— Но ты уже трогать! — возразил Гиацу. — Теперь ты тоже стать ченамка!
Он всмотрелся в испуганные лица и добавил:
— И меня трогать — ужасно заразно! — семанин указал свободной рукой на мальчишек и уверенно изрёк: — Все — ченамка!
— Эй-эй! — в ужасе закричали они. — А как лечится эта твоя ченамка?!
— Очень трудно!
— Как? Скажи, как?! — допытывались они, перекрикивая друг друга. — Если мы уже заразились, то надо скорее лечиться!
— Да, скорее! — подтвердил Гиацу.
Взгляд его упал на заросли крапивы возле реки. Он сорвал один стебель и протянул старшему мальчику:
— Я натираться крапива. Только крапива помогать.
— Проклятый семанин! — разозлился старший. — Это же больно! Почему ты сразу не сказал нам про свою ченамку?!
— Да, больно, — кивнул Гиацу и сделал ещё шаг вперёд: как он и ожидал, все расступились. — Но пока нет шерсть, надо успеть. Иначе потом ты болеть вся жизнь! Как я. Скорее! Крапива!
Старший мальчишка послушно скинул рубаху и, морщась, сорвал стебель крапивы.
— Целое тело! — мстительно напомнил Гиацу. — А то вдруг... ноги уже тоже шерсть.
Мальчик в ужасе стащил портки и принялся осматривать свои ноги. Остальные последовали его примеру — все они успели потолкать семанина и так или иначе прикоснуться к нему. Послышались шумные возгласы: мальчишки айкали и ойкали, натираясь крапивой, и по их телам уже вовсю распускались красные цветы ожогов. Никто больше не смотрел на Гиацу и не мешал ему уйти. И тогда он поднял свой плащ, перехватил покрепче ведро и птицей взлетел на пригорок, откуда пустился бегом к дому Мевиды.
Колдунья стояла в дверях, ожидая его:
— Умный мальчик, значит? — недовольно бросила она. — Ладно...
Гиацу поставил ведро и украдкой огляделся. Похоже, господин уже моется. Дым из бани валил теперь не такой сильный: он тонкой струйкой сочился к небу. Утром Оллид сказал, что хотел бы и семанину показать алльдскую баню: должно быть, он ждёт слугу внутри. Гиацу сделал несколько шагов, но его опять задержал голос Мевиды:
— Помоги-ка мне с посудой.
В руках она держала огромное корыто, которое опустила посреди двора, распугав кур. Внутри были и деревянные миски, из которых ели гости накануне, и котёл из-под куриной похлёбки, и ещё какие-то миски со старыми загрязнениями, к которым ни Оллид, ни Гиацу не имели отношения. Семанин озадаченно поглядел на колдунью: всё же она ему не хозяйка. Но вновь спрашивать, где Оллид-тан, он не осмелился и покорно подошёл к корыту. Он решил, что сбежит, едва Мевида вновь скроется в доме. Но женщина, как на зло, вышла на улицу и уселась на лавочке, облокотившись спиной о бревенчатую стену. Она подставила лицо солнцу и, сощурившись, посмотрела на Гиацу:
— Быстрее начнёшь — быстрее закончишь, — сказала она. — А я пока отдохну да прослежу, чтобы ты всё тщательно делал.
Гиацу вздохнул: так просто от неё не отвяжешься! Он выплеснул воду в корыто и, присев перед ним на корточки, принялся тереть посуду. Мевида молча наблюдала за ним. Она облокотилась на колени, чуть подавшись вперёд, и вдруг спросила:
— Тебя ведь Гиацу зовут, да?
Мальчик с опаской глянул на неё: чего ей ещё надо? Но кивнул.
— Гиацу, а знаешь ли ты, кто я такая?
Да что она хочет?
— Мевида... -тан? — выдавил из себя Гиацу.
— Это моё имя, — согласилась Мевида. — А как называют таких, как я?
Семанин нахмурился: так она зачем-то хочет, чтобы он произнёс это алльдское слово, означавшее «колдун»? Как будто сама не может его сказать... Как же там оно было?..
— Так кто же я? — настаивала Мевида.
— С-свинья? — неуверенно промолвил Гиацу.
Глаза колдуньи округлились, зрачки сузились. Руки её сжались в кулаки, тело непроизвольно дёрнулось вперёд. Мальчику показалось, что она сейчас бросится на него и вырвет язык изо рта. Так что он поскорее выудил из корыта грязный котёл, собираясь использовать его для защиты, если придётся.
— Свинья? — прошипела Мевида.
Ей явно не понравилось это слово. Гиацу попытался оправдаться:
— Господин так сказал мне!
— Господин?!
Гиацу подумал, что лучше самому нырнуть в корыто с посудой.
— Сукин сын! — взревела Мевида, имея в виду не то мальчика, не то его господина. — Это я-то свинья?!
Лицо её сделалось столь свирепым, что Гиацу непроизвольно отшатнулся, всё ещё сжимая в руках недомытый котёл. Колдунья поднялась, и густые каштановые косы окружили её тело. Волосы в них задвигались и принялись оплетать хозяйку: ещё немного, и перед мальчиком предстал бы сам ченам атау! Гиацу поспешно вскочил, пытаясь придумать, как же поправить положение. Он выкрикнул:
— Господин — тоже свинья! — волосы Мевиды замерли, и мальчик дрожащим голосом добавил: — Он сказать: все управлять вода, земля, ветер — все тогда свинья! Но я плохо алльдский язык! Я неправильно говорить?
Косы расступились, и вновь показалось чёрное платье. Мевида мгновение изумлённо глядела на семанина и вдруг захохотала. Гиацу тоже засмеялся, но не потому, ему было весело, а от пережитого ужаса. Что тут весёлого, он вообще не понимал.
— Так значит, все, кто управляет водой, землёй и ветром — все свиньи? — уточнила Мевида, возвращаясь обратно на лавку.
— Да, — подтвердил Гиацу.
— Ясно, — усмехнулась колдунья. — Это он неплохо придумал, твой господин. Но видно, он не доверяет тебе!
— Не доверяет?
— Совсем не доверяет, — Мевида хищно прищурилась. — Он колдун, а не свинья. Хотя и свинья тоже! — добавила она со злостью. — Твой господин, похоже, боялся, что ты его выдашь. И не сказал тебе, как на самом деле будет «колдун» на алльдском языке.
Гиацу задумался. Так вот, что означает это слово, которое господин ни разу не переводил для него, но которое уже столько раз прозвучало в разговоре Оллида и Мевиды!
— А что тогда «свинья»? — спросил он, вновь опускаясь возле корыта с посудой.
— Зверь такой, — пояснила колдунья. — С пятачком. И хрюкает.
— Хрюкает?
— Не заставляй меня показывать! — вспылила Мевида. — Попроси об этом своего господина. Уверена, у него отлично получится.
— Л-ладно...
— Посуда! — напомнила колдунья, кивком указав на корыто, и Гиацу поспешно опустил котёл в воду. — Ну что ж... А ты знаешь, почему твой господин так не хочет никому говорить, что он — колдун?
— Знаю! Это опасно. Князь Лисья Падь хочет убить сви... колдун.
— Почему же лисьепадский князь хочет убить колдуна?
— Он в проклятие, — уверенно ответил Гиацу. — И он считать, что так снять проклятие. Он ищет Инг, но убивать все колдун.
— Неплохая история, Оллид... — пробормотала Мевида, усмехнувшись.
Она пристально посмотрела на Гиацу:
— Хочешь, я расскажу тебе, как всё на самом деле, умный маленький семанин?
Солнце вдруг сошло с её лица, придав ему зловещее выражение. Поднялся прохладный ветер, неся по небу тёмные кучерявые облака, одно за другим — так, что и не пробиться обратно тёплому свету. Куры, гулявшие по двору, все попрятались. Чёрное платье Мевиды затрепыхалось от ветра, и её тонкие губы насмешливо изогнулись:
— Проклятие тут не при чём, — вкрадчиво промолвила она. — Правда в том, малыш, что убивший колдуна сам станет колдуном. Смекаешь?
Котёл выскользнул из рук Гиацу и мягко ушёл под воду. Мевида рассмеялась и добавила:
— Если ты убьёшь своего господина, его сила перейдёт тебе.
Гиацу нахмурился:
— Как от родитель к ребёнок?
— Именно! — подтвердила Мевида. — Только от родителя-колдуна к ребёнку сила переходит долго. А если убить колдуна, например, твоего господина, то получишь всё сразу.
— Зачем мне убить господина?
Мевида хмыкнула:
— Разве ты не хотел бы тоже обладать такой силой? Повелевать ветром и огнём? Может быть, уметь обращаться в животное? Передвигать камни?
— Хотел, — согласился Гиацу. — Но зачем убить господина?
— Ты не понял? Если убьёшь, эта сила станет твоей.
— Я понял, — возразил мальчик, поднимаясь на ноги. — Но я не хотеть убить господина.
Мевида удивлённо подняла брови:
— Почему же?
— Оллид-тан делать только добро мне. Я не хотеть убить Оллид-тан никогда!
— А если однажды он сделает тебе зло?
— Всё равно! — упрямо заявил Гиацу. — Добро — уже слишком много!
Мевида недовольно поджала губы и процедила:
— Верная семанская псина...
— Я понял... — вдруг тихо сказал Гиацу. — Люди думать, что можно забирать чужое. И ты тоже так думать.
— Что?
— Но забирать чужое — нельзя! Ведь другие стать очень плохо. Я не хочу другие плохо! — вскричал Гиацу.
— Добренький какой...
— Я сам был таким человеком: у меня всё забрали! — от переполнявших чувств семанин перешёл на родной язык. — Шамьхины приплыли в наш край и уничтожили всё, что я любил! Они сожгли мой дом! Мои вещи! А какие не сожгли — те забрали! Они убили моих родителей! И Наю! — глаза Гиацу заблестели. — Они убили даже Наю... И теперь у меня нет никого, кроме Оллид-тана! Он спас меня. Купил у шамьхинов. Кормил, лечил, одевал... Вытащил меня из болота! Он помогал другим людям! Вылечил Фьягара! Он помог даже Уллю, который хотел меня утопить! Потому что на самом деле... На самом деле Улль был совсем не злой. А ты — злая! — Гиацу яростно ткнул пальцем в ничего не понимавшую Мевиду. — Ты зачем-то предлагаешь мне убить господина и забрать его силу! Да я умру за Оллид-тана! Да. Умру! — мальчик топнул ногой. — Ведь если бы не он, я бы уже умер два... нет, три... четыре! Четыре раза! И если кто-то будет угрожать Оллид-тану... я сам убью этого человека! — убеждённо выпалил он.
Мевида сдержанно захлопала в ладоши:
— Какая речь!.. Но я ни слова не поняла. Повторишь по-алльдски?
— Удружила ты мне, Мевида...
Колдунья резко обернулась на голос. Возле дома стоял Оллид, который должен сейчас париться в бане! Брови его были нахмурены, взгляд — холоден, а сухие чёрные волосы аккуратно собраны в три косы, сплетённые в одну: похоже, он и не мылся вовсе, а готовился к дороге. Лицо Оллида казалось бледным, а в зелёных глазах плясало недоброе пламя.
— Я только не пойму... — промолвил он медленно. — Какая тебе польза от моей смерти?
Мевида поджала губы. Гиацу, поначалу обрадовавшийся при виде господина, теперь испугался: уж очень Оллид-тан был сердит и расстроен. Семанин замер, выжидая, что же случится дальше.
— Долгое время моим единственным другом был Инг, — продолжил Оллид. — Потом он умер. И стоило мне привязаться немного к этому мальчику, как ты решила настроить его против меня. Потому что... — колдун на мгновение замолчал, пристально разглядывая Мевиду. — Ведь ты сама желаешь быть на его месте!
— Что за чушь! — возразила она.
— Мевида, сколько зим ты добиваешься моей любви? Даришь мне подарки, с которыми я не знаю, что делать... Ну зачем мне твоя шкатулка? Сколько зим я не отвечаю тебе взаимностью? И что же выходит... Если я не выбираю тебя, то рядом со мной не должно быть вообще никого? Даже слуги? Или если я не выбираю тебя, то пусть я лучше умру?
— Так что ж ты меня не остановил? — Мевида вскочила на ноги, разозлившись на эту отповедь. — Почему позволил выложить всё твоему верному псу?!
— Я пришёл поздно. Но услышал достаточно... — Оллид вздохнул: — Прощай, Мевида. Спасибо за еду... и за баню. Но ты бы лучше в ней сама помылась: глядишь, с грязью и зависть с тебя сойдёт.
Глаза колдуньи расширились, брови взметнулись: это она обычно так язвит! Мевида так изумилась, что даже забыла возмутиться. А Оллид, больше не глядя на неё, двинулся через двор к своему коню.
— Идём, Гиацу, — позвал колдун, и мальчик тотчас бросился за ним следом.
Туринар встрепенулся и радостно переступил с ноги на ногу: наконец-то в дорогу! А Мевида всё стояла посреди двора, и ветер, ставший в одночасье таким холодным, равнодушно теребил её косы и хватался за подол платья. К самому краешку неба подобрались тяжёлые дождевые облака. Вот они всё ближе и ближе: сейчас из них хлынет!
— Постой! — попросила Мевида. — Куда же ты в дождь?
Оллид уже сидел на коне. Он бросил равнодушный взгляд на ползущие к деревне тучи и пожал плечами:
— Мне не впервой.
И протянул руку Гиацу.
— Оллид! — вновь окликнула его Мевида. — Я не стану извиняться. Но шкатулку забери!
Оллид глядел на неё, ничего не отвечая, и колдунья разозлилась:
— Ты сказал, что хочешь отдать её этому... своему... — она ткнула пальцем в семанина и вспомнила, наконец, его имя: — Гиацу! Ну так отдай, раз тебе не нужна.
Брови Оллида едва заметно приподнялись от удивления. Он обратился к мальчику, ещё стоявшему внизу:
— Ты хочешь забрать шкатулку?
Гиацу яростно закивал.
— Хорошо! — согласился Оллид.
Мевида сходила в дом за шкатулкой и, вернувшись, стремительно впихнула её в руки семанина и отвернулась.
— Смотри-ка, Гиацу, — усмехнулся колдун, — уже обрастаешь своим добром на чужой земле. Того и гляди, корни здесь пустишь.
Мальчик не знал, что отвечать. Только что Мевида казалась такой злой и неприятной, зачем-то подначивала убить господина, и вдруг отдаёт шкатулку... Ну не странная ли она? Он так и не сказал ей «спасибо». Оллид подхватил его под мышки и усадил на Туринара перед собой. А затем конь понёсся вперёд, и Медведянка, потемневшая от накрывших её дождевых туч, осталась далеко позади.
* * *
Тяжёлые капли полетели вниз. Они быстро намочили чёрное платье Мевиды и её густые каштановые косы. Колдунья подняла голову, подставляя дождю лицо. Глаза её заблестели, и длинные мокрые дорожки покатились по щекам во все стороны. Ну что же она в самом деле? Разве этого она добивалась? Теперь уж, наверно, Оллид никогда больше не заглянет к ней, хоть окружи его медведями.
Дождь усилился, прогоняя с улицы людей. Слышно было, как забегали деревенские, с криками снимая сохнущее на верёвках бельё, и как засмеялась ребятня, предвкушая скорые лужи, которые можно мерить босыми ногами. Взгляд Мевиды опустился на стоящее посреди двора корыто. «Проклятый семанин! — подумала она с негодованием. — Наелся от пуза, а даже миску за собой не домыл!». Колдунья решительно ухватила корыто за одну ручку и волоком потащила под крышу. Тут Мевида вспомнила, что и куры ещё гуляют. Хлопнув в ладоши, она властно крикнула:
— А ну все домой!
Куры повыскакивали из кустов и травы и послушно кинулись в распахнутый курятник. Последним забежал петух, и колдунья захлопнула за ним дверь и заперла на засов.
Проверив баню и потушив угли, она, наконец, спряталась от дождя сама и долго бродила по дому из угла в угол. То миску вымоет, то в окно поглядит. Ставни так и остались открыты, и дождь заливался вовнутрь, но Мевида не обращала на это внимания. В конце концов, посуда была домыта, и колдунья присела за стол, невидяще глядя перед собой. Так она и просидела до самого вечера, пока сгустившиеся сумерки не заставили её встрепенуться и прийти в себя.
Мевида поднялась и отперла входную дверь. Накрапывал мелкий дождик, и тьма клубилась меж деревьев в лесу и над речкой в низине, медленно сползаясь к деревне. Пахло готовящейся едой из ближайших домов, но сама Медведянка казалась уже погружённой в сон: ни голосов людей, ни блеяния овец, ни кудахтанья кур... Только капли дождя шлёпаются по траве да по листьям.
Жаль, что сегодня ни у кого ничего не случилось! Прибежал бы кто-нибудь из деревни, попросил бы старуху Мевиду о помощи — тогда полегче было бы день пережить. Происходило всякое: то заболеет кто, то палец себе отрежет, то ногу сломает... И тогда деревенские, словно очнувшись ото сна, вспоминали о старухе-знахарке, живущей в доме на самой окраине.
Он всмотрелся в испуганные лица и добавил:
— И меня трогать — ужасно заразно! — семанин указал свободной рукой на мальчишек и уверенно изрёк: — Все — ченамка!
— Эй-эй! — в ужасе закричали они. — А как лечится эта твоя ченамка?!
— Очень трудно!
— Как? Скажи, как?! — допытывались они, перекрикивая друг друга. — Если мы уже заразились, то надо скорее лечиться!
— Да, скорее! — подтвердил Гиацу.
Взгляд его упал на заросли крапивы возле реки. Он сорвал один стебель и протянул старшему мальчику:
— Я натираться крапива. Только крапива помогать.
— Проклятый семанин! — разозлился старший. — Это же больно! Почему ты сразу не сказал нам про свою ченамку?!
— Да, больно, — кивнул Гиацу и сделал ещё шаг вперёд: как он и ожидал, все расступились. — Но пока нет шерсть, надо успеть. Иначе потом ты болеть вся жизнь! Как я. Скорее! Крапива!
Старший мальчишка послушно скинул рубаху и, морщась, сорвал стебель крапивы.
— Целое тело! — мстительно напомнил Гиацу. — А то вдруг... ноги уже тоже шерсть.
Мальчик в ужасе стащил портки и принялся осматривать свои ноги. Остальные последовали его примеру — все они успели потолкать семанина и так или иначе прикоснуться к нему. Послышались шумные возгласы: мальчишки айкали и ойкали, натираясь крапивой, и по их телам уже вовсю распускались красные цветы ожогов. Никто больше не смотрел на Гиацу и не мешал ему уйти. И тогда он поднял свой плащ, перехватил покрепче ведро и птицей взлетел на пригорок, откуда пустился бегом к дому Мевиды.
Колдунья стояла в дверях, ожидая его:
— Умный мальчик, значит? — недовольно бросила она. — Ладно...
Гиацу поставил ведро и украдкой огляделся. Похоже, господин уже моется. Дым из бани валил теперь не такой сильный: он тонкой струйкой сочился к небу. Утром Оллид сказал, что хотел бы и семанину показать алльдскую баню: должно быть, он ждёт слугу внутри. Гиацу сделал несколько шагов, но его опять задержал голос Мевиды:
— Помоги-ка мне с посудой.
В руках она держала огромное корыто, которое опустила посреди двора, распугав кур. Внутри были и деревянные миски, из которых ели гости накануне, и котёл из-под куриной похлёбки, и ещё какие-то миски со старыми загрязнениями, к которым ни Оллид, ни Гиацу не имели отношения. Семанин озадаченно поглядел на колдунью: всё же она ему не хозяйка. Но вновь спрашивать, где Оллид-тан, он не осмелился и покорно подошёл к корыту. Он решил, что сбежит, едва Мевида вновь скроется в доме. Но женщина, как на зло, вышла на улицу и уселась на лавочке, облокотившись спиной о бревенчатую стену. Она подставила лицо солнцу и, сощурившись, посмотрела на Гиацу:
— Быстрее начнёшь — быстрее закончишь, — сказала она. — А я пока отдохну да прослежу, чтобы ты всё тщательно делал.
Гиацу вздохнул: так просто от неё не отвяжешься! Он выплеснул воду в корыто и, присев перед ним на корточки, принялся тереть посуду. Мевида молча наблюдала за ним. Она облокотилась на колени, чуть подавшись вперёд, и вдруг спросила:
— Тебя ведь Гиацу зовут, да?
Мальчик с опаской глянул на неё: чего ей ещё надо? Но кивнул.
— Гиацу, а знаешь ли ты, кто я такая?
Да что она хочет?
— Мевида... -тан? — выдавил из себя Гиацу.
— Это моё имя, — согласилась Мевида. — А как называют таких, как я?
Семанин нахмурился: так она зачем-то хочет, чтобы он произнёс это алльдское слово, означавшее «колдун»? Как будто сама не может его сказать... Как же там оно было?..
— Так кто же я? — настаивала Мевида.
— С-свинья? — неуверенно промолвил Гиацу.
Глаза колдуньи округлились, зрачки сузились. Руки её сжались в кулаки, тело непроизвольно дёрнулось вперёд. Мальчику показалось, что она сейчас бросится на него и вырвет язык изо рта. Так что он поскорее выудил из корыта грязный котёл, собираясь использовать его для защиты, если придётся.
— Свинья? — прошипела Мевида.
Ей явно не понравилось это слово. Гиацу попытался оправдаться:
— Господин так сказал мне!
— Господин?!
Гиацу подумал, что лучше самому нырнуть в корыто с посудой.
— Сукин сын! — взревела Мевида, имея в виду не то мальчика, не то его господина. — Это я-то свинья?!
Лицо её сделалось столь свирепым, что Гиацу непроизвольно отшатнулся, всё ещё сжимая в руках недомытый котёл. Колдунья поднялась, и густые каштановые косы окружили её тело. Волосы в них задвигались и принялись оплетать хозяйку: ещё немного, и перед мальчиком предстал бы сам ченам атау! Гиацу поспешно вскочил, пытаясь придумать, как же поправить положение. Он выкрикнул:
— Господин — тоже свинья! — волосы Мевиды замерли, и мальчик дрожащим голосом добавил: — Он сказать: все управлять вода, земля, ветер — все тогда свинья! Но я плохо алльдский язык! Я неправильно говорить?
Косы расступились, и вновь показалось чёрное платье. Мевида мгновение изумлённо глядела на семанина и вдруг захохотала. Гиацу тоже засмеялся, но не потому, ему было весело, а от пережитого ужаса. Что тут весёлого, он вообще не понимал.
— Так значит, все, кто управляет водой, землёй и ветром — все свиньи? — уточнила Мевида, возвращаясь обратно на лавку.
— Да, — подтвердил Гиацу.
— Ясно, — усмехнулась колдунья. — Это он неплохо придумал, твой господин. Но видно, он не доверяет тебе!
— Не доверяет?
— Совсем не доверяет, — Мевида хищно прищурилась. — Он колдун, а не свинья. Хотя и свинья тоже! — добавила она со злостью. — Твой господин, похоже, боялся, что ты его выдашь. И не сказал тебе, как на самом деле будет «колдун» на алльдском языке.
Гиацу задумался. Так вот, что означает это слово, которое господин ни разу не переводил для него, но которое уже столько раз прозвучало в разговоре Оллида и Мевиды!
— А что тогда «свинья»? — спросил он, вновь опускаясь возле корыта с посудой.
— Зверь такой, — пояснила колдунья. — С пятачком. И хрюкает.
— Хрюкает?
— Не заставляй меня показывать! — вспылила Мевида. — Попроси об этом своего господина. Уверена, у него отлично получится.
— Л-ладно...
— Посуда! — напомнила колдунья, кивком указав на корыто, и Гиацу поспешно опустил котёл в воду. — Ну что ж... А ты знаешь, почему твой господин так не хочет никому говорить, что он — колдун?
— Знаю! Это опасно. Князь Лисья Падь хочет убить сви... колдун.
— Почему же лисьепадский князь хочет убить колдуна?
— Он в проклятие, — уверенно ответил Гиацу. — И он считать, что так снять проклятие. Он ищет Инг, но убивать все колдун.
— Неплохая история, Оллид... — пробормотала Мевида, усмехнувшись.
Она пристально посмотрела на Гиацу:
— Хочешь, я расскажу тебе, как всё на самом деле, умный маленький семанин?
Солнце вдруг сошло с её лица, придав ему зловещее выражение. Поднялся прохладный ветер, неся по небу тёмные кучерявые облака, одно за другим — так, что и не пробиться обратно тёплому свету. Куры, гулявшие по двору, все попрятались. Чёрное платье Мевиды затрепыхалось от ветра, и её тонкие губы насмешливо изогнулись:
— Проклятие тут не при чём, — вкрадчиво промолвила она. — Правда в том, малыш, что убивший колдуна сам станет колдуном. Смекаешь?
Котёл выскользнул из рук Гиацу и мягко ушёл под воду. Мевида рассмеялась и добавила:
— Если ты убьёшь своего господина, его сила перейдёт тебе.
Гиацу нахмурился:
— Как от родитель к ребёнок?
— Именно! — подтвердила Мевида. — Только от родителя-колдуна к ребёнку сила переходит долго. А если убить колдуна, например, твоего господина, то получишь всё сразу.
— Зачем мне убить господина?
Мевида хмыкнула:
— Разве ты не хотел бы тоже обладать такой силой? Повелевать ветром и огнём? Может быть, уметь обращаться в животное? Передвигать камни?
— Хотел, — согласился Гиацу. — Но зачем убить господина?
— Ты не понял? Если убьёшь, эта сила станет твоей.
— Я понял, — возразил мальчик, поднимаясь на ноги. — Но я не хотеть убить господина.
Мевида удивлённо подняла брови:
— Почему же?
— Оллид-тан делать только добро мне. Я не хотеть убить Оллид-тан никогда!
— А если однажды он сделает тебе зло?
— Всё равно! — упрямо заявил Гиацу. — Добро — уже слишком много!
Мевида недовольно поджала губы и процедила:
— Верная семанская псина...
— Я понял... — вдруг тихо сказал Гиацу. — Люди думать, что можно забирать чужое. И ты тоже так думать.
— Что?
— Но забирать чужое — нельзя! Ведь другие стать очень плохо. Я не хочу другие плохо! — вскричал Гиацу.
— Добренький какой...
— Я сам был таким человеком: у меня всё забрали! — от переполнявших чувств семанин перешёл на родной язык. — Шамьхины приплыли в наш край и уничтожили всё, что я любил! Они сожгли мой дом! Мои вещи! А какие не сожгли — те забрали! Они убили моих родителей! И Наю! — глаза Гиацу заблестели. — Они убили даже Наю... И теперь у меня нет никого, кроме Оллид-тана! Он спас меня. Купил у шамьхинов. Кормил, лечил, одевал... Вытащил меня из болота! Он помогал другим людям! Вылечил Фьягара! Он помог даже Уллю, который хотел меня утопить! Потому что на самом деле... На самом деле Улль был совсем не злой. А ты — злая! — Гиацу яростно ткнул пальцем в ничего не понимавшую Мевиду. — Ты зачем-то предлагаешь мне убить господина и забрать его силу! Да я умру за Оллид-тана! Да. Умру! — мальчик топнул ногой. — Ведь если бы не он, я бы уже умер два... нет, три... четыре! Четыре раза! И если кто-то будет угрожать Оллид-тану... я сам убью этого человека! — убеждённо выпалил он.
Мевида сдержанно захлопала в ладоши:
— Какая речь!.. Но я ни слова не поняла. Повторишь по-алльдски?
— Удружила ты мне, Мевида...
Колдунья резко обернулась на голос. Возле дома стоял Оллид, который должен сейчас париться в бане! Брови его были нахмурены, взгляд — холоден, а сухие чёрные волосы аккуратно собраны в три косы, сплетённые в одну: похоже, он и не мылся вовсе, а готовился к дороге. Лицо Оллида казалось бледным, а в зелёных глазах плясало недоброе пламя.
— Я только не пойму... — промолвил он медленно. — Какая тебе польза от моей смерти?
Мевида поджала губы. Гиацу, поначалу обрадовавшийся при виде господина, теперь испугался: уж очень Оллид-тан был сердит и расстроен. Семанин замер, выжидая, что же случится дальше.
— Долгое время моим единственным другом был Инг, — продолжил Оллид. — Потом он умер. И стоило мне привязаться немного к этому мальчику, как ты решила настроить его против меня. Потому что... — колдун на мгновение замолчал, пристально разглядывая Мевиду. — Ведь ты сама желаешь быть на его месте!
— Что за чушь! — возразила она.
— Мевида, сколько зим ты добиваешься моей любви? Даришь мне подарки, с которыми я не знаю, что делать... Ну зачем мне твоя шкатулка? Сколько зим я не отвечаю тебе взаимностью? И что же выходит... Если я не выбираю тебя, то рядом со мной не должно быть вообще никого? Даже слуги? Или если я не выбираю тебя, то пусть я лучше умру?
— Так что ж ты меня не остановил? — Мевида вскочила на ноги, разозлившись на эту отповедь. — Почему позволил выложить всё твоему верному псу?!
— Я пришёл поздно. Но услышал достаточно... — Оллид вздохнул: — Прощай, Мевида. Спасибо за еду... и за баню. Но ты бы лучше в ней сама помылась: глядишь, с грязью и зависть с тебя сойдёт.
Глаза колдуньи расширились, брови взметнулись: это она обычно так язвит! Мевида так изумилась, что даже забыла возмутиться. А Оллид, больше не глядя на неё, двинулся через двор к своему коню.
— Идём, Гиацу, — позвал колдун, и мальчик тотчас бросился за ним следом.
Туринар встрепенулся и радостно переступил с ноги на ногу: наконец-то в дорогу! А Мевида всё стояла посреди двора, и ветер, ставший в одночасье таким холодным, равнодушно теребил её косы и хватался за подол платья. К самому краешку неба подобрались тяжёлые дождевые облака. Вот они всё ближе и ближе: сейчас из них хлынет!
— Постой! — попросила Мевида. — Куда же ты в дождь?
Оллид уже сидел на коне. Он бросил равнодушный взгляд на ползущие к деревне тучи и пожал плечами:
— Мне не впервой.
И протянул руку Гиацу.
— Оллид! — вновь окликнула его Мевида. — Я не стану извиняться. Но шкатулку забери!
Оллид глядел на неё, ничего не отвечая, и колдунья разозлилась:
— Ты сказал, что хочешь отдать её этому... своему... — она ткнула пальцем в семанина и вспомнила, наконец, его имя: — Гиацу! Ну так отдай, раз тебе не нужна.
Брови Оллида едва заметно приподнялись от удивления. Он обратился к мальчику, ещё стоявшему внизу:
— Ты хочешь забрать шкатулку?
Гиацу яростно закивал.
— Хорошо! — согласился Оллид.
Мевида сходила в дом за шкатулкой и, вернувшись, стремительно впихнула её в руки семанина и отвернулась.
— Смотри-ка, Гиацу, — усмехнулся колдун, — уже обрастаешь своим добром на чужой земле. Того и гляди, корни здесь пустишь.
Мальчик не знал, что отвечать. Только что Мевида казалась такой злой и неприятной, зачем-то подначивала убить господина, и вдруг отдаёт шкатулку... Ну не странная ли она? Он так и не сказал ей «спасибо». Оллид подхватил его под мышки и усадил на Туринара перед собой. А затем конь понёсся вперёд, и Медведянка, потемневшая от накрывших её дождевых туч, осталась далеко позади.
* * *
Тяжёлые капли полетели вниз. Они быстро намочили чёрное платье Мевиды и её густые каштановые косы. Колдунья подняла голову, подставляя дождю лицо. Глаза её заблестели, и длинные мокрые дорожки покатились по щекам во все стороны. Ну что же она в самом деле? Разве этого она добивалась? Теперь уж, наверно, Оллид никогда больше не заглянет к ней, хоть окружи его медведями.
Дождь усилился, прогоняя с улицы людей. Слышно было, как забегали деревенские, с криками снимая сохнущее на верёвках бельё, и как засмеялась ребятня, предвкушая скорые лужи, которые можно мерить босыми ногами. Взгляд Мевиды опустился на стоящее посреди двора корыто. «Проклятый семанин! — подумала она с негодованием. — Наелся от пуза, а даже миску за собой не домыл!». Колдунья решительно ухватила корыто за одну ручку и волоком потащила под крышу. Тут Мевида вспомнила, что и куры ещё гуляют. Хлопнув в ладоши, она властно крикнула:
— А ну все домой!
Куры повыскакивали из кустов и травы и послушно кинулись в распахнутый курятник. Последним забежал петух, и колдунья захлопнула за ним дверь и заперла на засов.
Проверив баню и потушив угли, она, наконец, спряталась от дождя сама и долго бродила по дому из угла в угол. То миску вымоет, то в окно поглядит. Ставни так и остались открыты, и дождь заливался вовнутрь, но Мевида не обращала на это внимания. В конце концов, посуда была домыта, и колдунья присела за стол, невидяще глядя перед собой. Так она и просидела до самого вечера, пока сгустившиеся сумерки не заставили её встрепенуться и прийти в себя.
Мевида поднялась и отперла входную дверь. Накрапывал мелкий дождик, и тьма клубилась меж деревьев в лесу и над речкой в низине, медленно сползаясь к деревне. Пахло готовящейся едой из ближайших домов, но сама Медведянка казалась уже погружённой в сон: ни голосов людей, ни блеяния овец, ни кудахтанья кур... Только капли дождя шлёпаются по траве да по листьям.
Жаль, что сегодня ни у кого ничего не случилось! Прибежал бы кто-нибудь из деревни, попросил бы старуху Мевиду о помощи — тогда полегче было бы день пережить. Происходило всякое: то заболеет кто, то палец себе отрежет, то ногу сломает... И тогда деревенские, словно очнувшись ото сна, вспоминали о старухе-знахарке, живущей в доме на самой окраине.
