Сейчас же мне казалось, что минимум по пять ревущих мотиков, уменьшившись, заехали мне в уши. Поначалу, в первые мгновения, я просто наслаждалась, что могу вот так лежать. Никуда не мчаться, никого не останавливать, не думать наперед. Не двигаться. Прекрасная статичность момента. Песок, невнятные кустики пробившейся травы, небо (сегодня – голубое!) и пара облачков. Но потом пришла боль.
Я лежала на спине, но мои ноги и руки этого не знали. Я лежала, как сломанная кукла – ее чинили, да все неумеючи и наспех. При каждом моем вздохе раздавался свист.
Тренер по йоге поставил бы мне сейчас пять. Так вывернуться он не мог даже после семи лет постоянной практики. Я же с этим справилась в одно неловкое мгновение. Суставы молили о спасении, им совсем не по душе пришлась их новая позиция, они хотели обратно. Ретрограды.
Одна из рук оказалась под моим телом. Опираться на нее было безумием, даже малейшее усилие отозвалось слепящим взрывом в нервных клетках. Надо было попытаться подняться без ее помощи. Сжавшись, на выдохе, я сделала рывок. Свист усилился. Подняться я смогла лишь на чуть. Что-то меня не пускало. Я рухнула обратно.
Вера под разными предлогами вот уже пятый раз тащит меня по этой улице. Каждый раз она старается подойти как можно ближе к витрине, как будто пускает слюни то на одну, то на другую сласть. Всегда было интересно, что же в ней в итоге победит – любопытство или любовь к сладкому? Мне приходится делать вид, что я поддалась на ее уловку, и я покупаю сестренке вот уже пятое пирожное. Мятное. Лимонное и земляничное со своей задачей справились не на долго. Ну, пусть уж лучше разболевшийся живот, чем крики, слышные всем соседям, и двухнедельная ненависть в семье, окутывающая почему-то всех, когда в истерике лишь ее половина.
Рядом с витриной висит огромный плакат. В город приезжают аттракционы, и уже началась продажа билетов. Я всеми силами стараюсь его не замечать, будто там простая крашеная стена. На самом деле уловка Веры в том, что она хочет показать мне его. Она знает, что у мамы сердце скорее остановится, чем она отпустит на аттракционы свою младшую дочь.
— Вкусно? — спрашиваю я ее. Вера довольно трясет головой с набитым ртом. Наконец догадывается протянуть и мне кусочек. Да, ничего так, но лимонное мне бы понравилось больше. Оглядываюсь.
Вера стоит, облизывая зеленые пальцы, прислонившись прямо к плакату. Игнорировать его возможности больше нет. Она улыбается, но в глазах уже заранее читается страх отказа. Вздыхаю.
— Вера, ну ты же знаешь...
— Солнечка, ну пожалуйста! — просит она. Вытянутое личико вытягивается еще больше.
— Ладно, — сдаюсь я, — я поговорю с мамой. Сегодня вечером.
За спиной я держу руку со скрещенными пальцами. Я сейчас так делаю все чаще.
Дыхание было неглубоким и быстрым. Стало очень жарко, на лбу выступили капли пота. Стереть их не было никакой возможности. Мир забыл о существовании ветра. Вентиляторы... Веера... Кондиционеры... Холодильники... Торнадо... Бриз... Я сладко улыбнулась. Краткий сон прекратился.
Нужно было понять, что мешает мне подняться. Скосив глаза и потянув шею, я, насколько смогла, осмотрела себя. Рубашка в клочья, вся перемазана травой и грязью, но ничего, что могло бы служить мне препятствием – нет. Значит, что-то зацепило меня сзади. Я сжала зубы. На счет три (...на третий счет три, если уж быть честной), я попыталась двинуть рукой. К удивлению, боль была не настолько уж сильной. Поочередно я согнула и разогнула все пальцы. Так, получилось. Теперь нужно добавить движение локтем... Ссс! Ай, как же неприятно! (Литературный перевод.) А я-то уж расслабилась. Потихоньку, перебирая по земле пальцами, я прощупывала свою спину. И то, что под ней. Наконец мои пальцы на что-то наткнулись. Что это именно то, что мешало мне двинуться, я поняла сразу, по усилившемуся свисту, переросшему в кашель, и резкой боли, вызвавшей ореол сияния во всем, что было у меня перед глазами. Это было маленькое дерево, скорее даже росток, совсем зеленая поросль. Тоненький податливый ствол согнулся под тяжестью моего тела, но одна из упрямых веток, уже начавших подсыхать и терять пластичность лозы, сломалась. Природа сегодня восстала против меня. Копье заострившейся ветки прошло аккурат между ребрами. Тот свист, что я слышала последнее время, издавало мое продырявленное легкое.
Деревце крепко держало меня своими корешками. Мелкие и тонкие, они сплелись так, что у меня не хватало сил вырвать их из земли. Чтобы подняться, мне придется вытащить этот сучок из спины. Пальцы уже обрели прежнюю чувствительность. И только локоть и предплечье зудели со страшной силой, моля вернуть их на законные места. Только сделать это до того, как вытащу сучок, я не могла. Через боль я дотянулась до его основания. Мои пальцы покрылись чем-то липким, похожим на лимонад – оно так же пузырилось при каждом моем выдохе.
Поезд пах конфетами, ирисками и газировкой. Своих я в вагоне не видела, вокруг были младшеклассники, распространяя вокруг себя ореол этого наивно-сладкого запаха. Каждый, пользуясь отъездом, взял себе великолепный, не одобренный министерством здравоохранения и стоматологии, завтрак. Кто-то дурачился в проходе между креслами, показывая одноклассникам неровные, прерывающиеся толчками поезда, па. Те смеялись, выводя в ответ такие же дерганные жесты руками, которые должны были раззадорить танцора.
Я не спала всю ночь, пытаясь, как водится, в последний момент выучить хоть что-то. Кофе мне тут бы уже не помог, и поэтому, уже часа в два ночи, я порылась в папиной аптечке, и приняла что-то посерьезнее. По возвращении, меня в любом случае ждет если и не выволочка, так "серьезный разговор". В пять я захлопнула учебник. В голову ничего не лезло. Там был сплошной гул, суп из отрывков снов, странных, ничего в своей совокупности не значащих, фраз, напевов песен – и ни слова по теме экзамена. Я завела будильник на семь, но, поняв бесперспективность этого, отключила его вовсе и стала собираться на ранний утренний поезд. Мои одноклассники, наверное, еще спят. Возможно, в этом году я первая получу свою новую крону.
Чертовы наркоманы. Неужели вам так нужен новый гейзер адреналина, неужели вам так приятно собирать свое тело по частям? Терпеть адскую боль, вправляя переломы и вывихи? Доверять таким же повернутым друзьям свое здоровье и жизнь? Риск, десять минут выплеска гормонов, стоят того?
Мне пришлось изрядно повозиться. Ветка прочно держалась в моем теле, и, чтобы как следует ухватиться за нее, руку пришлось выгнуть уж в совсем неестественном положении. Двигать ей в таком случае, да еще и прилагать какое-то усилие было почти что невозможно. Чем крепче удавалось ухватиться, тем сложнее было тащить. Хотелось потерять сознание, и очнуться где-нибудь уже в больничной палате. На глазах выступили слезы. Каким-то чудом, уже перебирая ногами, удалось немного изменить положение тела, и, после отчаянного рывка, ветка осталась на земле, я же, с дикими воплями, смогла подняться. Рука волочилась за мной, будто вовсе потеряв сустав. Свист усилился. Нужно было торопиться.
Их ставили на предплечье, ближе к внутренней стороне, и, при желании, кроны легко можно было скрыть. С первыми двумя обычно так и делали. Но, получая третью, каждый стремился сделать на этом акцент. И тогда в ход шли и татуировки, и стразы, и прочие украшательства. Даже на одежде с рукавами зачастую появлялся разрез, чтобы ничто не могло скрыть этот знак. Я собиралась сделать тату с растительным мотивом.
Вообще-то, полное их название – Омикрон. Но кто будет все это выговаривать? Да и на монету похоже. Но, по мне, эти метки гораздо логичнее было бы называть таблетками. Такие же маленькие и круглые. И так же явно говорят, насколько близок их обладатель к мастерству спасения жизней. Спасения жизней! Да, предмет именно так и назывался, вот смешно то!
Но, как бы то ни было, вопросы на экзамене были серьезные. Разрыв селезенки: признаки и действия. Открытая рана брюшной полости – основные ошибки. Потеря конечности – почему время все-таки важно. По каждому из этих вопросов можно было бы написать хорошую статью в научном журнале. Но это был обязательный уровень знаний и навыков для всего взрослого населения. Курсы в срочном порядке начали проводить не только в школах и ВУЗах, но и на всех предприятиях. Уклониться было нельзя. Степень выше – четвертую и более кроны – получали уже только профессиональные врачи. Навыки первой помощи сдавали даже дошколята. Полноценную степень им за это не давали – не крона, а только контур от нее – но гордились они ей не меньше, чем я в их возрасте – перенесенной прививкой.
Поезд укачивал. Монотонно проносившиеся столбы и деревья выветривали все мысли из моей и так пустой головы. Крыши вагонов отразились в глади пруда. Когда я была маленькой, мне казалось, что стоит только повыше подпрыгнуть — и в воде я смогу разглядеть и свое отражение. Но подступающие ветки слишком быстро скрывали обзор. Грубый толчок меня разбудил. Я спала? Остановка. Я схватила сумку, едва не выронив половину учебников, и побежала записываться на экзамен.
К полудню зуд на предплечье прекратился. Там стояла третья крона, новая, чуть более яркая, чем две других. Все три обвивали побеги винограда.
Уцепившись руками за злокозненный росток, так многого мне стоивший, я, поочередно, смогла поставить суставы на место. С ногами все оказалось не так тяжело, как думалось поначалу. Левую распорол осколок бутылки, которую какой-то забулдыга бросил на дно реки лет, может, десять назад. Острому краю не сильно воспротивились даже плотные джинсы. Сейчас они уже прикипели к коже в слое запекшейся крови. Как-то их еще нужно будет снять. Но это потом. Основной проблемой оставалось пробитое легкое. Как много времени я потратила на не такие значимые травмы? Но, не устранив их, я не смогла бы заняться и главной. Времени оставалось в обрез. Грудь саднило при каждом дыхании, каждом осторожном вдохе и выдохе. Об обработке раны речи не шло, в девяносто пяти процентах случаев организм справлялся с инфекцией сам. Нужно было удалить воздух, попавший внутрь. И тут только оставалось положиться на свои собственные знания и навыки. Вот только нас не учили применять их к самому себе. Как глупо.
В аптечке безопасности на такой случай должен был быть припасен шприц и игла. С собой же у меня был только рюкзак, с которым я ходила на курсы. Я встала и огляделась. При падении рюкзак сорвало, и сейчас он лежал под парой раскидистых кустов ближе к бывшему берегу. Я доковыляла до них – ноги слушались все еще плохо, головокружение также не способствовало хорошей ориентации. Села (почти упала) рядом, и принялась рыться в его карманах. Почти сразу же мне попалась разобычная шариковая ручка, и я уже воскликнула (всхлипнула) от радости – ведь это то, что нужно! – но тут поняла, что даже если мне удастся верно попасть ею в полость, а сделать это без иглы я могла только через рану на спине, то откачать воздух при таком раскладе шансов не было. К сожалению, у меня не настолько гибкая шея.
Я заглянула в рюкзак еще раз, еще более тщательно осмотрев все его содержимое, и обессиленно опустилась на землю. Больше ничего не было. Почему так жарко? Солнце выжгло весь кислород и нечем дышать. Вокруг все такое яркое, будто кто-то отредактировал картинку, увеличил насыщенность, и цвет почти режет глаза. Все блестит. Блестит песок. Блестят лужицы грязи. Блестят островки немощной травы между ними и кусты надо мной. Все в искрах, лучащихся преломленных искрах света. Как будто... Я оторвала голову, встала на четвереньки, а затем быстро-быстро подползла к кустам, закинула в них руку. У меня в ладони был флакон из-под духов. Очень-очень старый флакон. С резиновой помпой.
Река ушла давно. Резина на воздухе успела начать трескаться. При пробном сжатии груша пошла мелкой сеточкой, но выдержала. Длины одной трубки все равно было мало, но в паре с ручкой устройство должно было сработать. Не давая себе времени на сомнения, я скинула рубашку, наспех соединила две части конструкции, наощупь нашла место пробоя и, надавив, вставила ручку внутрь. Боль заставила меня вскрикнуть, но крик вызвал лишь кашель. Я осторожно нажала на помпу. На другом конце трубки показалась пенящаяся розовая жидкость. Работало.
На ужин была курица. Понятия не имею, где мама раздобыла такую огромную, почти как индюшка.
— Даже жалко было разрезать, решила запечь всю целиком, — сказала она.
— Она едва в духовку влезла, — добавила со смехом Вера, которая была свидетельницей маминых переговоров с духовкой и курицей, вылившиеся в итоге в прямое физическое насилие над обеими.
— Меня зовут кататься на сноуборде! — Вера брякнулась на стул в ожидании подачи еды. Я ткнула ее локтем. Она, нехотя, слезла, и пошла доставать столовые приборы.
Мама, как и обычно на такие запросы моей сестры, закатила глаза.
— Вера, ну ты же знаешь...
— Мама, ну ты же знаешь, — передразнила та. Мелкая обормотка. — Со мной ничего не случится.
— Конечно, дорогая. Потому что ты останешься дома. Зачем испытывать судьбу? Всю зиму оттепели, какие сноуборды?
— Вот может быть летом... – брякнул, не вслушивающийся в разговор, папа. Поймав возмущенный мамин взгляд, и недоуменный – Верин, добавил:
— Через несколько лет...
— Ну и через сколько? — интересно, я в десять лет так же разговаривала?
— Через двадцать. А может быть – тридцать. Я еще не решила, — ответила вместо папы мама.
Вера надулась. Положила на стол последнюю вилку, что было больше похоже на бросок, и снова плюхнулась на стул.
— Это прямо как приговор звучит, — вставила я. — Вера приговаривается к двадцати годам без катания на сноуборде!
Я пыталась пошутить. Не вышло.
— Ну да, ты-то в этом году школу заканчиваешь! Закончишь – и уедешь. И будешь делать, что хочешь. А мне оставаться в семье строгого режима! — я шикнула на Веру. Это было наше кодовое обозначение безвыходных (в прямом смысле) ситуаций. — У нас полкласса едет! — Вера вернулась к уговорам.
— Прямо-таки полкласса?
— Ну, семеро точно... — Вера надулась еще больше.
— Может, у них больше опыта?
— Мама! Ну откуда можно набраться опыта, если ничего не делать? — Вера почти стонала.
— Так что, кто-то из твоих одноклассников уже катался? — поинтересовался папа.
— Нет. Ну, может, один или два.
— Человека или раза?
— Какая разница, если я не еду! — Вера что-то схватила со стола и начала вертеть это в руках. Это оказался нож. Вера приставила его кончик к подушечке указательного пальца, начала тихонько поворачивать. Папа как раз помог маме достать эту великанскую курицу из духовки и водрузить ее на стол.
— Вера! — резко окрикнула мама.
— А? — Вера мысленно ушла в себя, и где-то там, внутри светловолосой головки, продолжала прения с мамой, наверняка выигрывая спор.
— Вера, положи нож! — на попахивающий истерикой голос я даже обернулась.
— О, мам, а можно я курицу разрежу? — идея с катанием была отставлена, в авангард вышли насущные потребности.
— Вера, отдай нож!
— А, да я уж сам, дочка, — папа протянул руку. — У меня рука уже привычная...
Я лежала на спине, но мои ноги и руки этого не знали. Я лежала, как сломанная кукла – ее чинили, да все неумеючи и наспех. При каждом моем вздохе раздавался свист.
Тренер по йоге поставил бы мне сейчас пять. Так вывернуться он не мог даже после семи лет постоянной практики. Я же с этим справилась в одно неловкое мгновение. Суставы молили о спасении, им совсем не по душе пришлась их новая позиция, они хотели обратно. Ретрограды.
Одна из рук оказалась под моим телом. Опираться на нее было безумием, даже малейшее усилие отозвалось слепящим взрывом в нервных клетках. Надо было попытаться подняться без ее помощи. Сжавшись, на выдохе, я сделала рывок. Свист усилился. Подняться я смогла лишь на чуть. Что-то меня не пускало. Я рухнула обратно.
Вера под разными предлогами вот уже пятый раз тащит меня по этой улице. Каждый раз она старается подойти как можно ближе к витрине, как будто пускает слюни то на одну, то на другую сласть. Всегда было интересно, что же в ней в итоге победит – любопытство или любовь к сладкому? Мне приходится делать вид, что я поддалась на ее уловку, и я покупаю сестренке вот уже пятое пирожное. Мятное. Лимонное и земляничное со своей задачей справились не на долго. Ну, пусть уж лучше разболевшийся живот, чем крики, слышные всем соседям, и двухнедельная ненависть в семье, окутывающая почему-то всех, когда в истерике лишь ее половина.
Рядом с витриной висит огромный плакат. В город приезжают аттракционы, и уже началась продажа билетов. Я всеми силами стараюсь его не замечать, будто там простая крашеная стена. На самом деле уловка Веры в том, что она хочет показать мне его. Она знает, что у мамы сердце скорее остановится, чем она отпустит на аттракционы свою младшую дочь.
— Вкусно? — спрашиваю я ее. Вера довольно трясет головой с набитым ртом. Наконец догадывается протянуть и мне кусочек. Да, ничего так, но лимонное мне бы понравилось больше. Оглядываюсь.
Вера стоит, облизывая зеленые пальцы, прислонившись прямо к плакату. Игнорировать его возможности больше нет. Она улыбается, но в глазах уже заранее читается страх отказа. Вздыхаю.
— Вера, ну ты же знаешь...
— Солнечка, ну пожалуйста! — просит она. Вытянутое личико вытягивается еще больше.
— Ладно, — сдаюсь я, — я поговорю с мамой. Сегодня вечером.
За спиной я держу руку со скрещенными пальцами. Я сейчас так делаю все чаще.
Дыхание было неглубоким и быстрым. Стало очень жарко, на лбу выступили капли пота. Стереть их не было никакой возможности. Мир забыл о существовании ветра. Вентиляторы... Веера... Кондиционеры... Холодильники... Торнадо... Бриз... Я сладко улыбнулась. Краткий сон прекратился.
Нужно было понять, что мешает мне подняться. Скосив глаза и потянув шею, я, насколько смогла, осмотрела себя. Рубашка в клочья, вся перемазана травой и грязью, но ничего, что могло бы служить мне препятствием – нет. Значит, что-то зацепило меня сзади. Я сжала зубы. На счет три (...на третий счет три, если уж быть честной), я попыталась двинуть рукой. К удивлению, боль была не настолько уж сильной. Поочередно я согнула и разогнула все пальцы. Так, получилось. Теперь нужно добавить движение локтем... Ссс! Ай, как же неприятно! (Литературный перевод.) А я-то уж расслабилась. Потихоньку, перебирая по земле пальцами, я прощупывала свою спину. И то, что под ней. Наконец мои пальцы на что-то наткнулись. Что это именно то, что мешало мне двинуться, я поняла сразу, по усилившемуся свисту, переросшему в кашель, и резкой боли, вызвавшей ореол сияния во всем, что было у меня перед глазами. Это было маленькое дерево, скорее даже росток, совсем зеленая поросль. Тоненький податливый ствол согнулся под тяжестью моего тела, но одна из упрямых веток, уже начавших подсыхать и терять пластичность лозы, сломалась. Природа сегодня восстала против меня. Копье заострившейся ветки прошло аккурат между ребрами. Тот свист, что я слышала последнее время, издавало мое продырявленное легкое.
Деревце крепко держало меня своими корешками. Мелкие и тонкие, они сплелись так, что у меня не хватало сил вырвать их из земли. Чтобы подняться, мне придется вытащить этот сучок из спины. Пальцы уже обрели прежнюю чувствительность. И только локоть и предплечье зудели со страшной силой, моля вернуть их на законные места. Только сделать это до того, как вытащу сучок, я не могла. Через боль я дотянулась до его основания. Мои пальцы покрылись чем-то липким, похожим на лимонад – оно так же пузырилось при каждом моем выдохе.
***
Поезд пах конфетами, ирисками и газировкой. Своих я в вагоне не видела, вокруг были младшеклассники, распространяя вокруг себя ореол этого наивно-сладкого запаха. Каждый, пользуясь отъездом, взял себе великолепный, не одобренный министерством здравоохранения и стоматологии, завтрак. Кто-то дурачился в проходе между креслами, показывая одноклассникам неровные, прерывающиеся толчками поезда, па. Те смеялись, выводя в ответ такие же дерганные жесты руками, которые должны были раззадорить танцора.
Я не спала всю ночь, пытаясь, как водится, в последний момент выучить хоть что-то. Кофе мне тут бы уже не помог, и поэтому, уже часа в два ночи, я порылась в папиной аптечке, и приняла что-то посерьезнее. По возвращении, меня в любом случае ждет если и не выволочка, так "серьезный разговор". В пять я захлопнула учебник. В голову ничего не лезло. Там был сплошной гул, суп из отрывков снов, странных, ничего в своей совокупности не значащих, фраз, напевов песен – и ни слова по теме экзамена. Я завела будильник на семь, но, поняв бесперспективность этого, отключила его вовсе и стала собираться на ранний утренний поезд. Мои одноклассники, наверное, еще спят. Возможно, в этом году я первая получу свою новую крону.
***
Чертовы наркоманы. Неужели вам так нужен новый гейзер адреналина, неужели вам так приятно собирать свое тело по частям? Терпеть адскую боль, вправляя переломы и вывихи? Доверять таким же повернутым друзьям свое здоровье и жизнь? Риск, десять минут выплеска гормонов, стоят того?
Мне пришлось изрядно повозиться. Ветка прочно держалась в моем теле, и, чтобы как следует ухватиться за нее, руку пришлось выгнуть уж в совсем неестественном положении. Двигать ей в таком случае, да еще и прилагать какое-то усилие было почти что невозможно. Чем крепче удавалось ухватиться, тем сложнее было тащить. Хотелось потерять сознание, и очнуться где-нибудь уже в больничной палате. На глазах выступили слезы. Каким-то чудом, уже перебирая ногами, удалось немного изменить положение тела, и, после отчаянного рывка, ветка осталась на земле, я же, с дикими воплями, смогла подняться. Рука волочилась за мной, будто вовсе потеряв сустав. Свист усилился. Нужно было торопиться.
***
Их ставили на предплечье, ближе к внутренней стороне, и, при желании, кроны легко можно было скрыть. С первыми двумя обычно так и делали. Но, получая третью, каждый стремился сделать на этом акцент. И тогда в ход шли и татуировки, и стразы, и прочие украшательства. Даже на одежде с рукавами зачастую появлялся разрез, чтобы ничто не могло скрыть этот знак. Я собиралась сделать тату с растительным мотивом.
Вообще-то, полное их название – Омикрон. Но кто будет все это выговаривать? Да и на монету похоже. Но, по мне, эти метки гораздо логичнее было бы называть таблетками. Такие же маленькие и круглые. И так же явно говорят, насколько близок их обладатель к мастерству спасения жизней. Спасения жизней! Да, предмет именно так и назывался, вот смешно то!
Но, как бы то ни было, вопросы на экзамене были серьезные. Разрыв селезенки: признаки и действия. Открытая рана брюшной полости – основные ошибки. Потеря конечности – почему время все-таки важно. По каждому из этих вопросов можно было бы написать хорошую статью в научном журнале. Но это был обязательный уровень знаний и навыков для всего взрослого населения. Курсы в срочном порядке начали проводить не только в школах и ВУЗах, но и на всех предприятиях. Уклониться было нельзя. Степень выше – четвертую и более кроны – получали уже только профессиональные врачи. Навыки первой помощи сдавали даже дошколята. Полноценную степень им за это не давали – не крона, а только контур от нее – но гордились они ей не меньше, чем я в их возрасте – перенесенной прививкой.
Поезд укачивал. Монотонно проносившиеся столбы и деревья выветривали все мысли из моей и так пустой головы. Крыши вагонов отразились в глади пруда. Когда я была маленькой, мне казалось, что стоит только повыше подпрыгнуть — и в воде я смогу разглядеть и свое отражение. Но подступающие ветки слишком быстро скрывали обзор. Грубый толчок меня разбудил. Я спала? Остановка. Я схватила сумку, едва не выронив половину учебников, и побежала записываться на экзамен.
К полудню зуд на предплечье прекратился. Там стояла третья крона, новая, чуть более яркая, чем две других. Все три обвивали побеги винограда.
***
Уцепившись руками за злокозненный росток, так многого мне стоивший, я, поочередно, смогла поставить суставы на место. С ногами все оказалось не так тяжело, как думалось поначалу. Левую распорол осколок бутылки, которую какой-то забулдыга бросил на дно реки лет, может, десять назад. Острому краю не сильно воспротивились даже плотные джинсы. Сейчас они уже прикипели к коже в слое запекшейся крови. Как-то их еще нужно будет снять. Но это потом. Основной проблемой оставалось пробитое легкое. Как много времени я потратила на не такие значимые травмы? Но, не устранив их, я не смогла бы заняться и главной. Времени оставалось в обрез. Грудь саднило при каждом дыхании, каждом осторожном вдохе и выдохе. Об обработке раны речи не шло, в девяносто пяти процентах случаев организм справлялся с инфекцией сам. Нужно было удалить воздух, попавший внутрь. И тут только оставалось положиться на свои собственные знания и навыки. Вот только нас не учили применять их к самому себе. Как глупо.
В аптечке безопасности на такой случай должен был быть припасен шприц и игла. С собой же у меня был только рюкзак, с которым я ходила на курсы. Я встала и огляделась. При падении рюкзак сорвало, и сейчас он лежал под парой раскидистых кустов ближе к бывшему берегу. Я доковыляла до них – ноги слушались все еще плохо, головокружение также не способствовало хорошей ориентации. Села (почти упала) рядом, и принялась рыться в его карманах. Почти сразу же мне попалась разобычная шариковая ручка, и я уже воскликнула (всхлипнула) от радости – ведь это то, что нужно! – но тут поняла, что даже если мне удастся верно попасть ею в полость, а сделать это без иглы я могла только через рану на спине, то откачать воздух при таком раскладе шансов не было. К сожалению, у меня не настолько гибкая шея.
Я заглянула в рюкзак еще раз, еще более тщательно осмотрев все его содержимое, и обессиленно опустилась на землю. Больше ничего не было. Почему так жарко? Солнце выжгло весь кислород и нечем дышать. Вокруг все такое яркое, будто кто-то отредактировал картинку, увеличил насыщенность, и цвет почти режет глаза. Все блестит. Блестит песок. Блестят лужицы грязи. Блестят островки немощной травы между ними и кусты надо мной. Все в искрах, лучащихся преломленных искрах света. Как будто... Я оторвала голову, встала на четвереньки, а затем быстро-быстро подползла к кустам, закинула в них руку. У меня в ладони был флакон из-под духов. Очень-очень старый флакон. С резиновой помпой.
Река ушла давно. Резина на воздухе успела начать трескаться. При пробном сжатии груша пошла мелкой сеточкой, но выдержала. Длины одной трубки все равно было мало, но в паре с ручкой устройство должно было сработать. Не давая себе времени на сомнения, я скинула рубашку, наспех соединила две части конструкции, наощупь нашла место пробоя и, надавив, вставила ручку внутрь. Боль заставила меня вскрикнуть, но крик вызвал лишь кашель. Я осторожно нажала на помпу. На другом конце трубки показалась пенящаяся розовая жидкость. Работало.
***
На ужин была курица. Понятия не имею, где мама раздобыла такую огромную, почти как индюшка.
— Даже жалко было разрезать, решила запечь всю целиком, — сказала она.
— Она едва в духовку влезла, — добавила со смехом Вера, которая была свидетельницей маминых переговоров с духовкой и курицей, вылившиеся в итоге в прямое физическое насилие над обеими.
— Меня зовут кататься на сноуборде! — Вера брякнулась на стул в ожидании подачи еды. Я ткнула ее локтем. Она, нехотя, слезла, и пошла доставать столовые приборы.
Мама, как и обычно на такие запросы моей сестры, закатила глаза.
— Вера, ну ты же знаешь...
— Мама, ну ты же знаешь, — передразнила та. Мелкая обормотка. — Со мной ничего не случится.
— Конечно, дорогая. Потому что ты останешься дома. Зачем испытывать судьбу? Всю зиму оттепели, какие сноуборды?
— Вот может быть летом... – брякнул, не вслушивающийся в разговор, папа. Поймав возмущенный мамин взгляд, и недоуменный – Верин, добавил:
— Через несколько лет...
— Ну и через сколько? — интересно, я в десять лет так же разговаривала?
— Через двадцать. А может быть – тридцать. Я еще не решила, — ответила вместо папы мама.
Вера надулась. Положила на стол последнюю вилку, что было больше похоже на бросок, и снова плюхнулась на стул.
— Это прямо как приговор звучит, — вставила я. — Вера приговаривается к двадцати годам без катания на сноуборде!
Я пыталась пошутить. Не вышло.
— Ну да, ты-то в этом году школу заканчиваешь! Закончишь – и уедешь. И будешь делать, что хочешь. А мне оставаться в семье строгого режима! — я шикнула на Веру. Это было наше кодовое обозначение безвыходных (в прямом смысле) ситуаций. — У нас полкласса едет! — Вера вернулась к уговорам.
— Прямо-таки полкласса?
— Ну, семеро точно... — Вера надулась еще больше.
— Может, у них больше опыта?
— Мама! Ну откуда можно набраться опыта, если ничего не делать? — Вера почти стонала.
— Так что, кто-то из твоих одноклассников уже катался? — поинтересовался папа.
— Нет. Ну, может, один или два.
— Человека или раза?
— Какая разница, если я не еду! — Вера что-то схватила со стола и начала вертеть это в руках. Это оказался нож. Вера приставила его кончик к подушечке указательного пальца, начала тихонько поворачивать. Папа как раз помог маме достать эту великанскую курицу из духовки и водрузить ее на стол.
— Вера! — резко окрикнула мама.
— А? — Вера мысленно ушла в себя, и где-то там, внутри светловолосой головки, продолжала прения с мамой, наверняка выигрывая спор.
— Вера, положи нож! — на попахивающий истерикой голос я даже обернулась.
— О, мам, а можно я курицу разрежу? — идея с катанием была отставлена, в авангард вышли насущные потребности.
— Вера, отдай нож!
— А, да я уж сам, дочка, — папа протянул руку. — У меня рука уже привычная...
