Тут я заметила, что едорцизмом занимаюсь я одна.
Неважно, сколько девочке лет, тридцать пять или десять, она все равно остановится, чтобы рассмотреть красивое платье. Встала рядом, тоже начала пялиться. А что?
— Хочешь зайти? — спросила я, кивая на дверь ателье.
— Туда с пирожками нельзя, — заметила уже сытая Рита, грустно поглядывая на еще довольно большой кусок в своей руке.
— Да вон, скорми тузику, если сама не хочешь! — машу рукой в сторону морды, грустно поглядывающей на нас из-за угла дома.
Рита уставилась теперь на меня, а не на платье:
— Что? Просто оставить свое кому-то другому?
— Так тебе же это больше не нужно, мешает даже!?
— Ну и что?! Это все равно – моё! — и Рита с изрядным остервенением снова принялась жевать. — Все, готово, пошли!
Платье без помех витрины оказалось еще более изумительным. Я видела похожие модели в парижском каталоге моды. Но из головы никак не шла недавняя сцена.
— Ты не отдашь другому то, что тебе не пригодится? Возможно – уже никогда?
Рита упрямо молчала.
— Знаешь, в некоторых культурах есть нечто подобное, — сказала я после паузы. — Только масштабы вряд ли сравнимы с одним пирожком. Человек пытался забрать с собой на тот свет то, что ему было дорого при жизни. Он хотел оставить это с собой навечно, считалось, что все, погребенное с ним, перейдет с ним и в загробное царство. И, иногда, вещей становилось недостаточно. И тогда в ход шли и чьи-то другие жизни, жен или слуг.
Я не сразу уловила, с какой жадностью Рита меня слушала.
— И они добровольно шли? Шли на смерть, когда вовсе не хотели умирать?
— Кто бы про такое говорил!.. А ты бы – пошла добровольно? Иногда человеку просто не оставляют выбора.
— Какой хороший обычай! — шепчет Рита. Видимо, проигнорировав мои последние слова. Жаль, пирог доела, поперхнуться нечем.
— Чего же тут хорошего? Тебе не кажется это... несправедливым? ...Кровожадным? Жестоким? Тот, другой, человек мог бы прожить еще целую жизнь! Многое испытать. Многое сделать…
— Уйти за любимым – это хорошо! Любить настолько, что не видеть смысла оставаться на земле без него – это лучшее, что может быть!
— Иногда ты и вправду рассуждаешь, как десятилетка, — она сцепила зубы, — один романтизм. А к любви это не имеет никакого отношения.
— И что, ты бы оставила, все, что имела – кому-то другому? Почему? За какие заслуги? Только за то, что он продолжает жить, а ты – нет?
Слова резанули. По живому прямо. Вот уже второй раз за день. Буквально по тем мыслям, которые и так воспалились в моей голове. То этот поглощающий туман, то вот это…
— Мы же ведь не про обычаи говорим уже, так? Мне вот интересно, тебя-то почему волнует такой вопрос?
— Ты и так ведь все поняла!
— А ты? Ты – поняла, что после себя мы оставляем не вещи, не людей – память! Мы цепляемся за жизнь даже тогда, когда уже все давно кончено, когда нас уже и нет. Цепляемся, так, как только можем. Не туда любимых и близких тянем, а тут оставляем ниточки, с того света на этот – множество мелких якорей. И за счет этого держимся. Главное – только поглубже забросить якорь.
Надо действовать сейчас. Если я так и буду ловить момент - я ни к чему не приду. Мы стояли и пялились на эту витрину, одновременно отражаясь в ней — а я поняла: мы с Маринкой наравне, по одну сторону стекла. На столе у приемщицы, словно указатель, лежала программка: открытая смотровая площадка на Останкинской башне – не работает. Меняю планы. Надо действовать сейчас.
Тихонько выхожу из ателье и оглядываюсь. Возможно, так даже будет лучше. Чуть вдалеке на дороге виднеется большой темный силуэт – грузовик или автобус. Надеюсь все же, что грузовик, лишние жертвы мне не нужны. Сверяю до него расстояние, чуть выжидаю, хлопаю дверью и делаю шаг к краю тротуара. Туман опять становится гуще. Мои ноги касаются проезжей части. Красивые вещи она говорит. И даже хотелось бы в них верить, да слишком уж они не убедительны. Как камни в коллекции Игоря, все без толку. Собирает их, собирает. Коллекционер хренов! А сделать что-то из них – так ничего и не делается.
Почему-то становится страшно. Я всегда так боялась исчезнуть, и вот – стираю в итоге себя сама.
Якоря… Чтобы отогнать эти мысли, начинаю быстро считать.
Маринка обращает внимание на хлопок двери и истерически меня зовет.
— Рита!!!
Но я снова отступаю, делаю еще один шаг. Она ловит мой взгляд. Грузовик – это все же грузовик – уже довольно близко. Ну же! Восемь, девять… Водитель меня еще не видит. В конце концов Маринка срывается с места, и бежит ко мне. Да, давай же! Скорее!
Столкнуть взрослую женщину, да даже утянуть ее за собой, у меня бы не получилось. Дурацкое тело! Мелкое, ничтожное. Ничего-то ты не можешь! Не даровать тебе ни жизнь, ни смерть. Только забвение. Шестнадцать… Но одна я туда не пойду!
Нужно, чтобы она сама последовала за мной. Прямо под колеса. Мы уйдем вдвоем! Грузовик большой, близко. Как же это будет больно! Двадцать один… Но больно будет недолго.
— Рита!!! — снова орет она. Давай уже! Ближе!
Я оглядываюсь на грузовик. Сегодня даже природа способствует моему замыслу! Заранее перестаю дышать, будто погружаясь в воду, отвыкаю от воздуха, который совсем скоро станет таким ненужным. Громадина машины нависает надо мной. Неужели, вот сейчас… Мои глаза широко раскрываются, а уши заполняются визгом тормозов и непрекращающегося сигнального гудка.
Двадцать пять…
Меня сбивает с ног что-то тяжелое. Теплое. Руки саднит, когда они трутся об асфальт. Нас накрывает низкая темная туча, пропахшая бензином. Накрывает, да так и остается.
— Дура! Ты что вообще делаешь?! — хрипло шепчет мне Маринка, тряся за воротник. На самом деле она опять орет, это видно по напрягающимся связкам, но у меня что-то со слухом. — Я, конечно, и так скоро сдохну, но делать это размазанной по проезжей части я точно не планировала!
В ушах дикий звон. Меня трясет. К нам начинают сбегаться люди. Из кабины выскакивает разъяренный водитель, и тянет к нам свои руки, не забывая комментировать свои действия трехстопным ямбом. На улице уже образовалась небольшая пробка.
— А, может, тут останемся? – озадаченно оглядываясь на все это, рассуждает, как-то резко успокоившаяся, Маринка. – Тут вроде уютно. Дождем не замочит, ржавчина вот красивая бежит. А?
Я в полнейшей растерянности таращусь на нее, даже забыв отцепить от себя ее руку.
— Ты что, не поняла? Я же сейчас пыталась тебя убить!
— И как? Теперь перехотелось? Не-ет, теперь ты мне все расскажешь, маньячка мелкая! Должна же я понимать, чем таким заслужила превращение в неаппетитный блинчик!
Я хотела ей возразить, но поняла, что возразила бы только против "мелкой". И что-то не стала.
Мы стояли на смотровой площадке высоко-высоко над землей. Так высоко я уже несколько месяцев не забиралась! Впечатление не портило даже стекло, так упорно отделявшее нас от полного ощущения полета. Я хотела раскинуть руки, но они были заняты пальто. И его, и Риткину куртку пришлось снять, сразу, как только мы оказались в помещении. ПОлы были все в грязи и разводах, на локте красовалась дырка, как на просящем каши башмаке. Мы минут пятнадцать пытались все это привести в порядок, отряхнуть, но вещи были безнадежно испорчены.
Я молчала, выжидательно глядя на Ритку.
— Что ты знаешь про реинкарнацию? — наконец спрашивает та.
— Ты же это не серьезно? Я, конечно, встречала людей, которые клятвенно уверяли, что вспомнили свои прошлые жизни, но…
— Чушь все это! — прерывает меня Ритка. — Воспоминания никуда не уходят. Хотя... Может, реинкарнация именно так и должна работать, но только со мной все пошло не так.
Состояние ступора, в котором я находилась с момента аварии, начинало отступать. А я начинала злиться. Если после того, как эта девчонка затащила меня под машину, она будет мне рассказывать псевдо-оккультные сказки, я зареву, и просто ее съем!
— Это моя вторая жизнь, — упорствует Ритка. — Точнее – это мое второе тело. Мы встретились с Игорем много лет назад. По злой иронии, я была намного старше его. Я до сих пор путаюсь, сколько мне лет. Столько, сколько этому телу, или же весь тридцатник, сколько мне было когда...
— Что же случилось? — спрашиваю я по старой доброй привычке загонять истинные вопросы куда-то подальше. Ритка разглядывает свои ободранные ладони.
— Проклятье…
— Проклятье!?? Что ж, это вот все объясняет! — тихо рычу.
Ритка презрительно поджимает губы. Но взгляд не опускает.
— Дура ты, Маринка. Я, между прочим, тебе сейчас душу открыть пытаюсь! А ты грубо удерживаешь дверь. Ногой.
Ну вот. Обозвали друг друга, поделили мужика, попытались друг друга убить (хотя тут вот я счет не веду). Теперь-то мы точно подруги! Интересно, что я буду думать обо всей этой истории вечером, когда останусь одна, под одеялом, с темнотой, пожирающей мой мозг?
— Предлагаешь мне тебе поверить?
— А какие у тебя варианты?
Вообще, если прикинуть, совершенно здравые и логичные варианты у меня-то как раз и есть. Лечебница, соцопека... Это если откинуть самые кровожадные – в отместку за меня и мое новое пальто. Мои руки тоже были в ссадинах и крови.
— И ты думаешь, Игорь с тобой после этого останется? — словно прочитав мои мысли, отзывается Рита. Или как ее лучше называть? Марго? — На самом деле я сама не знаю, как это произошло. Возможно, нам просто суждено все время ждать друг друга, догонять, сколько есть силы. Мы так мало времени успели побыть вместе, и еще меньше – успели побыть счастливыми. Когда кто-то находит друг друга, когда они преодолевают все препятствия, что другие люди чинят на их пути, в мире где-то происходит коллапс. И вот – они теряют друг друга снова.
— Но вы-то – вместе!
— Все не так. Все намного хуже. Я сама себя теряю. Ты же видела ту, другую, которой и правда десять лет!?
Нехотя, я кивнула.
— Что ты помнишь?
— Мне снился страшный сон. Как будто я совсем мелкое насекомое. Маленький паучок. Я раскинула сети, только чтобы как-то удержаться в этом мире, и не быть смытой первым дождем. Но меня раздавили, прихлопнули, прогнали из мира прочь. Я проснулась с криком. Но вместо крика раздался младенческий плач. Как же меня испугал этот звук – ведь его издавала я сама! И как же меня пугало это тело! Игорь рассказывал, что в какой-то миг среди одеял он не видел вообще ничего, — она вертит в пальцах свой кулон. — Думаю, я совсем исчезла. И только чуть позже он нашел... Он нашел Риту. А я, сама того еще не зная, с того момента стала становиться все меньше и меньше, и скоро от меня тут не останется ни капли. Знаешь, каково это – стираться понемногу каждый день?!
— Знаю, — сжимаю кулаки, как же мне не хочется об этом говорить! — Но речь не о тех сроках, что оставляют мне врачи. Не о диагнозах. Я же не просто так не могу больше работать в Аэрофлоте! — поясняю я, ловя липкий взгляд округленных глаз Риты. — И даже не о тебе. Речь обо всех людях. Каждый день каждый человек понемногу стирается. Только не все об этом помнят. И каждый день каждый человек дополняет сам себя. Но об этом почему-то помнят еще меньше.
Рита заговорила тише. Уже будто бы не заботясь о том, чтобы я ее услышала.
— Я даже не знаю, что я такое. Не знаю, сколько мне лет. Не знаю, как меня зовут. Не знаю, кто мне Игорь. И он тоже этого уже не знает. Вот вроде бы ничего же не поменялось. Был он, и была я. Поменялся лишь возраст – и он тут же задал другие роли, и заставил им следовать, и не оставил ни одного шанса не подчиниться. Нет, ну правда – будто чья-то игра! Перетасовали фишки, и сложилось так, как сложилось.
Под нашими ногами пролетают птицы.
— Нам пора, — напоминает Рита. – А то ты так и останешься без возможности ежедневно смотреть на мир свысока.
— Ну, выходные от такой красоты тоже полагаются. Все согласно трудовому кодексу! — и мы спускаемся в "Седьмое небо", где у меня уже была назначена встреча.
Администратор ожидал только меня, и потому слегка смущается, увидев Риту.
— Ваша? — спрашивает он. — Какая милая девочка!
Я оглядываюсь.
— Моя. О-очень милая! Вы не против, если она тут подождет?
Я уже готова проследовать за администратором, и тут Рита трогает меня за локоть.
— Вот, возьми! — и она протягивает мне перо. То, серебряное, воистину волшебного вида.
— Подожди, как же ты без своего кулона?
— Возьми, это подарок. Я с ним и так уже слишком долго.
Она втискивает мне его в руку и бежит наверх по лестнице.
С таким видом, будто совершила сейчас самую большую свою шалость.
Школьники толпились вокруг автобусов с бульдожьей мордой. С заляпанными стеклами, и знаками "Дети" с обеих сторон. Мы провожали Риту. Как всё, однако, замыкается само на себя! Она же затерялась где-то в конце толпы, ушла купить газировки, и вот ее уже десять минут не видно. Я шею свернул, пока пытался найти ее глазами. И вот уже почти настала наша, точнее, её, очередь на посадку, Марина касается меня пальцами – и я понимаю, что она тоже беспокоится, и хочет пойти ее поискать. Иду сам. Не успев пробраться в толпе и на пять шагов, буквально налетел на Риту. Что это?! Взметнувшиеся руки, цепкие объятья, она тут же уткнулась мне в живот, стиснула зубы. Осторожно заглядываю ей в лицо: глаза красные, блестят. Она думала, я не замечу, но я заметил.
Марго. Марго!
Этот ее взгляд, заворачивающий всю душу в узел! Я об него уже более полугода не спотыкался. Как же тихо она тогда ушла! Оставила мне на память только это лицо, так похожее на нее, но сама – будто растворилась вовсе.
Но она не могла уйти просто так. И я понимаю, что сейчас мы провожаем не только Риту. Мы прощаемся с Марго.
Она подняла глаза. Ух! В один миг там промелькнули обе наши жизни, одной сплошной петлей Мебиуса, и вот опять в них негодование и упрямство. Как мог я ее оторвать? Все равно, что часть себя, сколько ни обезболивай, да все равно с кровью. Это продолжалось лишь пару долгих мгновений. Не посмело возникнуть ни слова, потому что это было то, самое важное. И потом она ушла. Марго сама расцепила руки — она это сделала совсем не без труда — и мы, я и Рита, отправились к дверям автобуса.
Марина не застала этой сцены, но, по-видимому, что-то почувствовала, потянулось рукой к кулону в форме пера на своей шее. Он теперь у нее. Марго решила, что так будет лучше. Я вспоминаю сказку про Феникса, которую она рассказала тогда, в лагере. И тоже надеюсь на чудо. Время играет и на руку, и против нас. Возможно, стрелки сделают еще один круг, и расставят все наконец в одной из выигрышных позиций. А пока — я все время буду ее ждать.
Неважно, сколько девочке лет, тридцать пять или десять, она все равно остановится, чтобы рассмотреть красивое платье. Встала рядом, тоже начала пялиться. А что?
— Хочешь зайти? — спросила я, кивая на дверь ателье.
— Туда с пирожками нельзя, — заметила уже сытая Рита, грустно поглядывая на еще довольно большой кусок в своей руке.
— Да вон, скорми тузику, если сама не хочешь! — машу рукой в сторону морды, грустно поглядывающей на нас из-за угла дома.
Рита уставилась теперь на меня, а не на платье:
— Что? Просто оставить свое кому-то другому?
— Так тебе же это больше не нужно, мешает даже!?
— Ну и что?! Это все равно – моё! — и Рита с изрядным остервенением снова принялась жевать. — Все, готово, пошли!
Платье без помех витрины оказалось еще более изумительным. Я видела похожие модели в парижском каталоге моды. Но из головы никак не шла недавняя сцена.
— Ты не отдашь другому то, что тебе не пригодится? Возможно – уже никогда?
Рита упрямо молчала.
— Знаешь, в некоторых культурах есть нечто подобное, — сказала я после паузы. — Только масштабы вряд ли сравнимы с одним пирожком. Человек пытался забрать с собой на тот свет то, что ему было дорого при жизни. Он хотел оставить это с собой навечно, считалось, что все, погребенное с ним, перейдет с ним и в загробное царство. И, иногда, вещей становилось недостаточно. И тогда в ход шли и чьи-то другие жизни, жен или слуг.
Я не сразу уловила, с какой жадностью Рита меня слушала.
— И они добровольно шли? Шли на смерть, когда вовсе не хотели умирать?
— Кто бы про такое говорил!.. А ты бы – пошла добровольно? Иногда человеку просто не оставляют выбора.
— Какой хороший обычай! — шепчет Рита. Видимо, проигнорировав мои последние слова. Жаль, пирог доела, поперхнуться нечем.
— Чего же тут хорошего? Тебе не кажется это... несправедливым? ...Кровожадным? Жестоким? Тот, другой, человек мог бы прожить еще целую жизнь! Многое испытать. Многое сделать…
— Уйти за любимым – это хорошо! Любить настолько, что не видеть смысла оставаться на земле без него – это лучшее, что может быть!
— Иногда ты и вправду рассуждаешь, как десятилетка, — она сцепила зубы, — один романтизм. А к любви это не имеет никакого отношения.
— И что, ты бы оставила, все, что имела – кому-то другому? Почему? За какие заслуги? Только за то, что он продолжает жить, а ты – нет?
Слова резанули. По живому прямо. Вот уже второй раз за день. Буквально по тем мыслям, которые и так воспалились в моей голове. То этот поглощающий туман, то вот это…
— Мы же ведь не про обычаи говорим уже, так? Мне вот интересно, тебя-то почему волнует такой вопрос?
— Ты и так ведь все поняла!
— А ты? Ты – поняла, что после себя мы оставляем не вещи, не людей – память! Мы цепляемся за жизнь даже тогда, когда уже все давно кончено, когда нас уже и нет. Цепляемся, так, как только можем. Не туда любимых и близких тянем, а тут оставляем ниточки, с того света на этот – множество мелких якорей. И за счет этого держимся. Главное – только поглубже забросить якорь.
***
Надо действовать сейчас. Если я так и буду ловить момент - я ни к чему не приду. Мы стояли и пялились на эту витрину, одновременно отражаясь в ней — а я поняла: мы с Маринкой наравне, по одну сторону стекла. На столе у приемщицы, словно указатель, лежала программка: открытая смотровая площадка на Останкинской башне – не работает. Меняю планы. Надо действовать сейчас.
Тихонько выхожу из ателье и оглядываюсь. Возможно, так даже будет лучше. Чуть вдалеке на дороге виднеется большой темный силуэт – грузовик или автобус. Надеюсь все же, что грузовик, лишние жертвы мне не нужны. Сверяю до него расстояние, чуть выжидаю, хлопаю дверью и делаю шаг к краю тротуара. Туман опять становится гуще. Мои ноги касаются проезжей части. Красивые вещи она говорит. И даже хотелось бы в них верить, да слишком уж они не убедительны. Как камни в коллекции Игоря, все без толку. Собирает их, собирает. Коллекционер хренов! А сделать что-то из них – так ничего и не делается.
Почему-то становится страшно. Я всегда так боялась исчезнуть, и вот – стираю в итоге себя сама.
Якоря… Чтобы отогнать эти мысли, начинаю быстро считать.
Маринка обращает внимание на хлопок двери и истерически меня зовет.
— Рита!!!
Но я снова отступаю, делаю еще один шаг. Она ловит мой взгляд. Грузовик – это все же грузовик – уже довольно близко. Ну же! Восемь, девять… Водитель меня еще не видит. В конце концов Маринка срывается с места, и бежит ко мне. Да, давай же! Скорее!
Столкнуть взрослую женщину, да даже утянуть ее за собой, у меня бы не получилось. Дурацкое тело! Мелкое, ничтожное. Ничего-то ты не можешь! Не даровать тебе ни жизнь, ни смерть. Только забвение. Шестнадцать… Но одна я туда не пойду!
Нужно, чтобы она сама последовала за мной. Прямо под колеса. Мы уйдем вдвоем! Грузовик большой, близко. Как же это будет больно! Двадцать один… Но больно будет недолго.
— Рита!!! — снова орет она. Давай уже! Ближе!
Я оглядываюсь на грузовик. Сегодня даже природа способствует моему замыслу! Заранее перестаю дышать, будто погружаясь в воду, отвыкаю от воздуха, который совсем скоро станет таким ненужным. Громадина машины нависает надо мной. Неужели, вот сейчас… Мои глаза широко раскрываются, а уши заполняются визгом тормозов и непрекращающегося сигнального гудка.
Двадцать пять…
Меня сбивает с ног что-то тяжелое. Теплое. Руки саднит, когда они трутся об асфальт. Нас накрывает низкая темная туча, пропахшая бензином. Накрывает, да так и остается.
— Дура! Ты что вообще делаешь?! — хрипло шепчет мне Маринка, тряся за воротник. На самом деле она опять орет, это видно по напрягающимся связкам, но у меня что-то со слухом. — Я, конечно, и так скоро сдохну, но делать это размазанной по проезжей части я точно не планировала!
В ушах дикий звон. Меня трясет. К нам начинают сбегаться люди. Из кабины выскакивает разъяренный водитель, и тянет к нам свои руки, не забывая комментировать свои действия трехстопным ямбом. На улице уже образовалась небольшая пробка.
— А, может, тут останемся? – озадаченно оглядываясь на все это, рассуждает, как-то резко успокоившаяся, Маринка. – Тут вроде уютно. Дождем не замочит, ржавчина вот красивая бежит. А?
Я в полнейшей растерянности таращусь на нее, даже забыв отцепить от себя ее руку.
— Ты что, не поняла? Я же сейчас пыталась тебя убить!
— И как? Теперь перехотелось? Не-ет, теперь ты мне все расскажешь, маньячка мелкая! Должна же я понимать, чем таким заслужила превращение в неаппетитный блинчик!
Я хотела ей возразить, но поняла, что возразила бы только против "мелкой". И что-то не стала.
***
Мы стояли на смотровой площадке высоко-высоко над землей. Так высоко я уже несколько месяцев не забиралась! Впечатление не портило даже стекло, так упорно отделявшее нас от полного ощущения полета. Я хотела раскинуть руки, но они были заняты пальто. И его, и Риткину куртку пришлось снять, сразу, как только мы оказались в помещении. ПОлы были все в грязи и разводах, на локте красовалась дырка, как на просящем каши башмаке. Мы минут пятнадцать пытались все это привести в порядок, отряхнуть, но вещи были безнадежно испорчены.
Я молчала, выжидательно глядя на Ритку.
— Что ты знаешь про реинкарнацию? — наконец спрашивает та.
— Ты же это не серьезно? Я, конечно, встречала людей, которые клятвенно уверяли, что вспомнили свои прошлые жизни, но…
— Чушь все это! — прерывает меня Ритка. — Воспоминания никуда не уходят. Хотя... Может, реинкарнация именно так и должна работать, но только со мной все пошло не так.
Состояние ступора, в котором я находилась с момента аварии, начинало отступать. А я начинала злиться. Если после того, как эта девчонка затащила меня под машину, она будет мне рассказывать псевдо-оккультные сказки, я зареву, и просто ее съем!
— Это моя вторая жизнь, — упорствует Ритка. — Точнее – это мое второе тело. Мы встретились с Игорем много лет назад. По злой иронии, я была намного старше его. Я до сих пор путаюсь, сколько мне лет. Столько, сколько этому телу, или же весь тридцатник, сколько мне было когда...
— Что же случилось? — спрашиваю я по старой доброй привычке загонять истинные вопросы куда-то подальше. Ритка разглядывает свои ободранные ладони.
— Проклятье…
— Проклятье!?? Что ж, это вот все объясняет! — тихо рычу.
Ритка презрительно поджимает губы. Но взгляд не опускает.
— Дура ты, Маринка. Я, между прочим, тебе сейчас душу открыть пытаюсь! А ты грубо удерживаешь дверь. Ногой.
Ну вот. Обозвали друг друга, поделили мужика, попытались друг друга убить (хотя тут вот я счет не веду). Теперь-то мы точно подруги! Интересно, что я буду думать обо всей этой истории вечером, когда останусь одна, под одеялом, с темнотой, пожирающей мой мозг?
— Предлагаешь мне тебе поверить?
— А какие у тебя варианты?
Вообще, если прикинуть, совершенно здравые и логичные варианты у меня-то как раз и есть. Лечебница, соцопека... Это если откинуть самые кровожадные – в отместку за меня и мое новое пальто. Мои руки тоже были в ссадинах и крови.
— И ты думаешь, Игорь с тобой после этого останется? — словно прочитав мои мысли, отзывается Рита. Или как ее лучше называть? Марго? — На самом деле я сама не знаю, как это произошло. Возможно, нам просто суждено все время ждать друг друга, догонять, сколько есть силы. Мы так мало времени успели побыть вместе, и еще меньше – успели побыть счастливыми. Когда кто-то находит друг друга, когда они преодолевают все препятствия, что другие люди чинят на их пути, в мире где-то происходит коллапс. И вот – они теряют друг друга снова.
— Но вы-то – вместе!
— Все не так. Все намного хуже. Я сама себя теряю. Ты же видела ту, другую, которой и правда десять лет!?
Нехотя, я кивнула.
— Что ты помнишь?
— Мне снился страшный сон. Как будто я совсем мелкое насекомое. Маленький паучок. Я раскинула сети, только чтобы как-то удержаться в этом мире, и не быть смытой первым дождем. Но меня раздавили, прихлопнули, прогнали из мира прочь. Я проснулась с криком. Но вместо крика раздался младенческий плач. Как же меня испугал этот звук – ведь его издавала я сама! И как же меня пугало это тело! Игорь рассказывал, что в какой-то миг среди одеял он не видел вообще ничего, — она вертит в пальцах свой кулон. — Думаю, я совсем исчезла. И только чуть позже он нашел... Он нашел Риту. А я, сама того еще не зная, с того момента стала становиться все меньше и меньше, и скоро от меня тут не останется ни капли. Знаешь, каково это – стираться понемногу каждый день?!
— Знаю, — сжимаю кулаки, как же мне не хочется об этом говорить! — Но речь не о тех сроках, что оставляют мне врачи. Не о диагнозах. Я же не просто так не могу больше работать в Аэрофлоте! — поясняю я, ловя липкий взгляд округленных глаз Риты. — И даже не о тебе. Речь обо всех людях. Каждый день каждый человек понемногу стирается. Только не все об этом помнят. И каждый день каждый человек дополняет сам себя. Но об этом почему-то помнят еще меньше.
Рита заговорила тише. Уже будто бы не заботясь о том, чтобы я ее услышала.
— Я даже не знаю, что я такое. Не знаю, сколько мне лет. Не знаю, как меня зовут. Не знаю, кто мне Игорь. И он тоже этого уже не знает. Вот вроде бы ничего же не поменялось. Был он, и была я. Поменялся лишь возраст – и он тут же задал другие роли, и заставил им следовать, и не оставил ни одного шанса не подчиниться. Нет, ну правда – будто чья-то игра! Перетасовали фишки, и сложилось так, как сложилось.
Под нашими ногами пролетают птицы.
— Нам пора, — напоминает Рита. – А то ты так и останешься без возможности ежедневно смотреть на мир свысока.
— Ну, выходные от такой красоты тоже полагаются. Все согласно трудовому кодексу! — и мы спускаемся в "Седьмое небо", где у меня уже была назначена встреча.
Администратор ожидал только меня, и потому слегка смущается, увидев Риту.
— Ваша? — спрашивает он. — Какая милая девочка!
Я оглядываюсь.
— Моя. О-очень милая! Вы не против, если она тут подождет?
Я уже готова проследовать за администратором, и тут Рита трогает меня за локоть.
— Вот, возьми! — и она протягивает мне перо. То, серебряное, воистину волшебного вида.
— Подожди, как же ты без своего кулона?
— Возьми, это подарок. Я с ним и так уже слишком долго.
Она втискивает мне его в руку и бежит наверх по лестнице.
С таким видом, будто совершила сейчас самую большую свою шалость.
Эпилог. Будущее
Школьники толпились вокруг автобусов с бульдожьей мордой. С заляпанными стеклами, и знаками "Дети" с обеих сторон. Мы провожали Риту. Как всё, однако, замыкается само на себя! Она же затерялась где-то в конце толпы, ушла купить газировки, и вот ее уже десять минут не видно. Я шею свернул, пока пытался найти ее глазами. И вот уже почти настала наша, точнее, её, очередь на посадку, Марина касается меня пальцами – и я понимаю, что она тоже беспокоится, и хочет пойти ее поискать. Иду сам. Не успев пробраться в толпе и на пять шагов, буквально налетел на Риту. Что это?! Взметнувшиеся руки, цепкие объятья, она тут же уткнулась мне в живот, стиснула зубы. Осторожно заглядываю ей в лицо: глаза красные, блестят. Она думала, я не замечу, но я заметил.
Марго. Марго!
Этот ее взгляд, заворачивающий всю душу в узел! Я об него уже более полугода не спотыкался. Как же тихо она тогда ушла! Оставила мне на память только это лицо, так похожее на нее, но сама – будто растворилась вовсе.
Но она не могла уйти просто так. И я понимаю, что сейчас мы провожаем не только Риту. Мы прощаемся с Марго.
Она подняла глаза. Ух! В один миг там промелькнули обе наши жизни, одной сплошной петлей Мебиуса, и вот опять в них негодование и упрямство. Как мог я ее оторвать? Все равно, что часть себя, сколько ни обезболивай, да все равно с кровью. Это продолжалось лишь пару долгих мгновений. Не посмело возникнуть ни слова, потому что это было то, самое важное. И потом она ушла. Марго сама расцепила руки — она это сделала совсем не без труда — и мы, я и Рита, отправились к дверям автобуса.
Марина не застала этой сцены, но, по-видимому, что-то почувствовала, потянулось рукой к кулону в форме пера на своей шее. Он теперь у нее. Марго решила, что так будет лучше. Я вспоминаю сказку про Феникса, которую она рассказала тогда, в лагере. И тоже надеюсь на чудо. Время играет и на руку, и против нас. Возможно, стрелки сделают еще один круг, и расставят все наконец в одной из выигрышных позиций. А пока — я все время буду ее ждать.
