Раскрытый хьюмидор наполнял комнату пряными запахами кубинского табака. «Просьба не курить», значилось на эмалированной табличке у двери.
Курительная комната отеля располагалась внизу. Застёгивая запонки на вышитых манжетах рубашки, Джи поглядывал на часы, размеренно тикающие на тумбе. Фарфоровый циферблат с ажурными стрелками будил неприятные воспоминания. За пощёлкиванием шестерёнок вновь послышался сухой шорох – словно подошвы туфель скребли по паркетным доскам – и хриплый голос, тщетно маскирующий недоверием страх.
Часы показывали полночь.
Набросив поверх чёрной рубашки щегольский муаровый жилет, Джи прихватил брегет и аккуратно вынул из хьюмидора сигару. Подходя к двери, помедлил и сунул в карман перчатки.
Курительная в такой час была ожидаемо безлюдна. Джи присел на один из низеньких диванов, мельком бросив взгляд на разложенные по столику журналы и рекламные проспекты. Через раскрытую дверь виднелась пустая конторка – портье, по всей видимости, задремал, укрывшись за ней как за барьером.
Свежий морозный воздух из приоткрытого окна холодил кожу в небрежно расстёгнутом воротнике рубашки. Джи подвинул ближе громоздкую эбонитовую пепельницу. Аккуратно обрезанный кончик сигары упал в чёрную чашу. Щелчок зажигалки – и по курительной поплыл густой, с едва уловимыми коричными нотками, аромат.
Где-то хлопнуло, по комнате прокатился сквозняк. Джи поёжился и, дотянувшись ногой, прикрыл дверь. Сквозь полупрозрачное стекло проплыла стремительная чёрная тень – кто-то подошёл к конторке. Послышались голоса.
Ещё одному не спится.
Аромат гаваны успокаивал. Горячий дым согревал внутри, наконец-то прогоняя омерзительную дрожь. Толстый столбик пепла не спешил падать – Джи лениво наблюдал, как от столбика отваливаются крохотные частички, кружась, подхватываются волной прохладного воздуха.
Голоса стали громче – портье снова с кем-то спорил на повышенных тонах. Из-под прикрытой двери тянуло морозом. Джи поморщился, пошевелив ногами в модных, но не слишком тёплых лакированных туфлях. Неужели швейцар не может закрыть входную дверь?
Резкий голос портье вдруг оборвался, его сменило приглушённое отрывистое бормотание, напоминающее команды, отдаваемые почему-то полушёпотом. Послышался треск, хруст и грохот чего-то упавшего. А затем – громкий отчаянный вскрик и глухой стук.
Недокуренная сигара упала на дно пепельницы, рассыпав снопик оранжевых искр.
Застывшая за конторкой тень обернулась на звук. Приземистый человечек, с ног до головы закутанный в чёрное, сжимал в одной руке оставленный мисс Раттбор свёрток, а в другой – миниатюрный карманный «бульдог». С инкрустированной рукоятки оружия сорвалась бурая капля. Позади незваного гостя щетинились белыми зубьями ящики взломанного бюро.
Вор вскинул револьвер – раздался звонкий щелчок, чёрный ствол с грохотом выплюнул пулю. Джи метнулся в сторону – позади с хрустом разлетелась осколками стеклянная дверь курительной. Сухим треском ответил проворачиваемый барабан револьвера. Джи не стал ждать, пока вор снова прицелится, и бросился за конторку, едва не налетев на бесчувственное тело портье. Туфли скользнули по натёртому паркету, но пальцы поймали пустоту – Джи ухватился за край полированной доски, взмахнул другой рукой, удерживая равновесие. В лицо пахнуло металлом, перед глазами замаячил воронёный ствол. Времени на размышления не оставалось. Джи ударил снизу по запястью руки, сжимавшей «бульдог». Вор зашипел, оружие с лязгом полетело на пол.
Удар в грудь отбросил Джи на развороченные ящики бюро – он едва успел подставить ладонь. Острые торчащие обломки захрустели, ломаясь. Оттолкнувшись от погибшего бюро, второй рукой Джи схватил незваного гостя за воротник.
Широко распахнутые, похожие на две перезрелые вишни, глаза глянули на Джи сквозь узкую щель в намотанном на лицо шарфе. В глазах плескалась странная смесь безумия и отчаяния, сменившаяся ужасом, когда вор перевёл взгляд на ладонь противника. Среди мелких острых щепок, вонзившихся в кожу, тускло блестел окрасившийся алым металл.
– Проклятье!
Джи выхватил у вора посылку мисс Раттбор. Хрупкая обёрточная бумага с треском порвалась, на пол, кружась, полетел разноцветный листок.
С неожиданной силой вор рванулся, оставив в пальцах клочок ткани, и бросился прочь, едва не врезавшись в приоткрытую створку входной двери.
Джи положил свёрток на конторку и поднял листок. Это оказалась рекламная афиша превосходного качества, отпечатанная в три цвета на плотной каландрированной бумаге. «Единственный в мире человек, возвращённый к жизни», кричали карминовые буквы, «спешите увидеть настоящее бессмертие!»
«Шоу мистера Перегрина», пояснял чуть более скромный шрифт ниже, «только три представления в Лондоне. Поддержите Возрождённого, укрепив свою веру в него».
Последняя строчка никак не вязалась с общим тоном афиши. Джи затолкал листок в карман жилета и наклонился к портье.
Тот был жив – видимо, вор просто оглушил его. Жив был и швейцар, обнаруженный на ступенях отеля. Джи втащил грузное тело швейцара внутрь и наконец-то закрыл дверь. Изо рта вырывались клубы пара. В выстуженном вестибюле под ногами звонко похрустывали осколки стекла.
Свёрток мисс Раттбор, лишившийся обёрточной бумаги, оказался обычной почтовой коробкой из картона с наклеенным адресным маркером. «Господину Джи, Фоксхолл-роуд, тридцать шесть «бис», Ипсвич, Суффолк».
Внутри всё оборвалось. Джи подвинул коробку ближе. С едва слышным щелчком между пальцев левой руки выскочило короткое узкое лезвие.
– Боже правый, что здесь творится!
Джи развернулся, заведя руку за спину и загородив собой коробку.
На верхней ступени лестницы, ведущей на второй этаж отеля, нарисовался упитанный, рослый господин в дорогом парчовом халате и феске. Господин сокрушённо покачал головой и всплеснул пухлыми руками.
– Шум, гам, драки! А ведь не самый плохой отель в Лондоне!
– Воры как раз и забираются в не самые плохие отели, – сказал Джи, – в плохих им нечем поживиться.
– Хотите сказать, сюда забрался вор? – ужаснулся толстяк и шустро засеменил вниз по ступеням.
– Не беспокойтесь, – Джи вежливо улыбнулся досадной помехе в феске, – он не успел ничего взять.
– Но устроил такой кавардак! – господин, едва не поскользнувшись на ковровой дорожке, заспешил через холл к конторке.
– Я уже позвонил в полицию, – Джи не без удовольствия заметил, как притормозил толстяк, – констебль скоро прибудет.
– Вот как, – пробормотал собеседник, – ну что ж…
– Возможно, вы захотите стать вторым свидетелем происшествия? – предложил Джи, вынимая из кармана жилета брегет и откидывая ажурную крышечку, – с минуты на минуту полиция будет здесь.
– Знаете, я… Я ведь и не видел ничего, – толстяк замахал руками, отчего феска едва не слетела с его головы.
– Но вы слышали, – Джи приглашающе повёл рукой, на раскрытой ладони которой тикали часы, – мы можем подождать в курительной.
– Ничего я не слышал! – взвизгнул толстяк, – я не буду ждать! Мыслимое ли дело, за полночь…
– Постойте! – крикнул Джи ему вслед, – как ваше имя? Подождите, сэр!
От щелчка захлопнутой крышки брегета улепётывающий толстяк заметно подпрыгнул. Миг – и он скрылся за поворотом лестницы. Джи согнулся в беззвучном хохоте.
Из-за конторки послышался стон – портье, начавший приходить в себя, пошевелился. Джи бросил на него взгляд, подхватил коробку под мышку и торопливо поднялся в свою комнату.
1 Телектрофон – прототип телефона, созданный итальянским изобретателем Антонио Меуччи в 1860 г.
2 Ипсвич – город в графстве Суффолк, расположен в 80 милях от Лондона.
3 Имеется в виду «Компания электрического освещения Ediswan», основанная совместно Томасом Эдисоном и Джозефом Сваном в 1883 г.
«Господин Джи! Я не имела чести встречаться с Вами, но моя бедная матушка, упокой Господь милосердный её душу, хорошо Вас знала. Это она просила меня передать Вам эту посылку. К сожалению, у меня нет возможности поехать в Ипсвич и вручить бумаги лично – признаться, некоторые обстоятельства вынуждают меня всерьёз опасаться за свою жизнь. И у меня есть все основания полагать, что происходящее как-то связано с этими бумагами. Я питаю надежду, что меня оставят в покое, как только посылка попадёт в Ваши руки, и заранее прошу у Вас прощения за возможные последствия. Содержание бумаг мне не знакомо – я знаю только, что это дневники моей покойной матушки, которые она умоляла меня не читать ради моего же блага. Надеюсь, что благопристойное следование её совету всё же убережёт меня от опасности, которой я подвергаюсь. Исполняя волю матушки, остаюсь Вашей покорной слугой -
Флоренс Раттбор, в девичестве Шевонн».
Шевонн.
Смятое письмо полетело на пол.
Стефани Шевонн. Значит, и её больше нет…
Джи стиснул руками виски и заскрипел зубами, когда острые щепки, застрявшие в ладони, оцарапали кожу. Стараясь не смотреть на вскрытую посылку, он подошёл ближе к газовому рожку и отвернул кран подачи газа до упора. Пламя разгорелось ярче. Джи раскрыл левую руку ладонью вверх и закатал рукав рубашки. Инкрустированная перламутром запонка упала на пол, в колеблющемся жёлтом свете тускло засияли латунные пряжки на охвативших предплечье ремнях. Меж ремнями просвечивала молочно-белая кожа. Широкая полоса латуни, плотным браслетом обнявшая запястье, расширялась треугольником и прикрывала всю тыльную сторону кисти. У основания пальцев треугольная пластина расходилась на пять металлических полос, состоящих из гибко скреплённых сегментов. Полосы оканчивались подобием литургических колец, скрывающих пальцы.
В ладони глубоко засело несколько крупных заноз. Джи выдернул их зубами – острые щепки упали на клочок измятой бумаги. Мелкие занозы Джи поддевал ногтем, торопливо выковыривал, не обращая внимания на множество алых капелек, выступающих на коже. Нетерпеливо встряхнул рукой – капли красным дождём осели на смятом письме.
В посылке, помимо записки от дочери Стефани Шевонн, обнаружилась стопка бумаг, аккуратно перетянутых бечёвкой. Обтрёпанные пожелтевшие тетради. От посылки шёл едва уловимый запах фиалок. Фиалками пах и небольшой дагерротипный портрет, втиснутый между шершавых листов. С портрета улыбалась молодая женщина в капоре с огромным бантом.
Стефи всегда любила фиалки.
– Как же мне их не любить? – пожимала она узкими плечиками, – ведь без этих милых цветочков я не выживу.
Фиалками пропахли волосы Стефи, её шляпка, оба её тщательно залатанных платья. Наверняка даже её гроб насквозь пропитался горьковато-сладким ароматом.
К моменту их знакомства за хрупкими плечами шестнадцатилетней Стефи были тысячи проданных синих букетиков.
– Не желаете ли фиалку, сэр? Купите цветы для дамы сердца – всего два пенса, сэр.
Её глаза впитали лазоревую синь букетов. Корзинка с плотно уложенными фиалками опасно покачнулась, когда юная цветочница доверительно наклонилась к собеседнику:
– Знаете, сэр, вы правильно сделали, что не стали покупать цветы на станции. Там вам вчерашние подсунули бы, вялые, и дня не простоят! Вот не вру, ей-богу...
Джи замедлил шаг и внимательно оглядел семенящую рядом цветочницу.
– Откуда молодая мисс знает, что я только со станции?
Круглое личико в обрамлении алых оборок старомодного чепца трогательно порозовело.
– От вас пахнет гарью, сэр, – пробормотала она, – и железом. И ещё чем-то – я не знаю, но так пахнут паровозы.
Джи остановился.
– А ещё в вашем кармане – использованный билет, – продолжала она, становясь рядом, – наверняка на экспресс из Нориджа. Сегодня других поездов нет...
Пальчик с плохо вычищенной земляной каёмкой под ногтем указал на торчащий из кармана клочок рыжеватой бумаги. На аккуратно оторванном по перфорации краю остался фрагмент печати – «Лондонские железные дороги».
– Масло, – произнёс Джи, засовывая билет глубже в карман и вынимая шестипенсовик, – паровозы пахнут смазкой. Вы очень наблюдательны, мисс.
Цветочница уткнула глаза в корзинку, её щёки продолжали пылать. Его это позабавило. Лондонская толпа, разбуженная тёплым, хоть и пасмурным, днём, обтекала их, не касаясь и не задевая. Будто искусно уложенные рельсы огибают возникшее на пути препятствие.
– Дайте мне самый лучший букетик, пожалуйста.
– Конечно, сэр! – с видимым облегчением девчонка принялась рыться в корзинке. Сиреневые пятилистнички на длинных стебельках так и мелькали в её пальцах.
Опираясь на трость и расстегнув от жары верхнюю пуговицу пиджака, Джи наблюдал, как пучок фиалок толстеет, обрастая всё новыми цветками, укутывается плотными округлыми листьями и, наконец, сжимается, туго обмотанный шёлковой лентой.
– Прошу вас, сэр. Ваша леди будет очень довольна, смею надеяться.
– Я тоже надеюсь, – букетик лёг в освобождённую от шестипенсовика ладонь. На белой лайке перчатки отчётливо проступило маслянистое пятно. – Это вам, юная мисс. За вашу наблюдательность.
– Но как же... Как же ваша леди? – прошептала цветочница, принимая букет скорее по инерции, чем осознанно.
– У меня нет леди. Здесь вы в первый и последний раз ошиблись, мисс... Мисс?
– Стефани, сэр...
Стефи стала его самой надёжной опорой. Маленькая и хрупкая, с детства знающая всю подноготную лондонских бедных кварталов, юная цветочница обладала живым умом и недюжинной сметливостью.
– Вся лондонская голытьба скоро будет здесь, – говорила она, тщетно пытаясь укрыться от дождя под козырьком лавки «Майерс и сын», – леди Поллок устраивает званый ужин.
– Уж не пригласила ли досточтимая старушка Поллок тебя лично? – посмеивался Джи, раскрывая куполообразный зонт и роняя в корзинку Стефи крону.
Стефани вспыхивала, отчего её щёки и лоб сливались по цвету с алым чепцом. Джи нарочно поддразнивал её – чтобы посмотреть, как на детском личике проступит забавная смесь возмущения и решимости. И послушать, с каким жаром цветочница насчёт разворачивать перед ним цепочки умозаключений.
– Судите сами – мясник Питерс сегодня закрылся пораньше, а до того в его лавку заходила Салли – она у леди Поллок экономкой. Старый Питерс потом всё руки потирал. Ох, чую, бродяжки набьют животы недожеванной говядиной! Типография, что на углу Уистон-роуд, выбросила карточки. Исчёрканные все – видать, не подошли. На них вензель такой же, как на карете леди Поллок. И пожилая леди де Лорисьон лично приехала к модистке, а уж без Морщины Лорисьон ни один приём у леди Поллок не обходится...
– Ты умеешь читать, Стефи?
Разумеется, она не умела. Зато бойко отсчитывала пенсы, шиллинги и фунты. И, подмечая мелочи вокруг, складывала из них целостную картину – талант, которому не учит ни одна грамматика.
– Посмотри на вывеску, Стефи, – вполголоса говорил Джи, пока цветочница не спеша составляла букет, – «Аптека». Первая – «А». Выучи эту букву к моему следующему приезду.
– Я успею выучить десять букв, – ровные зубки Стефи поблёскивали между влажными губами.
– Почему ты так думаешь?
– Ненастье начнётся только после Успения. А вы всегда приезжаете, когда идёт дождь. Мой ненастный покупатель... Вот ваш букет.
В тот же день он купил ей «Основы чтения» Уэббса и оплатил занятия у частного учителя. И к его следующему приезду в Лондон он увидел Стефи замершей перед афишной тумбой.
– «Шо-у мис-те-ра Пе-ре-грина», – бойко читала она по слогам.
Курительная комната отеля располагалась внизу. Застёгивая запонки на вышитых манжетах рубашки, Джи поглядывал на часы, размеренно тикающие на тумбе. Фарфоровый циферблат с ажурными стрелками будил неприятные воспоминания. За пощёлкиванием шестерёнок вновь послышался сухой шорох – словно подошвы туфель скребли по паркетным доскам – и хриплый голос, тщетно маскирующий недоверием страх.
Часы показывали полночь.
Набросив поверх чёрной рубашки щегольский муаровый жилет, Джи прихватил брегет и аккуратно вынул из хьюмидора сигару. Подходя к двери, помедлил и сунул в карман перчатки.
Курительная в такой час была ожидаемо безлюдна. Джи присел на один из низеньких диванов, мельком бросив взгляд на разложенные по столику журналы и рекламные проспекты. Через раскрытую дверь виднелась пустая конторка – портье, по всей видимости, задремал, укрывшись за ней как за барьером.
Свежий морозный воздух из приоткрытого окна холодил кожу в небрежно расстёгнутом воротнике рубашки. Джи подвинул ближе громоздкую эбонитовую пепельницу. Аккуратно обрезанный кончик сигары упал в чёрную чашу. Щелчок зажигалки – и по курительной поплыл густой, с едва уловимыми коричными нотками, аромат.
Где-то хлопнуло, по комнате прокатился сквозняк. Джи поёжился и, дотянувшись ногой, прикрыл дверь. Сквозь полупрозрачное стекло проплыла стремительная чёрная тень – кто-то подошёл к конторке. Послышались голоса.
Ещё одному не спится.
Аромат гаваны успокаивал. Горячий дым согревал внутри, наконец-то прогоняя омерзительную дрожь. Толстый столбик пепла не спешил падать – Джи лениво наблюдал, как от столбика отваливаются крохотные частички, кружась, подхватываются волной прохладного воздуха.
Голоса стали громче – портье снова с кем-то спорил на повышенных тонах. Из-под прикрытой двери тянуло морозом. Джи поморщился, пошевелив ногами в модных, но не слишком тёплых лакированных туфлях. Неужели швейцар не может закрыть входную дверь?
Резкий голос портье вдруг оборвался, его сменило приглушённое отрывистое бормотание, напоминающее команды, отдаваемые почему-то полушёпотом. Послышался треск, хруст и грохот чего-то упавшего. А затем – громкий отчаянный вскрик и глухой стук.
Недокуренная сигара упала на дно пепельницы, рассыпав снопик оранжевых искр.
Застывшая за конторкой тень обернулась на звук. Приземистый человечек, с ног до головы закутанный в чёрное, сжимал в одной руке оставленный мисс Раттбор свёрток, а в другой – миниатюрный карманный «бульдог». С инкрустированной рукоятки оружия сорвалась бурая капля. Позади незваного гостя щетинились белыми зубьями ящики взломанного бюро.
Вор вскинул револьвер – раздался звонкий щелчок, чёрный ствол с грохотом выплюнул пулю. Джи метнулся в сторону – позади с хрустом разлетелась осколками стеклянная дверь курительной. Сухим треском ответил проворачиваемый барабан револьвера. Джи не стал ждать, пока вор снова прицелится, и бросился за конторку, едва не налетев на бесчувственное тело портье. Туфли скользнули по натёртому паркету, но пальцы поймали пустоту – Джи ухватился за край полированной доски, взмахнул другой рукой, удерживая равновесие. В лицо пахнуло металлом, перед глазами замаячил воронёный ствол. Времени на размышления не оставалось. Джи ударил снизу по запястью руки, сжимавшей «бульдог». Вор зашипел, оружие с лязгом полетело на пол.
Удар в грудь отбросил Джи на развороченные ящики бюро – он едва успел подставить ладонь. Острые торчащие обломки захрустели, ломаясь. Оттолкнувшись от погибшего бюро, второй рукой Джи схватил незваного гостя за воротник.
Широко распахнутые, похожие на две перезрелые вишни, глаза глянули на Джи сквозь узкую щель в намотанном на лицо шарфе. В глазах плескалась странная смесь безумия и отчаяния, сменившаяся ужасом, когда вор перевёл взгляд на ладонь противника. Среди мелких острых щепок, вонзившихся в кожу, тускло блестел окрасившийся алым металл.
– Проклятье!
Джи выхватил у вора посылку мисс Раттбор. Хрупкая обёрточная бумага с треском порвалась, на пол, кружась, полетел разноцветный листок.
С неожиданной силой вор рванулся, оставив в пальцах клочок ткани, и бросился прочь, едва не врезавшись в приоткрытую створку входной двери.
Джи положил свёрток на конторку и поднял листок. Это оказалась рекламная афиша превосходного качества, отпечатанная в три цвета на плотной каландрированной бумаге. «Единственный в мире человек, возвращённый к жизни», кричали карминовые буквы, «спешите увидеть настоящее бессмертие!»
«Шоу мистера Перегрина», пояснял чуть более скромный шрифт ниже, «только три представления в Лондоне. Поддержите Возрождённого, укрепив свою веру в него».
Последняя строчка никак не вязалась с общим тоном афиши. Джи затолкал листок в карман жилета и наклонился к портье.
Тот был жив – видимо, вор просто оглушил его. Жив был и швейцар, обнаруженный на ступенях отеля. Джи втащил грузное тело швейцара внутрь и наконец-то закрыл дверь. Изо рта вырывались клубы пара. В выстуженном вестибюле под ногами звонко похрустывали осколки стекла.
Свёрток мисс Раттбор, лишившийся обёрточной бумаги, оказался обычной почтовой коробкой из картона с наклеенным адресным маркером. «Господину Джи, Фоксхолл-роуд, тридцать шесть «бис», Ипсвич, Суффолк».
Внутри всё оборвалось. Джи подвинул коробку ближе. С едва слышным щелчком между пальцев левой руки выскочило короткое узкое лезвие.
– Боже правый, что здесь творится!
Джи развернулся, заведя руку за спину и загородив собой коробку.
На верхней ступени лестницы, ведущей на второй этаж отеля, нарисовался упитанный, рослый господин в дорогом парчовом халате и феске. Господин сокрушённо покачал головой и всплеснул пухлыми руками.
– Шум, гам, драки! А ведь не самый плохой отель в Лондоне!
– Воры как раз и забираются в не самые плохие отели, – сказал Джи, – в плохих им нечем поживиться.
– Хотите сказать, сюда забрался вор? – ужаснулся толстяк и шустро засеменил вниз по ступеням.
– Не беспокойтесь, – Джи вежливо улыбнулся досадной помехе в феске, – он не успел ничего взять.
– Но устроил такой кавардак! – господин, едва не поскользнувшись на ковровой дорожке, заспешил через холл к конторке.
– Я уже позвонил в полицию, – Джи не без удовольствия заметил, как притормозил толстяк, – констебль скоро прибудет.
– Вот как, – пробормотал собеседник, – ну что ж…
– Возможно, вы захотите стать вторым свидетелем происшествия? – предложил Джи, вынимая из кармана жилета брегет и откидывая ажурную крышечку, – с минуты на минуту полиция будет здесь.
– Знаете, я… Я ведь и не видел ничего, – толстяк замахал руками, отчего феска едва не слетела с его головы.
– Но вы слышали, – Джи приглашающе повёл рукой, на раскрытой ладони которой тикали часы, – мы можем подождать в курительной.
– Ничего я не слышал! – взвизгнул толстяк, – я не буду ждать! Мыслимое ли дело, за полночь…
– Постойте! – крикнул Джи ему вслед, – как ваше имя? Подождите, сэр!
От щелчка захлопнутой крышки брегета улепётывающий толстяк заметно подпрыгнул. Миг – и он скрылся за поворотом лестницы. Джи согнулся в беззвучном хохоте.
Из-за конторки послышался стон – портье, начавший приходить в себя, пошевелился. Джи бросил на него взгляд, подхватил коробку под мышку и торопливо поднялся в свою комнату.
1 Телектрофон – прототип телефона, созданный итальянским изобретателем Антонио Меуччи в 1860 г.
2 Ипсвич – город в графстве Суффолк, расположен в 80 милях от Лондона.
3 Имеется в виду «Компания электрического освещения Ediswan», основанная совместно Томасом Эдисоном и Джозефом Сваном в 1883 г.
Глава 2
«Господин Джи! Я не имела чести встречаться с Вами, но моя бедная матушка, упокой Господь милосердный её душу, хорошо Вас знала. Это она просила меня передать Вам эту посылку. К сожалению, у меня нет возможности поехать в Ипсвич и вручить бумаги лично – признаться, некоторые обстоятельства вынуждают меня всерьёз опасаться за свою жизнь. И у меня есть все основания полагать, что происходящее как-то связано с этими бумагами. Я питаю надежду, что меня оставят в покое, как только посылка попадёт в Ваши руки, и заранее прошу у Вас прощения за возможные последствия. Содержание бумаг мне не знакомо – я знаю только, что это дневники моей покойной матушки, которые она умоляла меня не читать ради моего же блага. Надеюсь, что благопристойное следование её совету всё же убережёт меня от опасности, которой я подвергаюсь. Исполняя волю матушки, остаюсь Вашей покорной слугой -
Флоренс Раттбор, в девичестве Шевонн».
Шевонн.
Смятое письмо полетело на пол.
Стефани Шевонн. Значит, и её больше нет…
Джи стиснул руками виски и заскрипел зубами, когда острые щепки, застрявшие в ладони, оцарапали кожу. Стараясь не смотреть на вскрытую посылку, он подошёл ближе к газовому рожку и отвернул кран подачи газа до упора. Пламя разгорелось ярче. Джи раскрыл левую руку ладонью вверх и закатал рукав рубашки. Инкрустированная перламутром запонка упала на пол, в колеблющемся жёлтом свете тускло засияли латунные пряжки на охвативших предплечье ремнях. Меж ремнями просвечивала молочно-белая кожа. Широкая полоса латуни, плотным браслетом обнявшая запястье, расширялась треугольником и прикрывала всю тыльную сторону кисти. У основания пальцев треугольная пластина расходилась на пять металлических полос, состоящих из гибко скреплённых сегментов. Полосы оканчивались подобием литургических колец, скрывающих пальцы.
В ладони глубоко засело несколько крупных заноз. Джи выдернул их зубами – острые щепки упали на клочок измятой бумаги. Мелкие занозы Джи поддевал ногтем, торопливо выковыривал, не обращая внимания на множество алых капелек, выступающих на коже. Нетерпеливо встряхнул рукой – капли красным дождём осели на смятом письме.
В посылке, помимо записки от дочери Стефани Шевонн, обнаружилась стопка бумаг, аккуратно перетянутых бечёвкой. Обтрёпанные пожелтевшие тетради. От посылки шёл едва уловимый запах фиалок. Фиалками пах и небольшой дагерротипный портрет, втиснутый между шершавых листов. С портрета улыбалась молодая женщина в капоре с огромным бантом.
Стефи всегда любила фиалки.
– Как же мне их не любить? – пожимала она узкими плечиками, – ведь без этих милых цветочков я не выживу.
Фиалками пропахли волосы Стефи, её шляпка, оба её тщательно залатанных платья. Наверняка даже её гроб насквозь пропитался горьковато-сладким ароматом.
К моменту их знакомства за хрупкими плечами шестнадцатилетней Стефи были тысячи проданных синих букетиков.
– Не желаете ли фиалку, сэр? Купите цветы для дамы сердца – всего два пенса, сэр.
Её глаза впитали лазоревую синь букетов. Корзинка с плотно уложенными фиалками опасно покачнулась, когда юная цветочница доверительно наклонилась к собеседнику:
– Знаете, сэр, вы правильно сделали, что не стали покупать цветы на станции. Там вам вчерашние подсунули бы, вялые, и дня не простоят! Вот не вру, ей-богу...
Джи замедлил шаг и внимательно оглядел семенящую рядом цветочницу.
– Откуда молодая мисс знает, что я только со станции?
Круглое личико в обрамлении алых оборок старомодного чепца трогательно порозовело.
– От вас пахнет гарью, сэр, – пробормотала она, – и железом. И ещё чем-то – я не знаю, но так пахнут паровозы.
Джи остановился.
– А ещё в вашем кармане – использованный билет, – продолжала она, становясь рядом, – наверняка на экспресс из Нориджа. Сегодня других поездов нет...
Пальчик с плохо вычищенной земляной каёмкой под ногтем указал на торчащий из кармана клочок рыжеватой бумаги. На аккуратно оторванном по перфорации краю остался фрагмент печати – «Лондонские железные дороги».
– Масло, – произнёс Джи, засовывая билет глубже в карман и вынимая шестипенсовик, – паровозы пахнут смазкой. Вы очень наблюдательны, мисс.
Цветочница уткнула глаза в корзинку, её щёки продолжали пылать. Его это позабавило. Лондонская толпа, разбуженная тёплым, хоть и пасмурным, днём, обтекала их, не касаясь и не задевая. Будто искусно уложенные рельсы огибают возникшее на пути препятствие.
– Дайте мне самый лучший букетик, пожалуйста.
– Конечно, сэр! – с видимым облегчением девчонка принялась рыться в корзинке. Сиреневые пятилистнички на длинных стебельках так и мелькали в её пальцах.
Опираясь на трость и расстегнув от жары верхнюю пуговицу пиджака, Джи наблюдал, как пучок фиалок толстеет, обрастая всё новыми цветками, укутывается плотными округлыми листьями и, наконец, сжимается, туго обмотанный шёлковой лентой.
– Прошу вас, сэр. Ваша леди будет очень довольна, смею надеяться.
– Я тоже надеюсь, – букетик лёг в освобождённую от шестипенсовика ладонь. На белой лайке перчатки отчётливо проступило маслянистое пятно. – Это вам, юная мисс. За вашу наблюдательность.
– Но как же... Как же ваша леди? – прошептала цветочница, принимая букет скорее по инерции, чем осознанно.
– У меня нет леди. Здесь вы в первый и последний раз ошиблись, мисс... Мисс?
– Стефани, сэр...
Стефи стала его самой надёжной опорой. Маленькая и хрупкая, с детства знающая всю подноготную лондонских бедных кварталов, юная цветочница обладала живым умом и недюжинной сметливостью.
– Вся лондонская голытьба скоро будет здесь, – говорила она, тщетно пытаясь укрыться от дождя под козырьком лавки «Майерс и сын», – леди Поллок устраивает званый ужин.
– Уж не пригласила ли досточтимая старушка Поллок тебя лично? – посмеивался Джи, раскрывая куполообразный зонт и роняя в корзинку Стефи крону.
Стефани вспыхивала, отчего её щёки и лоб сливались по цвету с алым чепцом. Джи нарочно поддразнивал её – чтобы посмотреть, как на детском личике проступит забавная смесь возмущения и решимости. И послушать, с каким жаром цветочница насчёт разворачивать перед ним цепочки умозаключений.
– Судите сами – мясник Питерс сегодня закрылся пораньше, а до того в его лавку заходила Салли – она у леди Поллок экономкой. Старый Питерс потом всё руки потирал. Ох, чую, бродяжки набьют животы недожеванной говядиной! Типография, что на углу Уистон-роуд, выбросила карточки. Исчёрканные все – видать, не подошли. На них вензель такой же, как на карете леди Поллок. И пожилая леди де Лорисьон лично приехала к модистке, а уж без Морщины Лорисьон ни один приём у леди Поллок не обходится...
– Ты умеешь читать, Стефи?
Разумеется, она не умела. Зато бойко отсчитывала пенсы, шиллинги и фунты. И, подмечая мелочи вокруг, складывала из них целостную картину – талант, которому не учит ни одна грамматика.
– Посмотри на вывеску, Стефи, – вполголоса говорил Джи, пока цветочница не спеша составляла букет, – «Аптека». Первая – «А». Выучи эту букву к моему следующему приезду.
– Я успею выучить десять букв, – ровные зубки Стефи поблёскивали между влажными губами.
– Почему ты так думаешь?
– Ненастье начнётся только после Успения. А вы всегда приезжаете, когда идёт дождь. Мой ненастный покупатель... Вот ваш букет.
В тот же день он купил ей «Основы чтения» Уэббса и оплатил занятия у частного учителя. И к его следующему приезду в Лондон он увидел Стефи замершей перед афишной тумбой.
– «Шо-у мис-те-ра Пе-ре-грина», – бойко читала она по слогам.
