Ничего не ответила Наумовна , да и что отвечать, если та говорит и смеётся. « Разлилась Зорька алая звоном речным», - попыталась говорить она языком скальдов, но сама лишь себя рассмешила. Куда уж ей до старого Гюльви, что живёт теперь у Хель; и руки ему не протянешь, как бабки опытные делать умеют. Ой, и опасное это дело – с мёртвыми говорить, помощь богов нужна, обереги могучие да заветы предков. А прабабка Гореславы, говорят, умела, поэтому – то её из печища и выгнали, чтобы беду не навела; прадед же другую жену к себе в дом привёл. После печищенцы рассказывали, будто бы она лешачихой стала. Если так, то права Заря, сказавшая, что с лешими девка в родстве.
- Пошли, - Власовна на ноги поднялась, - заждалась нас Зима Ярославовна, уши надерёт.
… А в крепость Гореслава всё же пошла. Припомнила дорожку, что Любава ей показала, да и зашагала прямёхонько по ней. Вышла она к тыну высокому, за которым стена была с крышей двухскатной; дорога мощёная прямо к воротам привела. Были открыты они, но зловеще над ними скалились черепа звериные. Только хотела девка войти, как остановили её два отрока белобрысых.
- Куда идёшь, славница,?- бросил ей один из них, а годился он ей в братья.
- С Ермилом поговорить мне треба. Да не пугай ты меня видом своим свирепым, и не таких я видала.
Отрок смутился немного, боком в крепость скользнул, в припрыжку побежал. Вернулся он скоро, кивком разрешил ей пройти.
Шла Гореслава по крепости да всему дивилась. Нет, не тот этот градец был, что в Черене она мельком видала; всё здесь по – другому было: и хоромины больше, и резных узоров на причелинах да охлупнях, а палаты княжеские полукаменные были: с внешней, наружной, стороны обложили строители их кирпичом, а с задней, «чёрной» ,обмазали глиной. Гридница была рядом с княжеским жилищем и сообщалось с ним через узкий крытый переход; в светлых окнах её мерцали огоньки. Наумовна не решалась ступить на высокое крыльцо и скромно ждала у нижней ступени: вдруг Ермил сам выйдет да позовёт её.
В травени вечера холодные были, к ночи иногда и лёгкий морозец мог ударить, поэтому девка поплотнее свиту запахнула. Неужто напрасно надела она одинцы серебряные да ожерелье, Эймундой дарёные? И слёзы готовы были на глаза навернуться, но удержалась Гореслава. Никогда ей по парню не плакать. Не выдержала Наумовна и пошла прочь, но столкнулась лицом к лицу с князем.
- Что ж ты у крыльца стояла, славница? Кого ждала, красавица?
- Позвал меня кметь один, да, видно, пришла напрасно, - смело ответила Гореслава.
- Как зовут – то глузденя того?
- Ермилом кличут.
- Ветер у него в голове гуляет, Гореславушка, но парень он добрый.
- Как, не забыли вы ещё моего имени! – удивилась девка.
- Да как забудешь, коли ты такой красавицей уродилась.
Глаза у Светозара смеялись, и вест он как – то повеселел со времени их встречи на площади. Знать, забот меньше стало или же развеселил его кто - то.
- А колечко – то моё, словно оберег, носишь, - рассмеялся князь, замети былой свой подарок на девичьей руке. – Ну, пойдём, что ли, отведу тебя к Ермилу твоему.
- Вовсе не мой он, - обиделась Наумовна. – Пришла я на Градец посмотреть, а не на него зенки пялить.
- Извини, если обидел, славница, - Светозар взял её под локоть и повёл к крыльцу гридницы. Перед дверью во влазню он остановился и шепнул: - Только ты будь поосторожнее с Будимиром, он кметь шустрый больно до девок.
В гриднице за длинными столами сидели кмети, спорили, ели, пили, иногда ссорились промежь собой. Князь её вперёд подтолкнул – иди, мол, не бойся. Она сделала несколько шагов и остановилась.
Ермил поднялся ей навстречу, повёл к столу( Светозар ушёл уже, хоть кмети и уговаривали его остаться); Гореслава уж было хотела сесть на указанное ей место, когда к ней, отодвинув в сторону молодшего сотоварища, подошёл Будимир.
- Никогда такой красной девки не встречал, - сказал он, - и должна такая славница возле меня сидеть.
Заспорили кмети; чуть до рукоприкладства не дошло, а Наумовна, устав от криков их, ушла тихонечко: уж больно не хотелось сидеть рядом с Будимиром, что Ермила сильней был.
6
Звёзд на небе было видимо – невидимо, и светло, как вечером. В конце травеня – начале хлебороста всегда ночки такие « белые» случаются на берегах Нева.
Гореслава стояла на мосту через Соловку и смотрела на звёзды, отражённые водой; где – то далеко белел свёрнутый парус ладьи. Девка не шевелилась, только губы кусала. Знала бы, ни за что не пошла бы в крепость.
А началось всё, когда пришла ввечеру Наумовна с Зарёй и Любавой на княжий двор с другими девками на гулянье. Девушки все веселы были, меж парней важно прохаживались; некоторые уж парами прогуливались с кметями удалыми. Те, кто помоложе, по отрокам глазами пробегали, выискивали тех, кто покраше.
У Зари с Любавой с давних пор други были среди крепостных обитателей, поэтому сразу к ним ворковать пошли. А Гореслава стоять осталась. Хотелось ей к Ермилу подойти, да боялась, что Будимир её заприметит и парня из – за неё побьёт. Но молодой кметь первым к ней подошёл, под руку взял и повёл ладу свою к высокому крыльцу: обещал он давно ей хоромину каменную показать – да вдруг вырос, словно из – под земли, Будимир.
- Что же ты, славница, с юнцом жёлторотым дружбу водишь? - спросил.
Побелел Ермил, но промолчал: знал, что кметь давно его невзлюбил. А Будимир продолжал:
- Его князь дальше середины стола не пустит , так что выгоды большой ты, девица – краса, в нём не ищи.
- А я и не ищу корысти, - отвечала Наумовна. Ох, и надоел ей этот лазливый кметь, что шагу ступить не давал. А другие девки – то ему на шею вешались, за один взгляд его драться на смерть готовы были; нравилось это ему. И вот опять стоял Будимир и ухмылялся, продолжал слова обидные про Ермила говорить:
- Лагодник он, а не кметь. Послал его князь свея искать, что в краях наших невесть откуда появился, так упустил он его.
- А ты – то, Будимир, много ли свеев переловил? – усмехнулся Ермил.
- Если бы каждого сменять на шкурку соболью, то давно ходил бы в шубе княжеской.
- Куда тебе до князя; натура медвежья житья не даст.
- Не тебе обо мне судить, дитя малое, а то возьму и на глазах красны девицы на обе лопатки положу тебя.
Молодший кметь нахмурился, глазами вкруг себя повёл. Гореслава же чуть в сторону отошла, боясь, что парни руки поразмять захотят. Но тут Будимир за рукав расшитый её ухватил, на ухо зашептал: « Ты гуляй со мной, ладонька, я тебя за то озолочу». Ох, не забыть кметю девки, которую впервые у ворот родных её подругой своей быть уговаривал; крепко запала в голову её красота.
Услыхал Ермил слова Будимира дерзкие, не выдержала головушка горячая молодецкая, дала волюшку рукам. Ох, хорош был удар; покачнулся аж Будимир, девку отпустил, но на то и кметь, чтобы вдвойне отплатить обидчику, и теперь уж Ермил кровь рукавом утирал. Все девки да парни вкруг двух кметей столпились, наблюдали за тем, как вновь сходились Будимир с Ермилом.
Наумовна дожидаться конца драки не стала, не оглядываясь, к крепостным воротам пошла. Если ссорятся из – за неё кмети, то лучше ей вообще в град не ходить.
И стояла она теперь на мосту и у воды совета выспрашивала, как ей быть. И тут увидала девка вершника на сером коне, неспешно по супротивному берегу ехавшего. Казалось, лошадь его тонула в густом тумане, что стоял низко, у самой воды. Гореслава внимательно следила за тем, как вершник подъезжал к мосту, но ни на шаг с места не сдвинулась.
В бледном лунном свете блестели одинцы в ушах Наумовны, совсем как у Эймунды, когда она на свиданья с парнями бегала, а на глазах слезинки дрожали. Почему она такая непутёвая, по свету, как птица, летает, да счастья своего так и не найдёт. Уж не права ли была Добромира, говорившая, что Гореслава род свой позорит? Ой, не может жить она как все, словно зверь дикий, по лесам мечется от одних людей к другим, и всем – то она мила, всем хороша, а толку – то.
И решила Наумовна порасспросить Всеслава Стояновича, где Черен, и уйти как – то утром из Градца в родную сторону.
Меж тем вершник подъехал ближе, уж и мост переехал; лошадь его прянула ушами и встала.
- Что, красавица, стоишь тут и кручинишься?
Признала в нём Гореслава Светозара. И зачем князь один по ночам по городу ездит, девок, припозднившихся с гулянья, пугает?
- Ночка звёздная, князь, любо на огоньки небесные смотреть.
- А слезинки почему на глазах?
- Какие слезинки? Это вода бликами играет.
- Не обманешь ты меня, Гореслава. Что случилось? Обидел, что ли, кто?
- Нет, по глупости я, - не хотелось ей о драке молодецкой говорить. Да и какое дело ему, кметю хороброму да вятшему, до её горестей?
Светозар на землю соскочил, к ней подошёл
- Знаю ведь, что обидел кто – то, а ты сказать мне не хочешь. Забыла, верно, как от Будимира тебя спас, - голос у него ласковый был, так что не могла Наумовна не рассказать ему обо всём. Нахмурился князь, долго думал, но так ничего и не сказал, потом лишь молвил:
- Утро вечера мудренее. Ступай домой, а о прошлом не думай.
Гореслава кивнула и пошла по мосту к своему берегу. Светозар её окликнул:
- Подожди. Не гоже тебе одной ночью по городу ходить, мало ли кого повстречать можешь.
Тут – то и пригодилось девкино умение верхом ездить, когда посадил князь её впереди себя на коня. И так покойно ей было рядом с ним сидеть, позабыв все страхи свои и тревоги.
Ой, Рожаницы, зачем сердечко девичье вы разбередили, зачем Ярило уж в дверях стоит?
А на следующий день Ермил виниться пришёл. Побит парень был изрядно; большой синяк под глазом красовался, но уверена девка была, что и Будимиру досталось.
- Ты в крепость к нам ходи, не бойся, - кметь на нижнюю ступеньку крыльца присел. – Тебя Будимир больше не тронет.
- А я никогда никого не боялась, - Гореслава почти внимания на него не обращала: бельё она во дворе развешивала. - Просто неохота мне на драки ваши смотреть.
- Это всё Будимир. Он ни одной косы не пропустит, парней всех задирает.
- Боишься ты его, Ермил, а сказать мне не хочешь.
- Я кметь, а не девка слезливая, никого я не боюсь.
- Послушай, я так не хочу гулять. Не спокойно мне, словно на старом снеккаре.
- О каком снеккаре баешь?
- О том, на котором по морю со свеями плавала. Да видел ты его и меня, верно, припомнишь на камышовом бережку. А снеккар – то тот, может, ты и поджигал.
Нахмурился Ермил, вспомнить что – то пытался. А Наумовна меж тем с одёжей покончила и к парню подошла.
- Ты, Гореслава, приходи сегодня к нам; я тебя от всех защитить сумею.
- Извини, Ермил, - слова сами собой вдруг нашлись, что бы всё, что хотелось, объяснить. – Не люблю я тебя, другом мне будь. Не такую любовь ищу.
- А какую – такую любовь? – взорвался кметь. – Не Будимира ли?
- Не его. Кого ищу, сама не знаю. А ты, Ермил, парень хороший, много ещё девок будут за тобой бегать. Ты уж прости меня, непутёвая я.
- Но ты всё равно ввечеру приходи, - как – то нерешительно попросил Ермил и к воротам пошёл.
Чувствовала Наумовна, что обиделся он крепко, но уж ничего не поделаешь. Не любила она его и не полюбила б никогда. И кого ждала, полесовница, чтобы листом земляничным приворожить?
7
Гореслава вскоре перестала гонять коров в поле и домостройничала в избе. Зима Ярославовна сразу приметила, что девка к ней попала сметливая, кроме того, прядёт да ткёт хорошо, поэтому достала с печи прялку и отдала Наумовне. « Когда нити наплетёшь достаточно, поставлю тебе и кросну, умелица», - сказала хозяйка в один из летних денёчков. И садилась теперь по утрам девка за прялку, с завистью посматривая на Голубу, у которой и забот – то было, что за огородом следить. Но вечерами уходила со двора Гореслава, шла в лес за травами целебными или же в крепость.
…Время было уже послеполуденное; Наумовна прясть уж закончила и по просьбе Зимы Ярославовны щи наваристые готовила. Мясные были они; славного бычка забил давеча Всеслав Стоянович, а хозяйка велела тушу в подклеть отнести.
Собака их, мохнатый Бурка, давно уж в сенях с лапы на лапу переступал, ожидая сахарной косточки.
Помешав деревянной ложкой ароматное варево, Гореслава достала из –за печки веник и подмела весь женский кут. Подумав немного, решила она подмести и мужскую половину. Было там давно не мётено: Всеслав Стоянович целых три дня не пускал туда жену, пока вместе с Олежцем сеть чинил. Пусто в мужском куту, всего несколько лавок ютилилось по углам, да грубо сколоченный стол стоял у окошка.
Чисто вымев весь сор из избы, принялась девушка за посуду. До блеска натёрла горшки и с удовольствием осмотрела свою работу. Только присела она на лавку, как послышалось в сенях чьё – то шарканье. Заворчал Бурка, но опосля смолк. Из –за льняного полотнища появилась старуха в синем платке; седые космы выбивались из – под него на плечи. Старуха окинула все куты внимательным взглядом и проворчала:
- А Зима Ярославовна куда запропастилась?
- В поле к коровам пошла, - ответила Наумовна, быстро на ноги вскочив. Очевидно, стояла перед ней бабушка Белёна, о которой Заря сказывала.
- А ты – то кто, девица? – старуха в глаза ей глянула.
- Живу я здесь с хозяйского дозволения.
- Откуда ж ты такая шустрая взялась? И на язык – то востра. Сирота?
- Отчего же, - больно слова бабкины кольнули. – Есть у меня и отец, и матушка, и сёстры с братьями – семья большая.
- А чего ж ты не с ними? Каждый должен знать своё место, а девкино место у отеческого очага.
- Уж вы не пужайтесь, не долго я у родичей ваших жить буду: в липене в родное печище уеду.
- Так не из Градца ты… То – то я смотрю, что говоришь не по –нашему.
Бабка Белёна села на лавку и спросила воды; Гореслава поднесла ей.
- Ты, что ли, щи варишь? – старуха поморщилась – На мясо поскупилась, варево овощное приготовила. Такое только собаке вылить.
- Ошибаетесь, я пол телячьей ноги в горшок положила.
- Не спорь со мной, мала ещё. Слушала бы старших.
Наумовна губу прикусила: не хотела Белёне перечить. Хотела старуха ещё в чём – то упрекнуть её, да случай помешал: хлопнула дверь в сенях, вбежала в избу запыхавшаяся Голуба, а за ней и Любава. Девчушка сразу к бабке бросилась, на коленки к ней взобралась.
- У, глуздница моя, егоза, - бабка Белёна подобрела. – Какая ты у нас красавица, краше солнышка. Ну, слезай, Голубушка, тяжела ты стала.
Девчушка присела рядышком на лавке, отыскала куклу свою, принялась с ней играть.
Любава меж тем Гореславу к себе поманила.
- Идём скорей: там, на берегу Соловки, парни дерутся; я тебе дорогою всё объясню. – Она к бабке своей подошла, попросила: - Пригляди ты за домом, бабушка Белёна, пока не вернёмся мы.
- Летите уж, птички перелётные, - пробурчала старуха ласково. – Ваше дело молодое, погулять хочется.
Всеславовна Наумовну почти за руку волокла к месту поля. Бежали они шибко; косы по спинам больно хлестали
- Понимаешь, - задыхаясь, рассказывала Любава, - шла я с пастбища ( матушка по делам к старшей сестре послала), и встретила Олежца. Вижу: у братца глаза молодецким огнём горят – ну, и выпытала у него всё. Угрюм Первякович, сын одного из гостей наших, спор решил полем завершить свой с кметем княжеским Уварко. И всё из –за девки смазливой, Матрёны Игнатьевны.
… Дрались у моста через Соловку.
- Пошли, - Власовна на ноги поднялась, - заждалась нас Зима Ярославовна, уши надерёт.
… А в крепость Гореслава всё же пошла. Припомнила дорожку, что Любава ей показала, да и зашагала прямёхонько по ней. Вышла она к тыну высокому, за которым стена была с крышей двухскатной; дорога мощёная прямо к воротам привела. Были открыты они, но зловеще над ними скалились черепа звериные. Только хотела девка войти, как остановили её два отрока белобрысых.
- Куда идёшь, славница,?- бросил ей один из них, а годился он ей в братья.
- С Ермилом поговорить мне треба. Да не пугай ты меня видом своим свирепым, и не таких я видала.
Отрок смутился немного, боком в крепость скользнул, в припрыжку побежал. Вернулся он скоро, кивком разрешил ей пройти.
Шла Гореслава по крепости да всему дивилась. Нет, не тот этот градец был, что в Черене она мельком видала; всё здесь по – другому было: и хоромины больше, и резных узоров на причелинах да охлупнях, а палаты княжеские полукаменные были: с внешней, наружной, стороны обложили строители их кирпичом, а с задней, «чёрной» ,обмазали глиной. Гридница была рядом с княжеским жилищем и сообщалось с ним через узкий крытый переход; в светлых окнах её мерцали огоньки. Наумовна не решалась ступить на высокое крыльцо и скромно ждала у нижней ступени: вдруг Ермил сам выйдет да позовёт её.
В травени вечера холодные были, к ночи иногда и лёгкий морозец мог ударить, поэтому девка поплотнее свиту запахнула. Неужто напрасно надела она одинцы серебряные да ожерелье, Эймундой дарёные? И слёзы готовы были на глаза навернуться, но удержалась Гореслава. Никогда ей по парню не плакать. Не выдержала Наумовна и пошла прочь, но столкнулась лицом к лицу с князем.
- Что ж ты у крыльца стояла, славница? Кого ждала, красавица?
- Позвал меня кметь один, да, видно, пришла напрасно, - смело ответила Гореслава.
- Как зовут – то глузденя того?
- Ермилом кличут.
- Ветер у него в голове гуляет, Гореславушка, но парень он добрый.
- Как, не забыли вы ещё моего имени! – удивилась девка.
- Да как забудешь, коли ты такой красавицей уродилась.
Глаза у Светозара смеялись, и вест он как – то повеселел со времени их встречи на площади. Знать, забот меньше стало или же развеселил его кто - то.
- А колечко – то моё, словно оберег, носишь, - рассмеялся князь, замети былой свой подарок на девичьей руке. – Ну, пойдём, что ли, отведу тебя к Ермилу твоему.
- Вовсе не мой он, - обиделась Наумовна. – Пришла я на Градец посмотреть, а не на него зенки пялить.
- Извини, если обидел, славница, - Светозар взял её под локоть и повёл к крыльцу гридницы. Перед дверью во влазню он остановился и шепнул: - Только ты будь поосторожнее с Будимиром, он кметь шустрый больно до девок.
В гриднице за длинными столами сидели кмети, спорили, ели, пили, иногда ссорились промежь собой. Князь её вперёд подтолкнул – иди, мол, не бойся. Она сделала несколько шагов и остановилась.
Ермил поднялся ей навстречу, повёл к столу( Светозар ушёл уже, хоть кмети и уговаривали его остаться); Гореслава уж было хотела сесть на указанное ей место, когда к ней, отодвинув в сторону молодшего сотоварища, подошёл Будимир.
- Никогда такой красной девки не встречал, - сказал он, - и должна такая славница возле меня сидеть.
Заспорили кмети; чуть до рукоприкладства не дошло, а Наумовна, устав от криков их, ушла тихонечко: уж больно не хотелось сидеть рядом с Будимиром, что Ермила сильней был.
6
Звёзд на небе было видимо – невидимо, и светло, как вечером. В конце травеня – начале хлебороста всегда ночки такие « белые» случаются на берегах Нева.
Гореслава стояла на мосту через Соловку и смотрела на звёзды, отражённые водой; где – то далеко белел свёрнутый парус ладьи. Девка не шевелилась, только губы кусала. Знала бы, ни за что не пошла бы в крепость.
А началось всё, когда пришла ввечеру Наумовна с Зарёй и Любавой на княжий двор с другими девками на гулянье. Девушки все веселы были, меж парней важно прохаживались; некоторые уж парами прогуливались с кметями удалыми. Те, кто помоложе, по отрокам глазами пробегали, выискивали тех, кто покраше.
У Зари с Любавой с давних пор други были среди крепостных обитателей, поэтому сразу к ним ворковать пошли. А Гореслава стоять осталась. Хотелось ей к Ермилу подойти, да боялась, что Будимир её заприметит и парня из – за неё побьёт. Но молодой кметь первым к ней подошёл, под руку взял и повёл ладу свою к высокому крыльцу: обещал он давно ей хоромину каменную показать – да вдруг вырос, словно из – под земли, Будимир.
- Что же ты, славница, с юнцом жёлторотым дружбу водишь? - спросил.
Побелел Ермил, но промолчал: знал, что кметь давно его невзлюбил. А Будимир продолжал:
- Его князь дальше середины стола не пустит , так что выгоды большой ты, девица – краса, в нём не ищи.
- А я и не ищу корысти, - отвечала Наумовна. Ох, и надоел ей этот лазливый кметь, что шагу ступить не давал. А другие девки – то ему на шею вешались, за один взгляд его драться на смерть готовы были; нравилось это ему. И вот опять стоял Будимир и ухмылялся, продолжал слова обидные про Ермила говорить:
- Лагодник он, а не кметь. Послал его князь свея искать, что в краях наших невесть откуда появился, так упустил он его.
- А ты – то, Будимир, много ли свеев переловил? – усмехнулся Ермил.
- Если бы каждого сменять на шкурку соболью, то давно ходил бы в шубе княжеской.
- Куда тебе до князя; натура медвежья житья не даст.
- Не тебе обо мне судить, дитя малое, а то возьму и на глазах красны девицы на обе лопатки положу тебя.
Молодший кметь нахмурился, глазами вкруг себя повёл. Гореслава же чуть в сторону отошла, боясь, что парни руки поразмять захотят. Но тут Будимир за рукав расшитый её ухватил, на ухо зашептал: « Ты гуляй со мной, ладонька, я тебя за то озолочу». Ох, не забыть кметю девки, которую впервые у ворот родных её подругой своей быть уговаривал; крепко запала в голову её красота.
Услыхал Ермил слова Будимира дерзкие, не выдержала головушка горячая молодецкая, дала волюшку рукам. Ох, хорош был удар; покачнулся аж Будимир, девку отпустил, но на то и кметь, чтобы вдвойне отплатить обидчику, и теперь уж Ермил кровь рукавом утирал. Все девки да парни вкруг двух кметей столпились, наблюдали за тем, как вновь сходились Будимир с Ермилом.
Наумовна дожидаться конца драки не стала, не оглядываясь, к крепостным воротам пошла. Если ссорятся из – за неё кмети, то лучше ей вообще в град не ходить.
И стояла она теперь на мосту и у воды совета выспрашивала, как ей быть. И тут увидала девка вершника на сером коне, неспешно по супротивному берегу ехавшего. Казалось, лошадь его тонула в густом тумане, что стоял низко, у самой воды. Гореслава внимательно следила за тем, как вершник подъезжал к мосту, но ни на шаг с места не сдвинулась.
В бледном лунном свете блестели одинцы в ушах Наумовны, совсем как у Эймунды, когда она на свиданья с парнями бегала, а на глазах слезинки дрожали. Почему она такая непутёвая, по свету, как птица, летает, да счастья своего так и не найдёт. Уж не права ли была Добромира, говорившая, что Гореслава род свой позорит? Ой, не может жить она как все, словно зверь дикий, по лесам мечется от одних людей к другим, и всем – то она мила, всем хороша, а толку – то.
И решила Наумовна порасспросить Всеслава Стояновича, где Черен, и уйти как – то утром из Градца в родную сторону.
Меж тем вершник подъехал ближе, уж и мост переехал; лошадь его прянула ушами и встала.
- Что, красавица, стоишь тут и кручинишься?
Признала в нём Гореслава Светозара. И зачем князь один по ночам по городу ездит, девок, припозднившихся с гулянья, пугает?
- Ночка звёздная, князь, любо на огоньки небесные смотреть.
- А слезинки почему на глазах?
- Какие слезинки? Это вода бликами играет.
- Не обманешь ты меня, Гореслава. Что случилось? Обидел, что ли, кто?
- Нет, по глупости я, - не хотелось ей о драке молодецкой говорить. Да и какое дело ему, кметю хороброму да вятшему, до её горестей?
Светозар на землю соскочил, к ней подошёл
- Знаю ведь, что обидел кто – то, а ты сказать мне не хочешь. Забыла, верно, как от Будимира тебя спас, - голос у него ласковый был, так что не могла Наумовна не рассказать ему обо всём. Нахмурился князь, долго думал, но так ничего и не сказал, потом лишь молвил:
- Утро вечера мудренее. Ступай домой, а о прошлом не думай.
Гореслава кивнула и пошла по мосту к своему берегу. Светозар её окликнул:
- Подожди. Не гоже тебе одной ночью по городу ходить, мало ли кого повстречать можешь.
Тут – то и пригодилось девкино умение верхом ездить, когда посадил князь её впереди себя на коня. И так покойно ей было рядом с ним сидеть, позабыв все страхи свои и тревоги.
Ой, Рожаницы, зачем сердечко девичье вы разбередили, зачем Ярило уж в дверях стоит?
А на следующий день Ермил виниться пришёл. Побит парень был изрядно; большой синяк под глазом красовался, но уверена девка была, что и Будимиру досталось.
- Ты в крепость к нам ходи, не бойся, - кметь на нижнюю ступеньку крыльца присел. – Тебя Будимир больше не тронет.
- А я никогда никого не боялась, - Гореслава почти внимания на него не обращала: бельё она во дворе развешивала. - Просто неохота мне на драки ваши смотреть.
- Это всё Будимир. Он ни одной косы не пропустит, парней всех задирает.
- Боишься ты его, Ермил, а сказать мне не хочешь.
- Я кметь, а не девка слезливая, никого я не боюсь.
- Послушай, я так не хочу гулять. Не спокойно мне, словно на старом снеккаре.
- О каком снеккаре баешь?
- О том, на котором по морю со свеями плавала. Да видел ты его и меня, верно, припомнишь на камышовом бережку. А снеккар – то тот, может, ты и поджигал.
Нахмурился Ермил, вспомнить что – то пытался. А Наумовна меж тем с одёжей покончила и к парню подошла.
- Ты, Гореслава, приходи сегодня к нам; я тебя от всех защитить сумею.
- Извини, Ермил, - слова сами собой вдруг нашлись, что бы всё, что хотелось, объяснить. – Не люблю я тебя, другом мне будь. Не такую любовь ищу.
- А какую – такую любовь? – взорвался кметь. – Не Будимира ли?
- Не его. Кого ищу, сама не знаю. А ты, Ермил, парень хороший, много ещё девок будут за тобой бегать. Ты уж прости меня, непутёвая я.
- Но ты всё равно ввечеру приходи, - как – то нерешительно попросил Ермил и к воротам пошёл.
Чувствовала Наумовна, что обиделся он крепко, но уж ничего не поделаешь. Не любила она его и не полюбила б никогда. И кого ждала, полесовница, чтобы листом земляничным приворожить?
7
Гореслава вскоре перестала гонять коров в поле и домостройничала в избе. Зима Ярославовна сразу приметила, что девка к ней попала сметливая, кроме того, прядёт да ткёт хорошо, поэтому достала с печи прялку и отдала Наумовне. « Когда нити наплетёшь достаточно, поставлю тебе и кросну, умелица», - сказала хозяйка в один из летних денёчков. И садилась теперь по утрам девка за прялку, с завистью посматривая на Голубу, у которой и забот – то было, что за огородом следить. Но вечерами уходила со двора Гореслава, шла в лес за травами целебными или же в крепость.
…Время было уже послеполуденное; Наумовна прясть уж закончила и по просьбе Зимы Ярославовны щи наваристые готовила. Мясные были они; славного бычка забил давеча Всеслав Стоянович, а хозяйка велела тушу в подклеть отнести.
Собака их, мохнатый Бурка, давно уж в сенях с лапы на лапу переступал, ожидая сахарной косточки.
Помешав деревянной ложкой ароматное варево, Гореслава достала из –за печки веник и подмела весь женский кут. Подумав немного, решила она подмести и мужскую половину. Было там давно не мётено: Всеслав Стоянович целых три дня не пускал туда жену, пока вместе с Олежцем сеть чинил. Пусто в мужском куту, всего несколько лавок ютилилось по углам, да грубо сколоченный стол стоял у окошка.
Чисто вымев весь сор из избы, принялась девушка за посуду. До блеска натёрла горшки и с удовольствием осмотрела свою работу. Только присела она на лавку, как послышалось в сенях чьё – то шарканье. Заворчал Бурка, но опосля смолк. Из –за льняного полотнища появилась старуха в синем платке; седые космы выбивались из – под него на плечи. Старуха окинула все куты внимательным взглядом и проворчала:
- А Зима Ярославовна куда запропастилась?
- В поле к коровам пошла, - ответила Наумовна, быстро на ноги вскочив. Очевидно, стояла перед ней бабушка Белёна, о которой Заря сказывала.
- А ты – то кто, девица? – старуха в глаза ей глянула.
- Живу я здесь с хозяйского дозволения.
- Откуда ж ты такая шустрая взялась? И на язык – то востра. Сирота?
- Отчего же, - больно слова бабкины кольнули. – Есть у меня и отец, и матушка, и сёстры с братьями – семья большая.
- А чего ж ты не с ними? Каждый должен знать своё место, а девкино место у отеческого очага.
- Уж вы не пужайтесь, не долго я у родичей ваших жить буду: в липене в родное печище уеду.
- Так не из Градца ты… То – то я смотрю, что говоришь не по –нашему.
Бабка Белёна села на лавку и спросила воды; Гореслава поднесла ей.
- Ты, что ли, щи варишь? – старуха поморщилась – На мясо поскупилась, варево овощное приготовила. Такое только собаке вылить.
- Ошибаетесь, я пол телячьей ноги в горшок положила.
- Не спорь со мной, мала ещё. Слушала бы старших.
Наумовна губу прикусила: не хотела Белёне перечить. Хотела старуха ещё в чём – то упрекнуть её, да случай помешал: хлопнула дверь в сенях, вбежала в избу запыхавшаяся Голуба, а за ней и Любава. Девчушка сразу к бабке бросилась, на коленки к ней взобралась.
- У, глуздница моя, егоза, - бабка Белёна подобрела. – Какая ты у нас красавица, краше солнышка. Ну, слезай, Голубушка, тяжела ты стала.
Девчушка присела рядышком на лавке, отыскала куклу свою, принялась с ней играть.
Любава меж тем Гореславу к себе поманила.
- Идём скорей: там, на берегу Соловки, парни дерутся; я тебе дорогою всё объясню. – Она к бабке своей подошла, попросила: - Пригляди ты за домом, бабушка Белёна, пока не вернёмся мы.
- Летите уж, птички перелётные, - пробурчала старуха ласково. – Ваше дело молодое, погулять хочется.
Всеславовна Наумовну почти за руку волокла к месту поля. Бежали они шибко; косы по спинам больно хлестали
- Понимаешь, - задыхаясь, рассказывала Любава, - шла я с пастбища ( матушка по делам к старшей сестре послала), и встретила Олежца. Вижу: у братца глаза молодецким огнём горят – ну, и выпытала у него всё. Угрюм Первякович, сын одного из гостей наших, спор решил полем завершить свой с кметем княжеским Уварко. И всё из –за девки смазливой, Матрёны Игнатьевны.
… Дрались у моста через Соловку.
