— А мелкая герианка в клетке, ее ты посчитала в своих дев? — спросил Эйн, проникая в ее сознание глубже, пытаясь докопаться до правды.
Он успел увидеть обрывками: как грузят прозрачный бокс с девчонкой, тихий голос Рьярры:
«Как ты и просила, Телура».
Уверенный ответ:
«Она подойдет».
И одно слово на герианском языке. Эйн был в голове Мары. Знал точно, что оно значит.
Выбраковка.
Мара закричала, в голове взорвалась плазмо-бомба, разрывая мысли в клочья, Эйн захлебнулся воздухом, а потом почувствовал удар спиной — Мара сбросила его с себя, отпихнула изо всех сил.
Она была слабее обычного мужика, но когда била, не сдерживаясь: никто в здравом уме не назвал бы ее слабой.
Когда Эйн поднял на нее взгляд, она тяжело дышала, каждый вдох и выдох хрипел.
И сквозь ее восстановленные ментальные барьеры накатывала раскаленная, алая ярость.
В руках Мара держала кнут, горели знаки на рукояти.
И на мгновение Эйн перестал видеть перед собой ее. Снова очутился в плену, вспомнил себя беспомощным, воющим куском мяса под бесконечными ударами.
Вспомнил, как хотел умереть.
— Ты… — прошипела Мара. Голос был чужой, совершенно нечеловеческий. — Ты… напал на меня?! Я сниму с тебя шкуру!
Эйн не успел подумать, не успел осознать.
Он выхватил игольник и выстрелил.
Она не упала, устояла на ногах даже когда заряд игольника врезался ей в бок, только глаза распахнулись, казались горящими в прорезях маски. И в чувствах Мары за щитами и яростью не было ничего, кроме боли.
Эйн отшатнулся назад — билась в виски единственная мысль: нет. Нет-нет-нет-нет, он не собирался, он не мог… так глупо, так случайно убить ее сам.
Мара скривилась — как-то болезненно, жалко. Споткнулась, и он бросился вперед: подхватить, пока она не упала.
В боку зияла рана, уродливая, тошнотворно черная дыра с обугленными краями.
Мара отступила назад, на шаг, пошатнулась.
Не было ничего с ее стороны кроме злобы, раскаленной и алой, ни единой связной мысли, которая пришла бы через щиты.
И Эйн не верил, как из-за случайной ошибки, из-за глупости, минутной слабости все вдруг обернулось именно так. Он не собирался, он не хотел причинить ей вреда, он вообще ничего не соображал — тело отреагировало само, потому что помнило боль, и любой ценой хотело избежать этой боли.
Мара вдруг расхохоталась, громко и жутко, алая ненависть из ее чувств хлестнула наружу — сама по себе была как удар. А потом со свистом взвыл кнут, бесполезный игольник отлетел в сторону, и Эйн взвыл, цепляясь за руку.
Мара ударила снова, и снова — огненными полосами поперек груди, и когда он сжался в комок, пытаясь защититься, по спине.
Стой.
Он пытался пробиться в ее сознание, сквозь алую пелену и сквозь боль, но за ними не осталось никого и ничего, что могло бы услышать.
Мара, стой! Ты ранена.
Удар, еще один — Эйн цеплялся за реальность как мог, только бы не забиться снова, только бы достучаться до Мары.
Мара, ты убьешь себя! Мара!
Она захрипела, уцепилась пальцами свободной руки за рану, попыталась ударить снова, и не смогла.
— Стой, стой, все! — он выдавил это кое-как, голос хрипел, и горели огнем следы от кнута. Не боевой режим, боевым она убила бы его одним ударом.
Мара посмотрела на кнут у себя в руке, потом вниз на рану, губы растянулись в улыбке — не было в ней ничего человеческого.
Но это все еще была Мара — жуткая, или злая, или вовсе потерявшая все человеческое — это была его Мара. И она могла умереть.
— В лазарет, — выдавил он. — Тебе надо в лазарет. Рана… рана опасна для жизни.
Она рассмеялась снова, отбросила кнут, и развернулась. Не сказала ничего и пошла прочь сама.
И это было так… глупо, что Эйн даже не мог до конца поверить. Он вскочил, кинулся в сантех-бокс, вырывая ящики из креплений — медицинская пена, должна же была в этом блястовом месте храниться хоть одна упаковка медицинской пены.
Он нагнал Мару уже у лифта, она держалась за стену, скорчившись, и Эйн больше всего боялся, что все закончится так по-идиотски. Из-за одной единственной ошибки, случайного просчета.
Случайного выстрела.
— Стой, стой, тебе нужна помощь. Сейчас, я сейчас обработаю.
Она попыталась отпихнуть его руку, но сил не хватило, и Мара со стоном сползла по стене на пол, оставляя уродливый след черной крови.
— Не дури, — рявкнул Эйн, залил рану пеной. — Держись, не смей умирать. Только не ты, только не сейчас.
Он подхватил ее на руки, и она закашлялась, губы окрасились черным.
На красную пелену ее чувств наползала темнота, будто наползала тень, и все становилось далеким и неважным. Для нее.
— Живи, бляста тебя побери, живи!
Перед тем, как Мара потеряла сознание, он услышал — громко и отчетливо, далекий голос из прошлого. Самые важные слова в ее жизни:
Ты должна бороться, Мара. Изо всех сил бороться за жизнь. И она станет такой, что ее захочется прожить.
— Объясни еще раз, что произошло, — Рьярра была в ярости. Может, даже больше, чем Мара. И вот эту ярость Эйн без труда читал даже без метки. — Ты встретился с Телурой в вашем боксе, и просто выстрелил в нее?
— Считай, что мы поссорились, — он не хотел с ней говорить. Слишком нервничал, не мог сидеть на одном месте. Мару подсоединили к капсуле, и Салея сказала: я сделаю все, что могу.
Он был уверен раньше — герианская капсула способна спасти кого угодно, лишь бы его подключили живым. Не важно, какие раны.
— Поссорились, мальчик? — голос Рьярры шипел, и Эйн не сомневался, она вот-вот готова ударить.
Он так привык ее бояться, ее ударов, ее кнута — жестокости, на которую она была способна — а теперь не чувствовал ничего.
— Случайность, — отрезал он. — Смени тему.
— Нет, — резко отозвалась она. — Нет. Ты дашь мне ответ. Полный и подробный, из-за чего ты выстрелил в Телуру.
Он рассмеялся, потому что — а что она хотела услышать, на что рассчитывала:
— Я сейчас дам тебе по морде. Металлической рукой, и ты поймешь, что не надо на меня давить.
Он почти надеялся, что она ударит в ответ. Было бы проще сцепиться с ней и не думать, что Мара может умереть.
Но Рьярра заткнулась, отступила на шаг и замолчала. Только глаза сверкали — злостью. Неоновые голубые радужки в обрамлении черных белков.
Лазарет был закрыт, Салея выставила всех, и не было никаких новостей. И это незнание изводило хуже боли.
Ныли оставленные на плечах следы кнута.
— Она умрет, — спокойно, веско сказала вдруг Рьярра. — И эти удары на тебе, это все, что от нее останется.
Он ей не верил. Отказывался верить — стальная сука провоцировала, искала слабину, и он не мог поддаться. Потому что отказывался принять, не могло все так закончиться.
— Она выживет. Она не из тех, кто сдается. Она выкарабкается, чего бы ей это ни стоило.
Рьярра усмехнулась, и он понял — именно этого и ждала, именно на такую реакцию хотела подловить:
— Ради чего ей жить, мальчик? За что ей цепляться? Льенна на Герии, война на Земле — это твоя война, моя война, но не ее. Она ничего не должна людям. Ее ничто не держит здесь, кроме тебя. А ты выстрелил в нее сам.
Эйн в тот момент и в Рьярру бы выстрелил, вынес бы проклятой твари мозги — настолько бесили ее слова. И он цеплялся за это бешенство, потому что если перестал бы злиться, что пришло бы на смену?
Страх?
Ужас от того, что сделал?
Что-то еще? Что-то, что его бы сломало. Эйн не имел права ломаться.
— Почему. Ты. Выстрелил? — печатая каждую букву сказала Рьярра, и в переводчик просочились металлические, неестественные нотки. Она больше не звучала как человек.
— Из-за тебя, — сказал ей Эйн. И стало легче, слова полились отравой. — Из-за тебя, сука, из-за твоих игр! Ты полгода держала меня в плену. Вывернула, извратила все, чем я был! Я потом годами с криками просыпался и все вспоминал твой долбанный кнут. Почему я в нее выстрелил? Она хотела меня ударить. И на ее месте я увидел тебя!
Он никогда еще не видел Рьярру такой. Растерянной. Удивленной.
И до дрожи хотел вырвать ей глотку, чтобы хлестала черная кровь.
— Я ошиблась, — сказала Рьярра так, словно не верила. И повторила. — Я в тебе ошиблась.
Он рассмеялся:
— Нет, нет, ты получила, что хотела. Я был нужен тебе в Сопротивлении, и я там был. Я так тебя ненавидел, так рвался убивать вас, тварей, я бы никогда не отступился. Я был тебе нужен одержимым. Ну, вот она — оборотная сторона одержимости. Любуйся, нравится?
Было проще обвинять во всем ее — но он потерял контроль сам, не мог себя остановить, не успел подумать. Сначала выстрелил.
Рьярра прочистила горло, мотнула головой — самые бессмысленные, самые человечные жесты, что он у нее видел — и успокоилась, губы сжались в линию:
— Я сказала глупость. Хорошо, ты выстрелил в Телуру случайно. Отреагировал на угрозу. Но ты не сказал всего. Почему она хотела тебя высечь?
Он фыркнул:
— Ты пытаешься все до конца из меня вытянуть? Какое тебе дело, из-за чего? Может, я ее просто разозлил. У вас же вроде принято — пороть своих мужиков.
Хотя оба они понимали, что не мог он просто разозлить Мару. Она всегда с ним осторожничала — прощала то, чего не простила бы герианцу, никогда не позволяла себе лишнего. И контролировала себя, свою злость.
Да, пока Эйн не полез к ей в голову.
— Что ты сделал, мальчик? — спросила Рьярра. И стоило послать ее к блястовой матери, но Эйн вдруг почувствовал — что устал. Слишком устал для того, чтобы огрызаться и дальше.
И злость отступала. Вместо нее накатывал страх.
— Я использовал метку. Вломился Маре в голову.
Рьярра напряглась всем телом, схватилась за кнут — и, наверное, что-то было с Эйном сильно не так, но в этом жесте, в выражении лица он вдруг увидел Мару.
Такой, какой она была перед выстрелом.
— Ты сделал что?
Он никогда не думал, как герианцы вообще относятся к подобному. Только подозревал, что метку можно так использовать. Знал, что это возможно.
Мара говорила, что меткой дорожат, что ее берегут. Что она значит для герианцев нечто особое. Но не был одним из них — и для него она была просто связь.
Просто связь, которой он дорожил, которая прогоняла одиночество. Связь, которая стала настолько естественной, что он уже и забыл — как это, быть одному.
— Ты хоть понимаешь, что ты сделал? — тихо спросила Рьярра. — Ты хоть знаешь, что метка…
Она не договорила, и в тот момент Эйн был этому рад.
И как по команде отворилась дверь, и из лазарета вышла Салея.
Она казалась бледнее обычного, и ее одежда была заляпана черной герианской кровью.
— Как Мара? — Эйн подался к ней, попытался заглянуть через плечо.
Салея тихо притворила дверь, посмотрела ему в глаза, и сказала тихо и веско:
— Телура мертва.
Ее слова отдались внутри глухим эхом, разбились на отдельные, ничего не значащие звуки.
Мер-тва.
Эйн многих успел потерять и многих успел похоронить — ребят из его отряда, бойцов Сопротивления. Меррика, на которого привык полагаться и в которого верил.
А Мара уже умерла у него на руках, когда он колол ей стимулятор и не знал: подействует ли. Казалось, это случилось целую жизнь тому назад, а на самом деле — совсем недавно.
И мысль о том, что смерть ее все-таки догнала, была невыносимой.
Эйн отпихнул Салею в сторону, направился к двери лазарета. Не верил, не мог принять, что все получилось так глупо.
В прошлый раз казалось: Мар умирает из-за его глупости, и это худшее, что может случиться.
А теперь…
А теперь он сам ее убил.
Дверь лазарета была заперта. Панель замка не реагировала на его ключ-код и на его запросы.
Салея стояла рядом молча, как неживая. Как кукла, и изнутри поднималась злоба на нее, на то, что она не спасла Мару, на то, что все так получилось.
На то, что она заперла эту блястову дверь.
— Открой, — сказал Эйн. Голос показался чужим.
Салея смотрела на него спокойно и слегка брезгливо, ободок радужки казался почти белым.
— Открой эту сраную дверь, — с нажимом сказал он. — Или я убью и тебя.
— Мальчик… — начала Рьярра, и он рявкнул, потому что не мог слышать, что она собиралась ему сказать:
— Заткнись!
— Ты убил ее, — спокойно сказала Салея, равнодушно. — Потому что она тебе верила и не ожидала нападения. Что теперь? Что ты хочешь увидеть?
Он не знал, что именно, просто не мог иначе.
Эйн потянулся за игольником, прострелить этот долбанный замок. Только тогда вспомнил — оружие осталось в жилом боксе. Он не взял его с собой.
Но был ларрал. Ойлер говорил: ты поймешь, ты станешь как мы, приятель Эйн.
Он не сомневался, что быть как он — лучше, что никто не откажется от силы.
Эйн размахнулся и саданул механической рукой по дверям изо всех сил. Оставил вмятину. Ударил снова и снова — бездумно, выплескивая бессилие и боль.
И когда остановился, тяжело дыша, все перед глазами расплывалось.
— Ты сломал дверь, человек, — равнодушно сказала Салея. — Теперь она не откроется.
Он развернулся резко, схватил ее за горло, лишь бы заставить ее заткнуться, лишь бы…
Лишь бы что? Какое значение это теперь имело.
— Мне надо ее увидеть, — он не узнавал собственные голос. И слова, слабые, беспомощные слова не узнавал тоже. — Пожалуйста… мне надо ее увидеть.
— Отпусти меня, человек, — холодно, прожигая его взглядом, сказала она. — Прямо сейчас.
Он разжал пальцы, рука беспомощно опустилась.
— Перед смертью… она… говорила что-нибудь?
Он помнил — искаженное злостью лицо, и как Мара пошла прочь. И как ей было наплевать на раны, потому что она достаточно сильно его ненавидела.
— Не приходила в сознание, — спокойно отозвалась Салея.
Эйн пытался вспомнить, перед тем, как Мара… перед тем, как потеряла сознание. Какие были ее последние слова. Она сказала что-то. Он даже не мог вспомнить.
Эйн рассмеялся. Заржал, согнувшись и хватаясь за стену, чтобы не упасть.
Бляста, он даже не помнил.
Спина горела огнем, каждое движение отдавалось болью — давали о себе знать следы от кнута.
И Эйн вдруг подумал, сквозь смех — ее последний подарок. Все, что останется ему от Мары. Несколько шрамов, которые затеряются в следах, которые оставила на нем Рьярра.
Он обернулся к ней. Просто захотел посмотреть ей в глаза и вспомнить, как сильно ее ненавидел. Вспомнить, что с нее все началось.
В плену Эйну казалось, Рьярра убивает его по частям. Надежду спастись — это ушло самым первым, гордость, самоуважение. Пока от него не осталось ничего, кроме воющего куска мяса.
Он много раз ее просил: убей меня. Пожалуйста, хватит.
И теперь просил снова:
— Дай мне ее увидеть.
Рьярра бросила короткий, нечитаемый взгляд на Салею, потом кивнула и активировала кнут, светящаяся полоса зазмеилась по полу — боевой режим.
— Отойди, мальчик.
Кнут взвился в воздух со свистом, располосовал дверь на дымящиеся осколки.
Эйн сбил их механической рукой, шагнул в лазарет, не обращая внимания на раскаленные края.
Мара все еще была в капсуле, казалась маленькой и какой-то жалкой, как сломанная игрушка. Как кукла, неубедительная копия.
Эйн подошел ближе. Ее бок, ее руки и ноги были перемазаны черной кровью.
Грудь… вздымалась и опадала.
Медленно, с усилием.
Эйн смотрел обалдело, и не мог поверить.
Она дышала.
Что-то ударило его в спину, и он рухнул на колени — не смог удержать равновесия, и завалился на пол, боль взорвалась в скуле.
Салея подошла неторопливо, спокойно, убрала игольник — и Эйн понял, она выстрелила парализующим зарядом. Дождалась подходящего момента и ударила в спину.
Он успел увидеть обрывками: как грузят прозрачный бокс с девчонкой, тихий голос Рьярры:
«Как ты и просила, Телура».
Уверенный ответ:
«Она подойдет».
И одно слово на герианском языке. Эйн был в голове Мары. Знал точно, что оно значит.
Выбраковка.
Мара закричала, в голове взорвалась плазмо-бомба, разрывая мысли в клочья, Эйн захлебнулся воздухом, а потом почувствовал удар спиной — Мара сбросила его с себя, отпихнула изо всех сил.
Она была слабее обычного мужика, но когда била, не сдерживаясь: никто в здравом уме не назвал бы ее слабой.
Когда Эйн поднял на нее взгляд, она тяжело дышала, каждый вдох и выдох хрипел.
И сквозь ее восстановленные ментальные барьеры накатывала раскаленная, алая ярость.
В руках Мара держала кнут, горели знаки на рукояти.
И на мгновение Эйн перестал видеть перед собой ее. Снова очутился в плену, вспомнил себя беспомощным, воющим куском мяса под бесконечными ударами.
Вспомнил, как хотел умереть.
— Ты… — прошипела Мара. Голос был чужой, совершенно нечеловеческий. — Ты… напал на меня?! Я сниму с тебя шкуру!
Эйн не успел подумать, не успел осознать.
Он выхватил игольник и выстрелил.
Глава 58
***
Она не упала, устояла на ногах даже когда заряд игольника врезался ей в бок, только глаза распахнулись, казались горящими в прорезях маски. И в чувствах Мары за щитами и яростью не было ничего, кроме боли.
Эйн отшатнулся назад — билась в виски единственная мысль: нет. Нет-нет-нет-нет, он не собирался, он не мог… так глупо, так случайно убить ее сам.
Мара скривилась — как-то болезненно, жалко. Споткнулась, и он бросился вперед: подхватить, пока она не упала.
В боку зияла рана, уродливая, тошнотворно черная дыра с обугленными краями.
Мара отступила назад, на шаг, пошатнулась.
Не было ничего с ее стороны кроме злобы, раскаленной и алой, ни единой связной мысли, которая пришла бы через щиты.
И Эйн не верил, как из-за случайной ошибки, из-за глупости, минутной слабости все вдруг обернулось именно так. Он не собирался, он не хотел причинить ей вреда, он вообще ничего не соображал — тело отреагировало само, потому что помнило боль, и любой ценой хотело избежать этой боли.
Мара вдруг расхохоталась, громко и жутко, алая ненависть из ее чувств хлестнула наружу — сама по себе была как удар. А потом со свистом взвыл кнут, бесполезный игольник отлетел в сторону, и Эйн взвыл, цепляясь за руку.
Мара ударила снова, и снова — огненными полосами поперек груди, и когда он сжался в комок, пытаясь защититься, по спине.
Стой.
Он пытался пробиться в ее сознание, сквозь алую пелену и сквозь боль, но за ними не осталось никого и ничего, что могло бы услышать.
Мара, стой! Ты ранена.
Удар, еще один — Эйн цеплялся за реальность как мог, только бы не забиться снова, только бы достучаться до Мары.
Мара, ты убьешь себя! Мара!
Она захрипела, уцепилась пальцами свободной руки за рану, попыталась ударить снова, и не смогла.
— Стой, стой, все! — он выдавил это кое-как, голос хрипел, и горели огнем следы от кнута. Не боевой режим, боевым она убила бы его одним ударом.
Мара посмотрела на кнут у себя в руке, потом вниз на рану, губы растянулись в улыбке — не было в ней ничего человеческого.
Но это все еще была Мара — жуткая, или злая, или вовсе потерявшая все человеческое — это была его Мара. И она могла умереть.
— В лазарет, — выдавил он. — Тебе надо в лазарет. Рана… рана опасна для жизни.
Она рассмеялась снова, отбросила кнут, и развернулась. Не сказала ничего и пошла прочь сама.
И это было так… глупо, что Эйн даже не мог до конца поверить. Он вскочил, кинулся в сантех-бокс, вырывая ящики из креплений — медицинская пена, должна же была в этом блястовом месте храниться хоть одна упаковка медицинской пены.
Он нагнал Мару уже у лифта, она держалась за стену, скорчившись, и Эйн больше всего боялся, что все закончится так по-идиотски. Из-за одной единственной ошибки, случайного просчета.
Случайного выстрела.
— Стой, стой, тебе нужна помощь. Сейчас, я сейчас обработаю.
Она попыталась отпихнуть его руку, но сил не хватило, и Мара со стоном сползла по стене на пол, оставляя уродливый след черной крови.
— Не дури, — рявкнул Эйн, залил рану пеной. — Держись, не смей умирать. Только не ты, только не сейчас.
Он подхватил ее на руки, и она закашлялась, губы окрасились черным.
На красную пелену ее чувств наползала темнота, будто наползала тень, и все становилось далеким и неважным. Для нее.
— Живи, бляста тебя побери, живи!
Перед тем, как Мара потеряла сознание, он услышал — громко и отчетливо, далекий голос из прошлого. Самые важные слова в ее жизни:
Ты должна бороться, Мара. Изо всех сил бороться за жизнь. И она станет такой, что ее захочется прожить.
***
— Объясни еще раз, что произошло, — Рьярра была в ярости. Может, даже больше, чем Мара. И вот эту ярость Эйн без труда читал даже без метки. — Ты встретился с Телурой в вашем боксе, и просто выстрелил в нее?
— Считай, что мы поссорились, — он не хотел с ней говорить. Слишком нервничал, не мог сидеть на одном месте. Мару подсоединили к капсуле, и Салея сказала: я сделаю все, что могу.
Он был уверен раньше — герианская капсула способна спасти кого угодно, лишь бы его подключили живым. Не важно, какие раны.
— Поссорились, мальчик? — голос Рьярры шипел, и Эйн не сомневался, она вот-вот готова ударить.
Он так привык ее бояться, ее ударов, ее кнута — жестокости, на которую она была способна — а теперь не чувствовал ничего.
— Случайность, — отрезал он. — Смени тему.
— Нет, — резко отозвалась она. — Нет. Ты дашь мне ответ. Полный и подробный, из-за чего ты выстрелил в Телуру.
Он рассмеялся, потому что — а что она хотела услышать, на что рассчитывала:
— Я сейчас дам тебе по морде. Металлической рукой, и ты поймешь, что не надо на меня давить.
Он почти надеялся, что она ударит в ответ. Было бы проще сцепиться с ней и не думать, что Мара может умереть.
Но Рьярра заткнулась, отступила на шаг и замолчала. Только глаза сверкали — злостью. Неоновые голубые радужки в обрамлении черных белков.
Лазарет был закрыт, Салея выставила всех, и не было никаких новостей. И это незнание изводило хуже боли.
Ныли оставленные на плечах следы кнута.
— Она умрет, — спокойно, веско сказала вдруг Рьярра. — И эти удары на тебе, это все, что от нее останется.
Он ей не верил. Отказывался верить — стальная сука провоцировала, искала слабину, и он не мог поддаться. Потому что отказывался принять, не могло все так закончиться.
— Она выживет. Она не из тех, кто сдается. Она выкарабкается, чего бы ей это ни стоило.
Рьярра усмехнулась, и он понял — именно этого и ждала, именно на такую реакцию хотела подловить:
— Ради чего ей жить, мальчик? За что ей цепляться? Льенна на Герии, война на Земле — это твоя война, моя война, но не ее. Она ничего не должна людям. Ее ничто не держит здесь, кроме тебя. А ты выстрелил в нее сам.
Эйн в тот момент и в Рьярру бы выстрелил, вынес бы проклятой твари мозги — настолько бесили ее слова. И он цеплялся за это бешенство, потому что если перестал бы злиться, что пришло бы на смену?
Страх?
Ужас от того, что сделал?
Что-то еще? Что-то, что его бы сломало. Эйн не имел права ломаться.
— Почему. Ты. Выстрелил? — печатая каждую букву сказала Рьярра, и в переводчик просочились металлические, неестественные нотки. Она больше не звучала как человек.
— Из-за тебя, — сказал ей Эйн. И стало легче, слова полились отравой. — Из-за тебя, сука, из-за твоих игр! Ты полгода держала меня в плену. Вывернула, извратила все, чем я был! Я потом годами с криками просыпался и все вспоминал твой долбанный кнут. Почему я в нее выстрелил? Она хотела меня ударить. И на ее месте я увидел тебя!
Он никогда еще не видел Рьярру такой. Растерянной. Удивленной.
И до дрожи хотел вырвать ей глотку, чтобы хлестала черная кровь.
— Я ошиблась, — сказала Рьярра так, словно не верила. И повторила. — Я в тебе ошиблась.
Он рассмеялся:
— Нет, нет, ты получила, что хотела. Я был нужен тебе в Сопротивлении, и я там был. Я так тебя ненавидел, так рвался убивать вас, тварей, я бы никогда не отступился. Я был тебе нужен одержимым. Ну, вот она — оборотная сторона одержимости. Любуйся, нравится?
Было проще обвинять во всем ее — но он потерял контроль сам, не мог себя остановить, не успел подумать. Сначала выстрелил.
Рьярра прочистила горло, мотнула головой — самые бессмысленные, самые человечные жесты, что он у нее видел — и успокоилась, губы сжались в линию:
— Я сказала глупость. Хорошо, ты выстрелил в Телуру случайно. Отреагировал на угрозу. Но ты не сказал всего. Почему она хотела тебя высечь?
Он фыркнул:
— Ты пытаешься все до конца из меня вытянуть? Какое тебе дело, из-за чего? Может, я ее просто разозлил. У вас же вроде принято — пороть своих мужиков.
Хотя оба они понимали, что не мог он просто разозлить Мару. Она всегда с ним осторожничала — прощала то, чего не простила бы герианцу, никогда не позволяла себе лишнего. И контролировала себя, свою злость.
Да, пока Эйн не полез к ей в голову.
— Что ты сделал, мальчик? — спросила Рьярра. И стоило послать ее к блястовой матери, но Эйн вдруг почувствовал — что устал. Слишком устал для того, чтобы огрызаться и дальше.
И злость отступала. Вместо нее накатывал страх.
— Я использовал метку. Вломился Маре в голову.
Рьярра напряглась всем телом, схватилась за кнут — и, наверное, что-то было с Эйном сильно не так, но в этом жесте, в выражении лица он вдруг увидел Мару.
Такой, какой она была перед выстрелом.
— Ты сделал что?
Он никогда не думал, как герианцы вообще относятся к подобному. Только подозревал, что метку можно так использовать. Знал, что это возможно.
Мара говорила, что меткой дорожат, что ее берегут. Что она значит для герианцев нечто особое. Но не был одним из них — и для него она была просто связь.
Просто связь, которой он дорожил, которая прогоняла одиночество. Связь, которая стала настолько естественной, что он уже и забыл — как это, быть одному.
— Ты хоть понимаешь, что ты сделал? — тихо спросила Рьярра. — Ты хоть знаешь, что метка…
Она не договорила, и в тот момент Эйн был этому рад.
И как по команде отворилась дверь, и из лазарета вышла Салея.
Она казалась бледнее обычного, и ее одежда была заляпана черной герианской кровью.
— Как Мара? — Эйн подался к ней, попытался заглянуть через плечо.
Салея тихо притворила дверь, посмотрела ему в глаза, и сказала тихо и веско:
— Телура мертва.
Глава 59
***
Ее слова отдались внутри глухим эхом, разбились на отдельные, ничего не значащие звуки.
Мер-тва.
Эйн многих успел потерять и многих успел похоронить — ребят из его отряда, бойцов Сопротивления. Меррика, на которого привык полагаться и в которого верил.
А Мара уже умерла у него на руках, когда он колол ей стимулятор и не знал: подействует ли. Казалось, это случилось целую жизнь тому назад, а на самом деле — совсем недавно.
И мысль о том, что смерть ее все-таки догнала, была невыносимой.
Эйн отпихнул Салею в сторону, направился к двери лазарета. Не верил, не мог принять, что все получилось так глупо.
В прошлый раз казалось: Мар умирает из-за его глупости, и это худшее, что может случиться.
А теперь…
А теперь он сам ее убил.
Дверь лазарета была заперта. Панель замка не реагировала на его ключ-код и на его запросы.
Салея стояла рядом молча, как неживая. Как кукла, и изнутри поднималась злоба на нее, на то, что она не спасла Мару, на то, что все так получилось.
На то, что она заперла эту блястову дверь.
— Открой, — сказал Эйн. Голос показался чужим.
Салея смотрела на него спокойно и слегка брезгливо, ободок радужки казался почти белым.
— Открой эту сраную дверь, — с нажимом сказал он. — Или я убью и тебя.
— Мальчик… — начала Рьярра, и он рявкнул, потому что не мог слышать, что она собиралась ему сказать:
— Заткнись!
— Ты убил ее, — спокойно сказала Салея, равнодушно. — Потому что она тебе верила и не ожидала нападения. Что теперь? Что ты хочешь увидеть?
Он не знал, что именно, просто не мог иначе.
Эйн потянулся за игольником, прострелить этот долбанный замок. Только тогда вспомнил — оружие осталось в жилом боксе. Он не взял его с собой.
Но был ларрал. Ойлер говорил: ты поймешь, ты станешь как мы, приятель Эйн.
Он не сомневался, что быть как он — лучше, что никто не откажется от силы.
Эйн размахнулся и саданул механической рукой по дверям изо всех сил. Оставил вмятину. Ударил снова и снова — бездумно, выплескивая бессилие и боль.
И когда остановился, тяжело дыша, все перед глазами расплывалось.
— Ты сломал дверь, человек, — равнодушно сказала Салея. — Теперь она не откроется.
Он развернулся резко, схватил ее за горло, лишь бы заставить ее заткнуться, лишь бы…
Лишь бы что? Какое значение это теперь имело.
— Мне надо ее увидеть, — он не узнавал собственные голос. И слова, слабые, беспомощные слова не узнавал тоже. — Пожалуйста… мне надо ее увидеть.
— Отпусти меня, человек, — холодно, прожигая его взглядом, сказала она. — Прямо сейчас.
Он разжал пальцы, рука беспомощно опустилась.
— Перед смертью… она… говорила что-нибудь?
Он помнил — искаженное злостью лицо, и как Мара пошла прочь. И как ей было наплевать на раны, потому что она достаточно сильно его ненавидела.
— Не приходила в сознание, — спокойно отозвалась Салея.
Эйн пытался вспомнить, перед тем, как Мара… перед тем, как потеряла сознание. Какие были ее последние слова. Она сказала что-то. Он даже не мог вспомнить.
Эйн рассмеялся. Заржал, согнувшись и хватаясь за стену, чтобы не упасть.
Бляста, он даже не помнил.
Спина горела огнем, каждое движение отдавалось болью — давали о себе знать следы от кнута.
И Эйн вдруг подумал, сквозь смех — ее последний подарок. Все, что останется ему от Мары. Несколько шрамов, которые затеряются в следах, которые оставила на нем Рьярра.
Он обернулся к ней. Просто захотел посмотреть ей в глаза и вспомнить, как сильно ее ненавидел. Вспомнить, что с нее все началось.
В плену Эйну казалось, Рьярра убивает его по частям. Надежду спастись — это ушло самым первым, гордость, самоуважение. Пока от него не осталось ничего, кроме воющего куска мяса.
Он много раз ее просил: убей меня. Пожалуйста, хватит.
И теперь просил снова:
— Дай мне ее увидеть.
Рьярра бросила короткий, нечитаемый взгляд на Салею, потом кивнула и активировала кнут, светящаяся полоса зазмеилась по полу — боевой режим.
— Отойди, мальчик.
Кнут взвился в воздух со свистом, располосовал дверь на дымящиеся осколки.
Эйн сбил их механической рукой, шагнул в лазарет, не обращая внимания на раскаленные края.
Мара все еще была в капсуле, казалась маленькой и какой-то жалкой, как сломанная игрушка. Как кукла, неубедительная копия.
Эйн подошел ближе. Ее бок, ее руки и ноги были перемазаны черной кровью.
Грудь… вздымалась и опадала.
Медленно, с усилием.
Эйн смотрел обалдело, и не мог поверить.
Она дышала.
Что-то ударило его в спину, и он рухнул на колени — не смог удержать равновесия, и завалился на пол, боль взорвалась в скуле.
Салея подошла неторопливо, спокойно, убрала игольник — и Эйн понял, она выстрелила парализующим зарядом. Дождалась подходящего момента и ударила в спину.
