— Не надо злиться, я просто хотел получить демонстрацию.
Ойлер опустился на пол, плавным, нечеловеческим движением — ларралы позволяли ему двигаться неуловимо иначе.
— Среди шлюх, приятель Эйн, ты бы произвел фурор. Со своими новыми талантами. Знаешь, у дев любви совершенно уникальное воздействие. Хочется одновременно подарить все звезды во вселенной, ползать у ног и выебать до соплей и криков. Хотя, может, последнее это просто твое личное очарование.
Эйн раньше не думал, как ощущается слабый эмпатический импульс от девы любви. А теперь слушал слова Ойлера, хотел провалиться под землю — а еще лучше закопать этого ублюдка — и жалел, что вообще был на такое способен.
— Как ты узнал?
Эйн точно знал, что никто бы не сказал Ойлеру про его эмпатию — знали Мара, Зайн, Салея, Картер и Рьярра. И в этом он им доверял, такое они не стали бы обсуждать.
— О, просто маленький апгрейд, — Ойлер улыбнулся. — У эмпатии… как бы выразиться, очень занятные характеристики. Это нелегко, но вблизи ее можно отследить, если знать за чем следить. После смерти старины Хэнка я ведь осматривал тело и его ларралы. И мне стало интересно, что же это за новая дева любви на базе и почему я впервые о ней слышу. Прелесть дев любви в том, что они излучают почти постоянно — слабые, едва заметные импульсы. И только представь мое удивление, когда мой маленький апгрейд среагировал на тебя.
— Лучше ты представь, что я могу с тобой сделать, чтобы заткнуть тебе рот, — спокойно отозвался Эйн.
— Ничего особенного, — отмахнулся Ойлер. — Приятель Эйн, тебе не хватит фантазии сделать со мной что-то выдающееся.
Эйн даже сам это признавал — умел делать больно, умел давить и дожимать, но не был в этом хорош. Уж точно не на уровне Ойлера. И не хотел быть.
— Если задуматься, — сказал вдруг Ойлер. — излучение отличается. Интенсивность, характер — ты будто помесь девы любви и стальной, приятель Эйн. А я думал, такое невозможно. Некоторые мои братья отдали бы руки и ноги, и возможность говорить за привилегию разобрать тебя на части и посмотреть, что же ты такое. И как ты устроен.
— Больные ублюдки твои братья и ты сам, — сказал ему Эйн, потер виски. — И моя эмпатия тебя не касается. Что насчет Точек Перехода. Ладно, предположим у Рьярры есть те, кто могут их построить. Если есть. Мало ли, что поменялось в ее войсках за эти годы. Что насчет самих материалов? Что насчет времени на постройку? Во сколько это обойдется и как вообще установить эти вторые врата напротив илирианских? Да, сама идея отличная. Перебросить силы противника на безопасный участок, превратить в кровавое месиво взрывчаткой. Но с ней тоже куча проблем.
— Все гениальные планы требуют подготовки, — легко признал Ойлер. — Ты поговори со своими женщинами, вместе вы многое сумеете подготовить. А да… на один вопрос я могу ответить сразу. Вспомни мой коридор, те трупы, с которыми я поигрался и за которые ты так переживал.
Да, Эйн помнил — всех тех, кого Ойлер превратил в химер. Мог бы видеть их в кошмарах: красный коридор и насколько хватает взгляда: тела, тела, изувеченные тела, как сломанные куклы. Конструктор из мяса и металла.
— Химер можно запрограммировать на любую задачу, приятель Эйн, — довольно улыбнулся Ойлер. — Например, собрать Врата, если их части уже готовы и остается только соединить. Подумай, как удобно — просто прописать единую программу управления, и не важно сколько химер уничтожат, на их место придут другие. И выполнят задачу не хуже.
Эйн помолчал, от мысли, что придется использовать игрушки Ойлера воротило. И Эйн уже понимал, что — если получится, если создать свои врата вообще удастся, то да, лучше жертвовать химерами, чем живыми людьми.
— Я уже говорил, что ты больной урод.
— Да, приятель Эйн. Говорил. А я говорил тебе, придет время, и ты будешь рад, что я сделал столько игрушек.
После разговора с Ойлером, Эйн решил найти Мару — только в тот момент осознал, что ее разум отдалился больше обычного, не долетало ни чувств, ни обрывков мыслей. Только ощущение присутствия — серое, прохладное.
«Эй, ты где?»
Спросил Эйн, мимоходом подумал, слышит ли она.
«Я занята, Габриэль».
Вместе с этой мыслью пришел образ: крохотный тюремный бокс, фигура Леннера на полу — расслабленная поза, спиной к стене.
И ощущение: жесткого сиденья, химического привкуса в воздухе.
Мара занималась допросом. Подготовкой.
Собирала информацию перед тем, как ломать Леннера, и не хотела, чтобы Эйн это видел.
Он уцепился за это ощущение — за отголосок ее мыслей, за ощущение присутствия.
И пошел в сторону тюремных боксов.
«Я не хочу, чтобы ты это видел, Габриэль».
«Да, я в курсе».
Но они оба знали, что его это не остановит.
Леннер даже не был связан. Сидел, привалившись спиной к стене, расслаблено и лениво, смотрел на Мару снизу-вверх, и Эйн без труда читал в его взгляде — ублюдок примеривался, куда хотел бы воткнуть нож. Если бы мог. Или же вспоминал, и Эйн в тот момент тоже вспомнил: одуряющий запах ее крови, страх, что она умрет, нож у нее в животе и раскаленную, выжигающую мысли боль, агонию.
Мара сидела напротив тюремного бокса, аккуратно сложив руки на коленях, а в воздухе перед ней плавали виртуальные экраны.
С них улыбалась девочка, голубоглазая и светловолосая, чем-то неуловимо напоминавшая Леннера.
Не было рядом никаких пыточных инструментов, ничего из того, что Мара с Рьяррой использовали на Ойлере. Но Эйн все равно не мог отделаться от мысли, что Леннер предпочел бы пытки.
Мара сидела молча, если и говорила что-то, то до того, как Эйн пришел. И Леннер молчал тоже, заговорил с усмешкой, только когда увидел его:
— Малыш, хорошо, что ты пришел. А то с твоей подружкой уж слишком скучно. Вопросы, картинки, — он кивнул на экраны. — Ты бы ей сказал, что она занимается херней.
— Я и сказал, — спокойно отозвался Эйн. — И что убить тебя лучше. Но она упрямая.
— Ты мешаешь, Габриэль, — бесстрастно заметила она, и в ее сознании скользнула тень раздражения. И чего-то… чего-то похожего на стыд. — Я не закончила допрос.
— Я твой начальник, помнишь? — фыркнул он. — Я могу мешать чему угодно.
— Что я вижу? Проблемы в раю, малыш? Надо лучше стараться в постели. Или это не ты трахаешь герианскую суку, может, она тебя?
Он пытался разозлить, подначивал. И в другое время у него бы получилось.
Но в этот раз Эйн видел слишком многое, подмечал детали. Темные круги под глазами Леннера, как старательно тот не смотрел на виртуальные экраны, как усмехался широко и напоказ.
— Херово выглядишь, — сказал Эйн.
Леннер развел руки, будто демонстрируя себя:
— Слишком давно не убивал. Это плохо для здоровья, — потом он рассмеялся, посмотрел Маре в глаза и спросил. — Помнишь, как я умею убивать?
Да, Мара помнила. Эти воспоминания были окрашены в темные оттенки страха, отдавали горечью.
Леннер говорил ей тогда: ты не умеешь бояться, но я тебя научу.
И отчасти… да, у него получилось.
Может, потому она и хотела: не убить его. Исправить.
Взять под контроль и свой страх, и его источник.
«Я хочу исправить этого человека, Габриэль, потому что я могу его исправить», — резко отозвалась она, уловила его мысли, и они ей не нравились.
«Ты исправляешь не всех. Ты двинулась конкретно на Леннере».
«Я исправляю тех, кого могу и хочу».
— Точно проблемы в раю, — Леннер рассмеялся снова. — Вы как дешевая мелодрама по сети. Паршивый сюжет, и главная героиня то еще бревно, зато столько многозначительных пауз, столько кадров глаза в глаза. Но мне всегда больше нравились катастрофы.
Он и сам был как катастрофа. И Эйн сам не понимал, от чего не пристрелит его.
«Он нужен живым, Габриэль. Дай мне шанс, дай мне время».
Эйн отошел к стене, привалился спиной, скрестив руки на груди, пожал плечами:
— Вы продолжайте. Я не помешаю.
Добавил мысленно:
«Было бы что от меня скрывать. Я ожидал увидеть пытки».
Он посмотрел на виртуальные экраны снова. Девочка улыбалась, на боковой проекции она игралась с виртуальными рыбками — совсем короткая запись, которая крутилась бесконечным повтором: красноватые рыбки в воздухе, маленькие детские ладошки, к которым они подплывали, чтобы отпрянуть назад от каждого движения. Совсем как живые.
И девочка тоже была совсем как живая.
«Ты их увидишь», — сказала Мара. И в ее сознании, где-то за ледяной решимостью действовать, за готовностью идти до конца, за всем остальным, была темная, отдающая горечью и металлом убежденность: что после Эйн уже никогда не сможет смотреть на нее как раньше.
«Леннер того стоит?» — спросил он. И сам себе ответил: нет, не стоит.
«Не только он, — отозвалась она. — Я могу ему помочь. И я хочу. Знать, что могу не только убивать».
— Да, малыш, ты не помешаешь, — Леннер лениво сцепил и расцепил пальцы, будто проверял, как они работают. Будто готовился напасть, хотя и сам наверняка понимал, что не выберется сквозь прозрачную преграду, которой был отделен тюремный бокс. — Нечему мешать. Знаешь, когда ты сказал, что меня будут переделывать, я даже испугался. Столько всего слышал про серых сук. О том, как они меняют своих, промывают им мозги. Но пока твоя подружка просто занимается какой-то херней.
Он все еще не смотрел на экраны.
Ойлер говорил: Мара разберет Леннера на части. И соберет заново — как захочет.
После того, что рассказала Салея, Эйн даже представлял, что будь на базе дева любви — настоящая, обученная, герианская дева любви — справилась бы. Использовала бы эмпатию, переломала бы Леннера с ее помощью, и не осталось бы от несчастного ублюдка ничего. Ничего, что делало его собой, что делало его человеком.
«Мне не нужна эмпатия, Габриэль. И дева любви не нужна тоже».
— Папа! Папа, ты же приедешь? — голос, высокий и детский вспорол воздух, прозвучал как выстрел в тишине, и Эйн вздрогнул. Не ожидал.
Леннер дернулся, вскинул голову на звук, зацепился взглядом за один из экранов и уже не смог отвернуться. Девочка играла и играла с рыбками.
И выражение лица у Леннера было такое… таким его Эйн никогда не видел, даже не представлял, что однажды увидит.
— Грязно играешь, красотка, — хрипло сказал Леннер, он больше не усмехался. Перевел взгляд на Мару — тяжелый, страшный — и пообещал:
— Я тебя убью. Я с того свет за тобой приду и вытащу из тебя кишки.
«Папа».
Фраза тоже повторялась.
Крутилась — должно быть фрагмент разговора, может, видео-звонка, только картинки не было.
«Ты же приедешь?»
Папа-папа-папа.
По кругу, как рыбки, вокруг девочки на видео.
Мара повела ладонью в воздухе, звук оборвался.
— Как ее звали? — спросила Мара, и Леннер рассмеялся, устало, хрипло:
— Красотка, ты откопала даже видео. Ты откопала визуальные файлы. Ты знаешь точно, как ее звали.
— Скажи, как ее звали, и я уйду. Это, — она указала на россыпь экранов в воздухе, — я заберу с собой.
Леннер усмехнулся:
— Делия ее звали. Никакого секрета, вообще никаких секретов между нами. Ты откопала мое прошлое, а я пощекотал ножом твое нутро. Мы стали так близки, да? Давай повторим.
Мара не отреагировала на провокацию, и о страхе, который всколыхнулся в ответ на его слова, на его издевательское «давай повторим» знала только сама Мара. И Эйн.
— Как ты ее звал?
— Пуговка, — Леннер рассмеялся. — Она всегда так на меня дулась. Говорила, что уже взрослая. Но что она знала, да? Она так и не выросла. Ее завалило обломками, когда вы, суки, решились поиграть в свою идиотскую войнушку.
Он пожал плечами и вдруг добавил:
— Ей нравилось рисовать. Всегда, когда я приезжал, она притаскивала мне ворох рисунков. Ее мамаша покупала ей настоящую бумагу и маркеры. Как в старомодных фильмах. Кто в наш век вообще рисует на бумаге, да, красотка?
Мара промолчала.
Но Леннеру и не нужен был ее ответ:
— Хреново у нее получалось. И меня она рисовала особенно коряво. Но рисовала на каждом долбанном листе. «Папа в пустыне побеждает врагов», — передразнил он и рассмеялся. — «Папа защищает нас от плохих людей». Ее мамаша была гражданская, они верят в такой бред. «Плохие люди». Да такие же. Ты, малыш Эйн, должен же помнить, как это было.
Да, Эйн помнил.
По своему, сражаться с герианцами было проще. Просто потому, что они не были людьми, в них проще было видеть только врагов.
Было — до Мары.
— Она всегда встречала меня снаружи. Не у дверей, а на причале. Выбегала навстречу, начинала спрашивать еще до того, как я из флаера вылезал. Десяток вопросов за раз. А где я был? А что я привез? Всякую хрень я привозил. Что в рекламе увидел, то и тащил. Ее мамаша каждый раз презрительно фыркала, я ни разу не угадал.
Эйн ничего не знал о жене Леннера — если он вообще был женат с матерью девочки. Предполагал, что она умерла еще до войны. Или хотя бы раньше дочери.
Про нее Леннер ничего не говорил, и сейчас — он о ней не горевал. Она ничего для него не значила. Значение имела только дочь.
— Я все никак не могу понять, красотка, зачем ты спрашиваешь? Ты же вроде как должна меня перевоспитывать. Так к чему ворошить прошлое. Я раз за разом вспоминаю, и хочу вас перерезать, как свиней. На что ты надеешься? — Леннер усмехался. — Задавай свои вопросы, они ничего не изменят.
— Смерть кучки герианцев тоже ничего не изменит, — угрюмо, глухо напомнил ему Эйн.
— Да, — легко признал Леннер. — Но надо же чем-то заниматься.
Мара кивнула спокойно, поднялась, будто и не ожидала другого ответа, будто он ничего не менял.
А Эйн тоже не мог понять — почему она спрашивала именно это, на что надеялась.
И почему не хотела, чтобы Эйн видел этот разговор.
— Эй, красотка, ты так просто уйдешь? Я ждал чего-то пострашнее кучки старых фотографий, — окликнул ее Леннер.
Может, он пытался сказать это издевательски, но звучало просто устало.
— Я узнала, все, что хотела, — не оборачиваясь ответила Мара.
И вспомнила слова, которые передал ей Эйн: я ожидал увидеть пытки.
Обернулась она у самого выхода, посмотрела на Леннера сверху-вниз, спокойно, бесстрастно:
— Это был не голос твоей дочери, Леннер. Это была запись другого ребенка. Ты уже не помнишь, как звучал ее голос.
И глядя на то, каким стал взгляд у Леннера в тот момент, Эйн вспомнил ее ответ.
«Я ожидал увидеть пытки».
«Ты их увидишь».
Да, она сказала правду.
Эйн привык видеть Леннера сильным. Здоровым мужиком, опасным, бойцом, которого боялись свои и чужие. Психованным ублюдком, не без этого — помешанным на убийстве герианцев, но слабым — никогда. Слабым он его даже не представлял.
А после ухода Мары, Леннер будто стал меньше. Сидел опустив голову, тяжело дышал, и стоило бы уйти, оставить его одного, но Эйн замер на месте.
Даже не знал, что чувствует. Привык уже злиться, привык видеть в Леннере урода, которого не жаль.
Больше не получалось.
— Что же ты молчишь, бесстрашный лидер? — сказал тот наконец, пошевелился и пересел, запрокинул голову назад, упираясь затылком о стену. — Не просто так же ты пришел?
Голос у него звучал хрипло, устало. Из Леннера будто выкачали силы.
И Эйн не знал, что ему ответить — правда же пришел просто так. Хотел увидеть, что Мара делает, как собирается переделывать человека.
— Убого, да? — Леннеру не нужен был его ответ. Леннер продолжил говорить сам. — Что я слушаю твою суку? Ведусь как щенок на ее треп. Но я ведусь, даже восхищаюсь, знаешь. Я стольких серых разделал до куски, снимал мясо до костей. Но так, резать до души, я не умею.
Ойлер опустился на пол, плавным, нечеловеческим движением — ларралы позволяли ему двигаться неуловимо иначе.
— Среди шлюх, приятель Эйн, ты бы произвел фурор. Со своими новыми талантами. Знаешь, у дев любви совершенно уникальное воздействие. Хочется одновременно подарить все звезды во вселенной, ползать у ног и выебать до соплей и криков. Хотя, может, последнее это просто твое личное очарование.
Эйн раньше не думал, как ощущается слабый эмпатический импульс от девы любви. А теперь слушал слова Ойлера, хотел провалиться под землю — а еще лучше закопать этого ублюдка — и жалел, что вообще был на такое способен.
— Как ты узнал?
Эйн точно знал, что никто бы не сказал Ойлеру про его эмпатию — знали Мара, Зайн, Салея, Картер и Рьярра. И в этом он им доверял, такое они не стали бы обсуждать.
— О, просто маленький апгрейд, — Ойлер улыбнулся. — У эмпатии… как бы выразиться, очень занятные характеристики. Это нелегко, но вблизи ее можно отследить, если знать за чем следить. После смерти старины Хэнка я ведь осматривал тело и его ларралы. И мне стало интересно, что же это за новая дева любви на базе и почему я впервые о ней слышу. Прелесть дев любви в том, что они излучают почти постоянно — слабые, едва заметные импульсы. И только представь мое удивление, когда мой маленький апгрейд среагировал на тебя.
— Лучше ты представь, что я могу с тобой сделать, чтобы заткнуть тебе рот, — спокойно отозвался Эйн.
— Ничего особенного, — отмахнулся Ойлер. — Приятель Эйн, тебе не хватит фантазии сделать со мной что-то выдающееся.
Эйн даже сам это признавал — умел делать больно, умел давить и дожимать, но не был в этом хорош. Уж точно не на уровне Ойлера. И не хотел быть.
— Если задуматься, — сказал вдруг Ойлер. — излучение отличается. Интенсивность, характер — ты будто помесь девы любви и стальной, приятель Эйн. А я думал, такое невозможно. Некоторые мои братья отдали бы руки и ноги, и возможность говорить за привилегию разобрать тебя на части и посмотреть, что же ты такое. И как ты устроен.
— Больные ублюдки твои братья и ты сам, — сказал ему Эйн, потер виски. — И моя эмпатия тебя не касается. Что насчет Точек Перехода. Ладно, предположим у Рьярры есть те, кто могут их построить. Если есть. Мало ли, что поменялось в ее войсках за эти годы. Что насчет самих материалов? Что насчет времени на постройку? Во сколько это обойдется и как вообще установить эти вторые врата напротив илирианских? Да, сама идея отличная. Перебросить силы противника на безопасный участок, превратить в кровавое месиво взрывчаткой. Но с ней тоже куча проблем.
— Все гениальные планы требуют подготовки, — легко признал Ойлер. — Ты поговори со своими женщинами, вместе вы многое сумеете подготовить. А да… на один вопрос я могу ответить сразу. Вспомни мой коридор, те трупы, с которыми я поигрался и за которые ты так переживал.
Да, Эйн помнил — всех тех, кого Ойлер превратил в химер. Мог бы видеть их в кошмарах: красный коридор и насколько хватает взгляда: тела, тела, изувеченные тела, как сломанные куклы. Конструктор из мяса и металла.
— Химер можно запрограммировать на любую задачу, приятель Эйн, — довольно улыбнулся Ойлер. — Например, собрать Врата, если их части уже готовы и остается только соединить. Подумай, как удобно — просто прописать единую программу управления, и не важно сколько химер уничтожат, на их место придут другие. И выполнят задачу не хуже.
Эйн помолчал, от мысли, что придется использовать игрушки Ойлера воротило. И Эйн уже понимал, что — если получится, если создать свои врата вообще удастся, то да, лучше жертвовать химерами, чем живыми людьми.
— Я уже говорил, что ты больной урод.
— Да, приятель Эйн. Говорил. А я говорил тебе, придет время, и ты будешь рад, что я сделал столько игрушек.
***
После разговора с Ойлером, Эйн решил найти Мару — только в тот момент осознал, что ее разум отдалился больше обычного, не долетало ни чувств, ни обрывков мыслей. Только ощущение присутствия — серое, прохладное.
«Эй, ты где?»
Спросил Эйн, мимоходом подумал, слышит ли она.
«Я занята, Габриэль».
Вместе с этой мыслью пришел образ: крохотный тюремный бокс, фигура Леннера на полу — расслабленная поза, спиной к стене.
И ощущение: жесткого сиденья, химического привкуса в воздухе.
Мара занималась допросом. Подготовкой.
Собирала информацию перед тем, как ломать Леннера, и не хотела, чтобы Эйн это видел.
Он уцепился за это ощущение — за отголосок ее мыслей, за ощущение присутствия.
И пошел в сторону тюремных боксов.
«Я не хочу, чтобы ты это видел, Габриэль».
«Да, я в курсе».
Но они оба знали, что его это не остановит.
Глава 55
***
Леннер даже не был связан. Сидел, привалившись спиной к стене, расслаблено и лениво, смотрел на Мару снизу-вверх, и Эйн без труда читал в его взгляде — ублюдок примеривался, куда хотел бы воткнуть нож. Если бы мог. Или же вспоминал, и Эйн в тот момент тоже вспомнил: одуряющий запах ее крови, страх, что она умрет, нож у нее в животе и раскаленную, выжигающую мысли боль, агонию.
Мара сидела напротив тюремного бокса, аккуратно сложив руки на коленях, а в воздухе перед ней плавали виртуальные экраны.
С них улыбалась девочка, голубоглазая и светловолосая, чем-то неуловимо напоминавшая Леннера.
Не было рядом никаких пыточных инструментов, ничего из того, что Мара с Рьяррой использовали на Ойлере. Но Эйн все равно не мог отделаться от мысли, что Леннер предпочел бы пытки.
Мара сидела молча, если и говорила что-то, то до того, как Эйн пришел. И Леннер молчал тоже, заговорил с усмешкой, только когда увидел его:
— Малыш, хорошо, что ты пришел. А то с твоей подружкой уж слишком скучно. Вопросы, картинки, — он кивнул на экраны. — Ты бы ей сказал, что она занимается херней.
— Я и сказал, — спокойно отозвался Эйн. — И что убить тебя лучше. Но она упрямая.
— Ты мешаешь, Габриэль, — бесстрастно заметила она, и в ее сознании скользнула тень раздражения. И чего-то… чего-то похожего на стыд. — Я не закончила допрос.
— Я твой начальник, помнишь? — фыркнул он. — Я могу мешать чему угодно.
— Что я вижу? Проблемы в раю, малыш? Надо лучше стараться в постели. Или это не ты трахаешь герианскую суку, может, она тебя?
Он пытался разозлить, подначивал. И в другое время у него бы получилось.
Но в этот раз Эйн видел слишком многое, подмечал детали. Темные круги под глазами Леннера, как старательно тот не смотрел на виртуальные экраны, как усмехался широко и напоказ.
— Херово выглядишь, — сказал Эйн.
Леннер развел руки, будто демонстрируя себя:
— Слишком давно не убивал. Это плохо для здоровья, — потом он рассмеялся, посмотрел Маре в глаза и спросил. — Помнишь, как я умею убивать?
Да, Мара помнила. Эти воспоминания были окрашены в темные оттенки страха, отдавали горечью.
Леннер говорил ей тогда: ты не умеешь бояться, но я тебя научу.
И отчасти… да, у него получилось.
Может, потому она и хотела: не убить его. Исправить.
Взять под контроль и свой страх, и его источник.
«Я хочу исправить этого человека, Габриэль, потому что я могу его исправить», — резко отозвалась она, уловила его мысли, и они ей не нравились.
«Ты исправляешь не всех. Ты двинулась конкретно на Леннере».
«Я исправляю тех, кого могу и хочу».
— Точно проблемы в раю, — Леннер рассмеялся снова. — Вы как дешевая мелодрама по сети. Паршивый сюжет, и главная героиня то еще бревно, зато столько многозначительных пауз, столько кадров глаза в глаза. Но мне всегда больше нравились катастрофы.
Он и сам был как катастрофа. И Эйн сам не понимал, от чего не пристрелит его.
«Он нужен живым, Габриэль. Дай мне шанс, дай мне время».
Эйн отошел к стене, привалился спиной, скрестив руки на груди, пожал плечами:
— Вы продолжайте. Я не помешаю.
Добавил мысленно:
«Было бы что от меня скрывать. Я ожидал увидеть пытки».
Он посмотрел на виртуальные экраны снова. Девочка улыбалась, на боковой проекции она игралась с виртуальными рыбками — совсем короткая запись, которая крутилась бесконечным повтором: красноватые рыбки в воздухе, маленькие детские ладошки, к которым они подплывали, чтобы отпрянуть назад от каждого движения. Совсем как живые.
И девочка тоже была совсем как живая.
«Ты их увидишь», — сказала Мара. И в ее сознании, где-то за ледяной решимостью действовать, за готовностью идти до конца, за всем остальным, была темная, отдающая горечью и металлом убежденность: что после Эйн уже никогда не сможет смотреть на нее как раньше.
«Леннер того стоит?» — спросил он. И сам себе ответил: нет, не стоит.
«Не только он, — отозвалась она. — Я могу ему помочь. И я хочу. Знать, что могу не только убивать».
— Да, малыш, ты не помешаешь, — Леннер лениво сцепил и расцепил пальцы, будто проверял, как они работают. Будто готовился напасть, хотя и сам наверняка понимал, что не выберется сквозь прозрачную преграду, которой был отделен тюремный бокс. — Нечему мешать. Знаешь, когда ты сказал, что меня будут переделывать, я даже испугался. Столько всего слышал про серых сук. О том, как они меняют своих, промывают им мозги. Но пока твоя подружка просто занимается какой-то херней.
Он все еще не смотрел на экраны.
Ойлер говорил: Мара разберет Леннера на части. И соберет заново — как захочет.
После того, что рассказала Салея, Эйн даже представлял, что будь на базе дева любви — настоящая, обученная, герианская дева любви — справилась бы. Использовала бы эмпатию, переломала бы Леннера с ее помощью, и не осталось бы от несчастного ублюдка ничего. Ничего, что делало его собой, что делало его человеком.
«Мне не нужна эмпатия, Габриэль. И дева любви не нужна тоже».
— Папа! Папа, ты же приедешь? — голос, высокий и детский вспорол воздух, прозвучал как выстрел в тишине, и Эйн вздрогнул. Не ожидал.
Леннер дернулся, вскинул голову на звук, зацепился взглядом за один из экранов и уже не смог отвернуться. Девочка играла и играла с рыбками.
И выражение лица у Леннера было такое… таким его Эйн никогда не видел, даже не представлял, что однажды увидит.
— Грязно играешь, красотка, — хрипло сказал Леннер, он больше не усмехался. Перевел взгляд на Мару — тяжелый, страшный — и пообещал:
— Я тебя убью. Я с того свет за тобой приду и вытащу из тебя кишки.
«Папа».
Фраза тоже повторялась.
Крутилась — должно быть фрагмент разговора, может, видео-звонка, только картинки не было.
«Ты же приедешь?»
Папа-папа-папа.
По кругу, как рыбки, вокруг девочки на видео.
Мара повела ладонью в воздухе, звук оборвался.
— Как ее звали? — спросила Мара, и Леннер рассмеялся, устало, хрипло:
— Красотка, ты откопала даже видео. Ты откопала визуальные файлы. Ты знаешь точно, как ее звали.
— Скажи, как ее звали, и я уйду. Это, — она указала на россыпь экранов в воздухе, — я заберу с собой.
Леннер усмехнулся:
— Делия ее звали. Никакого секрета, вообще никаких секретов между нами. Ты откопала мое прошлое, а я пощекотал ножом твое нутро. Мы стали так близки, да? Давай повторим.
Мара не отреагировала на провокацию, и о страхе, который всколыхнулся в ответ на его слова, на его издевательское «давай повторим» знала только сама Мара. И Эйн.
— Как ты ее звал?
— Пуговка, — Леннер рассмеялся. — Она всегда так на меня дулась. Говорила, что уже взрослая. Но что она знала, да? Она так и не выросла. Ее завалило обломками, когда вы, суки, решились поиграть в свою идиотскую войнушку.
Он пожал плечами и вдруг добавил:
— Ей нравилось рисовать. Всегда, когда я приезжал, она притаскивала мне ворох рисунков. Ее мамаша покупала ей настоящую бумагу и маркеры. Как в старомодных фильмах. Кто в наш век вообще рисует на бумаге, да, красотка?
Мара промолчала.
Но Леннеру и не нужен был ее ответ:
— Хреново у нее получалось. И меня она рисовала особенно коряво. Но рисовала на каждом долбанном листе. «Папа в пустыне побеждает врагов», — передразнил он и рассмеялся. — «Папа защищает нас от плохих людей». Ее мамаша была гражданская, они верят в такой бред. «Плохие люди». Да такие же. Ты, малыш Эйн, должен же помнить, как это было.
Да, Эйн помнил.
По своему, сражаться с герианцами было проще. Просто потому, что они не были людьми, в них проще было видеть только врагов.
Было — до Мары.
— Она всегда встречала меня снаружи. Не у дверей, а на причале. Выбегала навстречу, начинала спрашивать еще до того, как я из флаера вылезал. Десяток вопросов за раз. А где я был? А что я привез? Всякую хрень я привозил. Что в рекламе увидел, то и тащил. Ее мамаша каждый раз презрительно фыркала, я ни разу не угадал.
Эйн ничего не знал о жене Леннера — если он вообще был женат с матерью девочки. Предполагал, что она умерла еще до войны. Или хотя бы раньше дочери.
Про нее Леннер ничего не говорил, и сейчас — он о ней не горевал. Она ничего для него не значила. Значение имела только дочь.
— Я все никак не могу понять, красотка, зачем ты спрашиваешь? Ты же вроде как должна меня перевоспитывать. Так к чему ворошить прошлое. Я раз за разом вспоминаю, и хочу вас перерезать, как свиней. На что ты надеешься? — Леннер усмехался. — Задавай свои вопросы, они ничего не изменят.
— Смерть кучки герианцев тоже ничего не изменит, — угрюмо, глухо напомнил ему Эйн.
— Да, — легко признал Леннер. — Но надо же чем-то заниматься.
Мара кивнула спокойно, поднялась, будто и не ожидала другого ответа, будто он ничего не менял.
А Эйн тоже не мог понять — почему она спрашивала именно это, на что надеялась.
И почему не хотела, чтобы Эйн видел этот разговор.
— Эй, красотка, ты так просто уйдешь? Я ждал чего-то пострашнее кучки старых фотографий, — окликнул ее Леннер.
Может, он пытался сказать это издевательски, но звучало просто устало.
— Я узнала, все, что хотела, — не оборачиваясь ответила Мара.
И вспомнила слова, которые передал ей Эйн: я ожидал увидеть пытки.
Обернулась она у самого выхода, посмотрела на Леннера сверху-вниз, спокойно, бесстрастно:
— Это был не голос твоей дочери, Леннер. Это была запись другого ребенка. Ты уже не помнишь, как звучал ее голос.
И глядя на то, каким стал взгляд у Леннера в тот момент, Эйн вспомнил ее ответ.
«Я ожидал увидеть пытки».
«Ты их увидишь».
Да, она сказала правду.
Глава 56
***
Эйн привык видеть Леннера сильным. Здоровым мужиком, опасным, бойцом, которого боялись свои и чужие. Психованным ублюдком, не без этого — помешанным на убийстве герианцев, но слабым — никогда. Слабым он его даже не представлял.
А после ухода Мары, Леннер будто стал меньше. Сидел опустив голову, тяжело дышал, и стоило бы уйти, оставить его одного, но Эйн замер на месте.
Даже не знал, что чувствует. Привык уже злиться, привык видеть в Леннере урода, которого не жаль.
Больше не получалось.
— Что же ты молчишь, бесстрашный лидер? — сказал тот наконец, пошевелился и пересел, запрокинул голову назад, упираясь затылком о стену. — Не просто так же ты пришел?
Голос у него звучал хрипло, устало. Из Леннера будто выкачали силы.
И Эйн не знал, что ему ответить — правда же пришел просто так. Хотел увидеть, что Мара делает, как собирается переделывать человека.
— Убого, да? — Леннеру не нужен был его ответ. Леннер продолжил говорить сам. — Что я слушаю твою суку? Ведусь как щенок на ее треп. Но я ведусь, даже восхищаюсь, знаешь. Я стольких серых разделал до куски, снимал мясо до костей. Но так, резать до души, я не умею.
