Я с некоторым трудом перевожу взгляд с него на его коллекцию камней. Расставлены в кажущемся беспорядке на стеллаже, среди его неоконченных работ. Просто осколки, куски. Но он увидел в них что-то прекрасное, то, что еще только может из них получиться, если приложить должные усилия.
А пока это просто куски.
— Проходит время, и я совсем не знаю, как с ней разговаривать. Я знаю ее всю жизнь, и даже немножечко больше, но сейчас все совсем не так, не как раньше. Я постоянно боюсь что-то не то сделать, или сказать, что она опять нахмурит брови, и проще получается вовсе помалкивать. — Ловлю себя на мысли, что Игорь говорит о Рите так, как мог бы говорить о жене. Спешно отгоняю эту мысль. Душу. — Но ведь это неправильно? Так? У нее кроме меня никого нет, и у меня — тоже. Но сейчас все как будто распадается, дает трещину, и...
— Боишься, что все вовсе распадется? — он кивнул. — Но, может, оно и должно распасться?
От всплеска отчаяния в его глазах меня заштормило.
— Нет, нет, погоди. Она же просто растет! Вы привыкли все время быть вместе, ты ей заменил мать, так же сросся с ней, будто родил ее сам. Но все же меняется! Она должна развиваться, пробовать новое, бунтовать, в конце концов! Это нормальный ход развития человека. Когда он маленький, он очень зависим от родителей, и разрыв может быть просто смертелен. Но проходит время, обретаются навыки, другие связи — уже своего уровня. И связь с родителями перестает быть настолько...
Игорь все это время мотал головой, будто хотел вытрясти мои слова из ушей.
— Нет, ты совсем не понимаешь, совсем. Все не так, совсем не так!
— Что ты хочешь услышать от меня? Что Рита вырастет, вы будете все так же вдвоем, будто ей всего год, и больше никто не будет вам нужен? Знаешь, со стороны я завидовала вам. Но на деле — это чистый эгоизм. Ты не просто хочешь, чтобы она была рядом, ты и ее лишаешь жизни. Одному за двоих прожить никак не получится.
— Вот только одному прожить две жизни все же как-то можно...
Но последняя фраза мне, наверное, все же показалась. А, может быть, мне просто удобнее считать так, как удобно и загонять прочие, не укладывающиеся в мою картину мира, мысли в самый дальний угол сознания. Ну не про реинкарнацию же он говорит? Это все нереально, не может такого быть!
Но мистика все же прокралась. Чуть с другого боку, тихо и шепотом. И вот опять сумерки. И ощущение полета. Чего-то нереального, твоей, но совсем другой жизни. Я беру его руку, притягиваю к себе. Мы тут совсем одни, и это очень-очень большой соблазн. Но я останавливаюсь на полпути. Как будто чувствуя, даже в такой миг, преграду между нами.
— Пойдем, найдем ее. У меня есть мысль, где Рита может быть, — говорю я. И даже почти не жалею. Почти.
— Тебе не кажется, что мы все это заслужили?
— Все — это что?
— Игорь, не увиливай. Ты можешь сколько угодно засовывать голову в песок, обходить острые углы и называть вещи так, как тебе удобно, но они от этого не изменятся.
— А ты можешь что-то изменить? — спрашивает Игорь, все же передумав отвечать "Какие вещи?", и продолжать игру.
— А тебе все нравится, как есть?
Он не хочет отвечать, но неожиданно взрывается:
— Знаешь, нравится! Ты — рядом, мы — вместе, нам всего хватает, что еще? — парировал он. Резче, чем мне хотелось бы. Весь разговор проходил на повышенных тонах. Я насупилась.
— Значит, это только я все расхлебываю. И только я все это заслужила.
— Да что заслужила то? Молодость? Второй шанс?
— Ты знаешь, что мы тогда сделали! Неважно, что это была защита! Мы отняли у человека жизнь!
— Ничего я не знаю! Не знаю и не хочу знать! Мне было всего двенадцать лет! А я хочу жить сейчас!
— За такое вторых шансов не дают. За такое проклинают. И нас прокляли. ...Хорошо, меня прокляли. И теперь мы как день и ночь. Нет, хуже — они и вместе то быть не могли, а мы? Мы-то вместе — но не вместе вот совершенно. Ты говоришь, что хочешь жить сейчас. А я вот тоже хочу! Не завтра, не через пять или десять лет — сейчас! Но сейчас я могу только и делать, что ждать. Мы будто в одной комнате, разделенной стеклом. Комната одна — а прикоснуться друг к другу не можем.
— Почему же не можем? — и в доказательство Игорь кладет руку мне на плечо. Я смотрю на нее с гримасой, и на мгновение я думаю, что вот-вот разревусь.
— В каком-то фильме показывали, как общаются с заключенными: вот так же, через стекло. И это — наша, моя тюрьма. Я тут отбываю наказание. …Игорь, ну ты ведь здоровый мужик! Ну неужели ты настолько приспособился, что...
— Хватит! — резко обрывает он. — Если это наказание, найди силы достойно его нести. Я тащу его с самого неудобного края!
— По тебе так не скажешь, — добавляю это уже совсем тихо. Какое странное ощущение осталось от разговора! Вроде и выговорилась, и ответ получила, все же как хотела?! Ан нет. Почему же по итогу ощущение, что меня оскорбили, обидели, да еще и незаслуженно? Стекло стало толще.
Рита. Маргарита, моя Марго! Я так долго ждал тебя, плетясь следом! Молил тебя обернуться, посмотреть на меня в своем быстром беге! И вот, теперь впереди — я. Как же так могло случиться, что я стал лидером нашей гонки? Как же тебе должно быть тяжело сейчас смотреть в мою спину, находящуюся так далеко, много дальше, чем была от меня ты. Расстояние в тысячи шагов. Сколько шагов нужно, чтобы измерить года жизни? Мы так мало смогли быть вместе, шагать нога в ногу, когда мои шаги стали взрослее и шире, и ты все же посмотрела на меня, обняла меня за плечи. Это просто секунды в размерах вселенной. Мы не можем все время бежать друг за другом. Почему ты не сказала мне, что поняла это? Опять все решила, и мне остается только это принять. Мы не можем удержать прошлое. Мы можем только ждать. Когда вечность сделает еще один круг и наши часы зазвучат в унисон. Тогда мы снова сможем пройтись рядом.
Марго делает вид, что спит. Я аккуратно закрываю дверь.
Что я хотела — так это утащить ее с собой. Почему это она должна быть — с моим мужчиной, в моем доме, на моем месте? Почему она вообще должна — быть? Я исчезну — и все достанется ей? Нет, если мне на найти места в этом мире — то я должна стереть там и ее.
Когда я проснулась, было раннее утро. Было еще темно, когда я вышла из дома в холод и неуют. Снега еще не было. Когда я впервые появилась в этом доме, была такая же погода. Такая же погода была, когда я исчезла из этого мира. Пора замкнуть этот круг. В голове был полный сумбур. Будто ровняли площадку и свалили в яму все, без разбора. Нужное и ненужное, свое и чужое, все неважно, тут будет чистый лист. Казалось, мысли выстраиваются в связанную цепочку почти что случайно, выпадая из круговерти внутреннего хаоса, и чудом сочетаясь с соседями по несчастью. Самые нестойкие, те, которые больше не нашли в себе сил чтобы держаться, сдались, пошли на вынужденное самоубийство. Это-то нас всех и роднило. Меня так же выкидывало из собственного сознания, будто я кусок тухлой рыбы, и нет ни одной прочной связи, достаточной, чтобы удержаться. Я дошла до края моста. Уткнулась подбородком в перила, встала на цыпочки. Вода была серой, кое-где на поверхности уже начала образовываться корочка льда. Тут мы встретились. Я и я. Я плюнула прямо в свое детское личико, и мой плевок, в отличии от той, что была в отражении, достиг цели. Ветер так и толкал меня в спину, «Ну давай же! Давай!». Будь перила чуть ниже, я поддалась бы соблазну. Вода бы снова сомкнулась надо мной, остужая ладони, оставляя за гранью все тревоги и звуки, а к сумрачному небу потихоньку сбегал бы кислород. Но я не должна быть там одна. Я хотела утащить Марину с собой.
Из-за перил моста снова показалось отражение. Мое. Не мое. Мое это тело или нет? Детское, крохотное, мешающее… Мое это отражение или это что-то новое? Не важно. Я его ненавижу. Оно-то все равно останется здесь.
Или нет.
Оставаться в диспетчерской я не могла. Не могла оставаться на земле. Еще больше не могла наблюдать, как взлетают другие. Без меня. Без меня проходят контроль. Без меня одевают форму. Без меня заходят в самолет. Как все слаженно! Как вода. Отними из ванны пригоршню воды — все равно останется вода, будто все та же, столько же, все без изменений. Гладь сомкнулась, разошлись круги от последних падающих капель. И будто меня там и не было никогда. Бесит.
Меня хватило на пару месяцев. Едва ли не в середине рабочего дня я встала и вышла за дверь. Бездумно гуляла. Снова хлопнулась в обморок. Никто даже и не заметил, ну да я недолго провалялась прямо посреди дороги, отдохнула. Все в порядке, зайчик, в ноябре почти не холодно. Мои глаза то и дело возвращались к небу. Дразнясь, сверкая металлическим боком, пролетел самолет. Глаза проследили за ним, пронаблюдали, как тает его ровный след, и, в конце концов, уставились в одну дальнюю точку.
Высота шпиля – 540 метров. Площадки — 337. С нее все будет видно… ну, почти как с самолета.
Останкинская башня. Это решение так и маячило же передо мной! Ну что, приземляемся?
Рита вызвалась идти со мной. Если честно, я даже немного испугалась. Когда дети вот так куда-то напрашиваются, они хотят чего-то избежать. Но Рита – ведь не совсем обычный ребенок?
Она прямо-таки вцепилась мне в руку, когда услышала, куда я иду и зачем. И снова-таки, моя цель поездки впечатлить ребенка могла бы вряд ли. Хотя, побывать на Останкинской башне... Общение с ней меня настолько обескураживало, что я даже задумывалась, а со мной-то – все в порядке? Знаю, знаю, что не все. Но тут я говорю про здоровье психическое, а не про сосудики у меня под черепушечкой. Почему-то после общения с этой девочкой я настолько терялась, настолько дезориентировалась в своем собственном чувстве реальности, что подумывала, а не поехала ли я кукухой.
«Ха, ну а, с другой стороны, что мне терять?» — подумала тогда я. Ну, поехала, ну и отлично! Все, можно смело ставить на себе жирный крест, и не заморачиваться на своих решениях, а не мучиться в каких-то там сомнениях, терзаниях, мы в ответе за тех, кого приручили, а не принесу ли я человеку непоправимую боль, если (зачеркнуто) когда меня не станет? Мы с Игорем… Кхм. Даже не знаю, как и описать. Если честно, пока что мне все это напоминало движения мОбиля, всегда практически с одной и той же орбитой. Вроде и "туда", но тут же и возврат к предыдущему положению.
В который раз, вглядываясь в Ритины, блещущие нездоровым энтузиазмом глаза, я задумывалась об Игоре. Каково все это время было ему? И не поэтому ли он растит девочку один? Потому что я видела в этих же глазах и совсем другое выражение. Нет — другого человека.
Один раз, не выдержав, я записалась на прием к нашему психологу. Обычная его работа сводилась к
"— Жалобы есть?
— Нет.
— Хорошо, следующий."
И он скучал. И тут вот я. Здравствуйте, хотите поговорить?
Диагноз был неутешительный. Нарциссизм. Но галлюцинациями и навязчивыми состояниями я точно не страдала, с этим в клинику не кладут. Жаль, жаль. Значит снова, сквозь тернии — к... А, нет, в терниях и останемся. На чем мы там закончили? А не принесу ли я Игорю непоправимую боль?..
А готова ли я сама быть рядом с ним — и Ритой? С этими двумя Ритами?
Почему-то последний вопрос меня волновал даже больше. Ах, ну да. Я же нарцисс.
Даже не думала, что так можно. Нет, я не играла. Я никогда не была хорошей актрисой. Все эмоции всегда тут же были на лице, все слова — на языке. Возможно, поэтому мне всегда было сложно ладить с людьми, и так легко — с детьми. Но сейчас я не играла. У меня даже мелькнула мысль, а не остаться ли нам, двоим, вот так — почти сплоченными, слитыми воедино? …Но как же это было трудно, невыносимо тяжело! Я будто одела маску, чужую кожу, и ее постоянно нужно было поправлять. Костюм Риты давил, стискивал своим чугунным весом. Но сил для последнего рывка мне хватит.
Сегодня я проснулась раньше Игоря. Вместо азарта или решимости я чувствовала полное опустошение. Как у самой финишной черты. Я стояла у него в дверях, без света, и пыталась разглядеть, забрать с собой, хоть какую-то его часть.
— Игорь? — едва слышно позвала я его в темноте. И он, во сне, назвал мое имя. То, настоящее. Спасибо.
— Сегодня будто экзамен, — зябко кутаясь, вскользь замечаю я. Когда мы вышли из подъезда, день уже был в самом разгаре, но, из-за сильного тумана, скрывавшего все в радиусе двухсот метров, казалось, что только раннее-раннее утро. Рита странно дергается, как будто бы я говорю о ней. — Ты сегодня из-за меня прогуляешь что-то важное?
— Да что я могу не знать из того, что преподают в школе? — бурчит она. Рита сегодня не в настроении, хотя и таких выкидонов, что она устраивала раньше, больше двух недель уже с ней не было.
— Ты точно хочешь со мной идти? — может, передумала? Но Рита, почти испуганно, цепляется за мою руку, как будто мы не у собственного дома, а посреди совершенно незнакомой местности, и я не спрашиваю больше об этом, меняю тему. — Я так давно работаю… работала, то есть, в аэропорту, что совсем забыла, как это бывает, когда начинаешь все заново. Как тебя оценивают. Признают несоответствующей. Ну, или, надеюсь, подходящей. Какие-то десять минут — и ты уже напрочь зависишь от мнения человека, которого, возможно, и не увидишь даже больше никогда. А чужое мнение уже втиснулось в твою систему мира, подвинуло все, что там находилось, и уже уселось, так, удобненько, в полном убеждении, будто его там и ждали.
— Угу, мерзко, — только и говорит Рита, снова передергивая плечами. Но все же добавляет после паузы, — Людям нравится осознавать свою власть. Особенно, когда ее нет.
— Ты где с такими встречалась?
— Даже вспоминать не хочу!
Она сказала это так тихо. Будто откуда-то из-за стекла. Наши шаги гулко отдавались от фасадов домов. Глазам еще был доступен перекресток, а звук шагов все бежал вперед, скрываясь в тумане.
— Ладно, забудь! Сегодня у нас и правда важный день!
Я должна была бы быть тронута ее словами, но по спине от этого "у нас" почему-то пробежал противный холодок.
— Ты сегодня что-то совсем мрачная!
Мы успели вынырнуть из нашего переулка. Рита остановилась, оглянулась по сторонам. Засунула руки в карманы.
— У тебя не возникает ощущения, что, если долго пялиться в такой густой туман, то ты в нем растворишься? Просто исчезнешь, будто тебя и не было?
Я повторила ее позу. То, что было на расстоянии вытянутой руки, еще можно было рассмотреть довольно четко. А дальше – уже все. И граница между тем и этим, между существующим и уже исчезнувшим, была так невелика и… эфемерна, что можно было бы сотни раз удивляться, и как это мы ее еще ни разу тут не перешли. Брр! Действительно, угнетает.
— Ну, мы же еще здесь!? — я стряхнула с себя оцепенение и попыталась не поддаться невеселым мыслям, задав нарочито бодрый тон. — А знаешь, что лучше всего это доказывает?
— Чувство голода? — ловит мою мысль Рита. — Но ты вполне могла бы хоть сделать вид, что не слышала, как бурчит у меня в животе.
В булочной на проспекте мы взяли по два огромных пирога, здраво рассудив, что в таком объеме шанс найти начинку повышается существенно. Горячие, просто отлично! Даже туман будто стал отступать. Изыди, нечистая сила, во имя еды!
А пока это просто куски.
— Проходит время, и я совсем не знаю, как с ней разговаривать. Я знаю ее всю жизнь, и даже немножечко больше, но сейчас все совсем не так, не как раньше. Я постоянно боюсь что-то не то сделать, или сказать, что она опять нахмурит брови, и проще получается вовсе помалкивать. — Ловлю себя на мысли, что Игорь говорит о Рите так, как мог бы говорить о жене. Спешно отгоняю эту мысль. Душу. — Но ведь это неправильно? Так? У нее кроме меня никого нет, и у меня — тоже. Но сейчас все как будто распадается, дает трещину, и...
— Боишься, что все вовсе распадется? — он кивнул. — Но, может, оно и должно распасться?
От всплеска отчаяния в его глазах меня заштормило.
— Нет, нет, погоди. Она же просто растет! Вы привыкли все время быть вместе, ты ей заменил мать, так же сросся с ней, будто родил ее сам. Но все же меняется! Она должна развиваться, пробовать новое, бунтовать, в конце концов! Это нормальный ход развития человека. Когда он маленький, он очень зависим от родителей, и разрыв может быть просто смертелен. Но проходит время, обретаются навыки, другие связи — уже своего уровня. И связь с родителями перестает быть настолько...
Игорь все это время мотал головой, будто хотел вытрясти мои слова из ушей.
— Нет, ты совсем не понимаешь, совсем. Все не так, совсем не так!
— Что ты хочешь услышать от меня? Что Рита вырастет, вы будете все так же вдвоем, будто ей всего год, и больше никто не будет вам нужен? Знаешь, со стороны я завидовала вам. Но на деле — это чистый эгоизм. Ты не просто хочешь, чтобы она была рядом, ты и ее лишаешь жизни. Одному за двоих прожить никак не получится.
— Вот только одному прожить две жизни все же как-то можно...
Но последняя фраза мне, наверное, все же показалась. А, может быть, мне просто удобнее считать так, как удобно и загонять прочие, не укладывающиеся в мою картину мира, мысли в самый дальний угол сознания. Ну не про реинкарнацию же он говорит? Это все нереально, не может такого быть!
Но мистика все же прокралась. Чуть с другого боку, тихо и шепотом. И вот опять сумерки. И ощущение полета. Чего-то нереального, твоей, но совсем другой жизни. Я беру его руку, притягиваю к себе. Мы тут совсем одни, и это очень-очень большой соблазн. Но я останавливаюсь на полпути. Как будто чувствуя, даже в такой миг, преграду между нами.
— Пойдем, найдем ее. У меня есть мысль, где Рита может быть, — говорю я. И даже почти не жалею. Почти.
***
— Тебе не кажется, что мы все это заслужили?
— Все — это что?
— Игорь, не увиливай. Ты можешь сколько угодно засовывать голову в песок, обходить острые углы и называть вещи так, как тебе удобно, но они от этого не изменятся.
— А ты можешь что-то изменить? — спрашивает Игорь, все же передумав отвечать "Какие вещи?", и продолжать игру.
— А тебе все нравится, как есть?
Он не хочет отвечать, но неожиданно взрывается:
— Знаешь, нравится! Ты — рядом, мы — вместе, нам всего хватает, что еще? — парировал он. Резче, чем мне хотелось бы. Весь разговор проходил на повышенных тонах. Я насупилась.
— Значит, это только я все расхлебываю. И только я все это заслужила.
— Да что заслужила то? Молодость? Второй шанс?
— Ты знаешь, что мы тогда сделали! Неважно, что это была защита! Мы отняли у человека жизнь!
— Ничего я не знаю! Не знаю и не хочу знать! Мне было всего двенадцать лет! А я хочу жить сейчас!
— За такое вторых шансов не дают. За такое проклинают. И нас прокляли. ...Хорошо, меня прокляли. И теперь мы как день и ночь. Нет, хуже — они и вместе то быть не могли, а мы? Мы-то вместе — но не вместе вот совершенно. Ты говоришь, что хочешь жить сейчас. А я вот тоже хочу! Не завтра, не через пять или десять лет — сейчас! Но сейчас я могу только и делать, что ждать. Мы будто в одной комнате, разделенной стеклом. Комната одна — а прикоснуться друг к другу не можем.
— Почему же не можем? — и в доказательство Игорь кладет руку мне на плечо. Я смотрю на нее с гримасой, и на мгновение я думаю, что вот-вот разревусь.
— В каком-то фильме показывали, как общаются с заключенными: вот так же, через стекло. И это — наша, моя тюрьма. Я тут отбываю наказание. …Игорь, ну ты ведь здоровый мужик! Ну неужели ты настолько приспособился, что...
— Хватит! — резко обрывает он. — Если это наказание, найди силы достойно его нести. Я тащу его с самого неудобного края!
— По тебе так не скажешь, — добавляю это уже совсем тихо. Какое странное ощущение осталось от разговора! Вроде и выговорилась, и ответ получила, все же как хотела?! Ан нет. Почему же по итогу ощущение, что меня оскорбили, обидели, да еще и незаслуженно? Стекло стало толще.
***
Рита. Маргарита, моя Марго! Я так долго ждал тебя, плетясь следом! Молил тебя обернуться, посмотреть на меня в своем быстром беге! И вот, теперь впереди — я. Как же так могло случиться, что я стал лидером нашей гонки? Как же тебе должно быть тяжело сейчас смотреть в мою спину, находящуюся так далеко, много дальше, чем была от меня ты. Расстояние в тысячи шагов. Сколько шагов нужно, чтобы измерить года жизни? Мы так мало смогли быть вместе, шагать нога в ногу, когда мои шаги стали взрослее и шире, и ты все же посмотрела на меня, обняла меня за плечи. Это просто секунды в размерах вселенной. Мы не можем все время бежать друг за другом. Почему ты не сказала мне, что поняла это? Опять все решила, и мне остается только это принять. Мы не можем удержать прошлое. Мы можем только ждать. Когда вечность сделает еще один круг и наши часы зазвучат в унисон. Тогда мы снова сможем пройтись рядом.
Марго делает вид, что спит. Я аккуратно закрываю дверь.
Глава 21. Седьмое небо
Что я хотела — так это утащить ее с собой. Почему это она должна быть — с моим мужчиной, в моем доме, на моем месте? Почему она вообще должна — быть? Я исчезну — и все достанется ей? Нет, если мне на найти места в этом мире — то я должна стереть там и ее.
Когда я проснулась, было раннее утро. Было еще темно, когда я вышла из дома в холод и неуют. Снега еще не было. Когда я впервые появилась в этом доме, была такая же погода. Такая же погода была, когда я исчезла из этого мира. Пора замкнуть этот круг. В голове был полный сумбур. Будто ровняли площадку и свалили в яму все, без разбора. Нужное и ненужное, свое и чужое, все неважно, тут будет чистый лист. Казалось, мысли выстраиваются в связанную цепочку почти что случайно, выпадая из круговерти внутреннего хаоса, и чудом сочетаясь с соседями по несчастью. Самые нестойкие, те, которые больше не нашли в себе сил чтобы держаться, сдались, пошли на вынужденное самоубийство. Это-то нас всех и роднило. Меня так же выкидывало из собственного сознания, будто я кусок тухлой рыбы, и нет ни одной прочной связи, достаточной, чтобы удержаться. Я дошла до края моста. Уткнулась подбородком в перила, встала на цыпочки. Вода была серой, кое-где на поверхности уже начала образовываться корочка льда. Тут мы встретились. Я и я. Я плюнула прямо в свое детское личико, и мой плевок, в отличии от той, что была в отражении, достиг цели. Ветер так и толкал меня в спину, «Ну давай же! Давай!». Будь перила чуть ниже, я поддалась бы соблазну. Вода бы снова сомкнулась надо мной, остужая ладони, оставляя за гранью все тревоги и звуки, а к сумрачному небу потихоньку сбегал бы кислород. Но я не должна быть там одна. Я хотела утащить Марину с собой.
Из-за перил моста снова показалось отражение. Мое. Не мое. Мое это тело или нет? Детское, крохотное, мешающее… Мое это отражение или это что-то новое? Не важно. Я его ненавижу. Оно-то все равно останется здесь.
Или нет.
***
Оставаться в диспетчерской я не могла. Не могла оставаться на земле. Еще больше не могла наблюдать, как взлетают другие. Без меня. Без меня проходят контроль. Без меня одевают форму. Без меня заходят в самолет. Как все слаженно! Как вода. Отними из ванны пригоршню воды — все равно останется вода, будто все та же, столько же, все без изменений. Гладь сомкнулась, разошлись круги от последних падающих капель. И будто меня там и не было никогда. Бесит.
Меня хватило на пару месяцев. Едва ли не в середине рабочего дня я встала и вышла за дверь. Бездумно гуляла. Снова хлопнулась в обморок. Никто даже и не заметил, ну да я недолго провалялась прямо посреди дороги, отдохнула. Все в порядке, зайчик, в ноябре почти не холодно. Мои глаза то и дело возвращались к небу. Дразнясь, сверкая металлическим боком, пролетел самолет. Глаза проследили за ним, пронаблюдали, как тает его ровный след, и, в конце концов, уставились в одну дальнюю точку.
Высота шпиля – 540 метров. Площадки — 337. С нее все будет видно… ну, почти как с самолета.
Останкинская башня. Это решение так и маячило же передо мной! Ну что, приземляемся?
Рита вызвалась идти со мной. Если честно, я даже немного испугалась. Когда дети вот так куда-то напрашиваются, они хотят чего-то избежать. Но Рита – ведь не совсем обычный ребенок?
Она прямо-таки вцепилась мне в руку, когда услышала, куда я иду и зачем. И снова-таки, моя цель поездки впечатлить ребенка могла бы вряд ли. Хотя, побывать на Останкинской башне... Общение с ней меня настолько обескураживало, что я даже задумывалась, а со мной-то – все в порядке? Знаю, знаю, что не все. Но тут я говорю про здоровье психическое, а не про сосудики у меня под черепушечкой. Почему-то после общения с этой девочкой я настолько терялась, настолько дезориентировалась в своем собственном чувстве реальности, что подумывала, а не поехала ли я кукухой.
«Ха, ну а, с другой стороны, что мне терять?» — подумала тогда я. Ну, поехала, ну и отлично! Все, можно смело ставить на себе жирный крест, и не заморачиваться на своих решениях, а не мучиться в каких-то там сомнениях, терзаниях, мы в ответе за тех, кого приручили, а не принесу ли я человеку непоправимую боль, если (зачеркнуто) когда меня не станет? Мы с Игорем… Кхм. Даже не знаю, как и описать. Если честно, пока что мне все это напоминало движения мОбиля, всегда практически с одной и той же орбитой. Вроде и "туда", но тут же и возврат к предыдущему положению.
В который раз, вглядываясь в Ритины, блещущие нездоровым энтузиазмом глаза, я задумывалась об Игоре. Каково все это время было ему? И не поэтому ли он растит девочку один? Потому что я видела в этих же глазах и совсем другое выражение. Нет — другого человека.
Один раз, не выдержав, я записалась на прием к нашему психологу. Обычная его работа сводилась к
"— Жалобы есть?
— Нет.
— Хорошо, следующий."
И он скучал. И тут вот я. Здравствуйте, хотите поговорить?
Диагноз был неутешительный. Нарциссизм. Но галлюцинациями и навязчивыми состояниями я точно не страдала, с этим в клинику не кладут. Жаль, жаль. Значит снова, сквозь тернии — к... А, нет, в терниях и останемся. На чем мы там закончили? А не принесу ли я Игорю непоправимую боль?..
А готова ли я сама быть рядом с ним — и Ритой? С этими двумя Ритами?
Почему-то последний вопрос меня волновал даже больше. Ах, ну да. Я же нарцисс.
***
Даже не думала, что так можно. Нет, я не играла. Я никогда не была хорошей актрисой. Все эмоции всегда тут же были на лице, все слова — на языке. Возможно, поэтому мне всегда было сложно ладить с людьми, и так легко — с детьми. Но сейчас я не играла. У меня даже мелькнула мысль, а не остаться ли нам, двоим, вот так — почти сплоченными, слитыми воедино? …Но как же это было трудно, невыносимо тяжело! Я будто одела маску, чужую кожу, и ее постоянно нужно было поправлять. Костюм Риты давил, стискивал своим чугунным весом. Но сил для последнего рывка мне хватит.
Сегодня я проснулась раньше Игоря. Вместо азарта или решимости я чувствовала полное опустошение. Как у самой финишной черты. Я стояла у него в дверях, без света, и пыталась разглядеть, забрать с собой, хоть какую-то его часть.
— Игорь? — едва слышно позвала я его в темноте. И он, во сне, назвал мое имя. То, настоящее. Спасибо.
***
— Сегодня будто экзамен, — зябко кутаясь, вскользь замечаю я. Когда мы вышли из подъезда, день уже был в самом разгаре, но, из-за сильного тумана, скрывавшего все в радиусе двухсот метров, казалось, что только раннее-раннее утро. Рита странно дергается, как будто бы я говорю о ней. — Ты сегодня из-за меня прогуляешь что-то важное?
— Да что я могу не знать из того, что преподают в школе? — бурчит она. Рита сегодня не в настроении, хотя и таких выкидонов, что она устраивала раньше, больше двух недель уже с ней не было.
— Ты точно хочешь со мной идти? — может, передумала? Но Рита, почти испуганно, цепляется за мою руку, как будто мы не у собственного дома, а посреди совершенно незнакомой местности, и я не спрашиваю больше об этом, меняю тему. — Я так давно работаю… работала, то есть, в аэропорту, что совсем забыла, как это бывает, когда начинаешь все заново. Как тебя оценивают. Признают несоответствующей. Ну, или, надеюсь, подходящей. Какие-то десять минут — и ты уже напрочь зависишь от мнения человека, которого, возможно, и не увидишь даже больше никогда. А чужое мнение уже втиснулось в твою систему мира, подвинуло все, что там находилось, и уже уселось, так, удобненько, в полном убеждении, будто его там и ждали.
— Угу, мерзко, — только и говорит Рита, снова передергивая плечами. Но все же добавляет после паузы, — Людям нравится осознавать свою власть. Особенно, когда ее нет.
— Ты где с такими встречалась?
— Даже вспоминать не хочу!
Она сказала это так тихо. Будто откуда-то из-за стекла. Наши шаги гулко отдавались от фасадов домов. Глазам еще был доступен перекресток, а звук шагов все бежал вперед, скрываясь в тумане.
— Ладно, забудь! Сегодня у нас и правда важный день!
Я должна была бы быть тронута ее словами, но по спине от этого "у нас" почему-то пробежал противный холодок.
— Ты сегодня что-то совсем мрачная!
Мы успели вынырнуть из нашего переулка. Рита остановилась, оглянулась по сторонам. Засунула руки в карманы.
— У тебя не возникает ощущения, что, если долго пялиться в такой густой туман, то ты в нем растворишься? Просто исчезнешь, будто тебя и не было?
Я повторила ее позу. То, что было на расстоянии вытянутой руки, еще можно было рассмотреть довольно четко. А дальше – уже все. И граница между тем и этим, между существующим и уже исчезнувшим, была так невелика и… эфемерна, что можно было бы сотни раз удивляться, и как это мы ее еще ни разу тут не перешли. Брр! Действительно, угнетает.
— Ну, мы же еще здесь!? — я стряхнула с себя оцепенение и попыталась не поддаться невеселым мыслям, задав нарочито бодрый тон. — А знаешь, что лучше всего это доказывает?
— Чувство голода? — ловит мою мысль Рита. — Но ты вполне могла бы хоть сделать вид, что не слышала, как бурчит у меня в животе.
В булочной на проспекте мы взяли по два огромных пирога, здраво рассудив, что в таком объеме шанс найти начинку повышается существенно. Горячие, просто отлично! Даже туман будто стал отступать. Изыди, нечистая сила, во имя еды!
