Этот деспотичный суровый Грэхард не питал к Дереку никаких чувств, видел в нём лишь свою вещь, требовал от него лишь покорности, и от этого чудовища должно было сбежать.
Но — он — сам — всё придумал.
Чтобы оправдать себя.
И потратил десять лет своей жизни на страх перед собственной выдумкой.
Сотрясаясь рыданиями, Дерек обхватил свои коленки руками, пытаясь съёжиться, сжаться, спрятаться от чувств, которые захватили его теперь с головой. Несмотря на тёплую летнюю погоду, его бил озноб. Отвращение к себе, осознание собственного предательства, собственной мелочности и эгоизма, своей трусости, стыд и осуждение, разочарование и горечь мешались в его душе бешеной бурей.
И в этой буре мучительное, острое понимание раздирало его сердце на ошмётки: понимание невозможности исправить уже совершённое.
«Если бы я знал, если бы я только знал...» — дрожа, повторял сам себе Дерек, толком не понимая, что именно он должен был знать.
Что чувства Эсны к нему были ненастоящими? Что ей просто не хватало тепла? Что она не любила его — никогда, никогда не любила, а только искала понимания и сочувствия?
Воображение его рвануло сквозь года и расстояния — туда, к Грэхарду. Туда, где он должен был помочь другу наладить отношения с женой. Туда, где он должен был поддержать брата в трудную для него минуту. Туда, где он должен был быть рядом, заодно, вместе.
Туда, где в реальности он выступил против, он стал врагом, он ударил в незащищённую спину, в самое больное и уязвимое место, он, в конце концов...
Дерек замер, и его мертвенная неподвижность была в разы страшнее той дрожи, которая сопровождала его судорожные рыдания.
Дерек замер, потому что он понял, что сделал с Грэхардом самое страшное из всего, что только можно было с ним сделать: он сбежал от него.
Не поговорив, не объяснившись, не оставив даже паршивой записки.
Сбежал после тяжёлой ссоры, не примирившись, не оставив ни единого шанса извиниться, искупить, выразить раскаяние.
Сбежал, оставив Грэхарда мучиться не только от боли потери, не только от осознания предательства, но и с чувством вины — глубокой, всепожирающей вины, от которой Грэхарду некуда было деться, с которой он ничего бы не смог сделать.
Он отомстил Грэхарду самым страшным из способов: погрузив его сердце в ад.
Безжалостно, без права на пересмотр, смягчение или помилование.
Он не оставил Грэхарду ни единого шанса — ни оправдаться, ни попросить прощения.
Он не оставил ни единого шанса ни Грэхарду, ни себе.
Из-за пустой фантазии, из-за мелочного эгоизма он принял решение за них обоих и разрушил их дружбу.
Дружбу, которую — как теперь он осознавал чётко и ясно — Грэхард ценил так же высоко, как и он сам.
Потому что Грэхард — его — любил.
Любил, как умел — неловкий, суровый, неспособный выражать свои чувства прямо, постоянно таящий их внутри, прячущий их за маской холодности, — но любил всем сердцем, так, как и сам Дерек любил его.
Не выдержав, Дерек отодрал лицо от насквозь промокшей от слёз и пота ткани штанов, задрал голову и закричал — бессмысленно, по-звериному, мучительно, пока не закончился воздух в лёгких, пока не засаднило горло, пока, закашлявшись от невозможности сделать вдох, он не повалился на землю на бок.
Тяжело дыша, он тупо рассматривал травинку, по которой ползла какая-то букашка. Целеустремлённо она перебирала лапками, туда, наверх, к солнцу и небу; достигнув вершины травинки, она на секунду замерла, потом резко выпустила наружу крылья — и взлетела.
Он растерянно сморгнул.
Он был совершенно опустошён. Поледеневшие пальцы едва ощутимо дрожали; он с трудом сумел опереться на землю и сесть.
Голова звенела болью и пустотой.
Он встал — и тут же опёрся рукой на ближайшее дерево, потому что ноги его плохо держали.
Некоторое время он стоял вот так, бессмысленным взглядом уперевшись в землю.
Затем, шаркая по траве, продолжил свой путь.
5. Чем опасны Тогнары?
Когда Дерек всё же достиг южной дороги, он свернул направо.
К столице.
У него не было сил на очередной побег — но более всего остального он был совершенно неспособен теперь остаться в одиночестве. Сердце его кровоточило чувством вины и отчаянием; ему было невыносимо больно и страшно наедине с собой, и он, как раненый зверь, хотел только заползти в свою берлогу и укрыться в ней.
Совершенно забыв о Михаре, о плане Магрэнь, о засаде, которая должна была ждать его где-то у дома, — он брёл к этому дому из последних сил.
На его счастье, эмоциональное потрясение выпило из него все соки, и он не сумел добрести до города. Тупо остановившись перед поместьем Рийаров — которое располагалось на окраине — он осознал, что скорее рухнет по дороге, чем сумеет доковылять домой.
У Рийаров его считали за своего человека и члена семьи.
Он решил переждать период слабости здесь — его радушно приняли и не стали донимать расспросами.
Однако, сидя в одной из гостиных этого большого дома, он снова оказался предоставлен на растерзание собственной совести.
Не в силах вынести этого болезненного, раздирающего душу одиночества, он попросил лакея сходить за Райтэном и сообщить ему, что он ждёт его здесь по срочному делу.
Лакей, если и удивился, ничего переспрашивать не стал, и спустя полчаса изрядно встревоженный Райтэн влетел в риайровскую гостиную.
Окинув друга тревожным взглядом с головы до ног и обратно и не обнаружив никаких причин для столь странных шпионских игр, он нахмурился и переспросил:
— Дер?
Уже само появление друга — сильного, уверенного, надёжного — немного прочистило Дереку мозги. Растерянно заморгав, словно просыпаясь после кошмарного сна, он осознал вдруг, что должен теперь говорить не о том вопросе, который по-настоящему его волновал и занимал все его мысли — не о его прозрениях касательно Грэхарда — а об опасности, которая исходит от Михара.
Удивительное дело! Теперь, среди всех бушевавших в его душе чувств, мысль о Михаре казалась мелкой, незначительной и глупой, а исходящая от него угроза — смешной и несущественной.
Однако Дерек понимал, что с Райтэном нужно в первую очередь поговорить именно об этой угрозе, а вовсе не о всех его потрясающих прозрениях, поэтому, чуть вздохнув, принялся пересказывать сегодняшнюю встречу с Магрэнь и полученную от неё информацию.
По мере развёртывания рассказа челюсти Райтэна сжимались всё жёстче. Лицо его приобретало гордое и злое выражение: как если бы его оскорбляла сама мысль о том, что Михар смеет что-то замышлять против Дерека.
Выслушав рассказ до конца, Райтэн сдержанно кивнул:
— Ты правильно сделал, что приехал сюда, — резюмировал он и добавил: — Сиди пока здесь и никуда не выходи, в это поместье он точно не сунется, а я пойду соберу всех наших, посовещаемся.
Дерек облегчённо кивнул: он ожидал куда как более бурной реакции. Сдержанность друга оказалась приятным сюрпризом.
«Не я один меняюсь с годами», — сентиментально подумал Дерек, глядя вслед спокойно выходящему, а отнюдь не выбегающему с криками и угрозами Райтэну.
Впрочем, он не был бы так оптимистично настроен, если бы наблюдал не спину, а лицо.
Едва отвернувшись, Райтэн скривился в оскал совершенно зверский. В прищуренных глазах его заиграло опасное пламя; нахмуренные брови разлетались крыльями хищной птицы, готовой к броску. Лицо его полыхало ненавистью и решимостью; и вместо того, чтобы идти собирать «всех наших», как он обещал Дереку, он отправился к дому Михара.
С каждым шагом сердце его билось всё громче; ярость заполняла каждую клеточку его существа. Лишь не дойдя одного поворота до дома, он остановился, принуждая себя отдышаться и овладеть лицом. Пусть не сразу, но ему удалось это.
В прихожую он вступал с видом самым что ни на есть любезным и деловым — собрав в кулак всю свою неважную способность к лицемерию. Чтобы показать себя человеком цивилизованным, который пришёл по важному вопросу, он даже откопал в жилете визитку — закинул себе парочку, когда ещё к Магрэнь собирался.
Визитка оказалась как нельзя кстати; лакей спокойно принял её, с поклоном попросил подождать и вышел.
Осторожно и медленно сжав кулаки, Райтэн заставил ледяную ярость в своей душе затаиться до поры до времени.
Наконец, получив ответ, что его готовы принять в кабинете, он сделал несколько глубоких вдохов, овладевая собой и заставляя ненависть и злобу отступать на периферию, оставляя на переднем плане холодный расчёт и острый разум.
В этом состоянии заледеневшего гнева он и вступил в кабинет.
Михар, непринуждённо устроившийся за своим столом, наблюдал за ним с любопытством и таким выражением, которое Райтэну показалось снисходительным. Его, впрочем, мало волновало, в какую игру планирует играть противник — он сам не был силён в интригах и не планировал начинать.
Не размениваясь на приветствия, Райтэн медленно подошёл к столу, встал напротив Михара, опёрся ладонями на столешницу и холодно спросил:
— Как вы думаете, почему вы до сих пор живы?
Такое вступление оказалось настолько неожиданным, что Михар на несколько секунд растерялся, подбирая оптимальную стратегию по призванию к порядку зарвавшихся самоубийц.
Райтэн, впрочем, не дал ему времени на это, с ходу принявшись развивать свою мысль:
— Мой отец, узнав о ситуации, первым делом предложил ликвидировать вас. Мой дядюшка, — он имел в виду, разумеется, Этрэна, — тоже сразу предложил именно это решение, — в голосе его слышалось отчётливое шипение гнева. — Муж моей сестры предложил мне десяток необнаруживаемых ядов.
Справившийся с удивлением Михар хотел было прервать этот впечатляющий монолог и призвать посетителя к порядку, но вклиниться в быструю чёткую речь Райтэна оказалось невозможно.
— Моя жена, — продолжил он, — предлагала попросту пристрелить вас с крыши, а её лучший друг построил уже более пятидесяти прекрасных планов по вашему устранению. Так знаете, почему вы до сих пор живы, Михар? — со злой ледяной усмешкой повторил свой вопрос он.
Посчитав беседу с очевидным сумасшедшим тем, что было ниже его достоинства, Михар потянулся к колокольчику — вызвать слуг — но Райтэн стремительным движением этот колокольчик перехватил, наклонился к противнику и свистящим шёпотом ответил:
— Вы живы, потому что за вас просил Деркэн.
Михар хотел было позвать Орса — обычно именно он дежурил у дверей — но с досадой вспомнил, что Орса он как раз отослал в засаду. У него, конечно, были и другие боевики, но часть из них сейчас разыскивала Дерека на тракте, оставшиеся охраняли дом снаружи, и внутри была только пара человек — и те теперь стояли у гостиной, где он оставил Магрэнь. Дозваться он сумел бы разве что лакея — и совсем не факт, что тот сумел бы справиться с наглым визитёром.
В Михаре поднялась глубокая досада на самого себя — он не рассматривал Тогнара всерьёз, поэтому недооценил его. Это была грубейшая ошибка, которую, конечно, он в жизни бы не совершил, если бы не позволил эмоциям взять верх над разумом.
— Мы как-то говорили с вами о Рийарах и их прекрасных традициях, — спокойно продолжил развивать свою мысль Райтэн, который даже не подумал о том, что обычно его противник окружён внушительной охраной, и угрожать ему так прямо может дорогого стоить, — но сегодня речь идёт о Тогнарах и о том, чем мы отличаемся от старшей ветви. — Он гордо выпрямился и через губу отметил: — Тогнарам наплевать, какую цену придётся платить, если речь идёт об их близких. С тех пор, как вы перешли нам дорогу, Михар, между вами и вашей смертью стоит только Деркэн и его слово. — Он смерил противника злым взглядом: — Знаете, почему я не убью вас прямо сейчас?
Михар с неверием и негодованием отметил, что этот вопрос вызвал у него страх; он не был уверен, что справится с Райтэном в рукопашной, и не был уверен, что его люди успеют прийти ему на помощь.
Незаметно он попытался дотянуться рукой до ящика стола, в котором лежал нож. Безразличным взглядом он при этом следил за противником, чтобы убедиться, что его манёвр не разгадан.
— Деркэн расстроится, — спокойно объяснил Райтэн и добавил: — Но, если вы позволите себе ещё хоть одну интригу против него, Михар, — клянусь, я перестану волноваться о его расстройстве. К тому же, — светским тоном отметил он, — я всё же полагаю, что вы умны, и что вы понимаете, чего вам будет стоить продолжение конфликта. Сегодня, — ровно заключил Райтэн, — Тогнары вынесли вам первое и единственное предупреждение. В следующий раз вы умрёте, — будничным тоном обозначил он, резко развернулся и вышел.
Михар скрипнул зубами от ярости.
Понимание того, что ему пришлось всё это выслушивать, потому что по собственному растяпству он не обеспечил себе достойное силовое прикрытие, вызывало у него бессильный гнев и злобу.
Но ещё глубже и острее эту злобу делало понимание того факта, что он не может просто сбросить угрозы Райтэна со счетов.
Пусть Михар и относился к самому Райтэну весьма презрительно и не считал его ни за достойного противника, ни за политическую силу, — за ним стояла его семья.
И у него не было возможности уничтожить всю эту семью. А это, как верно отметил Райтэн, означало, что кто-то из Тогнаров убьёт его — просто потому, что Тогнары не будут заботиться о том, чтобы сделать это тайно и избежать ответственности.
Михар почувствовал, как по спине потекла струйка липкого пота: он осознал, насколько близок был к смерти только что.
Такой бешеный человек, как Тогнар, и впрямь мог попросту его зарезать прямо сейчас. Даже если бы Михар не сглупил и выставил положенный заслон боевиков перед кабинетом. Те просто не успели бы вбежать внутрь — а сам Михар не ожидал покушения во время светского визита.
Не стоило отмахиваться и от угрозы отравления — зять Райтэна и впрямь был весьма известным химиком. А его жена, сестрица этого бешеного, была лучшей подругой Руби...
Михар снова скрипнул зубами; угрозы дочери сегодня не прозвучали, но было очевидно, что Тогнары могут расправиться и с ней.
Эта партия была ему не по зубам, и он не видел теперь никаких иных вариантов, кроме как отступить.
«Я привык к тому, что они не идут на конфликт, — с холодным спокойствием сам себе попенял Михар. — И заигрался».
Первоначальная его интрига не предполагала прямого противостояния — Райтэн должен был полюбить Руби и участвовать в деле добровольно. Переигранный вариант — заполучить в агенты Дерека — тоже казался Михару добровольным. Во всяком случае, поведение Дерека всегда ярко отражало, что ему интересно то, чем он занимается; и, к тому же, во всём этом отвратительном тогнаровском монологе так и не прозвучал ответ на главный вопрос: почему Дерек вдруг решил взбрыкнуть именно сейчас?
Встав, Михар подошёл к окну и распахнул его. Тяжёлый душный воздух не принёс прохлады и облегчения, напротив, пахнул в лицо летним зноем.
«Если он так не хотел на меня работать, кто ему мешал сразу обострить вопрос с Тогнарами?» — задумался Михар.
Он даже всерьёз порассматривал вариант, что это в Дереке сыграла ревность, и это Дерек не сумел простить Магрэнь её выбора и потому теперь не захотел продолжить свою работу.
Однако против этой версии говорил тот факт, что Дерек уже несколько месяцев постепенно отстранялся от порученных ему проектов и находил поводы ими не заниматься.
«Нет, здесь дело не в Магрэнь, — принялся досадливо постукивать пальцами по подоконнику Михар.
Но — он — сам — всё придумал.
Чтобы оправдать себя.
И потратил десять лет своей жизни на страх перед собственной выдумкой.
Сотрясаясь рыданиями, Дерек обхватил свои коленки руками, пытаясь съёжиться, сжаться, спрятаться от чувств, которые захватили его теперь с головой. Несмотря на тёплую летнюю погоду, его бил озноб. Отвращение к себе, осознание собственного предательства, собственной мелочности и эгоизма, своей трусости, стыд и осуждение, разочарование и горечь мешались в его душе бешеной бурей.
И в этой буре мучительное, острое понимание раздирало его сердце на ошмётки: понимание невозможности исправить уже совершённое.
«Если бы я знал, если бы я только знал...» — дрожа, повторял сам себе Дерек, толком не понимая, что именно он должен был знать.
Что чувства Эсны к нему были ненастоящими? Что ей просто не хватало тепла? Что она не любила его — никогда, никогда не любила, а только искала понимания и сочувствия?
Воображение его рвануло сквозь года и расстояния — туда, к Грэхарду. Туда, где он должен был помочь другу наладить отношения с женой. Туда, где он должен был поддержать брата в трудную для него минуту. Туда, где он должен был быть рядом, заодно, вместе.
Туда, где в реальности он выступил против, он стал врагом, он ударил в незащищённую спину, в самое больное и уязвимое место, он, в конце концов...
Дерек замер, и его мертвенная неподвижность была в разы страшнее той дрожи, которая сопровождала его судорожные рыдания.
Дерек замер, потому что он понял, что сделал с Грэхардом самое страшное из всего, что только можно было с ним сделать: он сбежал от него.
Не поговорив, не объяснившись, не оставив даже паршивой записки.
Сбежал после тяжёлой ссоры, не примирившись, не оставив ни единого шанса извиниться, искупить, выразить раскаяние.
Сбежал, оставив Грэхарда мучиться не только от боли потери, не только от осознания предательства, но и с чувством вины — глубокой, всепожирающей вины, от которой Грэхарду некуда было деться, с которой он ничего бы не смог сделать.
Он отомстил Грэхарду самым страшным из способов: погрузив его сердце в ад.
Безжалостно, без права на пересмотр, смягчение или помилование.
Он не оставил Грэхарду ни единого шанса — ни оправдаться, ни попросить прощения.
Он не оставил ни единого шанса ни Грэхарду, ни себе.
Из-за пустой фантазии, из-за мелочного эгоизма он принял решение за них обоих и разрушил их дружбу.
Дружбу, которую — как теперь он осознавал чётко и ясно — Грэхард ценил так же высоко, как и он сам.
Потому что Грэхард — его — любил.
Любил, как умел — неловкий, суровый, неспособный выражать свои чувства прямо, постоянно таящий их внутри, прячущий их за маской холодности, — но любил всем сердцем, так, как и сам Дерек любил его.
Не выдержав, Дерек отодрал лицо от насквозь промокшей от слёз и пота ткани штанов, задрал голову и закричал — бессмысленно, по-звериному, мучительно, пока не закончился воздух в лёгких, пока не засаднило горло, пока, закашлявшись от невозможности сделать вдох, он не повалился на землю на бок.
Тяжело дыша, он тупо рассматривал травинку, по которой ползла какая-то букашка. Целеустремлённо она перебирала лапками, туда, наверх, к солнцу и небу; достигнув вершины травинки, она на секунду замерла, потом резко выпустила наружу крылья — и взлетела.
Он растерянно сморгнул.
Он был совершенно опустошён. Поледеневшие пальцы едва ощутимо дрожали; он с трудом сумел опереться на землю и сесть.
Голова звенела болью и пустотой.
Он встал — и тут же опёрся рукой на ближайшее дерево, потому что ноги его плохо держали.
Некоторое время он стоял вот так, бессмысленным взглядом уперевшись в землю.
Затем, шаркая по траве, продолжил свой путь.
Глава пятая
5. Чем опасны Тогнары?
Когда Дерек всё же достиг южной дороги, он свернул направо.
К столице.
У него не было сил на очередной побег — но более всего остального он был совершенно неспособен теперь остаться в одиночестве. Сердце его кровоточило чувством вины и отчаянием; ему было невыносимо больно и страшно наедине с собой, и он, как раненый зверь, хотел только заползти в свою берлогу и укрыться в ней.
Совершенно забыв о Михаре, о плане Магрэнь, о засаде, которая должна была ждать его где-то у дома, — он брёл к этому дому из последних сил.
На его счастье, эмоциональное потрясение выпило из него все соки, и он не сумел добрести до города. Тупо остановившись перед поместьем Рийаров — которое располагалось на окраине — он осознал, что скорее рухнет по дороге, чем сумеет доковылять домой.
У Рийаров его считали за своего человека и члена семьи.
Он решил переждать период слабости здесь — его радушно приняли и не стали донимать расспросами.
Однако, сидя в одной из гостиных этого большого дома, он снова оказался предоставлен на растерзание собственной совести.
Не в силах вынести этого болезненного, раздирающего душу одиночества, он попросил лакея сходить за Райтэном и сообщить ему, что он ждёт его здесь по срочному делу.
Лакей, если и удивился, ничего переспрашивать не стал, и спустя полчаса изрядно встревоженный Райтэн влетел в риайровскую гостиную.
Окинув друга тревожным взглядом с головы до ног и обратно и не обнаружив никаких причин для столь странных шпионских игр, он нахмурился и переспросил:
— Дер?
Уже само появление друга — сильного, уверенного, надёжного — немного прочистило Дереку мозги. Растерянно заморгав, словно просыпаясь после кошмарного сна, он осознал вдруг, что должен теперь говорить не о том вопросе, который по-настоящему его волновал и занимал все его мысли — не о его прозрениях касательно Грэхарда — а об опасности, которая исходит от Михара.
Удивительное дело! Теперь, среди всех бушевавших в его душе чувств, мысль о Михаре казалась мелкой, незначительной и глупой, а исходящая от него угроза — смешной и несущественной.
Однако Дерек понимал, что с Райтэном нужно в первую очередь поговорить именно об этой угрозе, а вовсе не о всех его потрясающих прозрениях, поэтому, чуть вздохнув, принялся пересказывать сегодняшнюю встречу с Магрэнь и полученную от неё информацию.
По мере развёртывания рассказа челюсти Райтэна сжимались всё жёстче. Лицо его приобретало гордое и злое выражение: как если бы его оскорбляла сама мысль о том, что Михар смеет что-то замышлять против Дерека.
Выслушав рассказ до конца, Райтэн сдержанно кивнул:
— Ты правильно сделал, что приехал сюда, — резюмировал он и добавил: — Сиди пока здесь и никуда не выходи, в это поместье он точно не сунется, а я пойду соберу всех наших, посовещаемся.
Дерек облегчённо кивнул: он ожидал куда как более бурной реакции. Сдержанность друга оказалась приятным сюрпризом.
«Не я один меняюсь с годами», — сентиментально подумал Дерек, глядя вслед спокойно выходящему, а отнюдь не выбегающему с криками и угрозами Райтэну.
Впрочем, он не был бы так оптимистично настроен, если бы наблюдал не спину, а лицо.
Едва отвернувшись, Райтэн скривился в оскал совершенно зверский. В прищуренных глазах его заиграло опасное пламя; нахмуренные брови разлетались крыльями хищной птицы, готовой к броску. Лицо его полыхало ненавистью и решимостью; и вместо того, чтобы идти собирать «всех наших», как он обещал Дереку, он отправился к дому Михара.
С каждым шагом сердце его билось всё громче; ярость заполняла каждую клеточку его существа. Лишь не дойдя одного поворота до дома, он остановился, принуждая себя отдышаться и овладеть лицом. Пусть не сразу, но ему удалось это.
В прихожую он вступал с видом самым что ни на есть любезным и деловым — собрав в кулак всю свою неважную способность к лицемерию. Чтобы показать себя человеком цивилизованным, который пришёл по важному вопросу, он даже откопал в жилете визитку — закинул себе парочку, когда ещё к Магрэнь собирался.
Визитка оказалась как нельзя кстати; лакей спокойно принял её, с поклоном попросил подождать и вышел.
Осторожно и медленно сжав кулаки, Райтэн заставил ледяную ярость в своей душе затаиться до поры до времени.
Наконец, получив ответ, что его готовы принять в кабинете, он сделал несколько глубоких вдохов, овладевая собой и заставляя ненависть и злобу отступать на периферию, оставляя на переднем плане холодный расчёт и острый разум.
В этом состоянии заледеневшего гнева он и вступил в кабинет.
Михар, непринуждённо устроившийся за своим столом, наблюдал за ним с любопытством и таким выражением, которое Райтэну показалось снисходительным. Его, впрочем, мало волновало, в какую игру планирует играть противник — он сам не был силён в интригах и не планировал начинать.
Не размениваясь на приветствия, Райтэн медленно подошёл к столу, встал напротив Михара, опёрся ладонями на столешницу и холодно спросил:
— Как вы думаете, почему вы до сих пор живы?
Такое вступление оказалось настолько неожиданным, что Михар на несколько секунд растерялся, подбирая оптимальную стратегию по призванию к порядку зарвавшихся самоубийц.
Райтэн, впрочем, не дал ему времени на это, с ходу принявшись развивать свою мысль:
— Мой отец, узнав о ситуации, первым делом предложил ликвидировать вас. Мой дядюшка, — он имел в виду, разумеется, Этрэна, — тоже сразу предложил именно это решение, — в голосе его слышалось отчётливое шипение гнева. — Муж моей сестры предложил мне десяток необнаруживаемых ядов.
Справившийся с удивлением Михар хотел было прервать этот впечатляющий монолог и призвать посетителя к порядку, но вклиниться в быструю чёткую речь Райтэна оказалось невозможно.
— Моя жена, — продолжил он, — предлагала попросту пристрелить вас с крыши, а её лучший друг построил уже более пятидесяти прекрасных планов по вашему устранению. Так знаете, почему вы до сих пор живы, Михар? — со злой ледяной усмешкой повторил свой вопрос он.
Посчитав беседу с очевидным сумасшедшим тем, что было ниже его достоинства, Михар потянулся к колокольчику — вызвать слуг — но Райтэн стремительным движением этот колокольчик перехватил, наклонился к противнику и свистящим шёпотом ответил:
— Вы живы, потому что за вас просил Деркэн.
Михар хотел было позвать Орса — обычно именно он дежурил у дверей — но с досадой вспомнил, что Орса он как раз отослал в засаду. У него, конечно, были и другие боевики, но часть из них сейчас разыскивала Дерека на тракте, оставшиеся охраняли дом снаружи, и внутри была только пара человек — и те теперь стояли у гостиной, где он оставил Магрэнь. Дозваться он сумел бы разве что лакея — и совсем не факт, что тот сумел бы справиться с наглым визитёром.
В Михаре поднялась глубокая досада на самого себя — он не рассматривал Тогнара всерьёз, поэтому недооценил его. Это была грубейшая ошибка, которую, конечно, он в жизни бы не совершил, если бы не позволил эмоциям взять верх над разумом.
— Мы как-то говорили с вами о Рийарах и их прекрасных традициях, — спокойно продолжил развивать свою мысль Райтэн, который даже не подумал о том, что обычно его противник окружён внушительной охраной, и угрожать ему так прямо может дорогого стоить, — но сегодня речь идёт о Тогнарах и о том, чем мы отличаемся от старшей ветви. — Он гордо выпрямился и через губу отметил: — Тогнарам наплевать, какую цену придётся платить, если речь идёт об их близких. С тех пор, как вы перешли нам дорогу, Михар, между вами и вашей смертью стоит только Деркэн и его слово. — Он смерил противника злым взглядом: — Знаете, почему я не убью вас прямо сейчас?
Михар с неверием и негодованием отметил, что этот вопрос вызвал у него страх; он не был уверен, что справится с Райтэном в рукопашной, и не был уверен, что его люди успеют прийти ему на помощь.
Незаметно он попытался дотянуться рукой до ящика стола, в котором лежал нож. Безразличным взглядом он при этом следил за противником, чтобы убедиться, что его манёвр не разгадан.
— Деркэн расстроится, — спокойно объяснил Райтэн и добавил: — Но, если вы позволите себе ещё хоть одну интригу против него, Михар, — клянусь, я перестану волноваться о его расстройстве. К тому же, — светским тоном отметил он, — я всё же полагаю, что вы умны, и что вы понимаете, чего вам будет стоить продолжение конфликта. Сегодня, — ровно заключил Райтэн, — Тогнары вынесли вам первое и единственное предупреждение. В следующий раз вы умрёте, — будничным тоном обозначил он, резко развернулся и вышел.
Михар скрипнул зубами от ярости.
Понимание того, что ему пришлось всё это выслушивать, потому что по собственному растяпству он не обеспечил себе достойное силовое прикрытие, вызывало у него бессильный гнев и злобу.
Но ещё глубже и острее эту злобу делало понимание того факта, что он не может просто сбросить угрозы Райтэна со счетов.
Пусть Михар и относился к самому Райтэну весьма презрительно и не считал его ни за достойного противника, ни за политическую силу, — за ним стояла его семья.
И у него не было возможности уничтожить всю эту семью. А это, как верно отметил Райтэн, означало, что кто-то из Тогнаров убьёт его — просто потому, что Тогнары не будут заботиться о том, чтобы сделать это тайно и избежать ответственности.
Михар почувствовал, как по спине потекла струйка липкого пота: он осознал, насколько близок был к смерти только что.
Такой бешеный человек, как Тогнар, и впрямь мог попросту его зарезать прямо сейчас. Даже если бы Михар не сглупил и выставил положенный заслон боевиков перед кабинетом. Те просто не успели бы вбежать внутрь — а сам Михар не ожидал покушения во время светского визита.
Не стоило отмахиваться и от угрозы отравления — зять Райтэна и впрямь был весьма известным химиком. А его жена, сестрица этого бешеного, была лучшей подругой Руби...
Михар снова скрипнул зубами; угрозы дочери сегодня не прозвучали, но было очевидно, что Тогнары могут расправиться и с ней.
Эта партия была ему не по зубам, и он не видел теперь никаких иных вариантов, кроме как отступить.
«Я привык к тому, что они не идут на конфликт, — с холодным спокойствием сам себе попенял Михар. — И заигрался».
Первоначальная его интрига не предполагала прямого противостояния — Райтэн должен был полюбить Руби и участвовать в деле добровольно. Переигранный вариант — заполучить в агенты Дерека — тоже казался Михару добровольным. Во всяком случае, поведение Дерека всегда ярко отражало, что ему интересно то, чем он занимается; и, к тому же, во всём этом отвратительном тогнаровском монологе так и не прозвучал ответ на главный вопрос: почему Дерек вдруг решил взбрыкнуть именно сейчас?
Встав, Михар подошёл к окну и распахнул его. Тяжёлый душный воздух не принёс прохлады и облегчения, напротив, пахнул в лицо летним зноем.
«Если он так не хотел на меня работать, кто ему мешал сразу обострить вопрос с Тогнарами?» — задумался Михар.
Он даже всерьёз порассматривал вариант, что это в Дереке сыграла ревность, и это Дерек не сумел простить Магрэнь её выбора и потому теперь не захотел продолжить свою работу.
Однако против этой версии говорил тот факт, что Дерек уже несколько месяцев постепенно отстранялся от порученных ему проектов и находил поводы ими не заниматься.
«Нет, здесь дело не в Магрэнь, — принялся досадливо постукивать пальцами по подоконнику Михар.
