Мир барахтается, и Счастливчик оказывается на земле. Ботинки пляшут перед глазами, а в щеку вонзаются стекляшки и камни. На губах металлический привкус, и в ноздри лезет запах табака. Рядом валяется окурок, такой же израсходованный, как и я. И даже туча плюет в меня первой каплей.
Поднимаюсь. Драка продолжается без Счастливчика. Кирилл набивает синяки, а Таня судорожно роется в сумочке. Счастливчик хватает ее за руку. Таня кричит, достает баллончик и прыскает во все стороны. Глаза режет перцем, а горло сдавливает изнутри. Задыхаюсь. Амбалы приплясывают на месте, протирая глаза. Кирилл бьет одному в ухо, а второму с ноги под колено. Оба падают на асфальт. Гремин подпрыгивает и с локтя разбивает противнику нос. Кирилл отскакивает в сторону и пробивает апперкотом в челюсть. Гремин складывается, как перочинный нож.
Дождь становится все сильней.
Таня, не переставая рыдать, вырывается и бежит в переулок. Счастливчик откашливается и преследует ее. Впереди забор светится синим контуром. Рыжик останавливается возле него, вцепившись в баллончик. А Таня пробегает во дворы, не встретив препятствий. Позади слышен топот, Счастливчик оборачивается и видит, как Кирилл несется на него.
Хлоп. Счастливчик врезается в забор.
Я кубарем качусь по асфальту, вскакиваю и несусь за Таней. Странно. Стало легче дышать, и движения больше не скованные. Я оглядываюсь и не вижу погони. Ни Кирилла, ни рыжей Тани. Стоп. А куда делся забор?
Эй, Счастливчик! Счастливчик!
Я возвращаюсь в переулок. Провожу рукой по воздуху и, не чувствуя преграды, шагаю вперед. Пот омывает тело, волосы встают дыбом, а кожа становится как у шарпея под прессом. Я жмурюсь так, как будто хочу, чтобы глаза лопнули, но все же оказываюсь по ту сторону. Пусто. Ни забора, ни Счастливчика, ни контуров.
Я свободен! Теперь я смогу жить нормальной жизнью, как все. Ходить на работу, ездить на автобусе, быть с Таней.
Я бегу за ней, погрузившись в мысли.
Так вот что будет, если кто-то другой толкнет в препятствие лишь с одним контуром. Для всех остальных есть только один мир, и законы физики не изменятся из-за меня. Наконец-то мы разделились. Кирилл исцелил меня заборотерапией. Теперь я снова нормальный. Все будет, как прежде.
Вот только…
Небо сочится, как пыльная марля под напором воды.
– Мама. Алина. Нет! Глупец! Что ты наделал! Этого не может быть! – я кричу, схватив Таню за руку.
Я даже не заметил, как нагнал ее. На секунду в ее заплаканных глазах мелькает жалость. Замазанное тушью лицо, дрожь ее хрупкого тела: все это так далеко, так нелепо. Она пытается что-то сказать, но я отпускаю ее руку и убегаю в сторону дома.
– Да перестань ты уже жить прошлым! – кричит она вслед.
– Но это моя единственная причина, чтобы жить, – шепчу я себе под нос.
Вспомнилось, как мы с Алинкой, насмотревшись «Форт Боярда», прыгали с кровати на диван. Пол это – лава: детское воображение любило подвиги. Я перепрыгнул и стал подгонять Алинку:
– Давай-давай! Я-то справился, и ты сможешь.
– У тебя ноги длиннее. – Алина уперлась руками в бока.
С кухни раздался мамин голос:
– Ян, Алина. Пирожки готовы! Правда, повидла только на один хватило, так что пополам его съешьте. А остальные с капустой.
– Кто первый доберется до кухни, тот забирает пирожок целиком. – Я перелез на тумбочку и прыгнул на простыню, висящую на двери. Вытащил из-за резинки штанов тапки и кинул на пол. Пробежал по ним в следующую комнату и прыгнул на кресло.
– Нечестно, Ян! Ты уже был впереди.
Я оглянулся и увидел, как Алинка болтается на простыне. Она зарычала, как коала, пробежалась по тапкам и прыгнула ко мне. Я оттолкнул ее и перелез на стул, а затем и на мамину кровать. Опрокинул гладильную доску в углу, и она легла прямо до стола на кухне. Я пробежал по ней и схватил пирожок с повидлом.
Мама среагировала на грохот:
– Так, Ян! А ну, перестань буянить! И расставь все, как было. А потом за стол садитесь.
Я поставил доску на место и сел за стол, облизнувшись на пирожок с повидлом. Алинка села рядом и с надутыми щеками принялась ковырять вилкой капусту в пирожке. Я отдал свой приз Алине.
– Повидло, наверное, уже залежалось, на кой ляд мне такой.
– Спасибо, Ян! – Алинка улыбнулась, разломила пирожок и протянула мне половину.
Я отрицательно покачал головой.
– Какие вы у меня молодцы. На самом деле я испекла два с повидлом, просто хотела посмотреть, умеете ли вы делиться. – Мама потрепала нас по головам и наградила меня пирожком. От него пахло вареньем.
Мы дружно засмеялись.
Я ловлю себя на мысли, что в этом воспоминании не было Тани. Впервые за долгое время я думал только о своей семье. Но думать о них уже поздно.
Ботинки хлюпают по лужам, а ветер хлещет по лицу листьями. Машины одна за другой поднимают волны и поливают грязью. Я даже не пытаюсь уклоняться, эта полоса препятствий не сравнится с той, что мы преодолевали в детстве. Влетаю в подъезд, открываю дверь. Забегаю в комнату.
Пусто.
Я падаю на колени. Мокрый, грязный, я рыдаю так, как должен был рыдать в тот день. Я понял только сейчас, понял, что потерял их навсегда.
– Счастливчик! Прошу тебя! Вернись! Отдай их мне! Отдай!
Может быть, если я снова получу сотрясение, мы снова соединимся.
Я рыдаю и истерично смеюсь. Бью головой об стену, оставляя на обоях кровь. Глаза жжет от слез, и с каждым ударом все труднее шевелиться. В бессилии я падаю на пол и смотрю, как в окне рябина теряет последние листья. Достаю сигарету из промокшей пачки. Щелк-щелк. Огонек оплетает ее, как змея, но во рту только вкус табачной влаги. Говорят, организм человека на восемьдесят процентов состоит из воды, но мой организм полностью состоит из никотина.
Сегодня воскресенье, мама опять затевает уборку. Помню, как мы с Алиной еще в детстве прятались в шкафу, чтобы не помогать. Она тогда запуталась в мамином платье и плюхнулась, сорвав все вешалки. Еще бы, отец так внезапно открыл дверь. Хотя туда он заглянул в последнюю очередь, знал же, что мы там сидели; должно быть, тоже убирать не хотел, вот и искал нас якобы.
«Учись, пока я жив» – эту фразу больше некому произносить. Я снимаю со стены рамку и достаю оттуда орден героя России. Да даже миллионы таких не стоят человеческой жизни. А чего стоили их жизни: бутылки водки и непотушенной сигареты? Я ведь обещал беречь их. Обещал. А сберег только обугленную фенечку. До сих пор не верится, что мама все же научила Алинку рукоделию. И зачем я тогда смеялся над каждым неверным стежком? Они сделали мне подарок. Вместе. А я… Какой же я был мразью. Счастливой мразью.
Кирилл прижимает Счастливчика к забору и сдавливает локтем горло. Счастливчик теряется и хрипит.
– Кажется, ты хотел извиниться. – Кирилл ослабляет хватку.
Счастливчик оглядывается по сторонам. Контура нигде нет, и голос в голове не мучает. Что-то произошло, но пауза коротка, а кулаки слишком жесткие.
– Хорошо, твоя взяла. Извините, что испортил вам вечер. А теперь отпусти, мне пора. Можете без меня развлекаться с теми амбалами.
Дождь усиливается.
Таня вытирает слезы, подходит к Кириллу и шепчет ему на ухо. Он отступает в сторону. Счастливчик отскакивает от забора, обеспечивая путь отхода.
– Я бы предпочел, чтобы он отошел еще дальше, а вот ты можешь нарушать мои границы сколько хочешь.
Кирилл улыбается на его колкость. Таня выхватывает новый баллончик из сумки.
– Ты там что-нибудь другое вообще носишь? – спрашивает Счастливчик.
Таня прыскает перцем ему в глаза.
– Да твою мать! – Счастливчик задыхается, но продолжает говорить: – Я думал… ты… просто… похвастаться… хотела…
Прищурившись, он видит мир, как на старой кинопленке. Два силуэта, взявшись под руки, идут в закат. Вот и хэппи-энд для их истории.
Но история Счастливчика еще не закончена. «Я не сумасшедший», – думает он. Сквозь вкус крови и запах перца слышится зов свободы. Весь в синяках и ссадинах, Счастливчик хочет сперва залатать раны, но мысль о том, что ему придется все объяснять и выслушивать мамины нотации, гонит его прочь от дома. Теперь он может садиться на любой автобус и ехать, куда захочет. Он задумывается о том, почему так часто истории заканчиваются там, где начинались, и почему его вновь тянет на дачу.
– Ах, вот ты где, бестолочь! Ты что устроил? Таня мне все рассказала! Разве я этому тебя учила?! Ты не работаешь, сидишь у меня на шее, пьянствуешь, а теперь еще и пристаешь к девочкам!
Счастливчик, затерявшись во времени, не понимает, откуда тут оказывается мама. Из-за ее спины выглядывает Алина и ждет своей очереди высказаться. Так она все-таки сказала маме про «старого друга», и Таня успела пожаловаться. День получается насыщенным, и Счастливчик, хоть и понимает, что теперь все станет, как прежде, но больше не может сдержать поток слов, которые я скрывал за губами:
– Да завались! Ты хоть представляешь, что мне пришлось пережить?! А ты, малявка, даже не вякай! Твоя самая большая проблема – это забыть дома дневник. Вас мне сейчас еще не хватало! Да лучше бы я поменялся с ним местами!
Он замолкает, опускает взгляд и убегает.
Несется вдоль дороги, пока не замечает нужный автобус. Садится в него и уезжает на дачу.
Проходя по старой, но целехонькой халупе, он воспроизводит картину пожара, что видел моими глазами, и ему становится смешно от того, что он так и не придумал для меня кличку, а сам свыкся с ролью Счастливчика и вовсе перестал звать себя по имени.
Присев на бревно, где когда-то сжигал зачетку, он вспоминает, как очнулся в больнице, а рядом с ним сидели мама и Алина.
Они нашли его в проходе без сознания. Сказали, что он чуть не умер от кровоизлияния. Тогда до дивана он так и не добрался, и пожар не случился.
Он оказался в больнице. Пачка лежала на тумбочке и светилась синим контуром, а в ней и единственная сигарета. Та, которую он так и не выкурил. Он смял ее в кулаке. В тот момент я хотел бросить, но уже не мог. Именно тогда он впервые и увидел контур, именно тогда он впервые почувствовал меня.
– Ну как ты, сынок? Врач сказал, что у тебя сотрясение. – Мама погладила меня по голове.
– В глазах двоится, синие и красные линии. Видимо, я дыма надышался. Хорошо, что вы выбрались, я так испугался, когда рухнул потолок. Вы так кричали. Вспоминать страшно.
– Какого дыма? Это ты сон рассказываешь? – спросила Алина и тут же добавила: – Кстати, звонила Таня, извинялась, что не сможет приехать из Питера.
Дверь палаты открылась, и вошла Таня в черном платье.
– А Алина сказала, что ты не придешь. Опять твои шуточки.
Алина с мамой переглянулись.
– Мы пойдем, позовем врача.
Таня зарыдала и кинулась меня обнимать.
– Я знаю. Тебе больно. Но не надо так говорить.
– Почему ты плачешь? Все же хорошо, никто не пострадал.
– Их больше нет, Ян. Не сходи с ума!
Сердце скрипит, и Счастливчик видит, как красный контур вырисовывает обугленные сваи. Мы снова вместе. Я вспоминаю все, что делал Счастливчик, а он вспоминает все, что делал я. И мы оба понимаем, почему нас магнитом тянуло к этому месту. Здесь мы оба получили сотрясение, и в тот момент наши миры наслоились друг на друга. Стоит нам разъединиться, как контур снова приведет нас сюда.
Мы как куклы, болтающиеся на нитях судьбы, обреченные играть вдвоем в театре одного актера.
– Да какого черта! Отвали от меня! Это мой мир! Моя семья! Моя жизнь! – Счастливчик сжимает кулаки и щелкает пастью.
– Завались! Ты этого не заслуживаешь! Как ты мог такое наговорить им! Они не виноваты в том, что происходит с нами. – Я закуриваю.
– В этом виноват ты.
Я прижигаю руку окурком. Счастливчик невольно повторяет за мной и кричит:
– Да прекрати ты!
– Видишь. Я сильнее тебя. Я управляю нами обоими, а ты можешь лишь исполнять. Твоя жизнь нужна мне больше, чем тебе самому, поэтому ты не в силах сопротивляться. Но ты прав, пора заканчивать.
Я имею две формы, и мир две. Так? Это суперпозиция. В квантовом компьютере и ноль, и единица на месте одного символа. Как избавиться от суперпозиции и оставить лишь один вариант? Провести наблюдение: заглянуть в ящик. Для всех наблюдателей со стороны есть лишь один мир, тем самым единственный, кто видит суперпозицию – это я. Значит, нужно избавиться от единственного наблюдателя. То есть не заглянуть в ящик, а сыграть. Кот Шредингера либо жив, либо мертв. Нужно определиться, кто из нас, Счастливчик, выпрыгнет на волю.
Ливень соединяет небо с землей толстыми и холодными струями. Капли отбивают барабанную дробь. Молния разрезает небо, и оно стонет. Гром закладывает уши. Шпалы воняют гнилью, а мокрые рельсы заливает грязью. Я падаю в кучу листьев и смотрю, как ветер разносит их по лужам.
– Да уж, затея века. Твое сознание может просто исчезнуть, – говорит Счастливчик.
– Да, но ты в любом случае станешь свободным. Но если сработает, то наши сознания соединятся. Воспоминания-то у нас общие.
Раздается гудок, и я вскакиваю на ноги. Пора.
– Ты бы мог просто запрыгнуть на поезд и уехать. Мы бы никогда больше не встретились. Ты начал бы все заново: продолжил бы жить.
– Некоторым людям не дано отпустить прошлое. Но только у меня есть возможность его вернуть. Только смерть освободит нас от контура навсегда. Там должен был умереть я. Моя реальность неправильная. Фальшивая. Когда исчезну я, останется только единственно верная реальность. Там, где они живы.
– Смотри! – Счастливчик указывает вдоль рельс.
Поезд в его мире идет почти вровень с моим.
Не понимаю, мой поезд должен прийти гораздо раньше. Я смотрю на часы. Он опаздывает на двадцать минут. Черт! И почему об этом никто не объявил?
– Отступать уже поздно. Пары секунд хватит. Должно хватить. Мне придется прыгать.
– Ты убьешь нас обоих! – Счастливчик швыряет меня на землю.
– Как ты это сделал? Я же всегда брал вверх!
– Раньше тебе была нужна моя жизнь, а теперь ты и свою не ценишь, а я жить хочу!
Я поднимаюсь, тело становится чугунным, каждое движенье дается с неимоверным усилием. Я как будто плыву против течения, и меня сносит назад.
Поезд близко. Я жмурюсь от света фар. Ноги прилипают к земле, и тело охватывает судорогами. Нет времени на раздумья. Надеюсь, что ты успеешь проскочить. Я пытаюсь прыгнуть, но Счастливчик когтями цепляется за коробку и никак не хочет выходить.
– Знаешь, Счастливчик, а ты прав. Лучше уж так, чем вообще никак. В конце концов, кто о них позаботится, если мы оба умрем.
Я расслабляюсь и отдаю контроль.
– Рад, что ты понял.
Я чувствую, что Счастливчик тоже ослабляет хватку, и тогда что есть мочи кидаюсь вперед. Раздается гудок. Сердце бьется, как колеса по рельсам. Я быстро и тяжело дышу, рот сохнет, а ноздри как будто заливает водой. Пахнет гнилью. Сосуды в носу лопаются, и на кончике языка чудится вкус крови.
Играет музыка. Гулкий стук, и болью сводит мышцы. Разрывая нервы, хрустят кости. Я беззвучно кричу и смотрю, как тьма выедает глаза…
Прозрачный
И ни одной мысли. Вообще ни одной. Хотя нет, тогда это что? Я, наконец, могу думать? И сколько я пробыл в темноте? А может, нисколько и не прошло вовсе?
Это и есть смерть эго? Я не осознавал себя и даже не могу понять, сколько по времени это длилось. Но это не похоже на сказочные сны, хотя когда тебя сбивает поезд, наверное, только кошмары и увидишь.
Поднимаюсь. Драка продолжается без Счастливчика. Кирилл набивает синяки, а Таня судорожно роется в сумочке. Счастливчик хватает ее за руку. Таня кричит, достает баллончик и прыскает во все стороны. Глаза режет перцем, а горло сдавливает изнутри. Задыхаюсь. Амбалы приплясывают на месте, протирая глаза. Кирилл бьет одному в ухо, а второму с ноги под колено. Оба падают на асфальт. Гремин подпрыгивает и с локтя разбивает противнику нос. Кирилл отскакивает в сторону и пробивает апперкотом в челюсть. Гремин складывается, как перочинный нож.
Дождь становится все сильней.
Таня, не переставая рыдать, вырывается и бежит в переулок. Счастливчик откашливается и преследует ее. Впереди забор светится синим контуром. Рыжик останавливается возле него, вцепившись в баллончик. А Таня пробегает во дворы, не встретив препятствий. Позади слышен топот, Счастливчик оборачивается и видит, как Кирилл несется на него.
Хлоп. Счастливчик врезается в забор.
Глава V. Где синий?
Я кубарем качусь по асфальту, вскакиваю и несусь за Таней. Странно. Стало легче дышать, и движения больше не скованные. Я оглядываюсь и не вижу погони. Ни Кирилла, ни рыжей Тани. Стоп. А куда делся забор?
Эй, Счастливчик! Счастливчик!
Я возвращаюсь в переулок. Провожу рукой по воздуху и, не чувствуя преграды, шагаю вперед. Пот омывает тело, волосы встают дыбом, а кожа становится как у шарпея под прессом. Я жмурюсь так, как будто хочу, чтобы глаза лопнули, но все же оказываюсь по ту сторону. Пусто. Ни забора, ни Счастливчика, ни контуров.
Я свободен! Теперь я смогу жить нормальной жизнью, как все. Ходить на работу, ездить на автобусе, быть с Таней.
Я бегу за ней, погрузившись в мысли.
Так вот что будет, если кто-то другой толкнет в препятствие лишь с одним контуром. Для всех остальных есть только один мир, и законы физики не изменятся из-за меня. Наконец-то мы разделились. Кирилл исцелил меня заборотерапией. Теперь я снова нормальный. Все будет, как прежде.
Вот только…
Небо сочится, как пыльная марля под напором воды.
– Мама. Алина. Нет! Глупец! Что ты наделал! Этого не может быть! – я кричу, схватив Таню за руку.
Я даже не заметил, как нагнал ее. На секунду в ее заплаканных глазах мелькает жалость. Замазанное тушью лицо, дрожь ее хрупкого тела: все это так далеко, так нелепо. Она пытается что-то сказать, но я отпускаю ее руку и убегаю в сторону дома.
– Да перестань ты уже жить прошлым! – кричит она вслед.
– Но это моя единственная причина, чтобы жить, – шепчу я себе под нос.
Вспомнилось, как мы с Алинкой, насмотревшись «Форт Боярда», прыгали с кровати на диван. Пол это – лава: детское воображение любило подвиги. Я перепрыгнул и стал подгонять Алинку:
– Давай-давай! Я-то справился, и ты сможешь.
– У тебя ноги длиннее. – Алина уперлась руками в бока.
С кухни раздался мамин голос:
– Ян, Алина. Пирожки готовы! Правда, повидла только на один хватило, так что пополам его съешьте. А остальные с капустой.
– Кто первый доберется до кухни, тот забирает пирожок целиком. – Я перелез на тумбочку и прыгнул на простыню, висящую на двери. Вытащил из-за резинки штанов тапки и кинул на пол. Пробежал по ним в следующую комнату и прыгнул на кресло.
– Нечестно, Ян! Ты уже был впереди.
Я оглянулся и увидел, как Алинка болтается на простыне. Она зарычала, как коала, пробежалась по тапкам и прыгнула ко мне. Я оттолкнул ее и перелез на стул, а затем и на мамину кровать. Опрокинул гладильную доску в углу, и она легла прямо до стола на кухне. Я пробежал по ней и схватил пирожок с повидлом.
Мама среагировала на грохот:
– Так, Ян! А ну, перестань буянить! И расставь все, как было. А потом за стол садитесь.
Я поставил доску на место и сел за стол, облизнувшись на пирожок с повидлом. Алинка села рядом и с надутыми щеками принялась ковырять вилкой капусту в пирожке. Я отдал свой приз Алине.
– Повидло, наверное, уже залежалось, на кой ляд мне такой.
– Спасибо, Ян! – Алинка улыбнулась, разломила пирожок и протянула мне половину.
Я отрицательно покачал головой.
– Какие вы у меня молодцы. На самом деле я испекла два с повидлом, просто хотела посмотреть, умеете ли вы делиться. – Мама потрепала нас по головам и наградила меня пирожком. От него пахло вареньем.
Мы дружно засмеялись.
Я ловлю себя на мысли, что в этом воспоминании не было Тани. Впервые за долгое время я думал только о своей семье. Но думать о них уже поздно.
Ботинки хлюпают по лужам, а ветер хлещет по лицу листьями. Машины одна за другой поднимают волны и поливают грязью. Я даже не пытаюсь уклоняться, эта полоса препятствий не сравнится с той, что мы преодолевали в детстве. Влетаю в подъезд, открываю дверь. Забегаю в комнату.
Пусто.
Я падаю на колени. Мокрый, грязный, я рыдаю так, как должен был рыдать в тот день. Я понял только сейчас, понял, что потерял их навсегда.
– Счастливчик! Прошу тебя! Вернись! Отдай их мне! Отдай!
Может быть, если я снова получу сотрясение, мы снова соединимся.
Я рыдаю и истерично смеюсь. Бью головой об стену, оставляя на обоях кровь. Глаза жжет от слез, и с каждым ударом все труднее шевелиться. В бессилии я падаю на пол и смотрю, как в окне рябина теряет последние листья. Достаю сигарету из промокшей пачки. Щелк-щелк. Огонек оплетает ее, как змея, но во рту только вкус табачной влаги. Говорят, организм человека на восемьдесят процентов состоит из воды, но мой организм полностью состоит из никотина.
Сегодня воскресенье, мама опять затевает уборку. Помню, как мы с Алиной еще в детстве прятались в шкафу, чтобы не помогать. Она тогда запуталась в мамином платье и плюхнулась, сорвав все вешалки. Еще бы, отец так внезапно открыл дверь. Хотя туда он заглянул в последнюю очередь, знал же, что мы там сидели; должно быть, тоже убирать не хотел, вот и искал нас якобы.
«Учись, пока я жив» – эту фразу больше некому произносить. Я снимаю со стены рамку и достаю оттуда орден героя России. Да даже миллионы таких не стоят человеческой жизни. А чего стоили их жизни: бутылки водки и непотушенной сигареты? Я ведь обещал беречь их. Обещал. А сберег только обугленную фенечку. До сих пор не верится, что мама все же научила Алинку рукоделию. И зачем я тогда смеялся над каждым неверным стежком? Они сделали мне подарок. Вместе. А я… Какой же я был мразью. Счастливой мразью.
Глава VI. Где красный?
Кирилл прижимает Счастливчика к забору и сдавливает локтем горло. Счастливчик теряется и хрипит.
– Кажется, ты хотел извиниться. – Кирилл ослабляет хватку.
Счастливчик оглядывается по сторонам. Контура нигде нет, и голос в голове не мучает. Что-то произошло, но пауза коротка, а кулаки слишком жесткие.
– Хорошо, твоя взяла. Извините, что испортил вам вечер. А теперь отпусти, мне пора. Можете без меня развлекаться с теми амбалами.
Дождь усиливается.
Таня вытирает слезы, подходит к Кириллу и шепчет ему на ухо. Он отступает в сторону. Счастливчик отскакивает от забора, обеспечивая путь отхода.
– Я бы предпочел, чтобы он отошел еще дальше, а вот ты можешь нарушать мои границы сколько хочешь.
Кирилл улыбается на его колкость. Таня выхватывает новый баллончик из сумки.
– Ты там что-нибудь другое вообще носишь? – спрашивает Счастливчик.
Таня прыскает перцем ему в глаза.
– Да твою мать! – Счастливчик задыхается, но продолжает говорить: – Я думал… ты… просто… похвастаться… хотела…
Прищурившись, он видит мир, как на старой кинопленке. Два силуэта, взявшись под руки, идут в закат. Вот и хэппи-энд для их истории.
Но история Счастливчика еще не закончена. «Я не сумасшедший», – думает он. Сквозь вкус крови и запах перца слышится зов свободы. Весь в синяках и ссадинах, Счастливчик хочет сперва залатать раны, но мысль о том, что ему придется все объяснять и выслушивать мамины нотации, гонит его прочь от дома. Теперь он может садиться на любой автобус и ехать, куда захочет. Он задумывается о том, почему так часто истории заканчиваются там, где начинались, и почему его вновь тянет на дачу.
– Ах, вот ты где, бестолочь! Ты что устроил? Таня мне все рассказала! Разве я этому тебя учила?! Ты не работаешь, сидишь у меня на шее, пьянствуешь, а теперь еще и пристаешь к девочкам!
Счастливчик, затерявшись во времени, не понимает, откуда тут оказывается мама. Из-за ее спины выглядывает Алина и ждет своей очереди высказаться. Так она все-таки сказала маме про «старого друга», и Таня успела пожаловаться. День получается насыщенным, и Счастливчик, хоть и понимает, что теперь все станет, как прежде, но больше не может сдержать поток слов, которые я скрывал за губами:
– Да завались! Ты хоть представляешь, что мне пришлось пережить?! А ты, малявка, даже не вякай! Твоя самая большая проблема – это забыть дома дневник. Вас мне сейчас еще не хватало! Да лучше бы я поменялся с ним местами!
Он замолкает, опускает взгляд и убегает.
Несется вдоль дороги, пока не замечает нужный автобус. Садится в него и уезжает на дачу.
Проходя по старой, но целехонькой халупе, он воспроизводит картину пожара, что видел моими глазами, и ему становится смешно от того, что он так и не придумал для меня кличку, а сам свыкся с ролью Счастливчика и вовсе перестал звать себя по имени.
Присев на бревно, где когда-то сжигал зачетку, он вспоминает, как очнулся в больнице, а рядом с ним сидели мама и Алина.
Они нашли его в проходе без сознания. Сказали, что он чуть не умер от кровоизлияния. Тогда до дивана он так и не добрался, и пожар не случился.
Он оказался в больнице. Пачка лежала на тумбочке и светилась синим контуром, а в ней и единственная сигарета. Та, которую он так и не выкурил. Он смял ее в кулаке. В тот момент я хотел бросить, но уже не мог. Именно тогда он впервые и увидел контур, именно тогда он впервые почувствовал меня.
– Ну как ты, сынок? Врач сказал, что у тебя сотрясение. – Мама погладила меня по голове.
– В глазах двоится, синие и красные линии. Видимо, я дыма надышался. Хорошо, что вы выбрались, я так испугался, когда рухнул потолок. Вы так кричали. Вспоминать страшно.
– Какого дыма? Это ты сон рассказываешь? – спросила Алина и тут же добавила: – Кстати, звонила Таня, извинялась, что не сможет приехать из Питера.
Дверь палаты открылась, и вошла Таня в черном платье.
– А Алина сказала, что ты не придешь. Опять твои шуточки.
Алина с мамой переглянулись.
– Мы пойдем, позовем врача.
Таня зарыдала и кинулась меня обнимать.
– Я знаю. Тебе больно. Но не надо так говорить.
– Почему ты плачешь? Все же хорошо, никто не пострадал.
– Их больше нет, Ян. Не сходи с ума!
Сердце скрипит, и Счастливчик видит, как красный контур вырисовывает обугленные сваи. Мы снова вместе. Я вспоминаю все, что делал Счастливчик, а он вспоминает все, что делал я. И мы оба понимаем, почему нас магнитом тянуло к этому месту. Здесь мы оба получили сотрясение, и в тот момент наши миры наслоились друг на друга. Стоит нам разъединиться, как контур снова приведет нас сюда.
Мы как куклы, болтающиеся на нитях судьбы, обреченные играть вдвоем в театре одного актера.
Глава Vll. Где я?
– Да какого черта! Отвали от меня! Это мой мир! Моя семья! Моя жизнь! – Счастливчик сжимает кулаки и щелкает пастью.
– Завались! Ты этого не заслуживаешь! Как ты мог такое наговорить им! Они не виноваты в том, что происходит с нами. – Я закуриваю.
– В этом виноват ты.
Я прижигаю руку окурком. Счастливчик невольно повторяет за мной и кричит:
– Да прекрати ты!
– Видишь. Я сильнее тебя. Я управляю нами обоими, а ты можешь лишь исполнять. Твоя жизнь нужна мне больше, чем тебе самому, поэтому ты не в силах сопротивляться. Но ты прав, пора заканчивать.
Я имею две формы, и мир две. Так? Это суперпозиция. В квантовом компьютере и ноль, и единица на месте одного символа. Как избавиться от суперпозиции и оставить лишь один вариант? Провести наблюдение: заглянуть в ящик. Для всех наблюдателей со стороны есть лишь один мир, тем самым единственный, кто видит суперпозицию – это я. Значит, нужно избавиться от единственного наблюдателя. То есть не заглянуть в ящик, а сыграть. Кот Шредингера либо жив, либо мертв. Нужно определиться, кто из нас, Счастливчик, выпрыгнет на волю.
Ливень соединяет небо с землей толстыми и холодными струями. Капли отбивают барабанную дробь. Молния разрезает небо, и оно стонет. Гром закладывает уши. Шпалы воняют гнилью, а мокрые рельсы заливает грязью. Я падаю в кучу листьев и смотрю, как ветер разносит их по лужам.
– Да уж, затея века. Твое сознание может просто исчезнуть, – говорит Счастливчик.
– Да, но ты в любом случае станешь свободным. Но если сработает, то наши сознания соединятся. Воспоминания-то у нас общие.
Раздается гудок, и я вскакиваю на ноги. Пора.
– Ты бы мог просто запрыгнуть на поезд и уехать. Мы бы никогда больше не встретились. Ты начал бы все заново: продолжил бы жить.
– Некоторым людям не дано отпустить прошлое. Но только у меня есть возможность его вернуть. Только смерть освободит нас от контура навсегда. Там должен был умереть я. Моя реальность неправильная. Фальшивая. Когда исчезну я, останется только единственно верная реальность. Там, где они живы.
– Смотри! – Счастливчик указывает вдоль рельс.
Поезд в его мире идет почти вровень с моим.
Не понимаю, мой поезд должен прийти гораздо раньше. Я смотрю на часы. Он опаздывает на двадцать минут. Черт! И почему об этом никто не объявил?
– Отступать уже поздно. Пары секунд хватит. Должно хватить. Мне придется прыгать.
– Ты убьешь нас обоих! – Счастливчик швыряет меня на землю.
– Как ты это сделал? Я же всегда брал вверх!
– Раньше тебе была нужна моя жизнь, а теперь ты и свою не ценишь, а я жить хочу!
Я поднимаюсь, тело становится чугунным, каждое движенье дается с неимоверным усилием. Я как будто плыву против течения, и меня сносит назад.
Поезд близко. Я жмурюсь от света фар. Ноги прилипают к земле, и тело охватывает судорогами. Нет времени на раздумья. Надеюсь, что ты успеешь проскочить. Я пытаюсь прыгнуть, но Счастливчик когтями цепляется за коробку и никак не хочет выходить.
– Знаешь, Счастливчик, а ты прав. Лучше уж так, чем вообще никак. В конце концов, кто о них позаботится, если мы оба умрем.
Я расслабляюсь и отдаю контроль.
– Рад, что ты понял.
Я чувствую, что Счастливчик тоже ослабляет хватку, и тогда что есть мочи кидаюсь вперед. Раздается гудок. Сердце бьется, как колеса по рельсам. Я быстро и тяжело дышу, рот сохнет, а ноздри как будто заливает водой. Пахнет гнилью. Сосуды в носу лопаются, и на кончике языка чудится вкус крови.
Играет музыка. Гулкий стук, и болью сводит мышцы. Разрывая нервы, хрустят кости. Я беззвучно кричу и смотрю, как тьма выедает глаза…
Прозрачный
И ни одной мысли. Вообще ни одной. Хотя нет, тогда это что? Я, наконец, могу думать? И сколько я пробыл в темноте? А может, нисколько и не прошло вовсе?
Это и есть смерть эго? Я не осознавал себя и даже не могу понять, сколько по времени это длилось. Но это не похоже на сказочные сны, хотя когда тебя сбивает поезд, наверное, только кошмары и увидишь.
