Ещё через месяц она впервые подала ему записку, обёрнутую вокруг букетика фиалок. На листке дешёвой бумаги пляшущими печатными буквами со множеством клякс и помарок излагались её наблюдения.
«Помните тот приём у леди Поллок? Метельщик Стоп-Хлоп хвастался, что встретил той же ночью Бродягу Ирра. Якобы Бродяга вместе с остальными бездомными тайком лазал в мусорные ямы поместья Поллок. Поговаривают, этот Ирр своими глазами видел те гигантские механизмы под городом. Ещё говорят, его за это мучили и теперь он будто бы не в себе. Зато умеет растворяться в воздухе! Я вот что думаю...»
Записки Стефи копились в его ипсвичском доме вместе с увядшими букетами. Для всех вокруг она была просто цветочницей, а он – просто её постоянным покупателем. Под руководством учителя она освоила стенографию, и прятать плоды многодневных наблюдений в букетах стало проще. Они стали видеться реже. И в очередной её записке, написанной в стенографической системе Питмана, Джи прочёл краткий постскриптум:
«Я безмерно благодарна вам и за терпение, и за внимание ко мне. Деньги, что вы мне давали, я хранила, и теперь они мне пригодятся. Через неделю я выхожу замуж за моего учителя. Он хороший человек и очень добр. После замужества мне придётся оставить работу ради семьи. Бернард зарабатывает достаточно. Ещё раз благодарю вас за всё.
P.P.S. Известное вам Братство, кажется, имеет отношение к Подземному городу. Не далее как три дня назад в означенное здание на Друри-лейн под вечер вошёл лорд Мэйбл. На прошлой неделе «Таймс» вышла с его статьёй на первой полосе – лорд Мэйбл утверждает, что у нашего старого Лондона имеется «второе дно». И что бы вы думали? Позавчера его сиятельство пропал. Поговаривают, тело нашли в Темзе – если в этой помойке вообще можно что-нибудь найти. Держитесь от них подальше. Стефани. 26 марта 1870 г.»
Пахнущий фиалками портрет лёг на тумбу.
Даже став мужней женой и матерью очаровательной девчушки, Стефи продолжала вести наблюдения, прилежно излагая выводы в тетради. По её дневникам можно было писать историю Лондона – бывшая цветочница умела отделить реальные факты от собственных домыслов. Но это была бы история не того города, который первым в мире разогнал тьму своих улиц пронзительным электрическим блеском – нет, Лондон Стефани оставался мрачным местом, куда так и не проник свет, и где тьма могла скрывать чудовищ.
Стефи вела записи многие годы, сохраняя своё занятие в тайне от всех. Ради чего?.. Джи прикусил губу. Было ли это невинным развлечением, привычкой, данью ушедшей молодости? Или же бывшая цветочница лелеяла надежду, что её «ненастный покупатель» когда-нибудь вернётся?
Он просидел над дневниками Стефи до рассвета. Цветочница аккуратно нумеровала и подписывала каждую тетрадь, и выстроить последовательность событий не составило бы труда, даже если бы дневники перемешались. Но они были сложены строго по порядку. И в последней, самой тонкой тетради, убористо исчёрканной стенографическими знаками, Джи нашёл ответ.
«...мои кропотливые наблюдения наконец дали результат – теперь я в этом убеждена. Взгляните на афишу, которую найдёте среди моих дневников. Я полагаю, мистер Перегрин заинтересует вас. Он даёт свои представления в Лондоне последние двадцать пять лет. Мне удалось посетить несколько его шоу. Время будто не властно над этим господином (о, как бы я хотела, чтобы и над моей кожей оно было не властно!). Но будьте осторожны – я почти уверена, что мистик-Перегрин есть порождение Подземного города.
Будьте осторожны, потому что вам легко выдать себя. Наблюдательный человек без труда отметит, как меняется ваше лицо при произнесении слова «ли», как подёргиваются пальцы – будто вы усилием воли сдерживаете себя. Какими бы горестными ни были ваши чувства в этот миг, к каким бы злосчастным моментам ни обращалась память – они выдают вас, как и масляные пятнышки на манжетах. Мой ненастный покупатель, вы лишь на первый взгляд тот, кем хотите казаться. Пусть вас не удивляет, откуда мне известно ваше имя и ваш адрес. Лондон – большая клоака, огромный суповый котёл, где каждая крупинка на виду, а из каждой стены торчат глаза и уши. Подметальщики на вокзалах, бездомные, продавцы горячих пирогов, «будильники», разносчики льда – это кладезь бесценной информации. Нужно только найти ключик к ней. Ваше имя и место проживания давно не тайна для меня. За без малого тридцать лет, минувшие с нашей последней встречи, я не растеряла своих связей в низах лондонского общества. Но лишь в отчаянной ситуации я решилась обратиться к вам, господин Джи...»
Джи.
Рука сама потянулась к груди, расстёгивая непослушные пуговицы на рубашке. Ладонь ощутила холодный чеканный металл и чуть более тёплую гладкость дерева. Ажурный медальон тонкой работы и стёршийся от долгого ношения кусочек древесины на грубой плетёной верёвке. Два напоминания о безвозвратно ушедших. Два якоря, удерживающие его от падения в беспамятную тьму.
«– Почему ты зовёшь меня Джи?
– Ты же сам представился мне так, или забыл?..»
Тонкий смех, прозрачная кисея, капризно изогнутые брови под серебристой диадемой. Ли... И – немым укором другое лицо, с едва заметными морщинами вокруг усталых глаз, бесконечно добрых, всё понимающих.
«– Хельтруда – целительница и возлюбленная...
– Мы ещё увидимся с тобой, охотник».
Он не захотел забыть их. Из всех женщин, что были с ним за века его жизни, лишь две сумели оставить свой след. След, который оказался не по плечу ни смуглолицым супругам Амона1, ни утончённым британским девам, ни искушённым в науке любви индийским красоткам.
Одна подарила ему новую жизнь. Другая дала имя.
Имя оставалось тем немногим, что держало его на плаву. Вместе с верой – верой в то, что они отдали свои жизни за достойную цель: не за человека, но за человечество.
И до сих пор он не смог оправдать эту веру.
«Я прошу вас, мой ненастный покупатель – сохраните в памяти всё, что я так кропотливо собирала. Боюсь, мои изыскания не остались незамеченными – уверена, за мной следят. Мне некому довериться, кроме моей дорогой Флоренс, ведь даже супруг стал смотреть на меня подозрительно. Не знаю, что против меня затевается, но опасаюсь за свою жизнь. Фло передаст вам мои записи, и это будет всё, что от меня останется».
Джи захлопнул тетрадь. Из окна сочилось сероватое лондонское утро.
Значит, Стефи подобралась слишком близко. Но кто мог пойти на убийство – «подземники»? Цветочнице не удалось узнать о них ничего конкретного – только бесчисленное множество слухов, легенд и страшилок, порой противоречащих друг другу.
Джи наклонился в кресле, опершись локтями о колени. В кармане хрустнуло, зашуршало. Афиша. Джи вынул помятый хрустящий листок. Перегрин. «Возрождённый»-мистик, человек, по словам Стефи, неподвластный времени. Мог ли он запятнать себя чужой кровью? Перед глазами всплыло закутанное в шарф лицо ночного вора. «Перегрин» означает «чужеземец», но всё ли так прозрачно?
За окном на город с грохотом обрушилась стена ливня. Капли дробно стучали по жестяному подоконнику. Дома напротив размылись, превратившись в зыбкую акварель. Водяная стена темнела, уплотняясь, превращалась в сплошной серый занавес.
Свет потускнел и погас, будто кто-то перекрыл подачу газа. Под ногами хлюпнуло. Джи опустил взгляд.
Комнату заливала вода – сочилась из-под запертой двери, текла из радиаторов, каплями выдавливалась сквозь стыки обоев на стенах. Тёмная и густая, будто масло, вода поднималась, не давая двинуться. По колено, по пояс... Резные деревянные подлокотники кресла затрещали. Сжимая их, Джи как заворожённый вглядывался в тёмную гладь. Грудь будто стиснуло обручем, и всё тело застыло, превратившись в ледяной ком.
Под поверхностью воды проступило светлое пятнышко. Оно всё расширялось, вытягивалось, стремясь вверх – и вот уже проступили под серыми волнами очертания сухощавого лица с запавшими скулами, с лихорадочным румянцем на щеках. Потускневшие жёлтые волосы змеями колыхались вокруг, и на бесстыдно оголённой груди виднелся деревянный оберег на грубой верёвке.
В светлых глазах – беззвучная мольба и ужас. Молчаливые волны накатываются на пергаментную кожу, скрывают лицо, начинают утягивать вниз...
Он прыгнул. Бросился вниз головой с крутого обмёрзлого обрыва. Руки встретили жёсткую водную гладь, тело пронзил иглами холод. Лицо жены – совсем рядом; она тянет к нему тонкие пальцы. Ещё чуть-чуть... Грудь разрывает изнутри, ноги отчаянно молотят густую от мороза воду.
Хель, подожди…
Рывок – и железные пальцы смыкаются на хрупком запястье.
Вверх.
Глоток ледяного воздуха – горло сводит мучительным спазмом.
– Держи их! Именем Господа, хватайте этих проклятых отродий Сатаны!
Наверху, на краю нависшего обрыва, беснуется старый священник, брызжет слюной, толкая стоящих вокруг – но никто не решается прыгнуть следом. Толпа мнётся, кто-то свистит, сверху летят палки и комья земли. Холодные тёмные воды Рейна бурлят вокруг, течение крутит, тянет вниз, но лишь крепче сжимаются пальцы на запястье жены, и спина принимает на себя град летящих комьев. А в голове бьётся – успел, успел, успел…
Заснеженный берег встречает их острыми промёрзлыми камнями. Порывами налетает ветер, швыряет горсти колючих снежинок в лицо.
– Хель, – хриплый голос едва слышен, – вставай, надо идти…
Промокшая, задубевшая от ветра рубаха прикрывает худенькие плечи. На лице Хель – застывшие льдом капли, смёрзшиеся волосы звенят сосульками.
– Ин-гер…
Дрожь жены передаётся ему. По обнажённым плечам лупят ледяные иглы – будто сотни крохотных ножей.
– Ин…
Взгляд застывает, и ледяное хрупкое кружево расползается от склеенных холодом ресниц – на щёки, лоб, на побелевшие губы. Дрожь прекращается. Тело Хель рассыпается снегом, и ветер уносит белую пыль, издевательски швыряя пустую рубаху ему в лицо…
Джи дёрнулся и открыл глаза. Смахнул со лба листок из тетради Стефи, принесённый сквозняком из приоткрытого окна. На улице шумел дождь. Фарфоровые ходики показывали половину десятого.
Он поднялся, поправил рубашку и аккуратно собрал дневники Стефани. На перевёрнутую пластинку дагерротипа лёг бесполезный каталог «Товаров для армии и флота». Сорванный адресный маркер с посылки Джи сунул в карман жилета – вместе с афишей, и, морщась, натянул перчатки. От порезов и заноз на ладони не осталось и следа, но клятая железная конструкция в сочетании с белой замшей напоминала тиски. Не самая приятная аналогия.
Перекинутое через запястье пальто надёжно скрыло стопку тетрадей в руке. Прихватив трость, Джи покинул комнату.
Вчерашний портье ещё не сменился. То и дело приглаживая волосы на затылке и болезненно морщась, он поприветствовал постояльца и тут же засуетился.
– Желаете позавтракать, сэр? Я могу сделать заказ из ресторана «Раульс».
– Чашку чёрного кофе, пожалуйста, – Джи бросил взгляд на аккуратно прикрытые ящики взломанного бюро, – мисс... Миссис Раттбор не появлялась?
– Нет, сэр, – портье с сожалением покачал головой и позвонил в колокольчик, – боюсь, у меня для вас плохая новость. Ночью к нам забрался вор – оглушил Алекса и меня, взломал бюро… Кое-что пропало, в том числе – посылка леди Раттбор.
– Вот как, – Джи цокнул языком, – надеюсь, вы не пострадали? И что думает полиция?
– Со мной всё в порядке, благодарю. Я не стал вызывать полицию – пропали всякие мелочи, не считая посылки. Ящичек с деньгами остался на месте, что странно… А посылка – я подумал, что впутывать в это дело леди не стоит.
– Спасибо вам. Передайте мне, если миссис Раттбор появится – я буду в курительной.
– Конечно, сэр.
Разбитую дверь курительной ещё не успели заменить, и Джи, усаживаясь на диванчик перед горящим камином, слышал, как портье тихим голосом отдаёт поручение подошедшему рассыльному.
Поглядывая, чтобы никто не вошёл, Джи вынул из-под брошенного рядом пальто дневник Стефи. Весело танцующее пламя охотно приняло желтоватую тетрадь. От камина полыхнуло жаром, и листы, мгновенно почернев, обратились в пепел.
Один за другим в камине исчезали тридцать лет наблюдений, поисков и риска. И к моменту, когда вошёл посыльный с подносом, от дневников Стефи осталась лишь горстка золы.
Горький кофе так и не смог перебить хинной вкус, прочно поселившийся во рту. Будто пепел сгоревшей бумаги осел на зубах.
Стефи больше нет.
1 «Супруга бога Амона» – титул верховной жрицы Амон-Ра.
Полный текст: https://litnet.com/ru/book/2-ierofant-gnostik-b28730
«Помните тот приём у леди Поллок? Метельщик Стоп-Хлоп хвастался, что встретил той же ночью Бродягу Ирра. Якобы Бродяга вместе с остальными бездомными тайком лазал в мусорные ямы поместья Поллок. Поговаривают, этот Ирр своими глазами видел те гигантские механизмы под городом. Ещё говорят, его за это мучили и теперь он будто бы не в себе. Зато умеет растворяться в воздухе! Я вот что думаю...»
Записки Стефи копились в его ипсвичском доме вместе с увядшими букетами. Для всех вокруг она была просто цветочницей, а он – просто её постоянным покупателем. Под руководством учителя она освоила стенографию, и прятать плоды многодневных наблюдений в букетах стало проще. Они стали видеться реже. И в очередной её записке, написанной в стенографической системе Питмана, Джи прочёл краткий постскриптум:
«Я безмерно благодарна вам и за терпение, и за внимание ко мне. Деньги, что вы мне давали, я хранила, и теперь они мне пригодятся. Через неделю я выхожу замуж за моего учителя. Он хороший человек и очень добр. После замужества мне придётся оставить работу ради семьи. Бернард зарабатывает достаточно. Ещё раз благодарю вас за всё.
P.P.S. Известное вам Братство, кажется, имеет отношение к Подземному городу. Не далее как три дня назад в означенное здание на Друри-лейн под вечер вошёл лорд Мэйбл. На прошлой неделе «Таймс» вышла с его статьёй на первой полосе – лорд Мэйбл утверждает, что у нашего старого Лондона имеется «второе дно». И что бы вы думали? Позавчера его сиятельство пропал. Поговаривают, тело нашли в Темзе – если в этой помойке вообще можно что-нибудь найти. Держитесь от них подальше. Стефани. 26 марта 1870 г.»
Пахнущий фиалками портрет лёг на тумбу.
Даже став мужней женой и матерью очаровательной девчушки, Стефи продолжала вести наблюдения, прилежно излагая выводы в тетради. По её дневникам можно было писать историю Лондона – бывшая цветочница умела отделить реальные факты от собственных домыслов. Но это была бы история не того города, который первым в мире разогнал тьму своих улиц пронзительным электрическим блеском – нет, Лондон Стефани оставался мрачным местом, куда так и не проник свет, и где тьма могла скрывать чудовищ.
Стефи вела записи многие годы, сохраняя своё занятие в тайне от всех. Ради чего?.. Джи прикусил губу. Было ли это невинным развлечением, привычкой, данью ушедшей молодости? Или же бывшая цветочница лелеяла надежду, что её «ненастный покупатель» когда-нибудь вернётся?
Он просидел над дневниками Стефи до рассвета. Цветочница аккуратно нумеровала и подписывала каждую тетрадь, и выстроить последовательность событий не составило бы труда, даже если бы дневники перемешались. Но они были сложены строго по порядку. И в последней, самой тонкой тетради, убористо исчёрканной стенографическими знаками, Джи нашёл ответ.
«...мои кропотливые наблюдения наконец дали результат – теперь я в этом убеждена. Взгляните на афишу, которую найдёте среди моих дневников. Я полагаю, мистер Перегрин заинтересует вас. Он даёт свои представления в Лондоне последние двадцать пять лет. Мне удалось посетить несколько его шоу. Время будто не властно над этим господином (о, как бы я хотела, чтобы и над моей кожей оно было не властно!). Но будьте осторожны – я почти уверена, что мистик-Перегрин есть порождение Подземного города.
Будьте осторожны, потому что вам легко выдать себя. Наблюдательный человек без труда отметит, как меняется ваше лицо при произнесении слова «ли», как подёргиваются пальцы – будто вы усилием воли сдерживаете себя. Какими бы горестными ни были ваши чувства в этот миг, к каким бы злосчастным моментам ни обращалась память – они выдают вас, как и масляные пятнышки на манжетах. Мой ненастный покупатель, вы лишь на первый взгляд тот, кем хотите казаться. Пусть вас не удивляет, откуда мне известно ваше имя и ваш адрес. Лондон – большая клоака, огромный суповый котёл, где каждая крупинка на виду, а из каждой стены торчат глаза и уши. Подметальщики на вокзалах, бездомные, продавцы горячих пирогов, «будильники», разносчики льда – это кладезь бесценной информации. Нужно только найти ключик к ней. Ваше имя и место проживания давно не тайна для меня. За без малого тридцать лет, минувшие с нашей последней встречи, я не растеряла своих связей в низах лондонского общества. Но лишь в отчаянной ситуации я решилась обратиться к вам, господин Джи...»
Джи.
Рука сама потянулась к груди, расстёгивая непослушные пуговицы на рубашке. Ладонь ощутила холодный чеканный металл и чуть более тёплую гладкость дерева. Ажурный медальон тонкой работы и стёршийся от долгого ношения кусочек древесины на грубой плетёной верёвке. Два напоминания о безвозвратно ушедших. Два якоря, удерживающие его от падения в беспамятную тьму.
«– Почему ты зовёшь меня Джи?
– Ты же сам представился мне так, или забыл?..»
Тонкий смех, прозрачная кисея, капризно изогнутые брови под серебристой диадемой. Ли... И – немым укором другое лицо, с едва заметными морщинами вокруг усталых глаз, бесконечно добрых, всё понимающих.
«– Хельтруда – целительница и возлюбленная...
– Мы ещё увидимся с тобой, охотник».
Он не захотел забыть их. Из всех женщин, что были с ним за века его жизни, лишь две сумели оставить свой след. След, который оказался не по плечу ни смуглолицым супругам Амона1, ни утончённым британским девам, ни искушённым в науке любви индийским красоткам.
Одна подарила ему новую жизнь. Другая дала имя.
Имя оставалось тем немногим, что держало его на плаву. Вместе с верой – верой в то, что они отдали свои жизни за достойную цель: не за человека, но за человечество.
И до сих пор он не смог оправдать эту веру.
«Я прошу вас, мой ненастный покупатель – сохраните в памяти всё, что я так кропотливо собирала. Боюсь, мои изыскания не остались незамеченными – уверена, за мной следят. Мне некому довериться, кроме моей дорогой Флоренс, ведь даже супруг стал смотреть на меня подозрительно. Не знаю, что против меня затевается, но опасаюсь за свою жизнь. Фло передаст вам мои записи, и это будет всё, что от меня останется».
Джи захлопнул тетрадь. Из окна сочилось сероватое лондонское утро.
Значит, Стефи подобралась слишком близко. Но кто мог пойти на убийство – «подземники»? Цветочнице не удалось узнать о них ничего конкретного – только бесчисленное множество слухов, легенд и страшилок, порой противоречащих друг другу.
Джи наклонился в кресле, опершись локтями о колени. В кармане хрустнуло, зашуршало. Афиша. Джи вынул помятый хрустящий листок. Перегрин. «Возрождённый»-мистик, человек, по словам Стефи, неподвластный времени. Мог ли он запятнать себя чужой кровью? Перед глазами всплыло закутанное в шарф лицо ночного вора. «Перегрин» означает «чужеземец», но всё ли так прозрачно?
За окном на город с грохотом обрушилась стена ливня. Капли дробно стучали по жестяному подоконнику. Дома напротив размылись, превратившись в зыбкую акварель. Водяная стена темнела, уплотняясь, превращалась в сплошной серый занавес.
Свет потускнел и погас, будто кто-то перекрыл подачу газа. Под ногами хлюпнуло. Джи опустил взгляд.
Комнату заливала вода – сочилась из-под запертой двери, текла из радиаторов, каплями выдавливалась сквозь стыки обоев на стенах. Тёмная и густая, будто масло, вода поднималась, не давая двинуться. По колено, по пояс... Резные деревянные подлокотники кресла затрещали. Сжимая их, Джи как заворожённый вглядывался в тёмную гладь. Грудь будто стиснуло обручем, и всё тело застыло, превратившись в ледяной ком.
Под поверхностью воды проступило светлое пятнышко. Оно всё расширялось, вытягивалось, стремясь вверх – и вот уже проступили под серыми волнами очертания сухощавого лица с запавшими скулами, с лихорадочным румянцем на щеках. Потускневшие жёлтые волосы змеями колыхались вокруг, и на бесстыдно оголённой груди виднелся деревянный оберег на грубой верёвке.
В светлых глазах – беззвучная мольба и ужас. Молчаливые волны накатываются на пергаментную кожу, скрывают лицо, начинают утягивать вниз...
Он прыгнул. Бросился вниз головой с крутого обмёрзлого обрыва. Руки встретили жёсткую водную гладь, тело пронзил иглами холод. Лицо жены – совсем рядом; она тянет к нему тонкие пальцы. Ещё чуть-чуть... Грудь разрывает изнутри, ноги отчаянно молотят густую от мороза воду.
Хель, подожди…
Рывок – и железные пальцы смыкаются на хрупком запястье.
Вверх.
Глоток ледяного воздуха – горло сводит мучительным спазмом.
– Держи их! Именем Господа, хватайте этих проклятых отродий Сатаны!
Наверху, на краю нависшего обрыва, беснуется старый священник, брызжет слюной, толкая стоящих вокруг – но никто не решается прыгнуть следом. Толпа мнётся, кто-то свистит, сверху летят палки и комья земли. Холодные тёмные воды Рейна бурлят вокруг, течение крутит, тянет вниз, но лишь крепче сжимаются пальцы на запястье жены, и спина принимает на себя град летящих комьев. А в голове бьётся – успел, успел, успел…
Заснеженный берег встречает их острыми промёрзлыми камнями. Порывами налетает ветер, швыряет горсти колючих снежинок в лицо.
– Хель, – хриплый голос едва слышен, – вставай, надо идти…
Промокшая, задубевшая от ветра рубаха прикрывает худенькие плечи. На лице Хель – застывшие льдом капли, смёрзшиеся волосы звенят сосульками.
– Ин-гер…
Дрожь жены передаётся ему. По обнажённым плечам лупят ледяные иглы – будто сотни крохотных ножей.
– Ин…
Взгляд застывает, и ледяное хрупкое кружево расползается от склеенных холодом ресниц – на щёки, лоб, на побелевшие губы. Дрожь прекращается. Тело Хель рассыпается снегом, и ветер уносит белую пыль, издевательски швыряя пустую рубаху ему в лицо…
Джи дёрнулся и открыл глаза. Смахнул со лба листок из тетради Стефи, принесённый сквозняком из приоткрытого окна. На улице шумел дождь. Фарфоровые ходики показывали половину десятого.
Он поднялся, поправил рубашку и аккуратно собрал дневники Стефани. На перевёрнутую пластинку дагерротипа лёг бесполезный каталог «Товаров для армии и флота». Сорванный адресный маркер с посылки Джи сунул в карман жилета – вместе с афишей, и, морщась, натянул перчатки. От порезов и заноз на ладони не осталось и следа, но клятая железная конструкция в сочетании с белой замшей напоминала тиски. Не самая приятная аналогия.
Перекинутое через запястье пальто надёжно скрыло стопку тетрадей в руке. Прихватив трость, Джи покинул комнату.
Вчерашний портье ещё не сменился. То и дело приглаживая волосы на затылке и болезненно морщась, он поприветствовал постояльца и тут же засуетился.
– Желаете позавтракать, сэр? Я могу сделать заказ из ресторана «Раульс».
– Чашку чёрного кофе, пожалуйста, – Джи бросил взгляд на аккуратно прикрытые ящики взломанного бюро, – мисс... Миссис Раттбор не появлялась?
– Нет, сэр, – портье с сожалением покачал головой и позвонил в колокольчик, – боюсь, у меня для вас плохая новость. Ночью к нам забрался вор – оглушил Алекса и меня, взломал бюро… Кое-что пропало, в том числе – посылка леди Раттбор.
– Вот как, – Джи цокнул языком, – надеюсь, вы не пострадали? И что думает полиция?
– Со мной всё в порядке, благодарю. Я не стал вызывать полицию – пропали всякие мелочи, не считая посылки. Ящичек с деньгами остался на месте, что странно… А посылка – я подумал, что впутывать в это дело леди не стоит.
– Спасибо вам. Передайте мне, если миссис Раттбор появится – я буду в курительной.
– Конечно, сэр.
Разбитую дверь курительной ещё не успели заменить, и Джи, усаживаясь на диванчик перед горящим камином, слышал, как портье тихим голосом отдаёт поручение подошедшему рассыльному.
Поглядывая, чтобы никто не вошёл, Джи вынул из-под брошенного рядом пальто дневник Стефи. Весело танцующее пламя охотно приняло желтоватую тетрадь. От камина полыхнуло жаром, и листы, мгновенно почернев, обратились в пепел.
Один за другим в камине исчезали тридцать лет наблюдений, поисков и риска. И к моменту, когда вошёл посыльный с подносом, от дневников Стефи осталась лишь горстка золы.
Горький кофе так и не смог перебить хинной вкус, прочно поселившийся во рту. Будто пепел сгоревшей бумаги осел на зубах.
Стефи больше нет.
1 «Супруга бога Амона» – титул верховной жрицы Амон-Ра.
Полный текст: https://litnet.com/ru/book/2-ierofant-gnostik-b28730
