— Эх, быстро как темнеет! — посетовал он. — А мне ещё шкуру солить. Не люблю в ночи возиться.
— Многому тебя научил твой господин, — поразилась Мирана. — Ты же вряд ли умел выделывать шкуры, когда мальчишкой попал в рабство?
— Этого не умел, — согласился семанин. — А вот я тебе, Мирана-тан, как-нибудь приготовлю рыбную похлёбку — жирную, сытную, прям как у меня на родине варили. Рыба, конечно, тут другая, и всё равно с ума сойти как вкусно! Этому меня ещё отец обучал, — и помолчав немного, Гиацу обернулся к Миране и вдруг спросил: — Зачем тебе ехать обратно в Лисью Падь, госпожа?
— Как это — зачем?
— Князь не поверит тебе и запытает до смерти, — пояснил Гиацу. — Да и не доберёшься ты одна. Отсюда до Лисьей Пади знаешь сколько? И путь идёт через Тёмный лес, который у вас в княжестве нарекли Живолесьем. Рискнёшь ли ты через него ехать? Это Оллид-тан не боится Тёмного леса. Но он колдун, а мы с тобой простые люди, госпожа. Я там даже травы собираю с опаской.
Беспокойный ветер налетел на пологий выступ горы, разворошив снег и кинув его во все стороны сразу. Мирана нахмурилась. Она и сама переживала о том же: что не доедет до Лисьей Пади — загрызут её голодные волки или страшный лес сомкнётся стеной. И всё же...
— Ведь меня ждут дома, — заспорила она.
Гиацу с грустью глянул на неё:
— Та самая знахарка?
— Не только. Многие люди ждут и надеются, что я приведу колдуна. Они умрут, если я этого не сделаю...
— Но если ты не приведёшь колдуна, зачем тогда ехать?
Мирана подтянула съехавшее с плеч одеяло и отвернулась. На ум ей вдруг пришло неожиданное: «Мы желали от болезни всем спасение найти... Да нашли свою погибель в неизведанном пути». Женщина вздохнула и огляделась, пытаясь понять, в каком направлении Лисья Падь. Солнце в Диких горах садится и встаёт едва ли не в одном месте: сложно определить стороны света. Но юг, пожалуй, вон там. И Мирана устремила взор туда, где за многими лесами, полями и горами раскинулось Лисьепадское княжество.
Сотни зим прочно стоят его крепости, защищаемые верной дружиной, и крепко держат князья власть в своих руках. Едут по лисьепадской дороге в города торговцы со всего света — конечно, меньше, чем прибывает морем в Тюлень-град... Ну да пока с горнским князем мир, и он не перекрывает единственный путь от Риванского моря вглубь алльдских земель, торговля процветает и в Лисьей Пади. И шумят переполненные пёстрые площади, и предлагают торговцы заморские товары, диковинные платья с нездешним кроем да драгоценные камни.
А весной зацветут яблони, высаженные по всей Ощрице, и сладким белым облаком накроет тогда город за дубовой крепостью! Пожалуй, это покрасивее драгоценных камней, да только исчезает быстро. Пройдёт дней десять, подует ветер и понесёт по дворам белые лепестки: станут они кружиться в воздухе да устилать путь под ногами: куда ни пойдёшь — всё тебе белая дорога!
— Гиацу, там ведь мой дом. Разве ты не хотел бы к себе домой?
— Я — дело иное, — возразил семанин. — Но знай я, что меня дома могут убить, десять раз бы подумал, ехать ли туда!
Мирана молчала, с тревогой глядя вдаль.
— Вот господин мой такой же упрямый, — покачал головой Гиацу, возвращаясь к мёртвому барану. — Я сколько раз Оллид-тану говорил: поехали туда, где нет никаких лисьепадских князей. А он говорит: не поеду, тут мой дом. Я ему говорю: поехали туда, где урожаи дважды в году собирают! А он мне: не поеду, я люблю, когда холодно. Ну вот и ты туда же!
— Гиацу, да что же я у вас, приживалкой буду? — Мирана обернулась к нему в недоумении. — Негоже мне. У меня есть свой дом, добро, слуги...
Глаза Гиацу сверкнули:
— Уедешь ты в свою Лисью Падь, Мирана-тан, явится оттуда князь с дружиной и станет рыскать по Диким горам в поисках моего господина. Лучше оставайся с нами, раз уж приехала, — взгляд семанина смягчился: — Заодно и язык Древних подучишь. Узнаешь, может, у Оллид-тана, что твоё имя означает.
— Ну, Гиацу, стоит мне прикорнуть, как ты уже гостей к нам на вечное житьё зазываешь!
— Господин! — виноватая улыбка расплылась на лице семанина: — Не суди меня строго. Ты ведь знаешь, что может случиться, если Мирана-тан отправится назад. Да и нам, может, повеселее будет?
Оллид стоял у входа в пещеру, и вид у него был хоть и помятый, но отдохнувший. Колдун сменил простую рубаху, в которой нёс на себе барана, на свежую, с вышивкой по рукавам и вороту, расчесал волосы и переплёл косу. Зелёный плащ, как и всегда, был закреплён на шее, и сверкали золотистые завитушки с кроваво-красного подклада. Оллид усмехнулся и покачал головой:
— Торопишься ты, Гиацу, — он перевёл внимательный взгляд на Мирану: — Да и ты сам слышал: гостья наша домой хочет.
Поднялся холодный сильный ветер. Он задул Миране в спину и разметал по плечам рыжие волосы. Но она лишь молча поправила одеяло озябшими руками. Колдун подошёл ближе и заглянул в котёл:
— Похоже, обед готов. Пахнет чудесно! Гиацу, оставь барана: на этой вершине его никто не посмеет тронуть, а мясо на холоде не испортится. Давай занесём котёл внутрь и поедим, наконец.
Он достал толстые рукавицы и бросил одну слуге. Вдвоём они втащили тяжёлый котёл в пещеру, не расплескав ни капли, и поставили у тлеющего очага. Оллид принялся подкладывать дрова и раздувать пламя, чтоб светило и грело, а Гиацу — наливать похлёбку в миски. Он сунул в каждую по ложке и протянул одну гостье, другую господину, а третью взял себе. Мирана тотчас повернулась к дочери, чтобы покормить и её, но Оллид вмешался:
— Поешь сначала сама. Всё равно ты от силы пару ложек вольёшь в ребёнка.
Женщина кивнула, и все в молчании принялись за еду. Оллид и Гиацу, хоть и были голодны, но ели не спеша, и Мирана, прислушиваясь к мерному стуку ложек, тоже старалась не торопиться. Но сердце её взволнованно стучало. Она надеялась, что колдун возьмётся за лечение Инары сразу после еды, и оттого ловила каждое его слово, но сама не желала отвлекать разговорами и расспросами, чтобы не отсрочить самое важное.
Трещал костёр, сновал из стороны в сторону, протягивая огненные языки то к одному человеку, то к другому, но так ни до кого и не дотягиваясь. Дёргались тени, живущие на каменных стенах: они льнули к людям, а потом вдруг отскакивали прочь, словно не могли найти покоя. Бормотал что-то ветер, гулявший по Лосиной горе, и слышно было, как он усиливается от залетающего снаружи холода, но быстро вновь успокаивается и оседает в тёмном проходе пещеры.
Наконец, миски опустели, и даже в Инару было насильно влито несколько ложек жидкой похлёбки. Гиацу поднялся:
— Господин, я всё-таки закончу с бараном, пока совсем не стемнело.
— А кто будет миски мыть?
— Оллид-тан, ну зачем мыть? Сегодня снег выпал. Давай я их просто снегом протру.
— Я могу помыть, — неожиданно предложила Мирана, и колдун со слугой изумлённо повернулись к ней. — Ну... а что? — смутилась она. — Я только не знаю, где. Если не нужно спускаться по скользкому склону, то я готова помочь. Заодно, может, там и ополоснуться можно?
Оллид с Гиацу переглянулись.
— Что ж вы думаете, я посуду мыть не умею? — улыбнулась Мирана. Она решительно встала и взяла грязные миски. — Куда идти?
— Не в твоих умениях дело, госпожа. И не в скользком склоне, — нарушил, наконец, молчание Гиацу. — Идти к воде придётся вглубь горы. Не испугаешься ли? Я вот туда ходить ужасно не люблю. Всё мне кажется, будто там кто-то бродит рядом и разговаривает.
Улыбка Мираны дрогнула, став немного натянутой, но женщина лишь крепче сжала миски:
— Я не из пугливых! — заявила она и, скользнув взглядом по костру, добавила: — Хорошо бы только огонь с собой взять. Чтоб я посуду не растеряла.
Оллид поднял брови, но промолчал. Он встал и выудил из темноты пещеры толстую палку, макнул её в стоявшее у входа в грот ведро с жиром и поднёс к огню. Конец палки тотчас ярко запылал.
— Я провожу тебя, — сказал колдун.
Мирана кивнула и прихватила дорожную сумку, в которой была запасная одежда:
— Ополоснуться ведь там можно?
Лицо Гиацу вытянулось:
— Госпожа, и ты даже русалок не опасаешься? Уже темнеет, а вы, алльды, не любите купаться в ночной воде.
— Вряд ли русалки живут в этой горе.
— Почему же? — возразил семанин. — Оллид-тан говорит, что вся вода в мире связана. И приплыть они могут откуда угодно.
Мирана не отступила:
— Что ж, если русалки приплывут за мной и я не смогу одолеть их, тогда не придётся переживать, что я поведаю о вас Мьямиру, — она вскинула голову, глядя на колдуна: — Веди.
Оллид еле сдержал улыбку. Однажды и он сам ответил так же Нилльяде, жене Даллиндура, когда она вздумала пугать его русалками: сказал ей, мол, заберут нас, так не придётся тебе терпеть меня и моего слугу за своим столом. Но Оллид не боялся, потому что был колдуном. А Мирана — простая женщина. Но он тут же одёрнул сам себя: простая, да не простая. Воля у неё твёрже Лосиной горы: решилась ведь отправиться в такую даль — почти на верную погибель... Хоть женщина и не призналась в этом прямо, Оллид видел: весь поход — её затея. Мирана не испугалась ни опасной дороги, ни колдуна, ни князя, ни даже русалок. Казалось, она не дрогнет и перед самой Смертью! И, глядя в такие решительные серые глаза, Оллид вдруг с удивлением осознал, что Мирана ему нравится. Но скорее погнал прочь эти мысли.
— Не беспокойся, — промолвил он. — Здесь тебя никто не тронет.
И вышел из грота, разгоняя факелом тьму. Мирана с сумкой и мисками поспешила следом. Они в молчании шагали по пещере, и за ними по пятам крались тени: длинные и тонкие, когда проход расширялся, и короткие и толстые, когда он сужался. Не слышалось никаких голосов, которыми пугал Гиацу: напротив, тишина горы давила на уши, и даже звуки шагов тонули в ней. Не раздавалось шуршания колдовского плаща, не трещал пылавший факел в руке Оллида. Миране казалось, что она и дыхания своего не слышит.
Вскоре дорога круто пошла вниз, и пришлось держаться за неровные выступы стен, чтобы ненароком не упасть. То и дело попадались вязанки дров и развешанные прямо в проходе шкуры убитых животных. Какие огромные запасы скопил здесь Оллид! Мирана осторожно касалась шкур, с изумлением отмечая: сухие и мягкие. Да и в самой пещере было сухо и по-своему уютно, и тёплый ветер, будто верный пёс, сопровождал двух путников сквозь мрак.
Наконец, впереди послышалось журчание воды. Пещера уходила дальше, во тьму, ведущую к самому сердцу Лосиной горы. Но звук раздавался совсем близко: он шёл из грота, вдруг возникшего справа. Оллид нырнул в него, озарив светом высокий потолок и удивительно гладкие стены, по которым тотчас закачались отблески воды. Маленький ручеёк вытекал прямо из камня, заполнял собой небольшое углубление — в котором, верно, можно помыться, — и убегал дальше, скрываясь под основанием одной из стен. Оллид воткнул факел в расщелину в полу и обернулся к Миране:
— Здесь я тебя оставлю. Ты же наверняка хочешь, чтобы я поскорее занялся твоей дочерью?
Напряжение сошло с лица Мираны, и она облегчённо выдохнула. До этого сердце ей терзали опасения, что колдун передумает или вовсе забудет про Инару. Женщина не желала мешаться. Гарунда, к примеру, не любила, когда её отвлекают: «С больным надо остаться с глазу на глаз, и чтобы никто под руку не лез». Конечно, Оллид для Мираны совсем незнакомый человек, но она не колебалась ни мгновения, доверяя ему дочь: если и есть хоть какая-то надежда для Инары, то она, пожалуй, лишь в руках колдуна. Да и заняться пока есть чем: вот миски помыть и самой ополоснуться, наконец...
Оллид всё ещё стоял у воткнутого в расщелину факела. Пламя освещало колдуна только снизу, в то время как лицо покрывали глубокие тени:
— Вопреки словам моего слуги, в этой горе тебе нечего опасаться, — заверил он тихо. — Но я прошу тебя не гулять по ней, когда закончишь. Ты потеряешься, и мне придётся долго искать тебя. Возвращайся сразу. Просто иди по проходу влево, и попадёшь к нашему гроту.
— Хорошо, — кивнула Мирана.
Оллид шагнул во тьму.
— Подожди! — изумлённо позвала женщина. — Ты пойдёшь назад без огня?
Раздался негромкий смешок:
— Это мой дом, Мирана. Мне не нужен свет, чтобы идти.
И тьма поглотила колдуна, будто он всегда был её частью и лишь на время принял человеческий облик. Дрожь прошла по телу Мираны. Она схватила факел и кинулась к выходу из грота, но Оллида уже и след простыл. Бесконечная тишина окутывала пещеры Лосиной горы, и только ветер вдруг донёс еле различимый шёпот, шедший из каменных недр. Мирана поёжилась и отступила обратно в грот.
Здесь, внутри, почти неслышно журчала вода, и её серебристые отблески успокаивали поднявшиеся тревоги. Гладкие стены грота венчал сводчатый потолок без единой трещинки. Негде было копиться теням, так любившим углубления в каменных неровностях. Лишь длинная напряжённая тень самой Мираны дрожала в волнении, и окружали её танцующие отсветы пламени.
Женщина воткнула факел обратно и поглядела на текущий через грот ручей. Тот казался очень тёмным, и одному Мьягруну — повелителю морских волн и пресных вод — было известно, насколько здесь глубоко и не прячутся ли в самом деле на дне русалки. Но Мирана тряхнула головой и стала раздеваться. Она храбро подошла к углублению, напоминавшему большой чан, и наклонилась, чтобы тронуть рукой воду. Крупные круги побежали по её прохладной поверхности, и Мирана, не раздумывая больше, скользнула туда целиком.
* * *
Оллид устало опёрся спиной о стену: бесполезно! Жизнь Инары была похожа на почерневшие угли, в которых не осталось ни жара, ни даже остатков тепла. Как ни раздувай их, а всё равно не загорятся. Колдун потерял счёт времени: давно ли он сидел над девочкой, пытаясь отвести её от порога Халльфры? Давно ли ушла Мирана? Стемнело ли уже? Гиацу тоже не возвращался: должно быть, возился с бараньей тушей...
Внутри Лосиной горы всегда царила ночь, и не достигали её узких проходов ни рассветные, ни закатные лучи. А тишина каменных недр заставляла потухать все звуки, которые могли залететь снаружи. И оттого колдуну казалось, будто никого больше не было на свете: только он и девочка, которую желает забрать Смерть.
Полено в очаге накренилось, оседая, и сноп ярких искр поднялся ввысь вместе с тёмным дымом. Быстрее, тревожнее забегали тени по гроту, и Оллид вдруг отчётливо понял, что время Инары подходит к концу. Колдун вздохнул и повернулся к девочке. Он вновь положил руку ей на грудь, пытаясь ощутить хоть что-то за угасающим биением маленького сердца. Но на ум упорно приходил один-единственный образ: высохшее русло реки. Это русло опустело уже так давно, что земля потрескалась, и никакие дожди, проливаемые небом, не способны его наполнить теперь. Лишь ненадолго увлажнялась обедневшая почва, но вскоре новые трещины усеивали её.
Оллиду стало жаль Мирану, которая так надеялась на чудо. Пришла бы она хоть немного раньше!.. Странная это была болезнь: больше всего она походила на скопившуюся белую пыль. Приложить усилия, задуть яростным ветром, чтобы смести её прочь, и многие люди в самом деле могли бы поправиться. Да только под слоем пыли можно и не найти живого человека, если он слишком долго пролежал в объятиях хвори. Инара, конечно, ещё дышала... Но то были уже последние вздохи: вот-вот оборвётся её короткий путь. Как тяжело, наверное, терять детей!
— Многому тебя научил твой господин, — поразилась Мирана. — Ты же вряд ли умел выделывать шкуры, когда мальчишкой попал в рабство?
— Этого не умел, — согласился семанин. — А вот я тебе, Мирана-тан, как-нибудь приготовлю рыбную похлёбку — жирную, сытную, прям как у меня на родине варили. Рыба, конечно, тут другая, и всё равно с ума сойти как вкусно! Этому меня ещё отец обучал, — и помолчав немного, Гиацу обернулся к Миране и вдруг спросил: — Зачем тебе ехать обратно в Лисью Падь, госпожа?
— Как это — зачем?
— Князь не поверит тебе и запытает до смерти, — пояснил Гиацу. — Да и не доберёшься ты одна. Отсюда до Лисьей Пади знаешь сколько? И путь идёт через Тёмный лес, который у вас в княжестве нарекли Живолесьем. Рискнёшь ли ты через него ехать? Это Оллид-тан не боится Тёмного леса. Но он колдун, а мы с тобой простые люди, госпожа. Я там даже травы собираю с опаской.
Беспокойный ветер налетел на пологий выступ горы, разворошив снег и кинув его во все стороны сразу. Мирана нахмурилась. Она и сама переживала о том же: что не доедет до Лисьей Пади — загрызут её голодные волки или страшный лес сомкнётся стеной. И всё же...
— Ведь меня ждут дома, — заспорила она.
Гиацу с грустью глянул на неё:
— Та самая знахарка?
— Не только. Многие люди ждут и надеются, что я приведу колдуна. Они умрут, если я этого не сделаю...
— Но если ты не приведёшь колдуна, зачем тогда ехать?
Мирана подтянула съехавшее с плеч одеяло и отвернулась. На ум ей вдруг пришло неожиданное: «Мы желали от болезни всем спасение найти... Да нашли свою погибель в неизведанном пути». Женщина вздохнула и огляделась, пытаясь понять, в каком направлении Лисья Падь. Солнце в Диких горах садится и встаёт едва ли не в одном месте: сложно определить стороны света. Но юг, пожалуй, вон там. И Мирана устремила взор туда, где за многими лесами, полями и горами раскинулось Лисьепадское княжество.
Сотни зим прочно стоят его крепости, защищаемые верной дружиной, и крепко держат князья власть в своих руках. Едут по лисьепадской дороге в города торговцы со всего света — конечно, меньше, чем прибывает морем в Тюлень-град... Ну да пока с горнским князем мир, и он не перекрывает единственный путь от Риванского моря вглубь алльдских земель, торговля процветает и в Лисьей Пади. И шумят переполненные пёстрые площади, и предлагают торговцы заморские товары, диковинные платья с нездешним кроем да драгоценные камни.
А весной зацветут яблони, высаженные по всей Ощрице, и сладким белым облаком накроет тогда город за дубовой крепостью! Пожалуй, это покрасивее драгоценных камней, да только исчезает быстро. Пройдёт дней десять, подует ветер и понесёт по дворам белые лепестки: станут они кружиться в воздухе да устилать путь под ногами: куда ни пойдёшь — всё тебе белая дорога!
— Гиацу, там ведь мой дом. Разве ты не хотел бы к себе домой?
— Я — дело иное, — возразил семанин. — Но знай я, что меня дома могут убить, десять раз бы подумал, ехать ли туда!
Мирана молчала, с тревогой глядя вдаль.
— Вот господин мой такой же упрямый, — покачал головой Гиацу, возвращаясь к мёртвому барану. — Я сколько раз Оллид-тану говорил: поехали туда, где нет никаких лисьепадских князей. А он говорит: не поеду, тут мой дом. Я ему говорю: поехали туда, где урожаи дважды в году собирают! А он мне: не поеду, я люблю, когда холодно. Ну вот и ты туда же!
— Гиацу, да что же я у вас, приживалкой буду? — Мирана обернулась к нему в недоумении. — Негоже мне. У меня есть свой дом, добро, слуги...
Глаза Гиацу сверкнули:
— Уедешь ты в свою Лисью Падь, Мирана-тан, явится оттуда князь с дружиной и станет рыскать по Диким горам в поисках моего господина. Лучше оставайся с нами, раз уж приехала, — взгляд семанина смягчился: — Заодно и язык Древних подучишь. Узнаешь, может, у Оллид-тана, что твоё имя означает.
— Ну, Гиацу, стоит мне прикорнуть, как ты уже гостей к нам на вечное житьё зазываешь!
— Господин! — виноватая улыбка расплылась на лице семанина: — Не суди меня строго. Ты ведь знаешь, что может случиться, если Мирана-тан отправится назад. Да и нам, может, повеселее будет?
Оллид стоял у входа в пещеру, и вид у него был хоть и помятый, но отдохнувший. Колдун сменил простую рубаху, в которой нёс на себе барана, на свежую, с вышивкой по рукавам и вороту, расчесал волосы и переплёл косу. Зелёный плащ, как и всегда, был закреплён на шее, и сверкали золотистые завитушки с кроваво-красного подклада. Оллид усмехнулся и покачал головой:
— Торопишься ты, Гиацу, — он перевёл внимательный взгляд на Мирану: — Да и ты сам слышал: гостья наша домой хочет.
Поднялся холодный сильный ветер. Он задул Миране в спину и разметал по плечам рыжие волосы. Но она лишь молча поправила одеяло озябшими руками. Колдун подошёл ближе и заглянул в котёл:
— Похоже, обед готов. Пахнет чудесно! Гиацу, оставь барана: на этой вершине его никто не посмеет тронуть, а мясо на холоде не испортится. Давай занесём котёл внутрь и поедим, наконец.
Он достал толстые рукавицы и бросил одну слуге. Вдвоём они втащили тяжёлый котёл в пещеру, не расплескав ни капли, и поставили у тлеющего очага. Оллид принялся подкладывать дрова и раздувать пламя, чтоб светило и грело, а Гиацу — наливать похлёбку в миски. Он сунул в каждую по ложке и протянул одну гостье, другую господину, а третью взял себе. Мирана тотчас повернулась к дочери, чтобы покормить и её, но Оллид вмешался:
— Поешь сначала сама. Всё равно ты от силы пару ложек вольёшь в ребёнка.
Женщина кивнула, и все в молчании принялись за еду. Оллид и Гиацу, хоть и были голодны, но ели не спеша, и Мирана, прислушиваясь к мерному стуку ложек, тоже старалась не торопиться. Но сердце её взволнованно стучало. Она надеялась, что колдун возьмётся за лечение Инары сразу после еды, и оттого ловила каждое его слово, но сама не желала отвлекать разговорами и расспросами, чтобы не отсрочить самое важное.
Трещал костёр, сновал из стороны в сторону, протягивая огненные языки то к одному человеку, то к другому, но так ни до кого и не дотягиваясь. Дёргались тени, живущие на каменных стенах: они льнули к людям, а потом вдруг отскакивали прочь, словно не могли найти покоя. Бормотал что-то ветер, гулявший по Лосиной горе, и слышно было, как он усиливается от залетающего снаружи холода, но быстро вновь успокаивается и оседает в тёмном проходе пещеры.
Наконец, миски опустели, и даже в Инару было насильно влито несколько ложек жидкой похлёбки. Гиацу поднялся:
— Господин, я всё-таки закончу с бараном, пока совсем не стемнело.
— А кто будет миски мыть?
— Оллид-тан, ну зачем мыть? Сегодня снег выпал. Давай я их просто снегом протру.
— Я могу помыть, — неожиданно предложила Мирана, и колдун со слугой изумлённо повернулись к ней. — Ну... а что? — смутилась она. — Я только не знаю, где. Если не нужно спускаться по скользкому склону, то я готова помочь. Заодно, может, там и ополоснуться можно?
Оллид с Гиацу переглянулись.
— Что ж вы думаете, я посуду мыть не умею? — улыбнулась Мирана. Она решительно встала и взяла грязные миски. — Куда идти?
— Не в твоих умениях дело, госпожа. И не в скользком склоне, — нарушил, наконец, молчание Гиацу. — Идти к воде придётся вглубь горы. Не испугаешься ли? Я вот туда ходить ужасно не люблю. Всё мне кажется, будто там кто-то бродит рядом и разговаривает.
Улыбка Мираны дрогнула, став немного натянутой, но женщина лишь крепче сжала миски:
— Я не из пугливых! — заявила она и, скользнув взглядом по костру, добавила: — Хорошо бы только огонь с собой взять. Чтоб я посуду не растеряла.
Оллид поднял брови, но промолчал. Он встал и выудил из темноты пещеры толстую палку, макнул её в стоявшее у входа в грот ведро с жиром и поднёс к огню. Конец палки тотчас ярко запылал.
— Я провожу тебя, — сказал колдун.
Мирана кивнула и прихватила дорожную сумку, в которой была запасная одежда:
— Ополоснуться ведь там можно?
Лицо Гиацу вытянулось:
— Госпожа, и ты даже русалок не опасаешься? Уже темнеет, а вы, алльды, не любите купаться в ночной воде.
— Вряд ли русалки живут в этой горе.
— Почему же? — возразил семанин. — Оллид-тан говорит, что вся вода в мире связана. И приплыть они могут откуда угодно.
Мирана не отступила:
— Что ж, если русалки приплывут за мной и я не смогу одолеть их, тогда не придётся переживать, что я поведаю о вас Мьямиру, — она вскинула голову, глядя на колдуна: — Веди.
Оллид еле сдержал улыбку. Однажды и он сам ответил так же Нилльяде, жене Даллиндура, когда она вздумала пугать его русалками: сказал ей, мол, заберут нас, так не придётся тебе терпеть меня и моего слугу за своим столом. Но Оллид не боялся, потому что был колдуном. А Мирана — простая женщина. Но он тут же одёрнул сам себя: простая, да не простая. Воля у неё твёрже Лосиной горы: решилась ведь отправиться в такую даль — почти на верную погибель... Хоть женщина и не призналась в этом прямо, Оллид видел: весь поход — её затея. Мирана не испугалась ни опасной дороги, ни колдуна, ни князя, ни даже русалок. Казалось, она не дрогнет и перед самой Смертью! И, глядя в такие решительные серые глаза, Оллид вдруг с удивлением осознал, что Мирана ему нравится. Но скорее погнал прочь эти мысли.
— Не беспокойся, — промолвил он. — Здесь тебя никто не тронет.
И вышел из грота, разгоняя факелом тьму. Мирана с сумкой и мисками поспешила следом. Они в молчании шагали по пещере, и за ними по пятам крались тени: длинные и тонкие, когда проход расширялся, и короткие и толстые, когда он сужался. Не слышалось никаких голосов, которыми пугал Гиацу: напротив, тишина горы давила на уши, и даже звуки шагов тонули в ней. Не раздавалось шуршания колдовского плаща, не трещал пылавший факел в руке Оллида. Миране казалось, что она и дыхания своего не слышит.
Вскоре дорога круто пошла вниз, и пришлось держаться за неровные выступы стен, чтобы ненароком не упасть. То и дело попадались вязанки дров и развешанные прямо в проходе шкуры убитых животных. Какие огромные запасы скопил здесь Оллид! Мирана осторожно касалась шкур, с изумлением отмечая: сухие и мягкие. Да и в самой пещере было сухо и по-своему уютно, и тёплый ветер, будто верный пёс, сопровождал двух путников сквозь мрак.
Наконец, впереди послышалось журчание воды. Пещера уходила дальше, во тьму, ведущую к самому сердцу Лосиной горы. Но звук раздавался совсем близко: он шёл из грота, вдруг возникшего справа. Оллид нырнул в него, озарив светом высокий потолок и удивительно гладкие стены, по которым тотчас закачались отблески воды. Маленький ручеёк вытекал прямо из камня, заполнял собой небольшое углубление — в котором, верно, можно помыться, — и убегал дальше, скрываясь под основанием одной из стен. Оллид воткнул факел в расщелину в полу и обернулся к Миране:
— Здесь я тебя оставлю. Ты же наверняка хочешь, чтобы я поскорее занялся твоей дочерью?
Напряжение сошло с лица Мираны, и она облегчённо выдохнула. До этого сердце ей терзали опасения, что колдун передумает или вовсе забудет про Инару. Женщина не желала мешаться. Гарунда, к примеру, не любила, когда её отвлекают: «С больным надо остаться с глазу на глаз, и чтобы никто под руку не лез». Конечно, Оллид для Мираны совсем незнакомый человек, но она не колебалась ни мгновения, доверяя ему дочь: если и есть хоть какая-то надежда для Инары, то она, пожалуй, лишь в руках колдуна. Да и заняться пока есть чем: вот миски помыть и самой ополоснуться, наконец...
Оллид всё ещё стоял у воткнутого в расщелину факела. Пламя освещало колдуна только снизу, в то время как лицо покрывали глубокие тени:
— Вопреки словам моего слуги, в этой горе тебе нечего опасаться, — заверил он тихо. — Но я прошу тебя не гулять по ней, когда закончишь. Ты потеряешься, и мне придётся долго искать тебя. Возвращайся сразу. Просто иди по проходу влево, и попадёшь к нашему гроту.
— Хорошо, — кивнула Мирана.
Оллид шагнул во тьму.
— Подожди! — изумлённо позвала женщина. — Ты пойдёшь назад без огня?
Раздался негромкий смешок:
— Это мой дом, Мирана. Мне не нужен свет, чтобы идти.
И тьма поглотила колдуна, будто он всегда был её частью и лишь на время принял человеческий облик. Дрожь прошла по телу Мираны. Она схватила факел и кинулась к выходу из грота, но Оллида уже и след простыл. Бесконечная тишина окутывала пещеры Лосиной горы, и только ветер вдруг донёс еле различимый шёпот, шедший из каменных недр. Мирана поёжилась и отступила обратно в грот.
Здесь, внутри, почти неслышно журчала вода, и её серебристые отблески успокаивали поднявшиеся тревоги. Гладкие стены грота венчал сводчатый потолок без единой трещинки. Негде было копиться теням, так любившим углубления в каменных неровностях. Лишь длинная напряжённая тень самой Мираны дрожала в волнении, и окружали её танцующие отсветы пламени.
Женщина воткнула факел обратно и поглядела на текущий через грот ручей. Тот казался очень тёмным, и одному Мьягруну — повелителю морских волн и пресных вод — было известно, насколько здесь глубоко и не прячутся ли в самом деле на дне русалки. Но Мирана тряхнула головой и стала раздеваться. Она храбро подошла к углублению, напоминавшему большой чан, и наклонилась, чтобы тронуть рукой воду. Крупные круги побежали по её прохладной поверхности, и Мирана, не раздумывая больше, скользнула туда целиком.
* * *
Оллид устало опёрся спиной о стену: бесполезно! Жизнь Инары была похожа на почерневшие угли, в которых не осталось ни жара, ни даже остатков тепла. Как ни раздувай их, а всё равно не загорятся. Колдун потерял счёт времени: давно ли он сидел над девочкой, пытаясь отвести её от порога Халльфры? Давно ли ушла Мирана? Стемнело ли уже? Гиацу тоже не возвращался: должно быть, возился с бараньей тушей...
Внутри Лосиной горы всегда царила ночь, и не достигали её узких проходов ни рассветные, ни закатные лучи. А тишина каменных недр заставляла потухать все звуки, которые могли залететь снаружи. И оттого колдуну казалось, будто никого больше не было на свете: только он и девочка, которую желает забрать Смерть.
Полено в очаге накренилось, оседая, и сноп ярких искр поднялся ввысь вместе с тёмным дымом. Быстрее, тревожнее забегали тени по гроту, и Оллид вдруг отчётливо понял, что время Инары подходит к концу. Колдун вздохнул и повернулся к девочке. Он вновь положил руку ей на грудь, пытаясь ощутить хоть что-то за угасающим биением маленького сердца. Но на ум упорно приходил один-единственный образ: высохшее русло реки. Это русло опустело уже так давно, что земля потрескалась, и никакие дожди, проливаемые небом, не способны его наполнить теперь. Лишь ненадолго увлажнялась обедневшая почва, но вскоре новые трещины усеивали её.
Оллиду стало жаль Мирану, которая так надеялась на чудо. Пришла бы она хоть немного раньше!.. Странная это была болезнь: больше всего она походила на скопившуюся белую пыль. Приложить усилия, задуть яростным ветром, чтобы смести её прочь, и многие люди в самом деле могли бы поправиться. Да только под слоем пыли можно и не найти живого человека, если он слишком долго пролежал в объятиях хвори. Инара, конечно, ещё дышала... Но то были уже последние вздохи: вот-вот оборвётся её короткий путь. Как тяжело, наверное, терять детей!
