Ольга Р.
Уставшие
У Матти как-то совсем не задался день. Начнем с того, что "день", считай, что за полярным кругом — это лишь положение стрелок на часах, да и с теми, без двадцати четырех делений вместо двенадцати, спросонья только путаница. Чистой рубашки тоже не нашлось. Порывшись, Матти нашел футболку, которую не надевал уже года три, и со вздохом натянул ее. Сегодня грозил нагоняй не только за опоздание, но и за несоответствие дресс-коду.
От прикосновения теплого, полуистертого хлопка нахлынула ностальгия, но ее тут же выгнал резкий сигнал таймера. Утренний кофе тоже отменяется. А жаль, очень жаль. Последние четыре месяца Матти только, кажется, и делал, что боролся со сном. Вперемешку с мечтами о тропиках.
Ко времени приезда в офис и эта футболка, несмотря на мороз, тоже уже будет вся пропитана потом. Обветренный обмороженный нос и потные подмышки — прекрасное и логичное сочетание! А вот в тропиках потным было бы хотя бы все сразу, все вместе — в одной температурной стадии.
Думая обо всех диссонансах своей жизни, и, одновременно, широко зевая, Матти ступил на проезжую часть. Чуть дальше от перехода, чуть раньше сигнала светофора, и весьма неожиданно для водителя такси. Кувыркаясь в воздухе и уже падая без сознания на покрытую корочкой льда дорогу, Матти думал только одно: "Наконец-то я смогу нормально поспать!".
Кристина всегда была отличницей. Грамоты по дисциплинам, призы за соревнования, медали за заслуги. Самая быстрая, самая сообразительная, всегда впереди и уже все закончила — когда остальные только открыли первую страницу учебника.
Надо ли говорить, что обычная школьная программа была не для нее? Слишком мелко, слишком поверхностно, слишком долго для ее гиперразвитого мозга. Домашнее обучение, часто сменяющиеся репетиторы, и так же часто сменяющиеся курсы. Следом за школьной в утиль была отправлена и программа университета. Слишком мелко, слишком поверхностно...
Впрочем, получение диплома все же стимулировало аж полтора года отсидеть на скучных занятиях, где она могла бы заменить преподавателя, если бы тот отошел на один-два …месяца.
Но была тут и другая сторона. Впервые в жизни Кристина, до этого ведшая едва ли не отшельнический образ жизни, завела... Нет, не друзей. Она завела собаку. Ну ладно, ладно, это всего лишь шутка. У Кристины появились друзья. И развлечения. И вечеринки. И парни. И музыка. И больная наутро голова. Очень много для ее и без того сверхнасыщенной жизни.
Девушка, и без того отдававшая сну четыре — пять часов в сутки, лишилась его напрочь. С еще не развеявшимся алкоголем в крови — на пробежку. Сеанс йоги. Конспекты и конференция по дороге. Семинар. Скууууучныее пааарыы... Тренировка. Встречи. Парни. Вечеринка!
За окном сидела птица. Небольшая, серая, невзрачная. Она как-то умудрялась цепляться за сталь и бетон на этой высоте.
— Чирик! — сказала она.
Кристине это не понравилось. Ни сама птица, ни ее "чирик". Птица могла лететь, куда хочет, делать, что хочет, и ее чувство собственного достоинства и местоопределения в этом мире ну никак не зависели от получения третьего высшего и одобрения научными критиками статьи.
Птица прозаично пряталась в тепло, когда был холод, и искала еду, когда хотела есть. И нагло пялилась в окна все свое свободное-пресвободное время.
— Чирик!
Кристина вытянула руку, думала спугнуть пернатую мышь, но та нисколько не испугалась. Наоборот, перебралась чуть ближе, надеялась на бесплатный кусочек хлеба, или что они там едят. Наглая побирушка. Но все же чуть приоткрытой для проветривания створки не хватало, чтобы просунуть руку целиком, слишком узкая щель, мешает защелка. Кристина еще раз посмотрела вниз.
От подоконника, на котором она сидела, до земли было метров пятьдесят. Или сто? При стене, грозившей рухнуть под рамочками и прочими подтверждениями знаний Кристины, она с большим трудом на глаз определяла расстояния.
— Чирик-чирик!
Летающая тварь словно заигрывала. Кристина распахнула окно. Не сразу, замок заедал и не хотел поддаваться. Возможно, именно поэтому движение получилось слишком резким, неотбалансированным, и Кристина едва удержалась на ногах.
— Эй, там же ветер! — Таня, весь вечер увивавшаяся за новеньким парнем, и теперь отплясывающая в одной руке с ним, и с десятым коктейлем — в другой, крутанулась, пытаясь прикрыть створку. Ее вестибулярный аппарат еще на пятой порции сказал, что с него хватит, и отключился, и порция десятая таким образом почти целиком оказалась выплеснутой вон.
— Эй! — уже в свою очередь воскликнула Кристина, наблюдая, как сладкая жижа капает на подоконник с ее одежды и волос.
— Чирик! — напомнила о себе птица. Кристина зло обернулась, и хотела уже закрыть окно и забыть навсегда об этом пернатом и пробежка-семинар-вечеринка-чьятопостель-головнаяболь, как ее подхватило ветром.
Можно чувствовать себя Элли, уносящейся прочь из Канзаса. Можно лететь следом за серыми птицами. Можно быть никому ничего не должной, и не чувствовать утром больной головы. Но правда в том, что всему виной липкая склизкая лужа на подоконнике, а последней мыслью Кристины было "Наконец я смогу отдохнуть!", несказанно удивившая ее саму.
Полька вынула руки из воды. Подушечки пальцев сморщились, скукожились, как будто так и хотели покинуть давно опостылевшее место. Полька и сама была бы не прочь.
Все время, что она оттирала в тазу пятно со штанов, за ее ногу хватался Ванюша. Тот, едва обретя возможность держать свое тело на своих же ногах, вовсю демонстрировал диаграмму эволюционного развития человека. Но, как существо социальное, Ванюша в свой неполный год понимал, что для демонстрации нужны зрители. И не незрелые дилетанты, вроде его старших брата и сестры, а опытный, бывалый человек, который сможет оценить всю полноту его, такого большого, достижения:
— А кто это у нас тут сам уже ходит? Ты ж мой заюшка!
Тон, с которым Полина подбадривала сынишку на новые достижения, она старалась держать... Хоть каким-то. Вроде как ласковым, вроде как нежным, вроде как даже бодрым. Добавлять красок в голос, разбавлять его монотонный бубнеж, становилось все труднее, равно как и двигать руками, оттирая то злополучное пятно, да и просто держать свое тело в вертикальном положении.
— Мама! — резкий возглас вывел Польку из забытья. Наскоро отряхнув руки, и подхватив Ванюшу, она выбежала на крик старшего. Тут— то эти руки и опустились.
Метко оценив обстановку, Ванюша быстро сполз вниз и поспешил к брату на выручку. Самому ему явно не измазаться целиком в рассыпанной муке, а Валька, вредина, даже вот и не думает ему помогать — сама-то уже вся белая, что ей.
Валька методично похлопывала по дну пакета. Хорошая вырастет хозяйка, домовитая. Ни крошки даром не выбросит. С сосредоточенным лицом заглянула внутрь, поскрябала по стенкам. Кажется, теперь — все. А что это мама какая бледная на диван грохнулась? А, ну мука же... Ну нет, солнце еще высоко, рано баиньки.
И Валька с тем же деловым видом напрудила в штаны. Ну что сидишь? Меняй!
Бросив рассыпанную муку (а там, где только что стояла Валька — уже и немножечко тесто), Полька понесла дочь мыться.
Черт. Стирка.
Обдумывая план, а нельзя ли использовать своего ребенка в качестве стиральной доски для белья и, таким образом, одновременно привести в порядок обоих, Полька поставила дочь в ванну. Жаль, не лето. На стирке хоть детской одежды можно было бы сэкономить.
Звонок. Телефон или дверь? Внешние раздражители Полька делила только на три категории: дети/ телефон / не реагировать. И последние две за прошедшие полгода стали как-то плавно сливаться в одну. А, телефон.
Оставив все еще немытую дочь, равно как до этого и стирку в тазу, и россыпь муки на полу, и Бог еще знает о чем она уже успела забыть за это время после подъема, которое люди зовут днем, Полька поспешила к телефону. Светящееся пятно дисплея едва виднелось из-под белого налета, но оставшегося хватало, чтобы стать интересной игрушкой Юрочке. Полька выхватила телефон из его ручонок, нажала зеленую кнопку.
— Да. Ага. — Почти машинально повторяла она мужу. Интересно, она хоть попадает с ответами? А, нет, не интересно. Так же машинально она прошла на кухню. Весь ее хвостик, кроме Вальки, которая уже начинала плакать в ванной, также прошлепал за ней.
— Ты ж мой зайчик! Сам! — прошептала Полька младшему. — Да. Ага. — Снова в трубку.
— Сам! — Отозвался вдруг Ванюша.
Полька с замиранием обернулась на первые слова сына.
— Сам! — повторил он. Сам он открывал уже дверку верхнего шкафчика с посудой. Какое там все блестящее и запретное!
— Какой ты у нас самостоятельный! — Полька неловко, одной рукой, во второй в трубке все еще что-то говорил муж, изредка перебиваемый доносившимися репликами свекрови, стянула мелкого со шкафа. Но маленькие ручки уже цеплялись за лоток с приборами, попробуй, отними новые игрушки, и все его содержимое одним махом полетело вниз.
Юрик удивленно уставился на звенящий серебристый дождь, стремящийся на него, казалось, с самого потолка.
У людей всегда есть выбор. Пойти налево или направо. Мясо или рыба. Карьера или материнство. Своя жизнь или... Это иллюзия, мясо закончилось.
Полька не думала, не выбирала. Все варианты — фикция. Она закрыла сыновей своим телом, и два больших ножа вонзились с размаху ей в спину. Будто знали, куда метить.
Но последняя мысль была не о них. Полька почему-то подумала: "Наконец-то я смогу выспаться!"
Анжей с размаху впал в кризис среднего возраста. Нет, он не завел любовницу (к своему сожалению), не сменил имидж (к сожалению жены), и даже не начал посматривать в сторону мотоциклов, продолжая ездить на своей прежней "Хонде". Анжей начал страдать от бессонницы.
Сон уходил от него, прятался по углам, в тени кнопок клавиатуры, среди букв принесенных газет, в деталях давно не чиненого светильника. Сначала украдкой, по чуть-чуть, но вскоре сон сбежал от Анжея таким галопом, что исчез вовсе. И Анжей лежал в кровати — и ДУМАЛ. Думал о своем доме. Думал о своей жене, ничуть не заразительно сопящей под боком. Думал о своих решениях, принятых и нет, и о том, насколько они оказались верными. И вот ведь какая вещь не давала покоя: Анжей так и не мог понять — насколько. То есть решения, конечно, не привели его к провалу. И тут можно было бы с радостью сказать, что все хорошо, и опасения не сбылись. Но вот ведь штука — радости то этой, такой вот искрящейся, и не было. В яму он не свалился, но и на гору как бы не взошел. И можно ли итоги подводить — сейчас? Хотя, когда, если не сейчас?
И вот так Анжей ворочался с боку на бок, вставал, ходил по комнате, шел на кухню, открывал холодильник (желудок к тому времени уже начинал ворчать), закрывал холодильник, выпивал воды, все же делал себе бутерброд, оставлял его нетронутым на тарелке, потому что организм под утро вроде как решил поспать, шлепал обратно в постель, но там лишь снова ворочался с боку на бок.
Он не похудел, но сильно осунулся. На работе Анжей все чаще изображал задумчивость, хотя сам попросту дремал — но этот сон был поверхностным и ломким, как первый лед на могучей реке. Облегчения он не приносил. А вот мысли становились "все страньше, и страньше". Логики в них становилось все меньше, причинно-следственные связи приходилось распутывать все дольше, часто так и не добираясь до искомого. В конце концов Анжей получил четкое направление на внеплановый отпуск и не менее категоричное указание посетить врача.
Тот, услышав лишь первые жалобы, выписал популярный при нарушениях сна препарат, и посчитал прием оконченным, а себя — полезным, и для общества в целом, и для конкретно Анжея в частности.
И улыбнулся.
Прием сразу двух таблеток не оказал ровно никакого эффекта. На следующий вечер Анжей выпил три. Еще через два дня — четыре. Но сон так и не шел. И Анжей их бросил.
Он старался не выходить из дома, он дезориентировался, терял скорость реакции, терялся сам. Анжей боялся, что попадет под машину, или что шагнет в открытый люк. Его кризис среднего возраста как-то разом перерос в старческую деменцию.
Но этой ночью особенно надоело ворочаться в постели. Из окна тянуло приятной свежестью, и Анжей решил пройтись.
Шел он долго, будто в забытьи, уже начинало светать, и народ, спешащий домой после ночных развлечений, стал мешаться с людьми, нехотя волокущими себя в столь ранний час на утреннюю смену.
Послышался чей-то визг, рука, указывая, взметнулась, люди заперешептывались, и уже секундой позже толпа взвыла:
— Расступитесь, расступитесь!
— А? — только и спросил осоловелый Анжей, внезапно обнаруживший себя среди них. Все вокруг смотрели куда-то вверх.
Анжей тоже поднял голову, да так и застыл.
С высоты, откуда-то с верхних этажей небоскреба, летела девушка. Она раскинула руки, будто скорее (Скорее! Скорее!!) стремилась его обнять. Хрупкая, точно из бумаги, совсем невесомая. Того и гляди — возьмет и улетит под дуновением ветра. Каким обманчивым было это впечатление! Всей массой, многократно умноженной за время падения, девушка врезалась в Анжея, едва ли не вдавив его в асфальт. А он, падая в эти мягкие объятья, подумал лишь одно: "Это сон! Наконец-то я уснул!".
Эйчи открыл глаза. Казалось, прошла всего минута, но уже было десять вечера. Он проспал два часа. Впрочем, это были единственные два часа беспрерывного сна за последние трое суток.
Перед глазами все так же упрямо мерцал монитор. Белый, почти весь целиком — потому что Эйчи так и не начал проект. В какой-то момент ему показалось, что экран багровеет и на нем проступают черты лица его шефа — но Эйчи тряхнул головой и наваждение прошло.
Рядом стояло фото, он с тоской взглянул на него. Еще немного — и он будет помнить семью только вот такой, застывшей, двумерной, сантиметров десять в высоту. Интересно, сможет ли он хоть сегодня попасть домой? Рубашку вот пора бы поменять... Конечно, у него была с собой сменная рубашка, но проблема в том, что эта рубашка уже была на нем. Душ, кровать, тепло, воздух — что это? Чистота, спокойствие, улыбка, "папа пришел!" ... Десять — ноль три. Монитор перед глазами снова начал багроветь.
Час спустя Эйчи поднялся со скрипучего кресла, чтобы хоть как-то размяться. Его давно уже надо было починить, но как-то все... Эйчи лишь старался поменьше двигаться, чтобы очередным ненарочным скрипом не раздражать коллег. Чертеж был готов лишь наполовину. Размеры никак не сходились.
Эйчи снова полез в документацию. И только сейчас он понял, что там не хватало одного листа. Вот в чем дело! Но он мог бы поклясться, что совсем вот недавно держал тот в руках!
Эйчи заозирался, будто надеялся увидеть воришку со странной системой ценностей, или след из хлебных крошек, ведущий прямиком к потерянной части документа.
Как ни странно, второе оказалось довольно близко к истине. Из-под тумбы выглядывал маленький белый уголок, будто язык дразнящегося ребенка. Эйчи оперся о подлокотник и потянулся к нему.
Должно быть, тело, покоренное грудой проведенных за столом часов, стало совсем не таким гибким, каким Эйчи его помнил.
Уставшие
Глава про Матти
У Матти как-то совсем не задался день. Начнем с того, что "день", считай, что за полярным кругом — это лишь положение стрелок на часах, да и с теми, без двадцати четырех делений вместо двенадцати, спросонья только путаница. Чистой рубашки тоже не нашлось. Порывшись, Матти нашел футболку, которую не надевал уже года три, и со вздохом натянул ее. Сегодня грозил нагоняй не только за опоздание, но и за несоответствие дресс-коду.
От прикосновения теплого, полуистертого хлопка нахлынула ностальгия, но ее тут же выгнал резкий сигнал таймера. Утренний кофе тоже отменяется. А жаль, очень жаль. Последние четыре месяца Матти только, кажется, и делал, что боролся со сном. Вперемешку с мечтами о тропиках.
Ко времени приезда в офис и эта футболка, несмотря на мороз, тоже уже будет вся пропитана потом. Обветренный обмороженный нос и потные подмышки — прекрасное и логичное сочетание! А вот в тропиках потным было бы хотя бы все сразу, все вместе — в одной температурной стадии.
Думая обо всех диссонансах своей жизни, и, одновременно, широко зевая, Матти ступил на проезжую часть. Чуть дальше от перехода, чуть раньше сигнала светофора, и весьма неожиданно для водителя такси. Кувыркаясь в воздухе и уже падая без сознания на покрытую корочкой льда дорогу, Матти думал только одно: "Наконец-то я смогу нормально поспать!".
Глава про Кристину
Кристина всегда была отличницей. Грамоты по дисциплинам, призы за соревнования, медали за заслуги. Самая быстрая, самая сообразительная, всегда впереди и уже все закончила — когда остальные только открыли первую страницу учебника.
Надо ли говорить, что обычная школьная программа была не для нее? Слишком мелко, слишком поверхностно, слишком долго для ее гиперразвитого мозга. Домашнее обучение, часто сменяющиеся репетиторы, и так же часто сменяющиеся курсы. Следом за школьной в утиль была отправлена и программа университета. Слишком мелко, слишком поверхностно...
Впрочем, получение диплома все же стимулировало аж полтора года отсидеть на скучных занятиях, где она могла бы заменить преподавателя, если бы тот отошел на один-два …месяца.
Но была тут и другая сторона. Впервые в жизни Кристина, до этого ведшая едва ли не отшельнический образ жизни, завела... Нет, не друзей. Она завела собаку. Ну ладно, ладно, это всего лишь шутка. У Кристины появились друзья. И развлечения. И вечеринки. И парни. И музыка. И больная наутро голова. Очень много для ее и без того сверхнасыщенной жизни.
Девушка, и без того отдававшая сну четыре — пять часов в сутки, лишилась его напрочь. С еще не развеявшимся алкоголем в крови — на пробежку. Сеанс йоги. Конспекты и конференция по дороге. Семинар. Скууууучныее пааарыы... Тренировка. Встречи. Парни. Вечеринка!
За окном сидела птица. Небольшая, серая, невзрачная. Она как-то умудрялась цепляться за сталь и бетон на этой высоте.
— Чирик! — сказала она.
Кристине это не понравилось. Ни сама птица, ни ее "чирик". Птица могла лететь, куда хочет, делать, что хочет, и ее чувство собственного достоинства и местоопределения в этом мире ну никак не зависели от получения третьего высшего и одобрения научными критиками статьи.
Птица прозаично пряталась в тепло, когда был холод, и искала еду, когда хотела есть. И нагло пялилась в окна все свое свободное-пресвободное время.
— Чирик!
Кристина вытянула руку, думала спугнуть пернатую мышь, но та нисколько не испугалась. Наоборот, перебралась чуть ближе, надеялась на бесплатный кусочек хлеба, или что они там едят. Наглая побирушка. Но все же чуть приоткрытой для проветривания створки не хватало, чтобы просунуть руку целиком, слишком узкая щель, мешает защелка. Кристина еще раз посмотрела вниз.
От подоконника, на котором она сидела, до земли было метров пятьдесят. Или сто? При стене, грозившей рухнуть под рамочками и прочими подтверждениями знаний Кристины, она с большим трудом на глаз определяла расстояния.
— Чирик-чирик!
Летающая тварь словно заигрывала. Кристина распахнула окно. Не сразу, замок заедал и не хотел поддаваться. Возможно, именно поэтому движение получилось слишком резким, неотбалансированным, и Кристина едва удержалась на ногах.
— Эй, там же ветер! — Таня, весь вечер увивавшаяся за новеньким парнем, и теперь отплясывающая в одной руке с ним, и с десятым коктейлем — в другой, крутанулась, пытаясь прикрыть створку. Ее вестибулярный аппарат еще на пятой порции сказал, что с него хватит, и отключился, и порция десятая таким образом почти целиком оказалась выплеснутой вон.
— Эй! — уже в свою очередь воскликнула Кристина, наблюдая, как сладкая жижа капает на подоконник с ее одежды и волос.
— Чирик! — напомнила о себе птица. Кристина зло обернулась, и хотела уже закрыть окно и забыть навсегда об этом пернатом и пробежка-семинар-вечеринка-чьятопостель-головнаяболь, как ее подхватило ветром.
Можно чувствовать себя Элли, уносящейся прочь из Канзаса. Можно лететь следом за серыми птицами. Можно быть никому ничего не должной, и не чувствовать утром больной головы. Но правда в том, что всему виной липкая склизкая лужа на подоконнике, а последней мыслью Кристины было "Наконец я смогу отдохнуть!", несказанно удивившая ее саму.
Глава про Польку
Полька вынула руки из воды. Подушечки пальцев сморщились, скукожились, как будто так и хотели покинуть давно опостылевшее место. Полька и сама была бы не прочь.
Все время, что она оттирала в тазу пятно со штанов, за ее ногу хватался Ванюша. Тот, едва обретя возможность держать свое тело на своих же ногах, вовсю демонстрировал диаграмму эволюционного развития человека. Но, как существо социальное, Ванюша в свой неполный год понимал, что для демонстрации нужны зрители. И не незрелые дилетанты, вроде его старших брата и сестры, а опытный, бывалый человек, который сможет оценить всю полноту его, такого большого, достижения:
— А кто это у нас тут сам уже ходит? Ты ж мой заюшка!
Тон, с которым Полина подбадривала сынишку на новые достижения, она старалась держать... Хоть каким-то. Вроде как ласковым, вроде как нежным, вроде как даже бодрым. Добавлять красок в голос, разбавлять его монотонный бубнеж, становилось все труднее, равно как и двигать руками, оттирая то злополучное пятно, да и просто держать свое тело в вертикальном положении.
— Мама! — резкий возглас вывел Польку из забытья. Наскоро отряхнув руки, и подхватив Ванюшу, она выбежала на крик старшего. Тут— то эти руки и опустились.
Метко оценив обстановку, Ванюша быстро сполз вниз и поспешил к брату на выручку. Самому ему явно не измазаться целиком в рассыпанной муке, а Валька, вредина, даже вот и не думает ему помогать — сама-то уже вся белая, что ей.
Валька методично похлопывала по дну пакета. Хорошая вырастет хозяйка, домовитая. Ни крошки даром не выбросит. С сосредоточенным лицом заглянула внутрь, поскрябала по стенкам. Кажется, теперь — все. А что это мама какая бледная на диван грохнулась? А, ну мука же... Ну нет, солнце еще высоко, рано баиньки.
И Валька с тем же деловым видом напрудила в штаны. Ну что сидишь? Меняй!
Бросив рассыпанную муку (а там, где только что стояла Валька — уже и немножечко тесто), Полька понесла дочь мыться.
Черт. Стирка.
Обдумывая план, а нельзя ли использовать своего ребенка в качестве стиральной доски для белья и, таким образом, одновременно привести в порядок обоих, Полька поставила дочь в ванну. Жаль, не лето. На стирке хоть детской одежды можно было бы сэкономить.
Звонок. Телефон или дверь? Внешние раздражители Полька делила только на три категории: дети/ телефон / не реагировать. И последние две за прошедшие полгода стали как-то плавно сливаться в одну. А, телефон.
Оставив все еще немытую дочь, равно как до этого и стирку в тазу, и россыпь муки на полу, и Бог еще знает о чем она уже успела забыть за это время после подъема, которое люди зовут днем, Полька поспешила к телефону. Светящееся пятно дисплея едва виднелось из-под белого налета, но оставшегося хватало, чтобы стать интересной игрушкой Юрочке. Полька выхватила телефон из его ручонок, нажала зеленую кнопку.
— Да. Ага. — Почти машинально повторяла она мужу. Интересно, она хоть попадает с ответами? А, нет, не интересно. Так же машинально она прошла на кухню. Весь ее хвостик, кроме Вальки, которая уже начинала плакать в ванной, также прошлепал за ней.
— Ты ж мой зайчик! Сам! — прошептала Полька младшему. — Да. Ага. — Снова в трубку.
— Сам! — Отозвался вдруг Ванюша.
Полька с замиранием обернулась на первые слова сына.
— Сам! — повторил он. Сам он открывал уже дверку верхнего шкафчика с посудой. Какое там все блестящее и запретное!
— Какой ты у нас самостоятельный! — Полька неловко, одной рукой, во второй в трубке все еще что-то говорил муж, изредка перебиваемый доносившимися репликами свекрови, стянула мелкого со шкафа. Но маленькие ручки уже цеплялись за лоток с приборами, попробуй, отними новые игрушки, и все его содержимое одним махом полетело вниз.
Юрик удивленно уставился на звенящий серебристый дождь, стремящийся на него, казалось, с самого потолка.
У людей всегда есть выбор. Пойти налево или направо. Мясо или рыба. Карьера или материнство. Своя жизнь или... Это иллюзия, мясо закончилось.
Полька не думала, не выбирала. Все варианты — фикция. Она закрыла сыновей своим телом, и два больших ножа вонзились с размаху ей в спину. Будто знали, куда метить.
Но последняя мысль была не о них. Полька почему-то подумала: "Наконец-то я смогу выспаться!"
Глава про Анжея
Анжей с размаху впал в кризис среднего возраста. Нет, он не завел любовницу (к своему сожалению), не сменил имидж (к сожалению жены), и даже не начал посматривать в сторону мотоциклов, продолжая ездить на своей прежней "Хонде". Анжей начал страдать от бессонницы.
Сон уходил от него, прятался по углам, в тени кнопок клавиатуры, среди букв принесенных газет, в деталях давно не чиненого светильника. Сначала украдкой, по чуть-чуть, но вскоре сон сбежал от Анжея таким галопом, что исчез вовсе. И Анжей лежал в кровати — и ДУМАЛ. Думал о своем доме. Думал о своей жене, ничуть не заразительно сопящей под боком. Думал о своих решениях, принятых и нет, и о том, насколько они оказались верными. И вот ведь какая вещь не давала покоя: Анжей так и не мог понять — насколько. То есть решения, конечно, не привели его к провалу. И тут можно было бы с радостью сказать, что все хорошо, и опасения не сбылись. Но вот ведь штука — радости то этой, такой вот искрящейся, и не было. В яму он не свалился, но и на гору как бы не взошел. И можно ли итоги подводить — сейчас? Хотя, когда, если не сейчас?
И вот так Анжей ворочался с боку на бок, вставал, ходил по комнате, шел на кухню, открывал холодильник (желудок к тому времени уже начинал ворчать), закрывал холодильник, выпивал воды, все же делал себе бутерброд, оставлял его нетронутым на тарелке, потому что организм под утро вроде как решил поспать, шлепал обратно в постель, но там лишь снова ворочался с боку на бок.
Он не похудел, но сильно осунулся. На работе Анжей все чаще изображал задумчивость, хотя сам попросту дремал — но этот сон был поверхностным и ломким, как первый лед на могучей реке. Облегчения он не приносил. А вот мысли становились "все страньше, и страньше". Логики в них становилось все меньше, причинно-следственные связи приходилось распутывать все дольше, часто так и не добираясь до искомого. В конце концов Анжей получил четкое направление на внеплановый отпуск и не менее категоричное указание посетить врача.
Тот, услышав лишь первые жалобы, выписал популярный при нарушениях сна препарат, и посчитал прием оконченным, а себя — полезным, и для общества в целом, и для конкретно Анжея в частности.
И улыбнулся.
Прием сразу двух таблеток не оказал ровно никакого эффекта. На следующий вечер Анжей выпил три. Еще через два дня — четыре. Но сон так и не шел. И Анжей их бросил.
Он старался не выходить из дома, он дезориентировался, терял скорость реакции, терялся сам. Анжей боялся, что попадет под машину, или что шагнет в открытый люк. Его кризис среднего возраста как-то разом перерос в старческую деменцию.
Но этой ночью особенно надоело ворочаться в постели. Из окна тянуло приятной свежестью, и Анжей решил пройтись.
Шел он долго, будто в забытьи, уже начинало светать, и народ, спешащий домой после ночных развлечений, стал мешаться с людьми, нехотя волокущими себя в столь ранний час на утреннюю смену.
Послышался чей-то визг, рука, указывая, взметнулась, люди заперешептывались, и уже секундой позже толпа взвыла:
— Расступитесь, расступитесь!
— А? — только и спросил осоловелый Анжей, внезапно обнаруживший себя среди них. Все вокруг смотрели куда-то вверх.
Анжей тоже поднял голову, да так и застыл.
С высоты, откуда-то с верхних этажей небоскреба, летела девушка. Она раскинула руки, будто скорее (Скорее! Скорее!!) стремилась его обнять. Хрупкая, точно из бумаги, совсем невесомая. Того и гляди — возьмет и улетит под дуновением ветра. Каким обманчивым было это впечатление! Всей массой, многократно умноженной за время падения, девушка врезалась в Анжея, едва ли не вдавив его в асфальт. А он, падая в эти мягкие объятья, подумал лишь одно: "Это сон! Наконец-то я уснул!".
Глава про Эйчи
Эйчи открыл глаза. Казалось, прошла всего минута, но уже было десять вечера. Он проспал два часа. Впрочем, это были единственные два часа беспрерывного сна за последние трое суток.
Перед глазами все так же упрямо мерцал монитор. Белый, почти весь целиком — потому что Эйчи так и не начал проект. В какой-то момент ему показалось, что экран багровеет и на нем проступают черты лица его шефа — но Эйчи тряхнул головой и наваждение прошло.
Рядом стояло фото, он с тоской взглянул на него. Еще немного — и он будет помнить семью только вот такой, застывшей, двумерной, сантиметров десять в высоту. Интересно, сможет ли он хоть сегодня попасть домой? Рубашку вот пора бы поменять... Конечно, у него была с собой сменная рубашка, но проблема в том, что эта рубашка уже была на нем. Душ, кровать, тепло, воздух — что это? Чистота, спокойствие, улыбка, "папа пришел!" ... Десять — ноль три. Монитор перед глазами снова начал багроветь.
Час спустя Эйчи поднялся со скрипучего кресла, чтобы хоть как-то размяться. Его давно уже надо было починить, но как-то все... Эйчи лишь старался поменьше двигаться, чтобы очередным ненарочным скрипом не раздражать коллег. Чертеж был готов лишь наполовину. Размеры никак не сходились.
Эйчи снова полез в документацию. И только сейчас он понял, что там не хватало одного листа. Вот в чем дело! Но он мог бы поклясться, что совсем вот недавно держал тот в руках!
Эйчи заозирался, будто надеялся увидеть воришку со странной системой ценностей, или след из хлебных крошек, ведущий прямиком к потерянной части документа.
Как ни странно, второе оказалось довольно близко к истине. Из-под тумбы выглядывал маленький белый уголок, будто язык дразнящегося ребенка. Эйчи оперся о подлокотник и потянулся к нему.
Должно быть, тело, покоренное грудой проведенных за столом часов, стало совсем не таким гибким, каким Эйчи его помнил.
