Словенка

На миг перестали звенеть мечи из –за дерзкой смелости девушки. А она меж тем шепнула: « Не стойте же, Гаральд Магнусович, жизнь свою ради дочери вашей и жены сохраните. Без славы вы все здесь погибнете. А там, на опушке, я овражек заприметила.» и, не дождавшись ответа, к лесу побежала. Слышала, как кричали позади неё кмети Светозаровы: « Стой, девка глупая! Куда от своих бежишь?», но не останавливалась. Нужно было от них увести Гаральда ради больших глаз Гевьюн и красавицы Эймунды.
       … А ночь была тёмная, безлунная …
       
       2
       Гореслава проснулась в ворохе прошлогодних листьев, сладко потянулась и поднялась на ноги. Руки и ноги болели от веточек и сучьев, на которых девушке пришлось провести остаток ночи. Наумовна побродила немного по овражку, чтобы размять ноженьки.
       Небо было серое и унылое; дождливые низкие тучи плыли над головой. В воздухе витал чуть уловимый запах гари.
       Гореслава вышла на берег., припоминая события прошедшей ночи, и страшно ей стало от того, что было здесь.
       На берегу выросли курганы, свежие, чёрные, но между ними иногда мелькали чьи – то руки, всё ещё сжимавшие верный меч. Холод пробежал по спине. Заметила Наумовна среди ещё не похороненных свеев Ари. Он раскинул руки; в широко раскрытых глазах застыло что – то страшное: смесь ярости и ужаса; светлые волосы потемнели. Гореслава осторожно обтёрла ему лицо и закрыла глаза. Она медленно отошла прочь и пошла вдоль берега. Девушка вышла к поросшей камышом бухте и увидела остов догорающего снеккара. И стало больно сердцу при виде погибшего корабля. Наумовна присела на камешек, уронила голову на руки. Что же будет с Эймундой?… И порадовалась девка тому, что Эрик не поплыл с ними.
       Мёртвых хоронить надобно; много погребальных костров взвились бы ввысь, если б были те, кто их развести могли.
       Девушка обошла заводь, где тихо плескались о берег волны, ближе подошла к сгоревшему снеккару. Как же быстр ты был, вепрь волн, сын лебяжьей дороги , да подрезали тебе огнём крылышки.
       Гореслава тяжко вздохнула и прочь пошла. Отыскала в кустах узелок, что давеча припрятала, проверила: всё ли там. Не нашли, не сыскали Светозаровы люди. Отыскала на берегу девка обломок древка, привязала к нему узелок да и пошла вдоль бережка куда глаза глядят. Где – нибудь да встретит добрых людей.
       - Герсла, подойди сюда, - она вздрогнула, услышав этот голос. Мёртвые же не говорят, во всяком случае, никто в их печище на её памяти не пересекал заветной черты, за которой возможно это. Ой, чур меня!
       Гореслава остановилась, обереги к себе прижала; запели, зазвенели они, силу нечистую отгоняя.
       - Да не бойся же, подойди, - голос, усталый, глухой, словно из дупла, доносился из камышовых зарослей.
       Наумовна осторожно, по – кошачьи, подошла, раздвинула камыши. Увидала она меч окровавленный у кромки воды и край фельдра из дерюги.
       - Зачем звали, Гаральд Магнусович? - а голосёнко – то у неё дрожал.
       - Снеккар видела?
       - Видела. Не плавать ему больше.
       - Сам знаю. Ты бы лучше, чем без цели по берегу ходить, собрала бы сухих веток да развела костёр.
       …Высоко взвилось пламя над камнями, посреди которых девка развела костёр. Это был живой огонь, такой, что любую хворь вылечит, отпугнёт нечисть лесную и морскую. Когда костёр хорошенько разгорелся, Гореслава сходила в овражек за листьями, чтобы потом присыпать догоревшие ветки. Вернувшись, она увидела Гаральда. Он грел у огня руки; голова его была перевязана какой – то тряпкой, уже почерневшей от крови.
       - Как я рада вас видеть, - Наумовна улыбнулась. – Эймунда может вознести хвалу Богам за это чудо.
       - Лучше бы я ушёл к Хель вместе с ними, - мрачно проворчал свей. – Сколько их там осталось лежать, Герсла?
       - Я не считала. Много на берегу курганов.
       - Всех нужно похоронить с почестями, и ты мне в этом поможешь.
       - Но я знаю только наш обряд.
       - Обряд… Некому его справлять. А Сигурд бежал, как паршивая собака. Надеюсь, чья – нибудь стрела настигла его.
       - А спасся ли кто – нибудь, - осторожно спросила Гореслава.
       - Если угодно Богам, то Бьёрн и Олаф ещё живы. Когда я в последний раз видел их, то руки их ещё не устали биться.
       - А Кнуд?
       - Его Бог не помог ему.
       Гаральд провёл рукой по клинку Лайгерадта; тихо зазвенел он.
       - Знаешь ли ты эти места?
       - Нет, впервые я тут.
       - Ты хвасталась, что знаешь лес…
       - Я сейчас схожу за шишками сосны, сварю их и дам вам выпить отвару: он кровь останавливает.
       - Не трудись, рано – то пустяковая.
       - У нас в печище так говорил парень один, на которого медведь напал. Умер он.
       Свей засмеялся. Но был он бледен, видимо, много крови потерял, поэтому Наумовна , убедившись, что ему ничего не грозит, пошла в лес за шишками. И почувствовала она себя на месте Добромиры, которая мёдом да былинками излечивала все недуги. Когда Гореслава вернулась, Гаральд чистил рыбу. Девушка недоумевала, от куда появилась эта рыба.
       … Руки у Наумовны болели от земли и веток, а одёжа пропахла дымом. Курган, костёр, прах, развеянный ветром. В голове у неё всё перемешалось, и не помнила она, кого в землю закапывала, а над кем взмыли языки пламени.
       Ночь провели в овражке, который ещё до той страшной ночи девушка отыскала. Слышала Гореслава, как тихо во сне стонал Гаральд, но к середине ночи успокоился. Нужно хвою сосны собрать и настоять. Батюшка лес поможет.
       На следующее утро в путь отправились. Ох, трудна дороженька, когда пути не знаешь!
       Радовалась Наумовна тому, что не одна по лесу шла; свей, хоть и хворый, защитит от зверя и недоброго люда.
       Через четыре дня наткнулись они на чей – то двор. За становиком из крепких брёвен, на отвоёванном у леса пастбище, паслись две тучных коровы и лошадь, а невдалеке виднелась изба с поветью. Крепкая была изба, с крыльцом.
       - Вы здесь постойте, подождите, пока я с хозяевами поговорю, - сказала Гореслава, отворяя ворота. – Попрошу я у них пристанища.
       - Иди. Твоя земля, твои люди.
       Гаральд прислонился спиной к дереву и проводил её усталым взглядом.
       На крыльце сидела девка с рыжей косой и стирала бельё. Короткая прядка выбилась из косы на щёку; девушка смеялась и сдувала её за ухо. Кто она была: словенка или корелка – Наумовна так и не поняла.
       - Как зовут тебя, - первой заговорила Гореслава.
       - Зарёй кличут, - девка снова засмеялась. – А ты кто и как здесь оказалась?
       - Я Гореслава. Разбился о камни наш корабль, пришлось посуху идти. Приютить бы не могла нас, Заря, не знаю, как по батюшке.
       - Заря Власовна. А приютить можно, если брат согласится. Много ли вас?
       - Двое. Только, - Наумовна замялась на минутку, - спутник у меня свей.
       - А я ничего супротив людей чужеземных не имею, никакого зла они мне не причинили.
       - Так могу ли я привести его сюда? Раненый он.
       - А что ж с ним приключилось?
       - Медведь напал, - соврала девка: не говорить же правду.
       - Веди скорей. Я ему молока парного налью.
       Долго Гореслава уговаривала Гаральда во двор зайти; не хотел идти свей, и всё тут, но уломала – таки его девка.
       Заря захлопотала вокруг раненного, принесла ему крынку молока. Ай да хороша была хозяйка, и её глаза карие заставили Гаральда присесть на крылечко. Радовалась Наумовна тому, что жильё человеческое посреди леса отыскала. Люди добрые дорогу домой укажут, а спутника её вылечат.
       … К вечеру вернулся брат Зари Май. Был он парень статный, вихрастый, тоже рыжий, как и сестрёнка его. Видно, солнышко семью их любит. Согласился он приютить дорогих гостей, с радость позволил выспаться на полатях. От него Гореслава узнала, что до Черена от их двора далёко, а до Градца не более дня пути на лошади. Заметила девка, что при упоминании города этого лицо свея посуровело.
       И решила Гореслава ехать в Градец к славному князю Светозару, просить отвезти её в Черен.
       Тепло и покойно было спать в избе после ночей, проведённых в лесу на ворохе листьев. Гореслава головой к печке легла, чтобы волосы просушить.
       Самое лучшее место досталось, конечно, Гаральду: на печке его хозяева устроили. Весь вечер возле него Заря хлопотала, нашёптывала что – то над травяными отварами, которыми его отпаивала.
       Засыпала Наумовна со спокойной душой: уберегла Эймундового отца, отплатила ему за добро. Но беспокойным был её сон, ворочалась девушка с боку на бок. Неужто дедушка – домовой балует от того, что не по душе пришлись ему гости? И показалось ей во сне, что кто – то тихонько по избе ходит.
       Незадолго до рассвета проснулась Гореслава. В избе темно было, сонно; рядом на полатях тихонько Заря посапывала, а в углу, на лавке – Май. И только Наумовна снова глаза закрыла, услышала Гаральдов голос:
       - Прощай, Герсла. Спасибо за всё добро, которым мне отплатила. Не проси скальдов сочинять ниды, а коли будешь в Сигунвейне, то не забудь о нашем дворе. А ворогов к нам не наведи. Ну, прощай.
       - Да куда же вы, - сон, как птица, с глаз слетел.
       - Свеев поищу в Светозаровом городе. Лучше нам в Градец идти порознь. Спи теперь, солнце ещё не встало.
       И исчез свей из избы; не слыхала даже Гореслава, как дверь скрипнула, и только собачка белая во дворе тихо заворчала. Исчез Гаральд, словно его и не было. Ну, знать, нужно так. Храните его, Боги!
       
       3
       
       Никогда Гореслава так долго не спала; уж и петухи не в первый раз пропели, и заря зажглась на востоке и разлилась по всему небу, а девка так и не проснулась. Разбудило её пение Зари.
       Наумовна глаза открыла, потянулась сладко, свесила ноги с полатей.
       - Хорошо ли спали, Гореслава Наумовна, - девка улыбнулась, и солнышко через маленькое окошко заиграло золотом на её волосах.
       - В тепле всегда сладко спится.
       - А куда ж спутник твой ушёл?
       - Не знаю, наверное, в Градец.
       - Ушёл ночью, хворый… Не дело это.
       - Да, свеи народ странный. Я у них полгода прожила и всё это время дивилась им. Вот и теперь ушёл Гаральд Магнусович во ворожий город…
       - Знать, видела, как уходил?
       - Как не видать. Попрощался он со мной.
       - Ну, кто ушёл, того уж не воротишь. Сходи во двор, умойся – кувшин на крыльце стоит, и есть приходи. Май вернётся, поговорим о том, что тебе дальше делать.
       Вода сделала своё дело, прогнала остатки сна. Славно было сидеть на крылечке и греться на солнышке.
       - Идёшь, что ли? - бросила из избы Заря.
       … Как же давно не ела Наумовна родной пищи! Конечно, в Сигунвейне тоже было молоко, но не такое сладкое, как здесь.
       Заря с радостью подливала ей ещё и ещё и улыбалась; она, вообще, была девка весёлая. Пока Гореслава уплетала за обе щеки, она ей рассказывала про уя, который жил в Градце и к которому однажды в год приезжала Заря. Говорила она, говорила и вдруг замолчала, улыбнулась.
       - Я с Маем поговорю, он отвезёт тебя в Градец. Поживёшь у нашего уя; он тебе расскажет, как до твоего жилья добраться.
       Снова запела в груди забытая ,было, надежда; примешалось к ней желание вновь повидать загорелого князя с волосами, как вороново крыло.
       Когда воротился Май, Заря сразу ему про надуманное рассказала. Согласился парень, но велел и сестре ехать с гостьей.
       - Поезжай, Зарюшка, нечего всю весну да лето в лесу скучать. Поживёшь с Всеславом Стояновичем, Гореславе Наумовне поможешь в Градце обжиться.
       - А ты как же?
       - Не впервой уже. Поезжай.
       К полудню запряг Май свою Снежинку( так он кобылу свою белую кликал), загнал скотину в поветь, задал ей корму, оставил сторожить её собаку.
       - Ну, все пожитки свои собрали, девицы, - весело бросил парень.
       - Оба узелка наших уже в телеге, да и мы тоже тут, - улыбнулась Заря.
       … Лошадка бежала весело по узкой лесной дороге, которая вела к Градцу. Над головой птички пели, а деревья по обеим сторонам пути – дороженьки листочками шелестели; ветер среди ветвей кружил да песни свои распевал.
       Долго молчала Заря, а потом заиграло в карих глазах солнце ясное, запела она песню весёлую. И показалось Гореславе, что ветер замолк на мгновение, а потом подхватил песенку.
       - Я пойду на быстру реченьку,
       Наберу цветов на бережку,
       Позову своих подруженек,
       С ними танок поведу.
       Ой, не ходите, парни, на реку,
       На красных девушек глядеть!
       Мы цветами забросаем
       Да водою заплескаем.
       Не ходите, парни, на реку гулять…
       Так радостно стало на душе у Наумовны от развесёлой этой песни. В печище у них девушки тоже по весне песни пели, только были они про гусей лапчатых да солнышко ясное: Яриле их посвящали.
       - С такой песней весёлой дорога вдвое короче стала, - рассмеялся Май. – А я сделаю так, чтобы гостья наша ещё до заката Градец увидела.
       Стегнул вожжами парень лошадь, Снежинка ушами прянула и быстрее побежала. Полетели перед глазами деревья; заскрипела телега.
       - А что же вы с братом в лесу живёте, когда родичи ваши в городе живут? - спросила Гореслава.
       - Поссорился отец наш со своим отцом, жить в лес ушёл, хозяйство завёл. А мы после его смерти ничего менять не захотели. Только вот уй к себе жить зовёт.
       - А ты что?
       - Я? На лето приеду, а на зиму опять к братцу. Любим мы друг друга, и каждый денёк опричь друг дружки для нас тоска.
       Много порассказала Заря о Градце, о князе его, баском и храбром, у которого до сих пор жены не было.
       - Ох, сколько девок по нему сохло и сохнет, а он ни к одной сватов не прислал, - вздохнула рыженькая. – Говорила ты, что он колечко тебе подарил?
       - Чистая правда.
       - С тобой оно?
       Гореслава достала колечко, показала Заре. Та повертела его на пальце и отдала Наумовне.
       - Хороший подарок, знать, приглянулась ты ему.
       - Смеёшься ты, Заря Власовна, просто отблагодарить хотел.
       Ничего не возразила Заря, только с братом переглянулась.
       По дороге им речка широкая, но мелкая встретилась; легко они её миновали, рыбок блестящих распугали. Звалась речка эта Соловкой; сказывали, что прозвали её так по имени любимого коня какого – то князя, который утонул в ней.
       А за небольшим подлеском, что полу дугой огибала Соловка, показался Градец. Был город окружён высокими стенами, а над воротами прибил кто – то череп коня. Возле стен ютились низенькие избёнки – выселки; жили в них люди бедные да убогие.
       Они въехали в город; застучали копыта по бревенчатой мостовой, ведущей к княжескому жилью. Миновав мост через Соловку, свернули на одну из боковых улочек. Май натянул поводья перед воротами с коньками, спешился, гулко постучал по доскам, крикнул:
       - Отворяй, Любавушка, гости у двора ждут.
       Заскрипели, отворились ворота, выглянула девка белобрысая, узнала своих, во двор впустила. Въехали они на двор, в глубине которого стояла изба с двух скатным крыльцом.
       - Вот и приехали, - сказала Заря. – Здесь уй наш живёт Всеслав Стоянович со своей женой Зимой Ярославовной и детками. Старшая Весёла уже замужем, Любава , середняя дочь, нам отворяла, брат её, Олежец, тоже здесь живёт, а молодшая дочка, Голуба, от маминой юбки не отходит. Бывает, придёт к ую бабка Белёна; ворчать она горазда да ты её не слушай.
       Вскоре познакомилась Гореслава воочию со всеми домочадцами Всеслава, всем им в пояс поклонилась. Долго хмурился бородатый уй, не хотел, чтобы девка пришлая в его доме жила, да Заря его уломала. « Добрый он, только суровы», - подумалось Наумовне, и права она оказалась. Вскоре глаза Всеслава Стояновича перестали перуновы стрелы метать; лоб хмурый разгладился; пригласил он гостью в дом.
       Ничему в избе не удивилась Гореслава, только подметила, что сени тут просторнее были, чем у Добрыни Всеславича в Черене, да оно и понятно: народу в доме больше.