Предназначение
Грузные темные облака неслись над бугристой предгорной землей, из-под них с силой вырывались злотые лучи солнца, то здесь то там выхватывая полоску земли, с пожухшей травой и низенькими сухими кустарниками, а редкие болезные деревца стояли маленькими группками в окружении ям, откуда были выкорчеваны их некогда многочисленные соседки. Стояла обычная погода.
В окружении заброшенных полей и развалившихся сарайчиков, пустовала деревушка, среди заброшенных огородов и разваливающихся мазанных домиков, единственным сколь-нибудь ухоженным строением был маленький сложенный из камня храм, стоявшей на окраине деревни и выделявшийся конической формой оранжевой крыши.
Из-за горизонта появился человек. Путник не имел ни посоха, ни сумки, и шел спокойно, без видимой усталости, словно вся жизнь его проходила в дороге. Он был одет в толстый плащ из черной шерсти плотно обнимавший его плечи, а голова несла на себе такую-же цилиндрической формы шапку, и единственным что выдавалось из-под плаща был его длинный кинжал в красивых ножнах, болтавшийся на поясе.
Путник бы и дальше продолжал свой путь по древней мощенной дороге, заросшей сорняками и кое-где обнажившей щебень под своими могучими плитами, если бы блеснувшие из-под шапки глаза не разглядели случайно слившуюся с природой деревушку и не направили ноги на старую тропу, ведущую к ней.
...
В маленьком храме заброшенной деревушки, при красноватом свете тлеющей лучины, творилось таинство, жрец, закутанный в черные ткани, так что кроме тощих кистей рук из-под них ни выглядывало нечего, стоял на коленях перед грубо выструганной из древесины статуэткой и окроплял ее кровью с собственных ладоней, аккуратно надрезанных маленьким, дрожавшим в них, ножичком. Жрец возносил хвалы Алкаи, вразумляющей и берегущей своих детей. Храм явно был хорошо обжитым домом богини, а жрец ее верным слугой, исправно приносившим жертвы и смиренно ожидавшим даров.
Раздался стук. Жреца тут-же бросило в пот, он вскочил на ноги, задергался, погасил лучину, выругался слабым голосом, сделав пару шагов он рухнул на колени перед дверью и принялся молится, каким-то Урбатсуну и Ахтанеру, а про свою матушку благополучно забыл. Кровоподтеки на ладонях засохли, а стук в дверь все продолжался, жрец опять выругался “пронесло”, он тяжело встал, и отворив засов бросился наружу, навстречу слепившим его солнечным лучам, с силой утягивая за собою дверь.
…
Путник стоял перед маленьким храмом, ему хотелось проведать великих богов и возможно выказать свое уважение местным, его обрадовал тот факт, что дверь была заперта, как это обычно делается, когда деревенский жрец творит таинство, значит это была не такая уж и заброшенная деревня, каких ему довелось повстречать уже не мало, значит он мог рассчитывать на гостеприимство, еду и кров. Но вместо радушного хозяина-жреца из храма на путника вылетел перепуганный юнец, бывший младше него может лет на пять, в руках он держал обгоревшую лучину, а сам был с головой укутан в самые разные темные тряпки, из-под которых были видны только глаза страха, измазанное в пепле лицо голода и изрезанные, как у бездарного батрака ладони. Они смотрели друг на друга около минуты, пока путник наконец, не спросил осторожно выговаривая каждое слово и положа руку на кинжал
– Здравствуй божий слуга? – тишины постояла еще пару мгновений, а затем изможденные губы жреца зашевелились, и он растерянно замямли, а потом из его горла донёсся слабенький крик.
– Мн. Мнм. Мн. А-а-а. – Они простояли так еще некоторое время, пока путник наконец не спросил, повысив голос.
- Ты как я или местный? – Потом он убрал руку с кинжала и встал ровнее, лица обоих сделались спокойнее, но тело жреца все также боязливо вжималось в двери храма.
Губы Жреца окончательно ожили и из них полилось – Я жрец здешний, раньше большая деревня была, сам видишь, потом голод был, а потому ну, э-э. – Жрец начал судорожно что-то искать глазами, а потом посмотрел на лучину и спрятал ее в складках своих тряпок, затем распростер руки в стороны.
- Да что-же я – он было порвался обнять путника, но тот жестом остановил его и указал жрецу чтобы тот проводил его.
Испуг сошёл с его лица - Да, верно, не надо смущать богов. Да! - Жрец умолк и просто повел путника за собой, они обошли храм, затем стали петлять по тропкам меж клочков слабой травы, некогда бывших полями и наконец вышли к небольшому пустырю, погосту, серому от пропитавшего землю трупного пепла, на окраине которого стояла маленькая каменная хижина, но заметно беднее домов из которых состояла деревушка.
Жрец потянул деревянную дверь, вошел пригнувшись и жестом пригласил путника, сесть на грубый табурет рядом с небольшим столиком и исчез в невидимой снаружи части хижины. Путник пригнулся и вошел внутрь, в хижине было довольно тесно, однако это показалось не таким уж большим недостатком, когда он сел. Жрец, до того копавшейся где-то под небольшой кроватью, занимавшей добрую четверть хижины, вытащил из-под нее массивный сундучок, судя по тому как легко щуплый служитель богов поставил его рядом со столиком, он был пуст, и уселся на него стащив с головы капюшон из-под которого вывалились грязные космы длинных волос.
Грязное и измождённое лицо жреца, смотревшего на путника сверху вниз, поблескивало нарождавшейся в его душе радостью. Путнику было приятно доставить удовольствие очередному безумцу, нашедшему храм в пустующей деревне и возомнившему себя служителем богов, а теперь сходящему от одиночества с ума.
Они говорили долго, жрец все твердил о том какие тяжелые времена нынче царят, извинялся перед путником за то, что его нечем попотчевать, так он сам уже давно перебивается чем земля пожалует, жалился что чуть-ли не сырые корни грызет, но путнику обещает отдать на ночь свою постель, и так-уж и быть к утру чего-нибудь достать, хоть-бы старых костей на бульон, или лебеды. Путника умиляло гостеприимство одинокого безумца, ему было его жалко, но от постели и какого-никакого, а возможного завтрака отказываться не собирался, он соглашался с его жалобами на тяжелую жизнь, но когда ему надоело говорить об одном и том-же, а вопросов от жреца не поступало, то путник решил сам спросить его, куда делись деревенские.
Улыбка жреца на мгновение превратилась в испуганный оскал, легкая дрожь вновь вернулась к нему, он начал, сбиваясь пересказывать все тоже самое что говорил до того, о том какие тяжкие времена настали, что голод и мор должно быть гуляют по миру или это только на их край попал в немилость богов, а только деревенские взяли, и просто ушли. Путник не верил сумасшедшему дураку, но его очень забавляло, что каждый раз, когда он переспрашивал – Что вот-так вот взяли и ушли? – жрец таращил глаза, кивал головой и все тарахтел – да-да-да-да-да, прошлой весной, как снег сошел, пр-росто в-взяли и того. – впрочем для путника история жреца ни была удивительна, он даже на мгновение поверил, что этот дурак и правда мог быть здешним жрецом. Когда путнику надоело смотреть на трясущегося перед его глазами грязного безумца, назвавшегося жрецом, а солнце стало клонится к закату, он поблагодарил того за гостеприимство и попросил его принести воды. Жрец тяжело выдохнул и ушел из хижины, а путник пересел на бедную кровать на другом краю хижины, пододвинул к себе сундучок, на котором сидел жрец, и сложил на него все свои вещи, а затем и одежду, оставаясь в одной рубахе и штанах, а сапоги убрал под кровать. Вскоре вернулся жрец с небольшой лоханью воды, лицо его вновь стало спокойным, а губы складывались в улыбку, однако в действиях его уже чувствовалась не услужливость, а скорее учтивость, он поставил лохань на столик, легонько кивнул путнику и вышел. Вся эта сцена поселила в душе путника, более всего подходящее вечеру чувство покоя и безопасности, он взглянул на блестевшую в закатном солнце воду в лохани, лёг, и заснул так легко, как не спал уже давно.
…
Жрец не спал, но и не рыскал по округе в поисках съестного, на самом деле он не собирался кормить путника, а вот его завтрак обед и ужин, на ближайшие несколько дней уже были обеспечены. Он шел привычными тропами от погоста до деревни, а затем и храма. Жрец радостно отворил дверь храма, но его запал быстро иссяк, когда он вспомнил что не взял с собой никакого света, жрец выругался и захлопнул дверь. Жрец стал копаться в складках своего тряпья и нашел недожженную лучинку, и помрачнел, осознавая, что огниво то все равно в храме, жрец тяжело вздохнул и толкнул дверь.
Затем он стал аккуратно, маленькими шажками, прощупывая и протаптывая все что его окружало искать алтарь. Когда жрец уперся в алтарь ногой, он ощупал руками его переднюю стенку и пополз ими в правую сторону, затем аккуратно перевалил пальцы через угол и нащупал на алтаре лишь ножик, выругался и проделав те-же самые действия только уже в левую часть алтаря, сперва едва не уронил подставку, но наконец-таки нашел проклятый мешочек с огнивом. Жрец аккуратно стащил мешочек с алтаря и след-вслед попятился из темноты храма также, как и вошел, пока не оказался на освященном луной пространстве перед храмом.
Жрец нарвал немного сухой травы, уселся на песок деревенской тропинки и извлек огниво из мешочка, трава вспыхнула от одной единственной искры. Жрец поджег лучину, встал, затоптал огонек и вновь вошел в храм, теперь уже освещая свой путь маленькой горящей щепочкой. Жрец взял из кучи лежавших в углу лучин свежую, поджег ее от своей и положил на подставку, а старую затушил и кинул себе под ноги.
Жрец благодарил свою добрую матушку, богиню Алкаи, за то, что та послала ему пищу, начал зачитывать хвалебную молитву, но стал запинаться, вздохнул, привстал и пошел за алтарь, где стояла одинокая бронзовая фигурка смиренного человека средних лет в окружении свитков, среди которых жрец выбрал нужный и вернулся к Алтарю, где развернул свиток, взял лучину и поднес ее ближе. Свиток был как-попало исписан молитвами, прославлявшими Алкаи, как мать первых людей, молитвы также воспевали убийство и поедание человеческой плоти, жрец стал вслух зачитывать одну из них. Жрец благодарил Алкаи за ниспосланный ему шанс вновь отведать плоти своего собрата, обещал даровать ей его кровь и обещал, что она со своим мужем Ахтанером будет плясать на костях ложных богов. Жрец закончил молитву, взял из кучи новую лучинку поджег и положил на подставку, а старую бросил туда-же куда и предыдущую. Он посмотрел на свой ножик и подумал, что неплохо бы, для начала пока путник еще спит, свиснуть его кинжал, весь такой красивый и длинный, с ним у жреца будет больше шансов полакомится путником даже если тот станет сопротивляться.
…
Путнику спалось слишком хорошо, а на его душе было слишком спокойно, с непривычки лежать в какой-никакой кровати и знать, что рядом есть доброжелательный ему человек, ему не спалось, хотя все тело его прибывало в приятной нежной дреме провалится в настоящий сон не представлялось возможным. Когда луна уже вовсю обливала округу своим белым светом, а лохань с водой оставляла красивые солнечные зайчики на соломенном потолке, путник проснулся, решив, что уже раннее утро, однако, когда он высунул голову на улицу, было темно и прохладно. Сон окончательно пропал и потому путник решил прогуляться между полей в надежде встретить там жреца. Однако единственным признаком жизни в округе были немногочисленные ночные насекомые, стрекотавшие пожирая траву и друг друга. Жрица нигде не было, но путник решил заглянуть в сарайчик на самом отшибе деревни. Внутри сарайчик слабо освещался лунными лучами, проникавшими сквозь прохудившуюся крышу и стены, однако этого Путнику было достаточно чтобы понять, что это обычный сарайчик, в котором забивали скотину и хранили мясо, о чем говорили металлические крючья, большой прочный стол, и топор. Путник уже было решил поискать жреца в другом месте, если бы его не привлек металлический блеск из-под стола.
Путник вошел в сарай и как-только его глаза привыкли к тьме, он увидел, аккуратно расставленные вдоль дальней стенки сарая человеческие черепа. Путник встряхнул головой, заморгал, обошел стол и присел за ним. Это действительно были человеческие черепа, а под столом блестело множество осколков бронзовых статуэток верховных богов.
Страх нашел на путника, до этой секунды он и не осознавал в какой передряге оказался, путнику уже попадались людоеды, обычно это были бродяги, клеймившие себя монстрами за то, что единожды не совладали с голодом, а этот сожрал целую деревню и очевидно собирается и его самого сожрать. Однако путнику в жизни попадались и людоеды спокойные, обычно это были последователи каких-нибудь проклятых божков, которых либо быстро сжигали за ересь, либо они жили спокойно целой деревушкой в горах и угощали путника небольшим кусочком дедушки или бабушки, но этот живет в глухомани и, наверное, даже читать-то не умеет. Страх уже было начавший отступать сменился таким ужасом, какой пронзает маленького ребенка в ночном лесу, когда до него доносится волчий вой. А человек ли это вообще? Даже если так, то он все равно уже сам по себе зло. Путник часто и сбивчиво дышал, у него кружилась голова, в горле пересохло от холодного ночного воздуха. Впервые в жизни он встретил что-то что подходило на его предназначение, эту чертову штуку, которая заставляла людей выполнять нелюбимую работу, а путника выгнало из отчего дома на эту проклятую дорогу, заведшую его в эту проклятую деревушку.
Путник вскочил на ноги, и практически прыжком вырвался из сарая, с грохотом захлопнув двери. Кинжал был единственной его ценностью, и сейчас, наверное, единственным что помогло бы ему убить и не быть убитым. Путник был в лапах зверя, признавшего человечину своей главной пищей, и он здесь, на его территории, в ловушке, к тому-же практически голый и абсолютно безоружный. Путник не мог больше бездействовать, он бросился бежать к хижине, где были его вещи, спотыкаясь, оглядываясь и стараясь не высовывать голову, чтобы не попасться жрецу раньше времени.
…
Жрец был уверен, что путник спит крепко, потому подошел к его хижине безо всякой опаски, дверь была прикрыта, дыхания путника не слышалось, однако уверенность жреца в себе в кои-то веки пересилила его опасения и он без тени сомнения аккуратно отворил дверь и вошел. Жрец заметил отсутствие путника, только когда уже вытащил из-под одежды пояс с кинжалом. Жрец окаменел, стал прислушиваться, осмотрелся, похоже, что путник был далеко, но мог вернутся в любую минуту. Это было хорошо, так как не пришлось бы портить собственную кровать, жрец понял это, и луна выхватила на его лице улыбку. Жрец вытащил кинжал из ножен, открыл дверь пошире и стал ждать.
Подбегая к погосту, путник замедлился, первобытный ужас подвыветрелся из его головы, но страх еще пронзал тело, он стал осторожными, но дерганными движениями подбираться ближе. Когда сквозь траву, в которой он уже практически лежал, ему стала видна широко открытая дверь хижины, он уже знал, что жрец опередил его и теперь ждет, чтобы прикончить путника его же собственным кинжалом. Путник полностью лег, и не сводя глаз с двери, стал думать, как ему лучше выбраться из рук Ешаптсуна, явно торопящихся отдавать его душу новой жизни.
Грузные темные облака неслись над бугристой предгорной землей, из-под них с силой вырывались злотые лучи солнца, то здесь то там выхватывая полоску земли, с пожухшей травой и низенькими сухими кустарниками, а редкие болезные деревца стояли маленькими группками в окружении ям, откуда были выкорчеваны их некогда многочисленные соседки. Стояла обычная погода.
В окружении заброшенных полей и развалившихся сарайчиков, пустовала деревушка, среди заброшенных огородов и разваливающихся мазанных домиков, единственным сколь-нибудь ухоженным строением был маленький сложенный из камня храм, стоявшей на окраине деревни и выделявшийся конической формой оранжевой крыши.
Из-за горизонта появился человек. Путник не имел ни посоха, ни сумки, и шел спокойно, без видимой усталости, словно вся жизнь его проходила в дороге. Он был одет в толстый плащ из черной шерсти плотно обнимавший его плечи, а голова несла на себе такую-же цилиндрической формы шапку, и единственным что выдавалось из-под плаща был его длинный кинжал в красивых ножнах, болтавшийся на поясе.
Путник бы и дальше продолжал свой путь по древней мощенной дороге, заросшей сорняками и кое-где обнажившей щебень под своими могучими плитами, если бы блеснувшие из-под шапки глаза не разглядели случайно слившуюся с природой деревушку и не направили ноги на старую тропу, ведущую к ней.
...
В маленьком храме заброшенной деревушки, при красноватом свете тлеющей лучины, творилось таинство, жрец, закутанный в черные ткани, так что кроме тощих кистей рук из-под них ни выглядывало нечего, стоял на коленях перед грубо выструганной из древесины статуэткой и окроплял ее кровью с собственных ладоней, аккуратно надрезанных маленьким, дрожавшим в них, ножичком. Жрец возносил хвалы Алкаи, вразумляющей и берегущей своих детей. Храм явно был хорошо обжитым домом богини, а жрец ее верным слугой, исправно приносившим жертвы и смиренно ожидавшим даров.
Раздался стук. Жреца тут-же бросило в пот, он вскочил на ноги, задергался, погасил лучину, выругался слабым голосом, сделав пару шагов он рухнул на колени перед дверью и принялся молится, каким-то Урбатсуну и Ахтанеру, а про свою матушку благополучно забыл. Кровоподтеки на ладонях засохли, а стук в дверь все продолжался, жрец опять выругался “пронесло”, он тяжело встал, и отворив засов бросился наружу, навстречу слепившим его солнечным лучам, с силой утягивая за собою дверь.
…
Путник стоял перед маленьким храмом, ему хотелось проведать великих богов и возможно выказать свое уважение местным, его обрадовал тот факт, что дверь была заперта, как это обычно делается, когда деревенский жрец творит таинство, значит это была не такая уж и заброшенная деревня, каких ему довелось повстречать уже не мало, значит он мог рассчитывать на гостеприимство, еду и кров. Но вместо радушного хозяина-жреца из храма на путника вылетел перепуганный юнец, бывший младше него может лет на пять, в руках он держал обгоревшую лучину, а сам был с головой укутан в самые разные темные тряпки, из-под которых были видны только глаза страха, измазанное в пепле лицо голода и изрезанные, как у бездарного батрака ладони. Они смотрели друг на друга около минуты, пока путник наконец, не спросил осторожно выговаривая каждое слово и положа руку на кинжал
– Здравствуй божий слуга? – тишины постояла еще пару мгновений, а затем изможденные губы жреца зашевелились, и он растерянно замямли, а потом из его горла донёсся слабенький крик.
– Мн. Мнм. Мн. А-а-а. – Они простояли так еще некоторое время, пока путник наконец не спросил, повысив голос.
- Ты как я или местный? – Потом он убрал руку с кинжала и встал ровнее, лица обоих сделались спокойнее, но тело жреца все также боязливо вжималось в двери храма.
Губы Жреца окончательно ожили и из них полилось – Я жрец здешний, раньше большая деревня была, сам видишь, потом голод был, а потому ну, э-э. – Жрец начал судорожно что-то искать глазами, а потом посмотрел на лучину и спрятал ее в складках своих тряпок, затем распростер руки в стороны.
- Да что-же я – он было порвался обнять путника, но тот жестом остановил его и указал жрецу чтобы тот проводил его.
Испуг сошёл с его лица - Да, верно, не надо смущать богов. Да! - Жрец умолк и просто повел путника за собой, они обошли храм, затем стали петлять по тропкам меж клочков слабой травы, некогда бывших полями и наконец вышли к небольшому пустырю, погосту, серому от пропитавшего землю трупного пепла, на окраине которого стояла маленькая каменная хижина, но заметно беднее домов из которых состояла деревушка.
Жрец потянул деревянную дверь, вошел пригнувшись и жестом пригласил путника, сесть на грубый табурет рядом с небольшим столиком и исчез в невидимой снаружи части хижины. Путник пригнулся и вошел внутрь, в хижине было довольно тесно, однако это показалось не таким уж большим недостатком, когда он сел. Жрец, до того копавшейся где-то под небольшой кроватью, занимавшей добрую четверть хижины, вытащил из-под нее массивный сундучок, судя по тому как легко щуплый служитель богов поставил его рядом со столиком, он был пуст, и уселся на него стащив с головы капюшон из-под которого вывалились грязные космы длинных волос.
Грязное и измождённое лицо жреца, смотревшего на путника сверху вниз, поблескивало нарождавшейся в его душе радостью. Путнику было приятно доставить удовольствие очередному безумцу, нашедшему храм в пустующей деревне и возомнившему себя служителем богов, а теперь сходящему от одиночества с ума.
Они говорили долго, жрец все твердил о том какие тяжелые времена нынче царят, извинялся перед путником за то, что его нечем попотчевать, так он сам уже давно перебивается чем земля пожалует, жалился что чуть-ли не сырые корни грызет, но путнику обещает отдать на ночь свою постель, и так-уж и быть к утру чего-нибудь достать, хоть-бы старых костей на бульон, или лебеды. Путника умиляло гостеприимство одинокого безумца, ему было его жалко, но от постели и какого-никакого, а возможного завтрака отказываться не собирался, он соглашался с его жалобами на тяжелую жизнь, но когда ему надоело говорить об одном и том-же, а вопросов от жреца не поступало, то путник решил сам спросить его, куда делись деревенские.
Улыбка жреца на мгновение превратилась в испуганный оскал, легкая дрожь вновь вернулась к нему, он начал, сбиваясь пересказывать все тоже самое что говорил до того, о том какие тяжкие времена настали, что голод и мор должно быть гуляют по миру или это только на их край попал в немилость богов, а только деревенские взяли, и просто ушли. Путник не верил сумасшедшему дураку, но его очень забавляло, что каждый раз, когда он переспрашивал – Что вот-так вот взяли и ушли? – жрец таращил глаза, кивал головой и все тарахтел – да-да-да-да-да, прошлой весной, как снег сошел, пр-росто в-взяли и того. – впрочем для путника история жреца ни была удивительна, он даже на мгновение поверил, что этот дурак и правда мог быть здешним жрецом. Когда путнику надоело смотреть на трясущегося перед его глазами грязного безумца, назвавшегося жрецом, а солнце стало клонится к закату, он поблагодарил того за гостеприимство и попросил его принести воды. Жрец тяжело выдохнул и ушел из хижины, а путник пересел на бедную кровать на другом краю хижины, пододвинул к себе сундучок, на котором сидел жрец, и сложил на него все свои вещи, а затем и одежду, оставаясь в одной рубахе и штанах, а сапоги убрал под кровать. Вскоре вернулся жрец с небольшой лоханью воды, лицо его вновь стало спокойным, а губы складывались в улыбку, однако в действиях его уже чувствовалась не услужливость, а скорее учтивость, он поставил лохань на столик, легонько кивнул путнику и вышел. Вся эта сцена поселила в душе путника, более всего подходящее вечеру чувство покоя и безопасности, он взглянул на блестевшую в закатном солнце воду в лохани, лёг, и заснул так легко, как не спал уже давно.
…
Жрец не спал, но и не рыскал по округе в поисках съестного, на самом деле он не собирался кормить путника, а вот его завтрак обед и ужин, на ближайшие несколько дней уже были обеспечены. Он шел привычными тропами от погоста до деревни, а затем и храма. Жрец радостно отворил дверь храма, но его запал быстро иссяк, когда он вспомнил что не взял с собой никакого света, жрец выругался и захлопнул дверь. Жрец стал копаться в складках своего тряпья и нашел недожженную лучинку, и помрачнел, осознавая, что огниво то все равно в храме, жрец тяжело вздохнул и толкнул дверь.
Затем он стал аккуратно, маленькими шажками, прощупывая и протаптывая все что его окружало искать алтарь. Когда жрец уперся в алтарь ногой, он ощупал руками его переднюю стенку и пополз ими в правую сторону, затем аккуратно перевалил пальцы через угол и нащупал на алтаре лишь ножик, выругался и проделав те-же самые действия только уже в левую часть алтаря, сперва едва не уронил подставку, но наконец-таки нашел проклятый мешочек с огнивом. Жрец аккуратно стащил мешочек с алтаря и след-вслед попятился из темноты храма также, как и вошел, пока не оказался на освященном луной пространстве перед храмом.
Жрец нарвал немного сухой травы, уселся на песок деревенской тропинки и извлек огниво из мешочка, трава вспыхнула от одной единственной искры. Жрец поджег лучину, встал, затоптал огонек и вновь вошел в храм, теперь уже освещая свой путь маленькой горящей щепочкой. Жрец взял из кучи лежавших в углу лучин свежую, поджег ее от своей и положил на подставку, а старую затушил и кинул себе под ноги.
Жрец благодарил свою добрую матушку, богиню Алкаи, за то, что та послала ему пищу, начал зачитывать хвалебную молитву, но стал запинаться, вздохнул, привстал и пошел за алтарь, где стояла одинокая бронзовая фигурка смиренного человека средних лет в окружении свитков, среди которых жрец выбрал нужный и вернулся к Алтарю, где развернул свиток, взял лучину и поднес ее ближе. Свиток был как-попало исписан молитвами, прославлявшими Алкаи, как мать первых людей, молитвы также воспевали убийство и поедание человеческой плоти, жрец стал вслух зачитывать одну из них. Жрец благодарил Алкаи за ниспосланный ему шанс вновь отведать плоти своего собрата, обещал даровать ей его кровь и обещал, что она со своим мужем Ахтанером будет плясать на костях ложных богов. Жрец закончил молитву, взял из кучи новую лучинку поджег и положил на подставку, а старую бросил туда-же куда и предыдущую. Он посмотрел на свой ножик и подумал, что неплохо бы, для начала пока путник еще спит, свиснуть его кинжал, весь такой красивый и длинный, с ним у жреца будет больше шансов полакомится путником даже если тот станет сопротивляться.
…
Путнику спалось слишком хорошо, а на его душе было слишком спокойно, с непривычки лежать в какой-никакой кровати и знать, что рядом есть доброжелательный ему человек, ему не спалось, хотя все тело его прибывало в приятной нежной дреме провалится в настоящий сон не представлялось возможным. Когда луна уже вовсю обливала округу своим белым светом, а лохань с водой оставляла красивые солнечные зайчики на соломенном потолке, путник проснулся, решив, что уже раннее утро, однако, когда он высунул голову на улицу, было темно и прохладно. Сон окончательно пропал и потому путник решил прогуляться между полей в надежде встретить там жреца. Однако единственным признаком жизни в округе были немногочисленные ночные насекомые, стрекотавшие пожирая траву и друг друга. Жрица нигде не было, но путник решил заглянуть в сарайчик на самом отшибе деревни. Внутри сарайчик слабо освещался лунными лучами, проникавшими сквозь прохудившуюся крышу и стены, однако этого Путнику было достаточно чтобы понять, что это обычный сарайчик, в котором забивали скотину и хранили мясо, о чем говорили металлические крючья, большой прочный стол, и топор. Путник уже было решил поискать жреца в другом месте, если бы его не привлек металлический блеск из-под стола.
Путник вошел в сарай и как-только его глаза привыкли к тьме, он увидел, аккуратно расставленные вдоль дальней стенки сарая человеческие черепа. Путник встряхнул головой, заморгал, обошел стол и присел за ним. Это действительно были человеческие черепа, а под столом блестело множество осколков бронзовых статуэток верховных богов.
Страх нашел на путника, до этой секунды он и не осознавал в какой передряге оказался, путнику уже попадались людоеды, обычно это были бродяги, клеймившие себя монстрами за то, что единожды не совладали с голодом, а этот сожрал целую деревню и очевидно собирается и его самого сожрать. Однако путнику в жизни попадались и людоеды спокойные, обычно это были последователи каких-нибудь проклятых божков, которых либо быстро сжигали за ересь, либо они жили спокойно целой деревушкой в горах и угощали путника небольшим кусочком дедушки или бабушки, но этот живет в глухомани и, наверное, даже читать-то не умеет. Страх уже было начавший отступать сменился таким ужасом, какой пронзает маленького ребенка в ночном лесу, когда до него доносится волчий вой. А человек ли это вообще? Даже если так, то он все равно уже сам по себе зло. Путник часто и сбивчиво дышал, у него кружилась голова, в горле пересохло от холодного ночного воздуха. Впервые в жизни он встретил что-то что подходило на его предназначение, эту чертову штуку, которая заставляла людей выполнять нелюбимую работу, а путника выгнало из отчего дома на эту проклятую дорогу, заведшую его в эту проклятую деревушку.
Путник вскочил на ноги, и практически прыжком вырвался из сарая, с грохотом захлопнув двери. Кинжал был единственной его ценностью, и сейчас, наверное, единственным что помогло бы ему убить и не быть убитым. Путник был в лапах зверя, признавшего человечину своей главной пищей, и он здесь, на его территории, в ловушке, к тому-же практически голый и абсолютно безоружный. Путник не мог больше бездействовать, он бросился бежать к хижине, где были его вещи, спотыкаясь, оглядываясь и стараясь не высовывать голову, чтобы не попасться жрецу раньше времени.
…
Жрец был уверен, что путник спит крепко, потому подошел к его хижине безо всякой опаски, дверь была прикрыта, дыхания путника не слышалось, однако уверенность жреца в себе в кои-то веки пересилила его опасения и он без тени сомнения аккуратно отворил дверь и вошел. Жрец заметил отсутствие путника, только когда уже вытащил из-под одежды пояс с кинжалом. Жрец окаменел, стал прислушиваться, осмотрелся, похоже, что путник был далеко, но мог вернутся в любую минуту. Это было хорошо, так как не пришлось бы портить собственную кровать, жрец понял это, и луна выхватила на его лице улыбку. Жрец вытащил кинжал из ножен, открыл дверь пошире и стал ждать.
Подбегая к погосту, путник замедлился, первобытный ужас подвыветрелся из его головы, но страх еще пронзал тело, он стал осторожными, но дерганными движениями подбираться ближе. Когда сквозь траву, в которой он уже практически лежал, ему стала видна широко открытая дверь хижины, он уже знал, что жрец опередил его и теперь ждет, чтобы прикончить путника его же собственным кинжалом. Путник полностью лег, и не сводя глаз с двери, стал думать, как ему лучше выбраться из рук Ешаптсуна, явно торопящихся отдавать его душу новой жизни.
