- Ты хоть это штучку в руках умеешь держать? – Всеслав широко ухмыльнулся и снисходительно хлопнул младшего по плечу. Иван едва не составил компанию млеющим в луже курям. Старший Всеслав - муж поистине богатырской комплекции, вот уж из кого выйдет достойный венценосец. Иван вздохнул с легкой завистью – сам-то может и не куренок какой, но подкову заломить - кишка тонка.
- Поберегись, братец, эта палочка вострая, обранишь свои тонкие пальчики! Чай, тяжелее книжки и не потягивал ничего! – Андрей, средний, зело едок на язык, и в отличие от добродушного простака Всеслава, зол и изворотлив. Братья радостно загоготали.
Иван смолчал и огляделся: зевак собралось немало. Еще бы: не каждый день царевичи выбирают невест, да еще столь экзотичной методой – это ж догадался царь метить в девок стрелами! Все дочери на выданье уже караулили в каждом дворе, тщательно убеленные и упакованные - по граду гул стоял от звона монист, гривен, да жемчугов – всякая надеялась, что заветная стрела упадет именно на ее двор. На каждом дворе уже припасена дорожка красная – встречать дорогих сватов. Волнуются девки, румянца проступают сквозь плотные белила, пальцы в тревоге заламывают даже самые ледащие чернавки.
Но вот возопила труба, пора. Всеслав натянул могучий лук, запела тетива, отпустив стрелу высоко в небо. Спустя время вернулась стрела, упала на чей-то двор. Рванулись скороходы выяснять счастливицу.
Волнуется Всеслав, даже лик пошел пятнами, жмутся кулаки могучие. А то как же – не кобылица какая, а жена, поди!
Вот, ведут. Зашумела толпа, поднахлынула. Боярская дочь! Полетели вверх шапки, заулюлюкали восторженно горожане. Выдохнул Всеслав, заулыбался. А и хороша боярская дочь – как и есть царица: полнотела, бела. Платье жемчугами в подол шито, кика тяжелыми каменьями унизана, сбегают на высокую грудь косы, что змеи черные. Зарделась от смущения, улыбается, из-под сурмленой брови на старшего царевича очами лукаво зыркает.
Вострубили. Черед среднего. Поднял тяжелый лук Андрей, запела тетива не столь тонко, но унесла стрелу далече. Опять рванули скороходы.
И Андрей прячет волненье за ироничной ухмылкой. Ведут! Побледнел Андрей, подался вперед. Купеческая дочь! Рукоплещет народ, вздохнул и Андрей, улыбнулся тепло невесте. Хороша купеческая дочь: может, и не царица, но очей не отвесть – полнотела, румяна, что твое яблочко, а улыбка - словно солнышко пригрело. И убор на ней дорог, жемчугами-самоцветами шит, и косы пшеничные до колен вьются.
Вострубили. Заволновался Иван, вспотели ладони. Натянул он тяжелый лук, сорвалась стрела, плюхнулась на болотистый пустырь по соседству. Сложились братья в пояс от хохота. Народ усмешку в усах прячет – негоже над царевичем в голос смеяться.
Вздохнул царь над непутевым сыном. Смех скороходов за плетень посылать – иди, мол, младший царевич за стрелой сам.
Сконфуженный полез Иван на пустырь стрелу искать. Зачавкало под сапогами грязное болотце, раздвинул царевич камыши, глядь – на кочке квакша сидит, стрелу в пасти держит. Обомлел Иван, чуть не сел в тухлую водицу, вообразив, как он народу нареченную свою кажет, и развернулся, было, прочь - ушла стрела в воду, не нашел, де.
- Не бросай меня, Иван-царевич! Возьми в жены, не пожалеешь!
Тухлое болотце таки встретило его в объятия. Иван поднялся, пытаясь отряхнуться от болотной жижи, и огляделся – кто играет с ним злые шутки. Никого. Одна квакша сидит, весело ему помаргивает. Нечистый, поди, шутит. Иван медленно выдохнул и осторожно двинул прочь.
- Ну, куда тебя понесло!? Я – счастье твое!
Царевич развернулся в прыжке и недоверчиво уставился на квакшу. Та, растянув и без того широкую пасть, с неприкрытым весельем лупала на Ивана желтыми глазищами.
- Это ты со мной разговаривала? – недоверчиво протянул Иван.
- А ты здесь еще кого видишь?
Царевич завис на мгновение, а квакша продолжала беззвучно веселиться.
- И что теперь? – Иван, наконец, слегка пришел в себя.
- Как что? Правила – есть правила. Я – твоя суженая.
- Но…
- Никаких но, не запрягал. Не ты правила устанавливал - не тебе их менять. Бери, говорю. Не пожалеешь, коли будешь паинькой.
Иван оторопело вытащил из-за пазухи холостяцкий платок не первой свежести, тщательно расправил складки на своей ладони, болотце опять чавкнуло под коленями, когда он опустился перед невестой.
Квакша с подчеркнутой неспешностью переползла в импровизированные носилки, откровенно наслаждаясь смятением жениха.
Площадь встретила их сначала гробовой тишиной, потом зашевелился шепоток, пополз по сторонам, зашелестели улицы и понеслись во все концы возбужденным гомоном. Братья настолько опешили, что обошлось без обычного шутейства. Старшие невестки переглянулись, заулыбались довольные – ну куда квакше тягаться с их красой?
Царь молчал долго. Иван нервно переминался, держа на вытянутых руках царскую невестку.
- Зато она, батюшка, говорливая, - не выдержал царевич.
Царь скептически изогнул бровь и воззрился на квакшу. Та лишь сильнее сцепила пасть на стреле, озорно позыркивая. Ситуация ее явно забавляла.
- Ну… ко мне она молвила человечьим голосом, - добавил Иван, сникнув.
Царь вздохнул.
- Что ж, знать судьба у тебя такая.
Свадебный пир установили, не откладывая далече - на следующий день. Накануне братья перехватили угрюмого Ивана.
- Ты, что, малой, со своими книгами совсем спятил? – вопросил средний. – Не мог, что ли сделать вид, что стрела в воде утопла, не нашел?
- Я так и хотел, но она не велела.
Старшие переглянулись.
- Я всегда говорил, что от книг – одно зло, – припечатал Всеслав. Братья сочувственно хлопнули младшего по плечу и разошлись.
Пир раскатали по всем правилам царского регламента: длинные столы простерлись одесную и ошуию царского, вкруг сновали отроки, пригибаясь под тяжестью блюд с запеченными поросями да лебедями. Гости чинно возглашали здравицы молодым, и старательно делали вид, что они не по разу в лето женят кого-нибудь на квакше. Однако ж, косили глазом: кто со жгучим любопытством, кто сочувственно, кто злорадно.
Разряженные невесты едва двигались под тяжестью свадебных уборов, да потели под соболиными шубами, но с видом сытых котов по-хозяйски стрекали очами. Иван уныло ковырялся в золотой тарелке, а рядом, на парчовой подушке развалилась квакша, и с аппетитом причавкивала сушеными мухами, выложенными на хрустальном блюдечке.
Поднялся царь-отец, оборотился к зардевшимся невестам. Даже квакша перестала чавкать и с интересом воззрилась на тестя.
- Хочу я посмотреть, каковы мои невестушки хозяюшки! Поднесите-ка поутру отцу по караваю, белыми ручками испеченному!
Захмелевшие к тому гости, с ревом повскакивали, возглашая осанну мудрому отцу. Иван посмурнел паче.
Когда все, наконец, было съедено и залито бочками меда и заморского вина, гости отвалились, сыто рыгая, молодых под хмельные песни проводили в опочивальни.
Иван остался с невестой наедине.
- Ну и что теперь с тобой делать? – печально воззрился на квакшу.
- А у тебя есть что предложить? – впервые после болота открывшая рот квакша с живейшим любопытством уставилась на мужа.
- Так хлеб же поутру…
- А, ты про это, - в голосе скользнуло разочарование. – О том не печалься, то еще не задача. Ложись спать – утро вечера мудренее.
Тут настала очередь любопытничать Ивану.
- И как..
- Спать, сказала же, - ласково перебила квакша, и мягкое ложе нежно просело под отрубившимся царевичем.
Остро пыхнуло озоном, лягушачья шкурка осела на пол. Тонкая девичья ладонь скользнула по золотым кудрям царевича. Ладная девушка несколько минут молча сидела на ложе, изучая черты спящего. Задумчиво тронула пальчиком суровую морщинку меж бровей, потом смешинку в углах губ.
- Пожалуй, ты мне нравишься, Вань.
Рассвет потеребил Ивана запахом свежеиспеченного хлеба. Царевич потянулся, сонно зевнул и резко подскочил на ложе, окончательно проснувшись. На заморском резном столике раскатился вышитый рушник, бережно обнимая золотистый каравай. По верху рассыпались крошечные леса, деревеньки да пахоты - все батюшкино царство на хлебной ладони.
- Но как? – Иван внимательно вперился в квакшу, даже попытался тронуть пальчатые лапки, но квакша шамкнула пастью, и Иван отдернул руку.
- Как ты это сделала?
Но квакша молча делала вид, что она квакша, просто квакша.
У батюшкиного стола уже стояли сторонкой Всеслав с боярышней, отвергнутый царем горелый каравай небрежно выглядывал из рук старшего царевича, а те ревниво высматривали, что принесла купеческая дочь.
- Этот лишь на голодный год, когда мышам кормиться нечем станет.
Вошедший с завернутым в рушник хлебом Иван собрал жадные взгляды: всем охота была поглядеть, что там намесила квакша, а царским невесткам – еще и потешится.
Раскатал Иван рушник, да ахнули все.
Царь замер, охоче разглядывая творение квакшы.
- Ах, и ловка же твоя бестия! Любо!
Иван расслаблено улыбнулся, но хитрая ухмылка уже скользнула в царскую бороду.
- А теперь, дети мои, хочу посмотреть, которая из моих невесток боле уважит царя-батюшку – а поднесите-ка мне заутра по рубахе, белыми ручками шитой!
Отправился Иван восвояси в раздумьях, да в голове никак не мостилась картинка, как его квакша кроит тонкое полотно да сшивает прозрачными пальчатами.
Жены в покоях не было. Вечор порыв ветра растворил стрельчатое оконце, и в светлицу запрыгнула заблудшая довольная квакша.
- Где это ты хаживала, женушка?
- Мне везде хаживать можно, на меня никто, кроме тебя доселе не позарился, - квакша явно ухмылялась. – Али приревнуешь к какому жабину? Ладно, выкладывай - почто такой нервный?
Рассказал Иван про царский наказ.
- Это все не беда. Ложись спасть – утро вечера мудренее.
- Но я хочу поглядеть!
Квакша умудрилась даже как-то цокнуть, выразительно закатив глаза.
- Спать, Ванечка!
И опять царевич осел в мягкое ложе.
Проснулся и ахнул: ждет уже рубаха шелковая, да такая тонкая – хоть в игольное ушко протяни. Подивился царевич, даже касаться не стал – остерегся попортить, завернул бережно, да понес батюшке.
Его уже ждали: обе невестки комкали забракованное тряпье, пытливые очи щупали сверток в Ивановых руках. Да и братья переминались от любопытства, поглядывая.
Развернул царевич квакшино подношение – опять ахнули. Царь аж причмокнул довольно. – Любо!
Насупились невестки, глядят исподлобья. А царь уж ухмыляется:
- А вам, невестушки мои, еще черед выслужиться: хочу поглядеть, какие вы затейницы – поднесите заутра по хитрому ковру – чтоб узор был белыми ручками выткан.
Со вздохом развернулся Иван восвояси. Не увидел пристальных очей нового царского кравчего. Долго тот смотрел вослед. На миг словно маска сползла с подобострастного лица – мелькнули холодные, стылые черты, словно смерть заглядывала чрез очи. Но никто не повернулся к кравчему, не насторожился, не нахмурился – всяк норовил дотянуться - дотронуться до квакшиной работы.
В покоях царевич засел дожидаться квакшиного возвращения: растворил окошко, задумчиво вдыхая стекающий вечер, впитывая торжественное благолепие уходящего дня. Квакша запрыгнула так резко, что испугались оба. Одна аж запузырилась в истошном кваканье, а другой от неожиданности чуть было сам не заквакал.
- Почто притаился, как кот в подклети!? С испугу же чуть великая нужда не приключилась!
Миг глядели глаза в глаза, а потом рассмеялись оба. Иван громко и раскатисто, а квакша булькала широко раззявив рот. Не услышали, как скрипнула дверь, и в покои украдкой закатился круглый камушек. И утаился в укромном уголке.
Отсмеявшись, квакша вопросила:
- Ну, каков на сегодня батюшкин урок?
- Откуда ты знаешь?
- Мухи на лапках принесли, – сказала и довольно облизнулась.
- Ковер велел. С узором хитрым да затейливым.
- Это не беда, - уставилась пристально на Ивана.
- Эй-эй! Не надо меня опять усыплять! Я не хочу спать! Я хочу…
Минуту спустя рядом села красавица, ловкие пальцы переплетали волосы в тугую золотую косу, а в сторону спящего вспархивали нежные улыбки.
¬¬ - Экий ты, Ванюша, торопливый! Сразу так много хочу. Не все же зараз.
Доплела косу и вспорхнула руками.
- Эй вы мамки-няньки! Приидите, потешьте вашу деточку!
Тотчас зашевелились тени, завились фигурами, вытянулись полупрозрачные руки. Улыбнулась им Василиса ласково, зашелестели тени, прижались к девице, приголубили.
Затем из ниоткуда растворилась перед девицей шкатулочка самоцветная с вышивальными приборами. Стали тени ловить последние закатные лучи, да выпрядать нить чудную. Василиса, знай, выкладывает нитями узор хитрый, где ткнет иглой – там цветы дивные распускаются, где пальчиком поведет – там птицы заморские крылами простерты, где дунет – там плетения прихотливые закручиваются.
Пробудился Иван поутру, с укоризной воззрился на жену. А та – сидит себе, глазищами полупывает – мол, приснилось тебе. Перевел взор на перекинутый через кресло ковер и забыл про все: такой красоты не доводилось видеть.
- Жена! Ты – просто чудо! У меня самая мастерица из мастериц жена!
А квакша посиживает молча, сама невозмутимость – мол, квакша она.
А Иван от избытка чувств кинулся к ней:
- Дай тебя расцелую!
Тут проняло квакшу. Выпучила глазищи, да сиганула в раскрытое окно.
Ивана уже ждали. Ковры старших невесток уже отправлены на конюшню да в людскую, все сидели нетерпеливо поглядывая.
Развернул Иван квакшин ковер, гомон поднялся. Всяк норовил подобраться поближе – толчея да суматоха, даже про царя забыли. Стукнул самодержец по столу, враз все утихли. Поднесли с поклонами ковер, крякнул довольно царь:
- Любо! В моих покоях, да по великим праздникам стелить. Что ж, угодила невестушка, как есть – угодила.
Замолчал, обвел всех взглядом. Притих зал. Напрягся Иван. И не всуе.
- Хочу поглядеть, как невестушки мои на царском пиру очи мои порадуют. Пусть явятся завтра убранные, как подобает, да потешат танцами.
Приуныл Иван. Представил, как притащит он квакшу на красной подушечке жемчугами шитой, да, может, колец, на лапки нанижет заместо браслетов звонких. Вот потеха будет на весь пир, да на весь мир!
Против обыкновения квакша его поджидала.
- Почто смурной? Хотя, нет, не говори ничего. Пойдем-ка, муж мой, позабавь меня прогулкой, подиви теремом царским.
Подставил царевич плечо, да покинули они покои. Вдоль рынды стоят навытяжку, недвижимы, что заморские статуи.
- Ишь, как замерли, даже очами не сморгнут! – восхитилась квакша.
- Было однажды… Как вошел я в шкодливый возраст, разменял восьмое ли, девятое лето, - начал вспоминать царевич. – Заняла меня изрядно мысль, что сделает рында, если зело занеможется чихнуть?
И вот по великому празднику случись тогда важное посольство немчинское. Торжественно гости восседают по столам, округ рынды выстроились, блеск доспехов очи слепит. Загодя я добыл перцу заморского и улучил момент дунуть одному в лицо. Несчастный выпучил глаза, покраснел, побелел, позеленел, силился сдержаться изо-всех сил, но проиграл: от того чиха так его мотнуло, что алебарда выпрыгнула важному гостю по шапке. Послы решили, что настал их смертный час – царь, де, коварно заманил в ловушку, и в ужасе полезли прятаться под столы. Одним словом, пришлось в итоге отдаривать послов жемчугами да соболями сверх положенного, дабы избежать междержавного скандала. Ох, как бежал тогда за мной дядька с хворостиной…
- Поберегись, братец, эта палочка вострая, обранишь свои тонкие пальчики! Чай, тяжелее книжки и не потягивал ничего! – Андрей, средний, зело едок на язык, и в отличие от добродушного простака Всеслава, зол и изворотлив. Братья радостно загоготали.
Иван смолчал и огляделся: зевак собралось немало. Еще бы: не каждый день царевичи выбирают невест, да еще столь экзотичной методой – это ж догадался царь метить в девок стрелами! Все дочери на выданье уже караулили в каждом дворе, тщательно убеленные и упакованные - по граду гул стоял от звона монист, гривен, да жемчугов – всякая надеялась, что заветная стрела упадет именно на ее двор. На каждом дворе уже припасена дорожка красная – встречать дорогих сватов. Волнуются девки, румянца проступают сквозь плотные белила, пальцы в тревоге заламывают даже самые ледащие чернавки.
Но вот возопила труба, пора. Всеслав натянул могучий лук, запела тетива, отпустив стрелу высоко в небо. Спустя время вернулась стрела, упала на чей-то двор. Рванулись скороходы выяснять счастливицу.
Волнуется Всеслав, даже лик пошел пятнами, жмутся кулаки могучие. А то как же – не кобылица какая, а жена, поди!
Вот, ведут. Зашумела толпа, поднахлынула. Боярская дочь! Полетели вверх шапки, заулюлюкали восторженно горожане. Выдохнул Всеслав, заулыбался. А и хороша боярская дочь – как и есть царица: полнотела, бела. Платье жемчугами в подол шито, кика тяжелыми каменьями унизана, сбегают на высокую грудь косы, что змеи черные. Зарделась от смущения, улыбается, из-под сурмленой брови на старшего царевича очами лукаво зыркает.
Вострубили. Черед среднего. Поднял тяжелый лук Андрей, запела тетива не столь тонко, но унесла стрелу далече. Опять рванули скороходы.
И Андрей прячет волненье за ироничной ухмылкой. Ведут! Побледнел Андрей, подался вперед. Купеческая дочь! Рукоплещет народ, вздохнул и Андрей, улыбнулся тепло невесте. Хороша купеческая дочь: может, и не царица, но очей не отвесть – полнотела, румяна, что твое яблочко, а улыбка - словно солнышко пригрело. И убор на ней дорог, жемчугами-самоцветами шит, и косы пшеничные до колен вьются.
Вострубили. Заволновался Иван, вспотели ладони. Натянул он тяжелый лук, сорвалась стрела, плюхнулась на болотистый пустырь по соседству. Сложились братья в пояс от хохота. Народ усмешку в усах прячет – негоже над царевичем в голос смеяться.
Вздохнул царь над непутевым сыном. Смех скороходов за плетень посылать – иди, мол, младший царевич за стрелой сам.
Сконфуженный полез Иван на пустырь стрелу искать. Зачавкало под сапогами грязное болотце, раздвинул царевич камыши, глядь – на кочке квакша сидит, стрелу в пасти держит. Обомлел Иван, чуть не сел в тухлую водицу, вообразив, как он народу нареченную свою кажет, и развернулся, было, прочь - ушла стрела в воду, не нашел, де.
- Не бросай меня, Иван-царевич! Возьми в жены, не пожалеешь!
Тухлое болотце таки встретило его в объятия. Иван поднялся, пытаясь отряхнуться от болотной жижи, и огляделся – кто играет с ним злые шутки. Никого. Одна квакша сидит, весело ему помаргивает. Нечистый, поди, шутит. Иван медленно выдохнул и осторожно двинул прочь.
- Ну, куда тебя понесло!? Я – счастье твое!
Царевич развернулся в прыжке и недоверчиво уставился на квакшу. Та, растянув и без того широкую пасть, с неприкрытым весельем лупала на Ивана желтыми глазищами.
- Это ты со мной разговаривала? – недоверчиво протянул Иван.
- А ты здесь еще кого видишь?
Царевич завис на мгновение, а квакша продолжала беззвучно веселиться.
- И что теперь? – Иван, наконец, слегка пришел в себя.
- Как что? Правила – есть правила. Я – твоя суженая.
- Но…
- Никаких но, не запрягал. Не ты правила устанавливал - не тебе их менять. Бери, говорю. Не пожалеешь, коли будешь паинькой.
Иван оторопело вытащил из-за пазухи холостяцкий платок не первой свежести, тщательно расправил складки на своей ладони, болотце опять чавкнуло под коленями, когда он опустился перед невестой.
Квакша с подчеркнутой неспешностью переползла в импровизированные носилки, откровенно наслаждаясь смятением жениха.
Площадь встретила их сначала гробовой тишиной, потом зашевелился шепоток, пополз по сторонам, зашелестели улицы и понеслись во все концы возбужденным гомоном. Братья настолько опешили, что обошлось без обычного шутейства. Старшие невестки переглянулись, заулыбались довольные – ну куда квакше тягаться с их красой?
Царь молчал долго. Иван нервно переминался, держа на вытянутых руках царскую невестку.
- Зато она, батюшка, говорливая, - не выдержал царевич.
Царь скептически изогнул бровь и воззрился на квакшу. Та лишь сильнее сцепила пасть на стреле, озорно позыркивая. Ситуация ее явно забавляла.
- Ну… ко мне она молвила человечьим голосом, - добавил Иван, сникнув.
Царь вздохнул.
- Что ж, знать судьба у тебя такая.
Свадебный пир установили, не откладывая далече - на следующий день. Накануне братья перехватили угрюмого Ивана.
- Ты, что, малой, со своими книгами совсем спятил? – вопросил средний. – Не мог, что ли сделать вид, что стрела в воде утопла, не нашел?
- Я так и хотел, но она не велела.
Старшие переглянулись.
- Я всегда говорил, что от книг – одно зло, – припечатал Всеслав. Братья сочувственно хлопнули младшего по плечу и разошлись.
Пир раскатали по всем правилам царского регламента: длинные столы простерлись одесную и ошуию царского, вкруг сновали отроки, пригибаясь под тяжестью блюд с запеченными поросями да лебедями. Гости чинно возглашали здравицы молодым, и старательно делали вид, что они не по разу в лето женят кого-нибудь на квакше. Однако ж, косили глазом: кто со жгучим любопытством, кто сочувственно, кто злорадно.
Разряженные невесты едва двигались под тяжестью свадебных уборов, да потели под соболиными шубами, но с видом сытых котов по-хозяйски стрекали очами. Иван уныло ковырялся в золотой тарелке, а рядом, на парчовой подушке развалилась квакша, и с аппетитом причавкивала сушеными мухами, выложенными на хрустальном блюдечке.
Поднялся царь-отец, оборотился к зардевшимся невестам. Даже квакша перестала чавкать и с интересом воззрилась на тестя.
- Хочу я посмотреть, каковы мои невестушки хозяюшки! Поднесите-ка поутру отцу по караваю, белыми ручками испеченному!
Захмелевшие к тому гости, с ревом повскакивали, возглашая осанну мудрому отцу. Иван посмурнел паче.
Когда все, наконец, было съедено и залито бочками меда и заморского вина, гости отвалились, сыто рыгая, молодых под хмельные песни проводили в опочивальни.
Иван остался с невестой наедине.
- Ну и что теперь с тобой делать? – печально воззрился на квакшу.
- А у тебя есть что предложить? – впервые после болота открывшая рот квакша с живейшим любопытством уставилась на мужа.
- Так хлеб же поутру…
- А, ты про это, - в голосе скользнуло разочарование. – О том не печалься, то еще не задача. Ложись спать – утро вечера мудренее.
Тут настала очередь любопытничать Ивану.
- И как..
- Спать, сказала же, - ласково перебила квакша, и мягкое ложе нежно просело под отрубившимся царевичем.
Остро пыхнуло озоном, лягушачья шкурка осела на пол. Тонкая девичья ладонь скользнула по золотым кудрям царевича. Ладная девушка несколько минут молча сидела на ложе, изучая черты спящего. Задумчиво тронула пальчиком суровую морщинку меж бровей, потом смешинку в углах губ.
- Пожалуй, ты мне нравишься, Вань.
***
Рассвет потеребил Ивана запахом свежеиспеченного хлеба. Царевич потянулся, сонно зевнул и резко подскочил на ложе, окончательно проснувшись. На заморском резном столике раскатился вышитый рушник, бережно обнимая золотистый каравай. По верху рассыпались крошечные леса, деревеньки да пахоты - все батюшкино царство на хлебной ладони.
- Но как? – Иван внимательно вперился в квакшу, даже попытался тронуть пальчатые лапки, но квакша шамкнула пастью, и Иван отдернул руку.
- Как ты это сделала?
Но квакша молча делала вид, что она квакша, просто квакша.
У батюшкиного стола уже стояли сторонкой Всеслав с боярышней, отвергнутый царем горелый каравай небрежно выглядывал из рук старшего царевича, а те ревниво высматривали, что принесла купеческая дочь.
- Этот лишь на голодный год, когда мышам кормиться нечем станет.
Вошедший с завернутым в рушник хлебом Иван собрал жадные взгляды: всем охота была поглядеть, что там намесила квакша, а царским невесткам – еще и потешится.
Раскатал Иван рушник, да ахнули все.
Царь замер, охоче разглядывая творение квакшы.
- Ах, и ловка же твоя бестия! Любо!
Иван расслаблено улыбнулся, но хитрая ухмылка уже скользнула в царскую бороду.
- А теперь, дети мои, хочу посмотреть, которая из моих невесток боле уважит царя-батюшку – а поднесите-ка мне заутра по рубахе, белыми ручками шитой!
Отправился Иван восвояси в раздумьях, да в голове никак не мостилась картинка, как его квакша кроит тонкое полотно да сшивает прозрачными пальчатами.
Жены в покоях не было. Вечор порыв ветра растворил стрельчатое оконце, и в светлицу запрыгнула заблудшая довольная квакша.
- Где это ты хаживала, женушка?
- Мне везде хаживать можно, на меня никто, кроме тебя доселе не позарился, - квакша явно ухмылялась. – Али приревнуешь к какому жабину? Ладно, выкладывай - почто такой нервный?
Рассказал Иван про царский наказ.
- Это все не беда. Ложись спасть – утро вечера мудренее.
- Но я хочу поглядеть!
Квакша умудрилась даже как-то цокнуть, выразительно закатив глаза.
- Спать, Ванечка!
И опять царевич осел в мягкое ложе.
Проснулся и ахнул: ждет уже рубаха шелковая, да такая тонкая – хоть в игольное ушко протяни. Подивился царевич, даже касаться не стал – остерегся попортить, завернул бережно, да понес батюшке.
Его уже ждали: обе невестки комкали забракованное тряпье, пытливые очи щупали сверток в Ивановых руках. Да и братья переминались от любопытства, поглядывая.
Развернул царевич квакшино подношение – опять ахнули. Царь аж причмокнул довольно. – Любо!
Насупились невестки, глядят исподлобья. А царь уж ухмыляется:
- А вам, невестушки мои, еще черед выслужиться: хочу поглядеть, какие вы затейницы – поднесите заутра по хитрому ковру – чтоб узор был белыми ручками выткан.
Со вздохом развернулся Иван восвояси. Не увидел пристальных очей нового царского кравчего. Долго тот смотрел вослед. На миг словно маска сползла с подобострастного лица – мелькнули холодные, стылые черты, словно смерть заглядывала чрез очи. Но никто не повернулся к кравчему, не насторожился, не нахмурился – всяк норовил дотянуться - дотронуться до квакшиной работы.
В покоях царевич засел дожидаться квакшиного возвращения: растворил окошко, задумчиво вдыхая стекающий вечер, впитывая торжественное благолепие уходящего дня. Квакша запрыгнула так резко, что испугались оба. Одна аж запузырилась в истошном кваканье, а другой от неожиданности чуть было сам не заквакал.
- Почто притаился, как кот в подклети!? С испугу же чуть великая нужда не приключилась!
Миг глядели глаза в глаза, а потом рассмеялись оба. Иван громко и раскатисто, а квакша булькала широко раззявив рот. Не услышали, как скрипнула дверь, и в покои украдкой закатился круглый камушек. И утаился в укромном уголке.
Отсмеявшись, квакша вопросила:
- Ну, каков на сегодня батюшкин урок?
- Откуда ты знаешь?
- Мухи на лапках принесли, – сказала и довольно облизнулась.
- Ковер велел. С узором хитрым да затейливым.
- Это не беда, - уставилась пристально на Ивана.
- Эй-эй! Не надо меня опять усыплять! Я не хочу спать! Я хочу…
Минуту спустя рядом села красавица, ловкие пальцы переплетали волосы в тугую золотую косу, а в сторону спящего вспархивали нежные улыбки.
¬¬ - Экий ты, Ванюша, торопливый! Сразу так много хочу. Не все же зараз.
Доплела косу и вспорхнула руками.
- Эй вы мамки-няньки! Приидите, потешьте вашу деточку!
Тотчас зашевелились тени, завились фигурами, вытянулись полупрозрачные руки. Улыбнулась им Василиса ласково, зашелестели тени, прижались к девице, приголубили.
Затем из ниоткуда растворилась перед девицей шкатулочка самоцветная с вышивальными приборами. Стали тени ловить последние закатные лучи, да выпрядать нить чудную. Василиса, знай, выкладывает нитями узор хитрый, где ткнет иглой – там цветы дивные распускаются, где пальчиком поведет – там птицы заморские крылами простерты, где дунет – там плетения прихотливые закручиваются.
Пробудился Иван поутру, с укоризной воззрился на жену. А та – сидит себе, глазищами полупывает – мол, приснилось тебе. Перевел взор на перекинутый через кресло ковер и забыл про все: такой красоты не доводилось видеть.
- Жена! Ты – просто чудо! У меня самая мастерица из мастериц жена!
А квакша посиживает молча, сама невозмутимость – мол, квакша она.
А Иван от избытка чувств кинулся к ней:
- Дай тебя расцелую!
Тут проняло квакшу. Выпучила глазищи, да сиганула в раскрытое окно.
Ивана уже ждали. Ковры старших невесток уже отправлены на конюшню да в людскую, все сидели нетерпеливо поглядывая.
Развернул Иван квакшин ковер, гомон поднялся. Всяк норовил подобраться поближе – толчея да суматоха, даже про царя забыли. Стукнул самодержец по столу, враз все утихли. Поднесли с поклонами ковер, крякнул довольно царь:
- Любо! В моих покоях, да по великим праздникам стелить. Что ж, угодила невестушка, как есть – угодила.
Замолчал, обвел всех взглядом. Притих зал. Напрягся Иван. И не всуе.
- Хочу поглядеть, как невестушки мои на царском пиру очи мои порадуют. Пусть явятся завтра убранные, как подобает, да потешат танцами.
Приуныл Иван. Представил, как притащит он квакшу на красной подушечке жемчугами шитой, да, может, колец, на лапки нанижет заместо браслетов звонких. Вот потеха будет на весь пир, да на весь мир!
Против обыкновения квакша его поджидала.
- Почто смурной? Хотя, нет, не говори ничего. Пойдем-ка, муж мой, позабавь меня прогулкой, подиви теремом царским.
Подставил царевич плечо, да покинули они покои. Вдоль рынды стоят навытяжку, недвижимы, что заморские статуи.
- Ишь, как замерли, даже очами не сморгнут! – восхитилась квакша.
- Было однажды… Как вошел я в шкодливый возраст, разменял восьмое ли, девятое лето, - начал вспоминать царевич. – Заняла меня изрядно мысль, что сделает рында, если зело занеможется чихнуть?
И вот по великому празднику случись тогда важное посольство немчинское. Торжественно гости восседают по столам, округ рынды выстроились, блеск доспехов очи слепит. Загодя я добыл перцу заморского и улучил момент дунуть одному в лицо. Несчастный выпучил глаза, покраснел, побелел, позеленел, силился сдержаться изо-всех сил, но проиграл: от того чиха так его мотнуло, что алебарда выпрыгнула важному гостю по шапке. Послы решили, что настал их смертный час – царь, де, коварно заманил в ловушку, и в ужасе полезли прятаться под столы. Одним словом, пришлось в итоге отдаривать послов жемчугами да соболями сверх положенного, дабы избежать междержавного скандала. Ох, как бежал тогда за мной дядька с хворостиной…
