсе не раскинувшиеся поблизости деревушки. Лес быстро разросся, и сгинули почти все дороги, ведущие к Диким горам. А та единственная, что осталась, шла через Гадурскую равнину.
Вслед за голосом Мевиды, вновь раздался и отчаянный, полный ненависти крик Виллинара: «Ублюдок! Это всё из-за тебя! Ты оставил нас! Ты не помог нам в этой войне! Все тусарцы погибли!»
«Это всё из-за тебя»
«Чем ты лучше Инганды?»
Чем же? Оллид прикрыл лицо рукой и устало вздохнул. Пожалуй, он и впрямь такой же, как Инганда — прячется да ограждает себя всевозможными гиблыми ловушками. И это началось задолго до того, как Рован пронзил копьём Инга Серебряного. Тогда Оллид прятался от своих братьев, а теперь — вообще ото всех. Так какое он имеет право осуждать Инганду? Ведь в самом деле: сколько людей погибло в попытках отыскать колдунов в Диких горах? Вряд ли сильно меньше, чем на Гиблых болотах. И ведь не все люди искали, чтобы убить. Многие приходили, чтобы убедить колдунов выступить на своей стороне против врага — как когда-то делал это Виллинар. Колдовская сила могла бы стать мощным подспорьем в любой битве. Могла бы... Но не станет.
Однако есть и другие... В Лисьей Пади частенько бушуют болезни, которые некому лечить: князья перебили почти всех лекарей, а те, что остались, годны лишь травы собирать. И люди ищут того, кто помог бы им... Да только эти страждущие обычно не обладают достаточной решимостью, чтобы сунуться в Вязкий лес, а затем и в развалины Гадур-града. И в основном погибают те, кто жаждет славы, власти и смерти врагов.
И всё же, всё же! Князья ведут на поиски своих дружинников — а виноваты ли дружинники? Они просто верно служат предводителю и, возможно, даже не знают мира за пределами его приказов. Но ведь и не Оллид собирает их в поход. Не он заставляет их идти. Не он их убивает. Как и с братьями: они не стали слушать его и погибли по собственной глупости, уведя за собой к Халльфре и целое Тусарское княжество.
Оллид повернулся на бок и закрыл глаза. Тьма бани успокаивала его, но остатки мыслей, словно призраки на болоте, ещё бродили в его сознании...
Инганда ведь тоже никого не убивает сама. Однако она повелевает болотом, заставляя его губить десятки людей вместо неё. Мевида считает, что Инганда помогает всем колдунам — столько зим уже топит и топит тех, кто мог бы им навредить. Мевида сама просто пользуется близостью болот. Как Оллид пользуется близостью Гадур-града. Но Инганда навязывает Гиблым топям свою волю — не оттого ли они стали настолько гиблые? И если однажды болото взбунтуется против этой воли, жизнь старой колдуньи может резко оборваться. И чутьё подсказывало Оллиду: день этот уже близок.
Глава 11. Ченам атау
Колдунья Мевида. Иллюстрация от автора
Утром двор Мевиды наполнился курами. Белые, чёрные, рыжие, пёстрые — они важно расхаживали по лужайке и выклёвывали из травы насекомых. Единственный среди них петух захлопал бурыми крыльями и, взлетев на забор, заорал оттуда во всё горло. Смолкнув, он смерил подозрительным взглядом незнакомого мальчика, которого вчера тут не было, и решил на всякий случай спрыгнуть на землю — да подальше. Гиацу сидел на лавочке у самого дома и разглядывал жилище колдуньи. Дом как дом — с виду вполне обычный. Да и во дворе тоже ничего особенного. Кроме самой хозяйки.
Всё в том же чёрном платье, полностью скрывавшем руки, ноги и частично — шею, Мевида прошла мимо Гиацу. Каштановые косы её даже не колыхались при ходьбе, будто приклеились к бокам. Семанин представил, как, наверное, эти косы разрастаются и окружают всё тело колдуньи бурой шерстью, когда она обращается в медведицу. Он поймал её холодный, неприязненный взгляд, скользнувший по нему, и Мевида скрылась в доме. Однако через мгновение она вдруг возникла прямо перед лавкой. Гиацу чуть не закричал от неожиданности: и когда она успела?! Только что ведь в дом зашла! В руках Мевида держала пустое ведро, которым ткнула мальчика в живот:
— Ну-ка, нечего рассиживаться. Сходи за водой на речку.
Гиацу встал и огляделся:
— А где Оллид-тан?
Мевида презрительно изогнула бровь:
— Ты ешь в моём доме и не можешь принести мне воды без позволения своего Оллид-тана?
Гиацу попятился, выставив ведро перед собой как щит:
— Г-где речка?
— Вон там, — махнула рукой Мевида и, едва семанин побежал прочь, тихо добавила: — Ишь, верный пёс!.. Ну, посмотрим, как ты выкрутишься без своего хозяина.
Тонкая тропинка петляла под ногами Гиацу, выпрыгивая острыми гранями камней и проваливаясь опасными ямками, где — чуть отвлечёшься — уже подвернёшь лодыжку. Под пригорком блестящей змеёй вилась мелкая речка. Узкие берега её были темны и с одной стороны поросли ивами, клонившими к воде угрюмые косматые головы. За ивами торчали корявые лапы дубов, по которым прыгали воробьи. Едва завидев путника, птички испуганно вспорхнули и скрылись в лесу.
Гиацу зябко передёрнул плечами и огляделся. Речка текла в низине, и солнце почти не попадало сюда, застилаемое высокими дубами и елями. Деревни тоже не было видно: лишь кое-где к небу стремился дымок из чьих-то печей. Валил дым сейчас и из бани: её крыша как раз торчала над пригорком. Не долетали сюда и человеческие голоса с петушиными криками. Гиацу с опаской повернулся к реке: какая тёмная, неприветливая вода! Прям как сама Мевида!
Вдруг в лесу, раскинувшемся позади речки, затрещало дерево, и мальчик чуть не отпрыгнул от берега. Он напряжённо всматривался в тёмные проталины между стволов, цеплялся взглядом за каждое движение, но лишь ветер слегка покачивал ветви да с шуршанием бросал в воду редкие листья. Недалеко в чаще каркнул ворон, сорвался с дерева и взмыл ввысь, хлопая крыльями. Гиацу проводил его взглядом и наклонился, чтобы зачерпнуть воды. Но тут позади раздался насмешливый голос:
— Смотрите-ка, кто это?
Гиацу резко обернулся. Его окружали алльдские мальчишки, спускавшиеся с пригорка, и их ухмылки не сулили ничего доброго. Самый старший из них, почти на голову выше Гиацу, приблизился к нему вплотную и сощурился:
— Да ты семанин! Видали мы уже таких как ты, правда, ребята?
Мальчишки засмеялись, хотя Гиацу не понял, что здесь смешного.
— Что ты делаешь на нашей речке? — спросил старший мальчик.
— Да он по-нашенски небось не понимает! — выкрикнул кто-то, и все снова засмеялись.
— Точно — не понимает!
— Понимаю, — нахмурился Гиацу.
— Ого! — присвистнул старший. — Тогда отвечай: что ты здесь забыл?
Семанин оглядел их: шестеро против одного. Как ни крути, а положение не очень. Вдобавок ещё и чужое ведро в руках: если начнётся драка, ведро могут разбить, и тогда придётся объясняться с Мевидой. Ещё неизвестно, кто хуже: эти шестеро или одна колдунья.
— Ничего не забыл, — смело ответил Гиацу. — За водой пришёл.
— За водо-о-ой... — протянул старший мальчик. — Кто ж тебе разрешил? Разве ты не знаешь, что тебе нельзя набирать воду в наших речках?
— Почему?
— Ребята, — старший изумлённо повернулся к своей банде, — он спрашивает: почему?
Все послушно загоготали. Кто-то стал толкать Гиацу, и вода из ведра расплескалась ему на ноги.
— Да потому, — продолжил мальчик, — что ты — семанин. Наши речки не для таких как ты.
Гиацу в недоумении поглядел на окруживших его ребят. Нет, похоже, он всё правильно понял, и дело вовсе не в незнакомых алльдских словах, а в том, что эти мальчишки намеренно задирают его. Некоторые уже с ухмылками закатывали рукава, собираясь извалять семанина в пыли, да поколотить как следует. Страх липким потом пополз по спине, ладони взмокли, и вода в ведре задрожала. Позади равнодушно текла незнакомая мелкая речка. Вплавь по ней не пуститься — в таких берегах и развернуться негде. Да и Мевида ждёт воду. «Думай!» — приказал себе Гиацу. И тут снова заметил дым, вырывавшийся из бани на пригорке. Он указал туда и выпалил, от страха путая окончания слов:
— Хозяйка просить вода!
Мальчишки обернулись, но тотчас вновь с сомнением уставились на семанина.
— Будет врать! — усмехнулся старший. — У этой старухи отродясь семан не водилось.
«Старухи?!» — поразился Гиацу, вспоминая молодое лицо колдуньи.
— Я вчера приехать, — снова заговорил он. — Я и мой хозяин. Мы гости у Мевида.
— Врёшь! — мальчишки обступили Гиацу полукругом, и старший толкнул его в грудь. — Никто в нашу Медведянку не приезжал. Думаешь, мы слепые и глухие?
Гиацу вдруг вспомнил, что и в самом деле ни один человек в деревне не обратил внимание на их приезд — его и самого это изумило. Он решил, что в этом и состоит особое колдовское умение Мевиды, о котором говорил господин: никто не замечает ни её, ни её гостей. Но теперь это умение сыграло с семанином злую шутку.
— Одёжка-то у тебя хороша больно, — заметил один из мальчиков, и старший согласился:
— Точно! Плащ тёпленький... Мне подойдёт.
Он протянул руку и резким движением сорвал с Гиацу плащ. Заколка, скреплявшая его края, расстегнулась и взмыла вверх. Она мгновение бешено крутилась в воздухе, затем рухнула в траву и исчезла. От неожиданности Гиацу попятился и оказался по щиколотки в реке. Обувь быстро промокла и наполнилась холодной водой, и это тотчас отрезвило его.
«Тебе не следует ждать понимания и сочувствия от кого-то ещё в этих краях, — вспомнил Гиацу слова господина. — Взрослые алльды научили своих детей, что семане — просто товар. Единственное, что ты можешь — это обходить стороной... Особенно, если силы не равны».
Шестеро на одного — конечно, силы не равны!
«Пусть думают, что хотят».
Пусть думают, что хотят, — повторил про себя Гиацу. Думают, что хотят... Точно! В Илльгирке Нилльяда решила, что он болен, и даже сажать рядом со своими детьми боялась. Эти мальчишки семан уже, похоже, видели, и странными глазами их не удивишь. Надо придумать что-то ещё... что-то ещё... Гиацу сглотнул и медленно начал, обращаясь к старшему мальчику:
— Ты зря так, — голос семанина немного дрожал. — Ты что... не слышать про...
Мысли лихорадочно скакали в голове: Мевида, Мевида, медведи... И тут он придумал: медведи! Ченам атау!
— ...не слышать про ченамка?!
— Что ещё за ченамка? — старший мальчик перестал улыбаться.
— Некоторые семане болеть ченамка, — продолжил Гиацу, обретая уверенность. — Это ужасно... безумно... нет... — он запнулся, пытаясь вспомнить слово: — А! Заразно! Ужасно заразно. Я болеть ченамка!
Мальчишки неуверенно отступили. Старший нахмурился:
— Ты не выглядишь больным.
— Это потому что моя шерсть...
— Шерсть?!
— ...ушла. Пока. Но потом шерсть расти снова.
Теперь уже мальчишки попятились, и Гиацу, наконец, вышел из речки. Ведро перестало дрожать в его руке.
— Шерсть! — кивнул он. — Расти и расти! Даже лицо не видно! И это ужасно заразно! — злорадно повторил он. — Одежда моя — тоже заразно!
Старший мальчик попытался передать кому-нибудь плащ, сорванный с семанина, но никто не хотел брать, и тогда он просто кинул его на землю.
— Ну и не надо нам твоих грязных тряпок! — с неприязнью воскликнул он.
