На пороге избы встретила их хозяйка, женщина полная, добрая; за понёву её девчушка малая цеплялась.
- Принимай гостей, Зима Ярославовна, угощай их, чтобы голод с дороги уняли.
4
Гореслава давно уж проснулась, но выйти из своего кута боялась: Голуба больно чутко спала. Девчушке этой ещё не минула десятая зима, была она возрастом чуть помоложе Желаны, в куклы тряпичные играла; с одной из них теперь и спала. Наумовна всё же неслышно поднялась с лавки и зашлёпала босыми пятками по деревянному полу.
Петухи за маленьким оконцем пропели уже в третий раз, а Зима Ярославовна всё ещё не слезала с тёплой печки, которую вчера натопила.
Зари с Любавой в избе не было.
Огляделась девка и подметила, что дом этот не был таким чистым, как хоромы плотника из Черена, да и не было в нём горницы. Вспомнился Наумовне и дом Гаральда Магнусовича, со множеством переходов и комнат, убранных чужеземными диковинками. Но милее всегда было ей родное словенское жилище, где топят по – чёрному, и дым иногда спускается до полиц.
Хлопнула дверь, зазвенели в сенях голоса. Заворочалась на печи хозяйка, пробурчала что – то недовольно, но всё же сползла на пол, прибрала волосы, надела полосатую понёву и пошла к полицам.
Откинулось тёмно – серое льняное полотнище, вошли в женский кут избы Заря и Любава.; в руках у каждой по крынке молока.
- Утро доброе, - улыбнулась Власовна. – А Голуба всё ещё почивает?
- Пущай поспит немножко, - Зима Ярославовна отлила немного молока в горшок. – Она у меня намаялась давеча.
Зазвенел по кутам смех, и разбудила своим весельем рыжая девка Голубу. Открыла девчонка большие светлые глаза, захлопала ресницами.
- Проснулась, голубка, - улыбнулась Любава. – А, ну – ка, ступай умываться, а то так чумазая да сопливая за стол сядешь.
Голуба сползла с полатей и неторопливо, с опаской поглядывая на Гореславу, побрела к льняной перегородке.
- Ну, поторопилась бы, - бросила ей вслед сестра, - а не то я молоко твоё Мурлыке отдам.
- Не отдашь, матушка не позволит.
- Иди, иди, Голуба, - Зима Ярославовна раздувала угольки в печи. – Поторопись, батюшка да брат скоро придут, а с ним и Май Власович.
Девчонка поджала губки, но быстрее застучала пятками по полу.
Гореслава вызвалась за водой пойти; хозяйка согласилась, дала ей вёдра, сказала: « Колодезь у нас у становика, что за двором. Заря проводит».
Они спустились по крыльцу двухскатному; мимоходом поздоровалась с братом Власовна, по шее Снежинку потрепала и вдоль грядок тёмных побежала к почёрневшему от времени становику.
- Здесь колодец, - она указала на сруб, прикрытый сверху несколькими горбылями. – Я к дому пойду, ты уж сама…
Наумовна возражать не стала, и замелькала в серо – голубом небе рыжая девичья коса. « И у всех них дело есть, все они тут родные другу, только я каликой по свету белому маюсь», - подумалось девке.
Когда она с вёдрами полными возвращалась, во дворе уже никого не было, только лошадь Мая сеном у конюшни хрустела.
На столе уж дымилась горячая каша, и все домочадцы сидели за столом с ложками наготове.
- Поставь вёдра у печки и садись, - Зима Ярославовна указала ей на свободное место.
Каша у хозяйки была славная, такую не каждый раз Лада варила, а уж она была мастерица!
После завтрака проводили они Мая. Как ни уговаривал его Всеслав Стоянович остаться, не согласился парень.
Заря осталась в доме прибирать да хозяйке помогать, а Любава взяла с собой Гореславу на город посмотреть. « Пущай поглядит, города такого она больше не увидит», - согласилась Зима Ярославовна.
Градец был больше Черена и состоял из множества улочек, разбегавшихся от главной, которая вела к княжеским хоромам; многие из них были мощёные, а потому идти по ним было легко даже в весеннюю и осеннюю распутицу.
…- Куда пойдём? - спросила Любава, когда они вышли за ворота. – На Соловку посмотреть или же на дом нашего Перуного любимца.
- Перуного любимца, - переспросила Гореслава.
- Так мы князя своего Светозара называем.
- А когда он к нам заезжал, то не велел князем кликать.
- Скромен он, не любит, когда люди ему в ноги кланяются. Так куда пойдём?
- К княжескому жилью. Реку я уже видела.
- Как хочешь. Княжеские палаты – то у нас каменные, - с гордостью сказала Всеславовна.
Пришлось проходить им мимо рынка… Торговля шла не так бойко, как обычно: не базарный был день – середа недели. Несколько баб в серых платках продавали птицу, что вырастили у себя на подворье, но люди обходили их стороной, спеша к северному концу, где торговали оружейники и торговцы « живым товаром».
- Знать, ещё один корабль по Соловке пришёл, - спокойно заметила Любава, бросив взгляд на нескольких бородатых холопов, прикованных к бревну.
- За что же их продают? - спросила Наумовна. Ей так не привычен был вид этих угрюмых пленников, которых продавали словно скот.
- Они свеи, нападали на наши торговые ладьи. А словене меж них – разбойники.
В волнении быстро пробежала глазами по лицам холопов Гореслава, но, к счастью, Гаральда среди них не нашла. Ушёл свей к своим или нет?
Да как же это так: одних Светозар привечает, а других убивать велит да продавать. И до того призадумалась девка, что двинуться с места не хотела, пришлось Всеславовне её за рукав потянуть, чтоб очнулась.
- Пошли. На что засмотрелась?
Медленно пошли они вперёд, стороной стараясь обойти торговые ряды. Наумовна отвернулась, когда проходили мимо бревна с холопами: не было сил смотреть на их угрюмые, искажённые злобой или страхом лица.
Тут среди толпы произошло некоторое замешательство; она расступилась под напором вершников, гарцевавших на борзых конях к радости красных девок.
Гореслава, повинуясь всеобщему движению, пятилась в сторону, пока не наткнулась спиной на какую – то жердь, очевидно, коновязь. « Князь, князь», - услышала она приглушённый шёпот, разлетевшийся по толпе. Неужели?… Сердце бешено забилось от сознания того, что увидит девушка вновь тёмноволосого загорелого человека, по чьему велению убит был старый Гюльви. Она стояла, неподвижная, каменная, сама не зная, почему, только глаза зорко следили за малейшим движением, происходившем на площади. Любава несколько раз окликала её, но Наумовна не отзывалась.
Вершники проехали совсем близко от неё, все удалые, хоробрые кмети на борзых конях; среди них узнала Гореслава Будимира. Совсем не изменился он, всё так же на девок посматривал, что роились вокруг него, как мошки. Все они были здесь, все, кто приезжали в печище на поиски беглого свея.
- Какая девка баская, - бросил Будимир, поравнявшись с Наумовной. Зарделись щёки девичьи. Ой, охрани, чур, как бы чего не вышло! Но уберегли Боги, проехал мимо кметь, лишь чуть – чуть придержал своего буланого жеребца.
И тут появился он. Всё те же бездонные осенние глаза, искавшие и не находившие что – то в толпе; всё тот же рубец через щёку, но одет он был богаче, чем прежде: в дорогом червлёном корзно, расшитом золотой нитью, белой рубахе, короткой кольчуге поверх неё… Ещё приметила девка ладные кожаные сапоги его, которых не было ни у кого во всём её печище.
Княжеский серый в яблоках жеребец ступал неспешно; звонко стучали по мостовой его копыта.
Кто – то из толпы вышел к Светозару, протянул ему свёрнутый кусок бересты. Князь нахмурился, но взял его. Подавший его, кланяясь, вернулся на прежнее место.
Боги ли так порешили или просто конь княжеский по собственной воле свернул с прежней дороги, но случилось так, что должен был проехать Светозар мимо Гореславы. И угодно было Ладе, чтобы вспомнил князь девку неприметную. Остановил он коня, пристально взглянул на неё, силясь припомнить получше, где видел её и как звали эту девку с тёмной длинной косой. И помогла ему память воинская да колечко, что на шнурочке висело на девичьей шее.
- Уж не ты ли убегала от нас ночкой тёмной, когда подпалили мы свейский снеккар?
- Я, князь, - Наумовна глаза потупила. Два чувства боролись в душе её: одно, горькое, как червь, точившее временами сердце тоской от воспоминаний об убитых; другое – радость от княжеского внимания.
- Постой, - лоб князя нахмурился. – Как ты здесь оказалась? Колечко, что на шее у тебя, дарил я девке одной, что далече отсюда жила.
- Правда Ваша, всё так и есть. Я - та самая девка, о которой вспомнили. Я Гореслава.
- Горькая слава, - задумчиво повторил Светозар, тронул поводья и поехал дальше.
Гореслава постояла немного, посмотрела ему вслед, а потом медленно пошла в сторону Соловки. Вскоре её догнала Любава, ничего не сказала, только удивлённо в глаза ей заглянула.
Когда Всеславовна рассказала матери о внимании княжеском к гостье их, стала Зима Ярославовна любезнее с Гореславой.
…А ввечеру Заря забралась к Наумовне на лавку и долго – долго выпытывала у неё, откуда князь знает её. И, когда головы обеих уже клонились на бок, Власовна сказала: « Счастливый выпал тебе талан, Гореславушка».
5
Прозрачен лес по весне: тонкие берёзки жмутся друг к другу, липкие маленькие зелёные листочки трепещут на ветру, а воздух так чист , что кажется, будто видны в нём даже далёкие шатры елей за рекой.
Гореслава любила лес; во все времена года он был для неё лучшим другом, безмолвным советником, к которому она приходила, когда плохо ей было.
Вот и уговорила она Зарю пройтись с ней по лесу. « Любит девка полесовничать», - пробурчала, отпуская их, Зима Ярославовна.
… Широкой лентой серебрилась перед ними Соловка; по берегам её росла густая зелёная трава, между которой мелькали первые цветы. Наумовна босыми ногами ступала по прохладному мелководью; прозрачные струи ласкали ступни. Ей было не холодно, даже зимой она могла ходить по снегу.
Заря бродила неподалёку, мурлыкая себе под нос какую – то песенку. Власовна незаметно для себя собой всё дальше и дальше уходила к высокому пригорку, который манил к себе солнечным теплом. Гореслава же увидела необыкновенную птичку, что присела на камушек у самой воды; доверчиво, по – детски, протянула к ней руку девушка. Птичка слетела и зачирикала на ближайшей сосне. А дальше поманил её к себе лес; Заря даже не заметила, как исчезла её товарка.
Гореслава не испугалась, когда поняла, что потерялась: леса она не боялась, а всякая лесная нечисть обходила пока её стороной. Она без труда по солнцу вышла к реке и присела на бережок. И показалось ей, что слышит чей – то звонкий смех. Это, верно, русалки резвились, но для неё не опасны они .
По небу поползла чёрная туча, но она стороной обходила Градец; Перунов гнев на других свою мощь обрушит. И привиделся девке чудной вершник, чей вороной конь скакал по небу. Был он уже не молод, с рыжей бородой, чёрно – сребряными волосами и большим боевым топором в руках. И был вершник грозен, как и положено быть Перуну. Исчез бог грозы за деревьями, и следа не осталось. А, может, привиделось это Гореславе, весенним солнышком голову напекло.
Умыла Наумовна лицо холодной водой и пошла вдоль реки к броду, где осталась Заря. Сделала она всего несколько шагов, когда услышала шорох в кустах. Гореслава остановилась, призвала на помощь своего Бога. Из ольховых зарослей в полусотне шагов от неё выехал вершник на коренастой длинногривой каурой лошади; весь он был сокрыт тёмным мятлем. Вершник огляделся и медленно поехал в сторону Наумовны. Та испугалась и побежала. Но разве убежать ей, пешей, от лошади? Остановилась Гореслава у маленькой сосенки, что у самой кромки воды росла; сердце из груди так и выпрыгивало. Крепко сжимала она свои обереги, смело на ворога смотрела. А он не спешил; лошадь его ещё медленнее пошла, а потом и вовсе остановилась.
- Герсла, не пугайся, - сказал вершник и откинул с лица капюшон; черты его хорошо были Наумовне ведомы. – Не признала, что ли?
- Не признала, Гаральд Магнусович, - ох, и напугал же её свей проклятый! – Я вас уже повстречать не чаяла.
- От чего же?
- В Градце свеев не жалуют.
- Верно подметила. Да не все свеи там князевы вороги, особливо те, что товары заморские ему привозят. Ты мне лучше скажи: не видала ли князевых кметей неподалёку?
- Нет, не видела.
- Если увидишь, то про меня им не сказывай.
- В Сигунвейн бежите?
- Войн не бежит даже от смерти, - гордо заметил Гаральд.
- Что ж, уезжайте, не выдам. Да передайте дочери своей, что никогда не забуду я доброты её.
- Передам, Герсла. Прощай, смелая словенка, и знай, что мой дом отныне и твой дом.
Поклонилась свею Наумовна, пожелала доброго пути. Хотелось девке подарить ему какой – нибудь оберег на память, но знала, что не примет он.
На другом берегу затрещало что – то; Гаральд встрепенулся, словно дикий зверь огляделся вокруг и уже на полном скаку крикнул: « Да хранят тебя боги, Герсла!».
Как мог он так быстро скрыться посреди прозрачного леса, Гореслава так и не поняла, но на душе у неё полегчало: не пешим проводила она его, а конным.
А на супротивном берегу Соловки появились князевы кмети на борзых конях с копьями наперевес. Рыскали они глазами по берегу, видно, искали Гаральда. Наумовна спряталась за могучей старой осиной, жалобно трепетавшей листочками на ветру, и внимательно наблюдала за вершниками. Все они проехали мимо, не приметив её, лишь один приостановился на мгновение. Девушка уж собиралась выйти из – за своего укрытия, когда опять появились вершники. Ехали они уже по этому бережку, но было их меньше. Не могли не приметить кмети притаившуюся за деревом девку, окликнули. Гореслава молчала.
- Немая ты, что ли, славница? – говорил с ней молодой кметь с озорными глазами. – Да не бойся ты нас.
- А я и не боюсь, просто говорить не охота.
Посмеялись кмети над дерзостью девки неразумной, но как обиду не приняли. На то они и войны, чтобы выше этого быть.
- И как зовут тебя, неразговорчивая?
- Гореславой кличут. А вам на что?
- Не ты ли давеча с князем нашим на площади ворковала?
- Ворковала?! – обиделась Гореслава. – Да он сам со мной первым заговорил.
- А ты отвечать была горазда.
- Хочу молчу, хочу слово молвлю.
- Славная ты говорунья, по нраву мне. Коли будет в чём нужда, спроси в хоромах княжеских Ермила.
- А мне ничья помощь не треба.
- Смела ты не по годам. Приходи – ка сегодня к нашей гриднице.
- Не могу я в град придти, в крепость вашу. Девка я простая, а не старостина дочь.
- Кликнешь Ермила через отрока, со мной и войдёшь. Так придёшь?
- Может, приду, а, может, нет, - Наумовна плечами передёрнула и пошла прочь. Чтобы кмети хоробрые с ней разговора больше не заводили, вдоль лесной опушки шла, от дерева к дереву, не спешила, каждую былинку рассматривая. Не удержалась девка, сплела венок из весенних жёлтых цветочков, и сплелись стебельки их тонкие с волосами её, совсем так, как, бывало, в печище каждую вёсенку.
Когда вышла Гореслава на место прежнее, где оставила она Зарю, то увидела, что Власовна сидит на пригорке и в воду камешки бросает.
- Долго же плутала ты, - Заря обернулась и рассмеялась. – А я уж, было, собралась звать уя на помощь. Да ты уж и сама нашлась.
- А ты, Заря Власовна, искать – то меня и не думала.
- Девица не в стоге иголка, не пропадёт. А ты, Гореслава Наумовна, с лешими в родстве.
- Да что ты говоришь – то?
- Ты к нам с братом долго ведь по лесу шла, ( а в нём гиблых мест видимо – невидимо!) но цела осталась. Знать, с лешим в родстве.
- Принимай гостей, Зима Ярославовна, угощай их, чтобы голод с дороги уняли.
4
Гореслава давно уж проснулась, но выйти из своего кута боялась: Голуба больно чутко спала. Девчушке этой ещё не минула десятая зима, была она возрастом чуть помоложе Желаны, в куклы тряпичные играла; с одной из них теперь и спала. Наумовна всё же неслышно поднялась с лавки и зашлёпала босыми пятками по деревянному полу.
Петухи за маленьким оконцем пропели уже в третий раз, а Зима Ярославовна всё ещё не слезала с тёплой печки, которую вчера натопила.
Зари с Любавой в избе не было.
Огляделась девка и подметила, что дом этот не был таким чистым, как хоромы плотника из Черена, да и не было в нём горницы. Вспомнился Наумовне и дом Гаральда Магнусовича, со множеством переходов и комнат, убранных чужеземными диковинками. Но милее всегда было ей родное словенское жилище, где топят по – чёрному, и дым иногда спускается до полиц.
Хлопнула дверь, зазвенели в сенях голоса. Заворочалась на печи хозяйка, пробурчала что – то недовольно, но всё же сползла на пол, прибрала волосы, надела полосатую понёву и пошла к полицам.
Откинулось тёмно – серое льняное полотнище, вошли в женский кут избы Заря и Любава.; в руках у каждой по крынке молока.
- Утро доброе, - улыбнулась Власовна. – А Голуба всё ещё почивает?
- Пущай поспит немножко, - Зима Ярославовна отлила немного молока в горшок. – Она у меня намаялась давеча.
Зазвенел по кутам смех, и разбудила своим весельем рыжая девка Голубу. Открыла девчонка большие светлые глаза, захлопала ресницами.
- Проснулась, голубка, - улыбнулась Любава. – А, ну – ка, ступай умываться, а то так чумазая да сопливая за стол сядешь.
Голуба сползла с полатей и неторопливо, с опаской поглядывая на Гореславу, побрела к льняной перегородке.
- Ну, поторопилась бы, - бросила ей вслед сестра, - а не то я молоко твоё Мурлыке отдам.
- Не отдашь, матушка не позволит.
- Иди, иди, Голуба, - Зима Ярославовна раздувала угольки в печи. – Поторопись, батюшка да брат скоро придут, а с ним и Май Власович.
Девчонка поджала губки, но быстрее застучала пятками по полу.
Гореслава вызвалась за водой пойти; хозяйка согласилась, дала ей вёдра, сказала: « Колодезь у нас у становика, что за двором. Заря проводит».
Они спустились по крыльцу двухскатному; мимоходом поздоровалась с братом Власовна, по шее Снежинку потрепала и вдоль грядок тёмных побежала к почёрневшему от времени становику.
- Здесь колодец, - она указала на сруб, прикрытый сверху несколькими горбылями. – Я к дому пойду, ты уж сама…
Наумовна возражать не стала, и замелькала в серо – голубом небе рыжая девичья коса. « И у всех них дело есть, все они тут родные другу, только я каликой по свету белому маюсь», - подумалось девке.
Когда она с вёдрами полными возвращалась, во дворе уже никого не было, только лошадь Мая сеном у конюшни хрустела.
На столе уж дымилась горячая каша, и все домочадцы сидели за столом с ложками наготове.
- Поставь вёдра у печки и садись, - Зима Ярославовна указала ей на свободное место.
Каша у хозяйки была славная, такую не каждый раз Лада варила, а уж она была мастерица!
После завтрака проводили они Мая. Как ни уговаривал его Всеслав Стоянович остаться, не согласился парень.
Заря осталась в доме прибирать да хозяйке помогать, а Любава взяла с собой Гореславу на город посмотреть. « Пущай поглядит, города такого она больше не увидит», - согласилась Зима Ярославовна.
Градец был больше Черена и состоял из множества улочек, разбегавшихся от главной, которая вела к княжеским хоромам; многие из них были мощёные, а потому идти по ним было легко даже в весеннюю и осеннюю распутицу.
…- Куда пойдём? - спросила Любава, когда они вышли за ворота. – На Соловку посмотреть или же на дом нашего Перуного любимца.
- Перуного любимца, - переспросила Гореслава.
- Так мы князя своего Светозара называем.
- А когда он к нам заезжал, то не велел князем кликать.
- Скромен он, не любит, когда люди ему в ноги кланяются. Так куда пойдём?
- К княжескому жилью. Реку я уже видела.
- Как хочешь. Княжеские палаты – то у нас каменные, - с гордостью сказала Всеславовна.
Пришлось проходить им мимо рынка… Торговля шла не так бойко, как обычно: не базарный был день – середа недели. Несколько баб в серых платках продавали птицу, что вырастили у себя на подворье, но люди обходили их стороной, спеша к северному концу, где торговали оружейники и торговцы « живым товаром».
- Знать, ещё один корабль по Соловке пришёл, - спокойно заметила Любава, бросив взгляд на нескольких бородатых холопов, прикованных к бревну.
- За что же их продают? - спросила Наумовна. Ей так не привычен был вид этих угрюмых пленников, которых продавали словно скот.
- Они свеи, нападали на наши торговые ладьи. А словене меж них – разбойники.
В волнении быстро пробежала глазами по лицам холопов Гореслава, но, к счастью, Гаральда среди них не нашла. Ушёл свей к своим или нет?
Да как же это так: одних Светозар привечает, а других убивать велит да продавать. И до того призадумалась девка, что двинуться с места не хотела, пришлось Всеславовне её за рукав потянуть, чтоб очнулась.
- Пошли. На что засмотрелась?
Медленно пошли они вперёд, стороной стараясь обойти торговые ряды. Наумовна отвернулась, когда проходили мимо бревна с холопами: не было сил смотреть на их угрюмые, искажённые злобой или страхом лица.
Тут среди толпы произошло некоторое замешательство; она расступилась под напором вершников, гарцевавших на борзых конях к радости красных девок.
Гореслава, повинуясь всеобщему движению, пятилась в сторону, пока не наткнулась спиной на какую – то жердь, очевидно, коновязь. « Князь, князь», - услышала она приглушённый шёпот, разлетевшийся по толпе. Неужели?… Сердце бешено забилось от сознания того, что увидит девушка вновь тёмноволосого загорелого человека, по чьему велению убит был старый Гюльви. Она стояла, неподвижная, каменная, сама не зная, почему, только глаза зорко следили за малейшим движением, происходившем на площади. Любава несколько раз окликала её, но Наумовна не отзывалась.
Вершники проехали совсем близко от неё, все удалые, хоробрые кмети на борзых конях; среди них узнала Гореслава Будимира. Совсем не изменился он, всё так же на девок посматривал, что роились вокруг него, как мошки. Все они были здесь, все, кто приезжали в печище на поиски беглого свея.
- Какая девка баская, - бросил Будимир, поравнявшись с Наумовной. Зарделись щёки девичьи. Ой, охрани, чур, как бы чего не вышло! Но уберегли Боги, проехал мимо кметь, лишь чуть – чуть придержал своего буланого жеребца.
И тут появился он. Всё те же бездонные осенние глаза, искавшие и не находившие что – то в толпе; всё тот же рубец через щёку, но одет он был богаче, чем прежде: в дорогом червлёном корзно, расшитом золотой нитью, белой рубахе, короткой кольчуге поверх неё… Ещё приметила девка ладные кожаные сапоги его, которых не было ни у кого во всём её печище.
Княжеский серый в яблоках жеребец ступал неспешно; звонко стучали по мостовой его копыта.
Кто – то из толпы вышел к Светозару, протянул ему свёрнутый кусок бересты. Князь нахмурился, но взял его. Подавший его, кланяясь, вернулся на прежнее место.
Боги ли так порешили или просто конь княжеский по собственной воле свернул с прежней дороги, но случилось так, что должен был проехать Светозар мимо Гореславы. И угодно было Ладе, чтобы вспомнил князь девку неприметную. Остановил он коня, пристально взглянул на неё, силясь припомнить получше, где видел её и как звали эту девку с тёмной длинной косой. И помогла ему память воинская да колечко, что на шнурочке висело на девичьей шее.
- Уж не ты ли убегала от нас ночкой тёмной, когда подпалили мы свейский снеккар?
- Я, князь, - Наумовна глаза потупила. Два чувства боролись в душе её: одно, горькое, как червь, точившее временами сердце тоской от воспоминаний об убитых; другое – радость от княжеского внимания.
- Постой, - лоб князя нахмурился. – Как ты здесь оказалась? Колечко, что на шее у тебя, дарил я девке одной, что далече отсюда жила.
- Правда Ваша, всё так и есть. Я - та самая девка, о которой вспомнили. Я Гореслава.
- Горькая слава, - задумчиво повторил Светозар, тронул поводья и поехал дальше.
Гореслава постояла немного, посмотрела ему вслед, а потом медленно пошла в сторону Соловки. Вскоре её догнала Любава, ничего не сказала, только удивлённо в глаза ей заглянула.
Когда Всеславовна рассказала матери о внимании княжеском к гостье их, стала Зима Ярославовна любезнее с Гореславой.
…А ввечеру Заря забралась к Наумовне на лавку и долго – долго выпытывала у неё, откуда князь знает её. И, когда головы обеих уже клонились на бок, Власовна сказала: « Счастливый выпал тебе талан, Гореславушка».
5
Прозрачен лес по весне: тонкие берёзки жмутся друг к другу, липкие маленькие зелёные листочки трепещут на ветру, а воздух так чист , что кажется, будто видны в нём даже далёкие шатры елей за рекой.
Гореслава любила лес; во все времена года он был для неё лучшим другом, безмолвным советником, к которому она приходила, когда плохо ей было.
Вот и уговорила она Зарю пройтись с ней по лесу. « Любит девка полесовничать», - пробурчала, отпуская их, Зима Ярославовна.
… Широкой лентой серебрилась перед ними Соловка; по берегам её росла густая зелёная трава, между которой мелькали первые цветы. Наумовна босыми ногами ступала по прохладному мелководью; прозрачные струи ласкали ступни. Ей было не холодно, даже зимой она могла ходить по снегу.
Заря бродила неподалёку, мурлыкая себе под нос какую – то песенку. Власовна незаметно для себя собой всё дальше и дальше уходила к высокому пригорку, который манил к себе солнечным теплом. Гореслава же увидела необыкновенную птичку, что присела на камушек у самой воды; доверчиво, по – детски, протянула к ней руку девушка. Птичка слетела и зачирикала на ближайшей сосне. А дальше поманил её к себе лес; Заря даже не заметила, как исчезла её товарка.
Гореслава не испугалась, когда поняла, что потерялась: леса она не боялась, а всякая лесная нечисть обходила пока её стороной. Она без труда по солнцу вышла к реке и присела на бережок. И показалось ей, что слышит чей – то звонкий смех. Это, верно, русалки резвились, но для неё не опасны они .
По небу поползла чёрная туча, но она стороной обходила Градец; Перунов гнев на других свою мощь обрушит. И привиделся девке чудной вершник, чей вороной конь скакал по небу. Был он уже не молод, с рыжей бородой, чёрно – сребряными волосами и большим боевым топором в руках. И был вершник грозен, как и положено быть Перуну. Исчез бог грозы за деревьями, и следа не осталось. А, может, привиделось это Гореславе, весенним солнышком голову напекло.
Умыла Наумовна лицо холодной водой и пошла вдоль реки к броду, где осталась Заря. Сделала она всего несколько шагов, когда услышала шорох в кустах. Гореслава остановилась, призвала на помощь своего Бога. Из ольховых зарослей в полусотне шагов от неё выехал вершник на коренастой длинногривой каурой лошади; весь он был сокрыт тёмным мятлем. Вершник огляделся и медленно поехал в сторону Наумовны. Та испугалась и побежала. Но разве убежать ей, пешей, от лошади? Остановилась Гореслава у маленькой сосенки, что у самой кромки воды росла; сердце из груди так и выпрыгивало. Крепко сжимала она свои обереги, смело на ворога смотрела. А он не спешил; лошадь его ещё медленнее пошла, а потом и вовсе остановилась.
- Герсла, не пугайся, - сказал вершник и откинул с лица капюшон; черты его хорошо были Наумовне ведомы. – Не признала, что ли?
- Не признала, Гаральд Магнусович, - ох, и напугал же её свей проклятый! – Я вас уже повстречать не чаяла.
- От чего же?
- В Градце свеев не жалуют.
- Верно подметила. Да не все свеи там князевы вороги, особливо те, что товары заморские ему привозят. Ты мне лучше скажи: не видала ли князевых кметей неподалёку?
- Нет, не видела.
- Если увидишь, то про меня им не сказывай.
- В Сигунвейн бежите?
- Войн не бежит даже от смерти, - гордо заметил Гаральд.
- Что ж, уезжайте, не выдам. Да передайте дочери своей, что никогда не забуду я доброты её.
- Передам, Герсла. Прощай, смелая словенка, и знай, что мой дом отныне и твой дом.
Поклонилась свею Наумовна, пожелала доброго пути. Хотелось девке подарить ему какой – нибудь оберег на память, но знала, что не примет он.
На другом берегу затрещало что – то; Гаральд встрепенулся, словно дикий зверь огляделся вокруг и уже на полном скаку крикнул: « Да хранят тебя боги, Герсла!».
Как мог он так быстро скрыться посреди прозрачного леса, Гореслава так и не поняла, но на душе у неё полегчало: не пешим проводила она его, а конным.
А на супротивном берегу Соловки появились князевы кмети на борзых конях с копьями наперевес. Рыскали они глазами по берегу, видно, искали Гаральда. Наумовна спряталась за могучей старой осиной, жалобно трепетавшей листочками на ветру, и внимательно наблюдала за вершниками. Все они проехали мимо, не приметив её, лишь один приостановился на мгновение. Девушка уж собиралась выйти из – за своего укрытия, когда опять появились вершники. Ехали они уже по этому бережку, но было их меньше. Не могли не приметить кмети притаившуюся за деревом девку, окликнули. Гореслава молчала.
- Немая ты, что ли, славница? – говорил с ней молодой кметь с озорными глазами. – Да не бойся ты нас.
- А я и не боюсь, просто говорить не охота.
Посмеялись кмети над дерзостью девки неразумной, но как обиду не приняли. На то они и войны, чтобы выше этого быть.
- И как зовут тебя, неразговорчивая?
- Гореславой кличут. А вам на что?
- Не ты ли давеча с князем нашим на площади ворковала?
- Ворковала?! – обиделась Гореслава. – Да он сам со мной первым заговорил.
- А ты отвечать была горазда.
- Хочу молчу, хочу слово молвлю.
- Славная ты говорунья, по нраву мне. Коли будет в чём нужда, спроси в хоромах княжеских Ермила.
- А мне ничья помощь не треба.
- Смела ты не по годам. Приходи – ка сегодня к нашей гриднице.
- Не могу я в град придти, в крепость вашу. Девка я простая, а не старостина дочь.
- Кликнешь Ермила через отрока, со мной и войдёшь. Так придёшь?
- Может, приду, а, может, нет, - Наумовна плечами передёрнула и пошла прочь. Чтобы кмети хоробрые с ней разговора больше не заводили, вдоль лесной опушки шла, от дерева к дереву, не спешила, каждую былинку рассматривая. Не удержалась девка, сплела венок из весенних жёлтых цветочков, и сплелись стебельки их тонкие с волосами её, совсем так, как, бывало, в печище каждую вёсенку.
Когда вышла Гореслава на место прежнее, где оставила она Зарю, то увидела, что Власовна сидит на пригорке и в воду камешки бросает.
- Долго же плутала ты, - Заря обернулась и рассмеялась. – А я уж, было, собралась звать уя на помощь. Да ты уж и сама нашлась.
- А ты, Заря Власовна, искать – то меня и не думала.
- Девица не в стоге иголка, не пропадёт. А ты, Гореслава Наумовна, с лешими в родстве.
- Да что ты говоришь – то?
- Ты к нам с братом долго ведь по лесу шла, ( а в нём гиблых мест видимо – невидимо!) но цела осталась. Знать, с лешим в родстве.
