Хват с Бирюком вышли за ворота. Тяжело вздохнула Гореслава: не так хотела остаток дня провести, но не привыкать ей к работе.
… Миланья суетилась возле Гнедой, упряжь на ней поправляла. Наумовна дивилась тому, как чернавка ловко со сбруей и упряжью управляется. Всё – то она умела, может, потому, что с малых лет трудиться привыкла.
- Готово всё, на телегу забирайтесь.
Гореслава кругом воз обошла, потрепала лошадь по чёрной гриве и села в телегу. Миланья проворно побежала к воротам, отворила их. Воз медленно, скрипя выехал на улицу. Гореслава придержала Гнедую, чтобы чернавка забралась на телегу.
… Тяжело шла лошадь, громко скрипел воз, полный дров. Правила Миланья: у Наумовны от работы плечи болели. Она постелила на ветки платок, легла на него и смотрела на небо. По нему ползли кудрявые облака, а меж ними, как волк среди овечьей отары, плыла чёрная туча, о которой предупреждал Хват.
Дорога, петлявшая вдоль берега Быстрой, на несколько минут вышла к Неву. Было это то самое место, где видели девки поутру, как княжья гридня прочь уезжала. Захотелось Гореславе лицо холодной водой омыть, попросила она чернавку вожжи натянуть. Медленно по мшистым камням шла Наумовна к плескавшемуся грозному Неву. Сегодня оно было спокойно и лелеяло редкие ладьи, что отважились в этот месяц отойти от берега.
Белые птицы кружили над водой, ловко ныряли в холодную бездну и взлетали ввысь с блестящей трепещущейся рыбой в клюве.
Очаровало Гореславу Нево, завлекло к себе. Шла она по берегу, а Миланья вслед за ней по дороге ехала. Убежала дорожка на миг за гранитные валуны, скрылась из виду Наумовна, а когда мохнатые ёлочки раздвинулись, прижались к камням, увидела чернавка снеккар с полосатым парусом.
Поздно Гореслава его приметила: рыжебородый свей спрыгнул в воду, быстро до берега добрался. Девка к телеге побежала, но немного не хватило у неё сил. Свей быстрее оказался, словно кошка по камням прыгал. Схватил он Гореславу и, не смотря на её крики, поволок к снеккару.
Видела Миланья, как уплывала ладья, кричала, на помощь звала, но помочь ничем Наумовне не смогла: быстро скрылся из виду полосатый парус.
1
Гореслава сидела рядом с пропитавшимися морской водой канатами, прижавшись к мачте, и с молчаливым интересом наблюдала за свеями. Большинство из них сидело за вёслами, остальные прохаживались от носа к корме, бросая любопытные взгляды на пленницу.
- Эй, Ари, она всегда такая разговорчивая? - спросил светловолосого приятного лицом свея с редкими усиками над губой другой - хромой старик с хитрыми маленькими глазками. – А красивая. Покормил бы ты её.
- Уж приносил ей еду – отказывается. И слова не сказала.
- Славные у словен девки, красивые. Дорого за неё Сигурд возьмёт.
- Ты, Гюльви, напрасно своей доли ждёшь: Рыжебородый её себе оставит, больно хороша.
- Как же зовут её?
- Спрашивал – молчит. Ты же знаешь, мне её язык знаком.
Тот, кого назвали Гюльви, подошёл к Наумовне. Она отшатнулась, отползла за мачту и с опаской посматривала оттуда на свея. На корабле ей было плохо: снеккар качало из стороны в сторону на седых волнах, ветер хлопал парусом. Как хотелось ей броситься к борту, нырнуть в холодную воду, поплыть к милому берегу, но далече был Черен, и зорко следили за ней свеи.
- Как зовут тебя, красивая, - старик осторожно присел на свёрнутые канаты.
Гореслава молчала. Не нравился ей этот свей: глаза у него больно хитрые.
- Не хочешь говорить, не нужно. Есть – то хочешь?
Наумовна губу закусила: есть ей хотелось уже с утра, но просить или принимать еду у хитителей она не желала.
- Поешь. Если ты отправишься к Хель, то никому не навредишь, кроме себя. Ари, принеси ей еды.
Свей принёс миску с густой похлёбкой и кувшин с какой – то жидкостью. Гореслава осторожно приняла миску, искоса поглядывая на старика. Похлёбка, немного острая и холодная, но сытная, быстро утолила голод. Наумовна подивилась тому, с какой быстротой она уплела еду.
- Хорошо, когда так едят, - одобрительно сказал Гюльви. – Теперь бы ей поспать. Ари, позови Эрика; пусть он отведёт её в трюм.
Эрик, шустрый русый мальчишка, только – только ставший юношей и чрезвычайно гордившийся этим, в длинной дерюге и непомерно больших штанах, которые он подпоясывал под подмышками, повёл её в трюм. По пути Эрик переговаривался с другими свеями, особенно приветлив он был с кормчим – полным дородным детиной.
После Гореслава разговорилась с этим мальчишкой. Оказалось, что он сын Йонаса, « великого война», который теперь залечивал раны в Сигунвейне.
- А что это за Сигунвейн? - спросила Наумовна, рассматривая мешки, в беспорядке сваленные в углу.
- Место, где мы живём. Ты увидишь Сигунвейн через три перехода. Там мы зазимуем.
- А как вы живёте? В звериных норах?
- Нет, конечно, - Эрик звонко рассмеялся. – Смешные вы, словени.
Мальчонка соскочил с узкой деревянной лавки и поднялся на палубу.
… Гореслава проспала до утра. Когда она, заспанная, решилась подняться наверх, то обнаружила, что лаз заложен снаружи. Даже в трюме было слышно, как воет ветер, и грозные волны в ярости бьются о борта.
Свеи о чём – то громко переговаривались; иногда с палубы долетал треск дерева и крики на непонятном девке северном языке.
Наумовна забралась в тот угол, где меньше всего чувствовалась качка, и затихла. Голова у неё кружилась, не хотелось двигаться. Она не заметила, как снова заснула.
- … Спит – то как сладко, будить жалко, - у говорившего был глухой низкий голос. – Славную птичку поймал в свои сети Рыжебородый.
- Слышал бы он тебя, Бьёрн, не так бы запел.
- Не пою я, Гюльви. Это у Ари свирель поёт, словно певчая птица.
- Эй, кликните кто – нибудь Эрика, пусть он её разбудит и принесёт нам еды.
- Сам иди за ним. Море не спокойно, а я не хочу принести себя ему в жертву, - сказал Ари, с ногами забравшись на один из мешков.
- Прикуси – ка язык, Ари, и не разлей вино. Сам я не пойду – стар уж годами.
- А мечом махать не состарился, - рассмеялся Бьёрн. – Я схожу за Эриком, сменю Рыжебородого.
Гореслава приоткрыла глаза и заметила краешек зелёного хюпра.
В трюме собралось около дюжины свеев, промокших с головы до пят; они оттачивали стрелы, согревались вином и разговаривали.
Эрик в той же одёже, что и вчера, но такой мокрой, что вода струями стекала на доски, появился в узком отверстии лаза с большим горшком в руках.
- Похлёбка – то уж, верно, холодная, - рассмеялся Ари. – Дай мне, я попробую.
- Нет уж, мне первому дай по закону старшинства.
Гюльви съел несколько больших ложек, запил их вином и передал горшок соседу. Так похлёбка переходила из рук в руки, от старшему к младшему, пока вновь не оказалась в руках Эрика. Маленький свей подошёл к углу, в котором дремала Гореслава, и дотронулся до её рукава.
- Да ты бы сам поел, а потом её кормил, - посоветовал Гюльви.
- Нет, я потом.
Свеи рассмеялись.
Гореслава с удовольствием доела остатки похлёбки и отдала пустой горшок Эрику. После недолго молчания ей пришлось отвечать на вопросы свеев, мучавшихся от безделья. Обычно расспросы сопровождались грубыми шутками, однако, несколько мореходов были с ней дружелюбны. Их оказалось всего трое: старик Гюльви, плечистый чёрнобровый Гаральд с широким рубцом на шее и Эрик. Девушка отвечала неохотно: её пугали длинноволосые и угрюмые свеи, не расстававшиеся с мечами.
… Буря утихла на следующий день. Вместе с переменой погоды пришли изменения и в судьбе Гореславы. Прошлой ночью Сигурд проиграл в кости Гаральду много денег, часть он отдал, а за оставшуюся часть отдал ему пленницу.
С новым хозяином Наумовна познакомилась, когда с разрешения Гюльви поднялась на палубу. Доски ещё не просохли от недавно утихшей бури, ноги скользили по ним, как по льду.
Рыжебородый прохаживался между рядами гребцов, с удовольствием посматривая на наполненный ветром полосатый парус. Бьёрн стоял у правила и умело вёл снеккар между волн.
- Подойди сюда, - сурово бросил Сигурд пленнице. – На нового хозяина посмотришь.
- У меня нет хозяина, - гордо ответила Гореслава.
- Слушай меня и запоминай. Ты у меня на корабле, а не в своём поселении. Ты была моей пленницей, а теперь – Гаральда. Делай то, что тебе он прикажет, - свей указал на одного из гребцов. – А теперь прочь с дороги и не мешайся под ногами.
Наумовна снова присела у мачты и кусала губы. Быть пленницей Рыжебородого – беда, а Гаральда – полбеды, но кто знает, может, этот свей будет вовсе не так добр, как сейчас. Нет горше талана, чем в полон попасть. Вот и сбудется с ней то, что случилось с Миланьей.
Незаметно к ей подошёл Эрик, сел рядом. В походы его раньше не брали, а теперь, упросив старого Гюльви, которого уважал Сигурд, готовил и стирал для других.
- Ты не бойся, Гаральд добрый, - сказал он, похлопав её по руке – И Гевьюн тоже, а Эймунда со всеми ласкова.
- Но в неволе мне жить придётся.
- Поживёшь год, другой – привыкнешь, из Сигунвейна уезжать не захочешь.
- Убегу я от него.
- Со снеккара – то? До земли не убежать тебе. И про побег говори потише, а то в трюме запрут; Сигурд и то уж слишком балует тебя. Прежних пленниц и кормили хуже, и по кораблю гулять не пускали. Приглянулась ты ему, не ради денег выкрал тебя. А теперь он гневается, потому что выпустил птичку из силка.
Мальчишка вдруг вскочил, побежал по мокрым доскам, поскользнулся, и под громкий хохот, получил от одного из гребцов подзатыльник за неуклюжесть.
2
Сигунвейн Гореслава увидела на рассвете. Её разбудил Эрик, велел на палубу подняться.
Солнце бледно – золотое вставало над водой по левому борту, лениво, не торопясь; бескрайнее Нево ещё дремало; мелкой рябью гулял по нему ветер. Впереди чернел скалистый берег с высокими соснами, издали напоминавшими чудовищ.
Бьёрн умелой рукой правил к берегу; казалось, что снеккар плывёт над водой, словно птица. Гребцы дружно налегали на вёсла; плеск воды терялся где – то среди окружающего безмолвия.
Гаральд в сером опле стоял на носу, вглядываясь в знакомые очертания берега. Его тёмно – русые волосы, связанные сзади узлом, казались бронзовыми в золотом свете восходящего солнца.
Наумовна остановилась у свёрнутого паруса, с недоумением посматривая на суровую фигуру на носу.
Эрик, пригрозив ей пальцем, подбежал к Гаральду, нашептал ему что – то на ухо. Свей обернулся, отыскал глазами девку, сказал: « Подойди». Ног под собой не чуя, подошла к нему Гореслава, остановилась в двух шагах, глаза потупила.
- Видишь ли берег? Там Сигунвейн, где жить будешь.
Наумовна промолчала.
- Я тебя Герслой звать буду, твоё имя больно мудрёное. Будешь дочери моей Эймунде прислуживать.
- Помогать буду, но не служить.
- Воля твоя далеко осталась, а здесь только услужение. Коли из тебя хорошая служанка выйдет, то как родная сестра Эймунде будешь, а коли нет, то продам тебя. А теперь ступай, в стороне постой. Эрик, проследи, чтобы не убежала.
Сигунвейн оказался небольшим свейским поселением, раскинувшимся за маленьким сосновым ерником на плоских камнях по берегам узкой протоки. С моря его не заметишь, да и с берега увидать не просто.
Бьёрн провёл снеккар вдоль отвесных берегов, не задев подводных камней и мелей, и пристал к небольшой площадке из камней и брёвен. Здесь берег был не так крут, а скалы отступали к морю. Корабль ударился носом о брёвна и остановился. Ари спрыгнул в воду и крепко связал снеккар с землёй. Свеи не торопясь спустили сходни и начали разгружать трюм. Гюльви, опираясь на меч с потемневшим от крови клинком, прошёл мимо Гореславы, спрятавшейся под парусом.
- Вылезай, ясноглазая, а то Гаральд за косу вытащит, а она у тебя длинная.
Наумовна видела, как Эрик подбежал к старику и помог сойти на берег.
Снеккар опустел, лишь несколько гребцов мерили шагами палубу, разминая спины и ноги.
- Пошли, Герсла, - тяжёлая рука Гаральда легла девушке на плечо. – От меня не спрячешься, да и бесполезно.
Гореслава покорно встала и пошла за свеем; сзади неё шёл кормчий.
- Вы вернулись, отец! Как я рада, - голос с берега зазвенел колокольчиком. – Эдда сказала мне, что видела ваш снеккар, но я не поверила.
- Значит, не ждала ты меня, Эймунда?
- Боги море взбаламутили; сам Тор над ним потрясал своим молотом, потому не думала я, что корабль раньше завтрашнего дня приплывёт.
Наумовна осмелилась поднять голову и увидела девушку с пшеничного цвета волосами в синей рубашке с ожерельем, коротких такого же цвета штанах, из - под которых выглядывали тёмные чулки. На поясе поблёскивали нож и ножницы; рядом с ними была подвешена кожаная сумочка. О, чур, сколько же на ней было жуковиньев, гривен и обручей, и все медные да золотые! Ах, как чудно блестел обруч в её волнистых волосах! Но Гореслава ужаснулась необычной одёже свейки и её распущенным волосам, которые она специально выставляла на показ.
- Эймунда, быстро домой! Надень киртель и вели Эдде разжечь очаг.
Снова блеснули на солнце все её украшения и исчезли вместе с девушкой.
Сигунвейн построил на берегу Нева ещё дядя Рыжебородого, изгнанный из родного края ярлами. Он поселился среди словенских, чудских и карельских племён и вместе с преданными ему людьми начал торговать и грабить. Его быстроходный корабль поглотили воды Нева, но Сигунвейн не опустел. Жители его по-прежнему занимались грабежом, торговлей и земледелием одновременно, не отдавая предпочтения ни одному из занятий.
… Дом Гаральда окружал большой двор с конюшней, и по всему было видно, что он богатый хозяин. На становике возле дома сушились горшки; полуседая женщина развешивала неподалёку бельё.
- Эдда, дома ли Гевьюн? - спросил Гаральд, проталкивая во двор Гореславу.
- Где ж ей быть, коли не дома, - ответила женщина, вешавшая бельё, даже не повернув головы.
- Позови её, Эдда.
- Зачем? Она сама идёт.
Из дома вышла стройная женщина с необыкновенно большими глазами и маленьким пятнышком над верхней губой. Она была уже не молода, но волосы, заплетённые в несколько тугих кос, не утратили ещё своего цвета.
- Эймунда сказала, что снеккар вернулся, - сказала хозяйка. – Рано вы возвратились. Не случилось ли чего?
- Море нынче неспокойно, Гевьюн, Сигурд велел пристать к берегу. Позови дочь, хозяйка, я ей помощницу привёз.
Эймунда вышла сама в киртели из моренде, навострила уши.
- О ком говоришь, Гаральд, не о той ли голубице, что за твоей спиной прячется да на лес посматривает? - спросила Гевьюн.
- О ней. Рыжебородый в Черене её нашёл, да удержать не сумел. Что ж, дочь, веди её в дом, расскажи про порядки наши. Тебе отныне служить будет.
- Да как же звать мне её?
- Герслой.
… Гореслава сидела у очага на медвежьей шкуре и отогревала руки. Эймунда в сундуках рылась, подыскивала её что – нибудь из одёжи: у девки рубашка совсем прохудилась. Сидела Наумовна у огня в чужом доме и думала, что же поделывают сейчас отец с матерью, сёстры милые, Добрынина семья, Эльга… И до боли жалко ей себя стало, невезучую, словно зверю лесному выть захотелось. На жуковинья свейкины глядучи, вспомнила она о подарке князевом, о доброй кузнечихе и заплакала. Ой, не уберегли кони – уточки, отвернулся от неё ее Бог. Позвякивали на поясе у хозяйки ключи, совсем как у Гореславы когда – то обереги звенели. А теперь молчали. Обереги, да не уберегли
… Миланья суетилась возле Гнедой, упряжь на ней поправляла. Наумовна дивилась тому, как чернавка ловко со сбруей и упряжью управляется. Всё – то она умела, может, потому, что с малых лет трудиться привыкла.
- Готово всё, на телегу забирайтесь.
Гореслава кругом воз обошла, потрепала лошадь по чёрной гриве и села в телегу. Миланья проворно побежала к воротам, отворила их. Воз медленно, скрипя выехал на улицу. Гореслава придержала Гнедую, чтобы чернавка забралась на телегу.
… Тяжело шла лошадь, громко скрипел воз, полный дров. Правила Миланья: у Наумовны от работы плечи болели. Она постелила на ветки платок, легла на него и смотрела на небо. По нему ползли кудрявые облака, а меж ними, как волк среди овечьей отары, плыла чёрная туча, о которой предупреждал Хват.
Дорога, петлявшая вдоль берега Быстрой, на несколько минут вышла к Неву. Было это то самое место, где видели девки поутру, как княжья гридня прочь уезжала. Захотелось Гореславе лицо холодной водой омыть, попросила она чернавку вожжи натянуть. Медленно по мшистым камням шла Наумовна к плескавшемуся грозному Неву. Сегодня оно было спокойно и лелеяло редкие ладьи, что отважились в этот месяц отойти от берега.
Белые птицы кружили над водой, ловко ныряли в холодную бездну и взлетали ввысь с блестящей трепещущейся рыбой в клюве.
Очаровало Гореславу Нево, завлекло к себе. Шла она по берегу, а Миланья вслед за ней по дороге ехала. Убежала дорожка на миг за гранитные валуны, скрылась из виду Наумовна, а когда мохнатые ёлочки раздвинулись, прижались к камням, увидела чернавка снеккар с полосатым парусом.
Поздно Гореслава его приметила: рыжебородый свей спрыгнул в воду, быстро до берега добрался. Девка к телеге побежала, но немного не хватило у неё сил. Свей быстрее оказался, словно кошка по камням прыгал. Схватил он Гореславу и, не смотря на её крики, поволок к снеккару.
Видела Миланья, как уплывала ладья, кричала, на помощь звала, но помочь ничем Наумовне не смогла: быстро скрылся из виду полосатый парус.
Часть 3. Свеи
1
Гореслава сидела рядом с пропитавшимися морской водой канатами, прижавшись к мачте, и с молчаливым интересом наблюдала за свеями. Большинство из них сидело за вёслами, остальные прохаживались от носа к корме, бросая любопытные взгляды на пленницу.
- Эй, Ари, она всегда такая разговорчивая? - спросил светловолосого приятного лицом свея с редкими усиками над губой другой - хромой старик с хитрыми маленькими глазками. – А красивая. Покормил бы ты её.
- Уж приносил ей еду – отказывается. И слова не сказала.
- Славные у словен девки, красивые. Дорого за неё Сигурд возьмёт.
- Ты, Гюльви, напрасно своей доли ждёшь: Рыжебородый её себе оставит, больно хороша.
- Как же зовут её?
- Спрашивал – молчит. Ты же знаешь, мне её язык знаком.
Тот, кого назвали Гюльви, подошёл к Наумовне. Она отшатнулась, отползла за мачту и с опаской посматривала оттуда на свея. На корабле ей было плохо: снеккар качало из стороны в сторону на седых волнах, ветер хлопал парусом. Как хотелось ей броситься к борту, нырнуть в холодную воду, поплыть к милому берегу, но далече был Черен, и зорко следили за ней свеи.
- Как зовут тебя, красивая, - старик осторожно присел на свёрнутые канаты.
Гореслава молчала. Не нравился ей этот свей: глаза у него больно хитрые.
- Не хочешь говорить, не нужно. Есть – то хочешь?
Наумовна губу закусила: есть ей хотелось уже с утра, но просить или принимать еду у хитителей она не желала.
- Поешь. Если ты отправишься к Хель, то никому не навредишь, кроме себя. Ари, принеси ей еды.
Свей принёс миску с густой похлёбкой и кувшин с какой – то жидкостью. Гореслава осторожно приняла миску, искоса поглядывая на старика. Похлёбка, немного острая и холодная, но сытная, быстро утолила голод. Наумовна подивилась тому, с какой быстротой она уплела еду.
- Хорошо, когда так едят, - одобрительно сказал Гюльви. – Теперь бы ей поспать. Ари, позови Эрика; пусть он отведёт её в трюм.
Эрик, шустрый русый мальчишка, только – только ставший юношей и чрезвычайно гордившийся этим, в длинной дерюге и непомерно больших штанах, которые он подпоясывал под подмышками, повёл её в трюм. По пути Эрик переговаривался с другими свеями, особенно приветлив он был с кормчим – полным дородным детиной.
После Гореслава разговорилась с этим мальчишкой. Оказалось, что он сын Йонаса, « великого война», который теперь залечивал раны в Сигунвейне.
- А что это за Сигунвейн? - спросила Наумовна, рассматривая мешки, в беспорядке сваленные в углу.
- Место, где мы живём. Ты увидишь Сигунвейн через три перехода. Там мы зазимуем.
- А как вы живёте? В звериных норах?
- Нет, конечно, - Эрик звонко рассмеялся. – Смешные вы, словени.
Мальчонка соскочил с узкой деревянной лавки и поднялся на палубу.
… Гореслава проспала до утра. Когда она, заспанная, решилась подняться наверх, то обнаружила, что лаз заложен снаружи. Даже в трюме было слышно, как воет ветер, и грозные волны в ярости бьются о борта.
Свеи о чём – то громко переговаривались; иногда с палубы долетал треск дерева и крики на непонятном девке северном языке.
Наумовна забралась в тот угол, где меньше всего чувствовалась качка, и затихла. Голова у неё кружилась, не хотелось двигаться. Она не заметила, как снова заснула.
- … Спит – то как сладко, будить жалко, - у говорившего был глухой низкий голос. – Славную птичку поймал в свои сети Рыжебородый.
- Слышал бы он тебя, Бьёрн, не так бы запел.
- Не пою я, Гюльви. Это у Ари свирель поёт, словно певчая птица.
- Эй, кликните кто – нибудь Эрика, пусть он её разбудит и принесёт нам еды.
- Сам иди за ним. Море не спокойно, а я не хочу принести себя ему в жертву, - сказал Ари, с ногами забравшись на один из мешков.
- Прикуси – ка язык, Ари, и не разлей вино. Сам я не пойду – стар уж годами.
- А мечом махать не состарился, - рассмеялся Бьёрн. – Я схожу за Эриком, сменю Рыжебородого.
Гореслава приоткрыла глаза и заметила краешек зелёного хюпра.
В трюме собралось около дюжины свеев, промокших с головы до пят; они оттачивали стрелы, согревались вином и разговаривали.
Эрик в той же одёже, что и вчера, но такой мокрой, что вода струями стекала на доски, появился в узком отверстии лаза с большим горшком в руках.
- Похлёбка – то уж, верно, холодная, - рассмеялся Ари. – Дай мне, я попробую.
- Нет уж, мне первому дай по закону старшинства.
Гюльви съел несколько больших ложек, запил их вином и передал горшок соседу. Так похлёбка переходила из рук в руки, от старшему к младшему, пока вновь не оказалась в руках Эрика. Маленький свей подошёл к углу, в котором дремала Гореслава, и дотронулся до её рукава.
- Да ты бы сам поел, а потом её кормил, - посоветовал Гюльви.
- Нет, я потом.
Свеи рассмеялись.
Гореслава с удовольствием доела остатки похлёбки и отдала пустой горшок Эрику. После недолго молчания ей пришлось отвечать на вопросы свеев, мучавшихся от безделья. Обычно расспросы сопровождались грубыми шутками, однако, несколько мореходов были с ней дружелюбны. Их оказалось всего трое: старик Гюльви, плечистый чёрнобровый Гаральд с широким рубцом на шее и Эрик. Девушка отвечала неохотно: её пугали длинноволосые и угрюмые свеи, не расстававшиеся с мечами.
… Буря утихла на следующий день. Вместе с переменой погоды пришли изменения и в судьбе Гореславы. Прошлой ночью Сигурд проиграл в кости Гаральду много денег, часть он отдал, а за оставшуюся часть отдал ему пленницу.
С новым хозяином Наумовна познакомилась, когда с разрешения Гюльви поднялась на палубу. Доски ещё не просохли от недавно утихшей бури, ноги скользили по ним, как по льду.
Рыжебородый прохаживался между рядами гребцов, с удовольствием посматривая на наполненный ветром полосатый парус. Бьёрн стоял у правила и умело вёл снеккар между волн.
- Подойди сюда, - сурово бросил Сигурд пленнице. – На нового хозяина посмотришь.
- У меня нет хозяина, - гордо ответила Гореслава.
- Слушай меня и запоминай. Ты у меня на корабле, а не в своём поселении. Ты была моей пленницей, а теперь – Гаральда. Делай то, что тебе он прикажет, - свей указал на одного из гребцов. – А теперь прочь с дороги и не мешайся под ногами.
Наумовна снова присела у мачты и кусала губы. Быть пленницей Рыжебородого – беда, а Гаральда – полбеды, но кто знает, может, этот свей будет вовсе не так добр, как сейчас. Нет горше талана, чем в полон попасть. Вот и сбудется с ней то, что случилось с Миланьей.
Незаметно к ей подошёл Эрик, сел рядом. В походы его раньше не брали, а теперь, упросив старого Гюльви, которого уважал Сигурд, готовил и стирал для других.
- Ты не бойся, Гаральд добрый, - сказал он, похлопав её по руке – И Гевьюн тоже, а Эймунда со всеми ласкова.
- Но в неволе мне жить придётся.
- Поживёшь год, другой – привыкнешь, из Сигунвейна уезжать не захочешь.
- Убегу я от него.
- Со снеккара – то? До земли не убежать тебе. И про побег говори потише, а то в трюме запрут; Сигурд и то уж слишком балует тебя. Прежних пленниц и кормили хуже, и по кораблю гулять не пускали. Приглянулась ты ему, не ради денег выкрал тебя. А теперь он гневается, потому что выпустил птичку из силка.
Мальчишка вдруг вскочил, побежал по мокрым доскам, поскользнулся, и под громкий хохот, получил от одного из гребцов подзатыльник за неуклюжесть.
2
Сигунвейн Гореслава увидела на рассвете. Её разбудил Эрик, велел на палубу подняться.
Солнце бледно – золотое вставало над водой по левому борту, лениво, не торопясь; бескрайнее Нево ещё дремало; мелкой рябью гулял по нему ветер. Впереди чернел скалистый берег с высокими соснами, издали напоминавшими чудовищ.
Бьёрн умелой рукой правил к берегу; казалось, что снеккар плывёт над водой, словно птица. Гребцы дружно налегали на вёсла; плеск воды терялся где – то среди окружающего безмолвия.
Гаральд в сером опле стоял на носу, вглядываясь в знакомые очертания берега. Его тёмно – русые волосы, связанные сзади узлом, казались бронзовыми в золотом свете восходящего солнца.
Наумовна остановилась у свёрнутого паруса, с недоумением посматривая на суровую фигуру на носу.
Эрик, пригрозив ей пальцем, подбежал к Гаральду, нашептал ему что – то на ухо. Свей обернулся, отыскал глазами девку, сказал: « Подойди». Ног под собой не чуя, подошла к нему Гореслава, остановилась в двух шагах, глаза потупила.
- Видишь ли берег? Там Сигунвейн, где жить будешь.
Наумовна промолчала.
- Я тебя Герслой звать буду, твоё имя больно мудрёное. Будешь дочери моей Эймунде прислуживать.
- Помогать буду, но не служить.
- Воля твоя далеко осталась, а здесь только услужение. Коли из тебя хорошая служанка выйдет, то как родная сестра Эймунде будешь, а коли нет, то продам тебя. А теперь ступай, в стороне постой. Эрик, проследи, чтобы не убежала.
Сигунвейн оказался небольшим свейским поселением, раскинувшимся за маленьким сосновым ерником на плоских камнях по берегам узкой протоки. С моря его не заметишь, да и с берега увидать не просто.
Бьёрн провёл снеккар вдоль отвесных берегов, не задев подводных камней и мелей, и пристал к небольшой площадке из камней и брёвен. Здесь берег был не так крут, а скалы отступали к морю. Корабль ударился носом о брёвна и остановился. Ари спрыгнул в воду и крепко связал снеккар с землёй. Свеи не торопясь спустили сходни и начали разгружать трюм. Гюльви, опираясь на меч с потемневшим от крови клинком, прошёл мимо Гореславы, спрятавшейся под парусом.
- Вылезай, ясноглазая, а то Гаральд за косу вытащит, а она у тебя длинная.
Наумовна видела, как Эрик подбежал к старику и помог сойти на берег.
Снеккар опустел, лишь несколько гребцов мерили шагами палубу, разминая спины и ноги.
- Пошли, Герсла, - тяжёлая рука Гаральда легла девушке на плечо. – От меня не спрячешься, да и бесполезно.
Гореслава покорно встала и пошла за свеем; сзади неё шёл кормчий.
- Вы вернулись, отец! Как я рада, - голос с берега зазвенел колокольчиком. – Эдда сказала мне, что видела ваш снеккар, но я не поверила.
- Значит, не ждала ты меня, Эймунда?
- Боги море взбаламутили; сам Тор над ним потрясал своим молотом, потому не думала я, что корабль раньше завтрашнего дня приплывёт.
Наумовна осмелилась поднять голову и увидела девушку с пшеничного цвета волосами в синей рубашке с ожерельем, коротких такого же цвета штанах, из - под которых выглядывали тёмные чулки. На поясе поблёскивали нож и ножницы; рядом с ними была подвешена кожаная сумочка. О, чур, сколько же на ней было жуковиньев, гривен и обручей, и все медные да золотые! Ах, как чудно блестел обруч в её волнистых волосах! Но Гореслава ужаснулась необычной одёже свейки и её распущенным волосам, которые она специально выставляла на показ.
- Эймунда, быстро домой! Надень киртель и вели Эдде разжечь очаг.
Снова блеснули на солнце все её украшения и исчезли вместе с девушкой.
Сигунвейн построил на берегу Нева ещё дядя Рыжебородого, изгнанный из родного края ярлами. Он поселился среди словенских, чудских и карельских племён и вместе с преданными ему людьми начал торговать и грабить. Его быстроходный корабль поглотили воды Нева, но Сигунвейн не опустел. Жители его по-прежнему занимались грабежом, торговлей и земледелием одновременно, не отдавая предпочтения ни одному из занятий.
… Дом Гаральда окружал большой двор с конюшней, и по всему было видно, что он богатый хозяин. На становике возле дома сушились горшки; полуседая женщина развешивала неподалёку бельё.
- Эдда, дома ли Гевьюн? - спросил Гаральд, проталкивая во двор Гореславу.
- Где ж ей быть, коли не дома, - ответила женщина, вешавшая бельё, даже не повернув головы.
- Позови её, Эдда.
- Зачем? Она сама идёт.
Из дома вышла стройная женщина с необыкновенно большими глазами и маленьким пятнышком над верхней губой. Она была уже не молода, но волосы, заплетённые в несколько тугих кос, не утратили ещё своего цвета.
- Эймунда сказала, что снеккар вернулся, - сказала хозяйка. – Рано вы возвратились. Не случилось ли чего?
- Море нынче неспокойно, Гевьюн, Сигурд велел пристать к берегу. Позови дочь, хозяйка, я ей помощницу привёз.
Эймунда вышла сама в киртели из моренде, навострила уши.
- О ком говоришь, Гаральд, не о той ли голубице, что за твоей спиной прячется да на лес посматривает? - спросила Гевьюн.
- О ней. Рыжебородый в Черене её нашёл, да удержать не сумел. Что ж, дочь, веди её в дом, расскажи про порядки наши. Тебе отныне служить будет.
- Да как же звать мне её?
- Герслой.
… Гореслава сидела у очага на медвежьей шкуре и отогревала руки. Эймунда в сундуках рылась, подыскивала её что – нибудь из одёжи: у девки рубашка совсем прохудилась. Сидела Наумовна у огня в чужом доме и думала, что же поделывают сейчас отец с матерью, сёстры милые, Добрынина семья, Эльга… И до боли жалко ей себя стало, невезучую, словно зверю лесному выть захотелось. На жуковинья свейкины глядучи, вспомнила она о подарке князевом, о доброй кузнечихе и заплакала. Ой, не уберегли кони – уточки, отвернулся от неё ее Бог. Позвякивали на поясе у хозяйки ключи, совсем как у Гореславы когда – то обереги звенели. А теперь молчали. Обереги, да не уберегли
