Кстати, евреи, один из древнейших народов планеты, до сих пор считают, что национальность человека определяет исключительно его мать (а не отец). Но значит ли это, что Израиль — матриархальное государство? Или что он был таковым во времена Моисея?
Вместе с пережитками матриархата в далеком прошлом остались и жуткие культы Великих Матерей. Ужасны были дары этих богинь. Двадцать четвертого марта, в День Крови, молодые жрецы Кибелы, Матери Богов, оскопляли себя — на празднике в честь богини-Матери и ее сына-любовника Аттиса. Такой же жертвы требовала от своих служителей и Астарта в Иераполисе. Эта жертва, как мы можем видеть, в точности повторяет смысл классического эдипального наказания. И потому мы имеем основания предполагать, что и обусловлено то же самое наказание тем же самым грехом — желанием единоличного обладания матерью в сочетании с сильнейшим табу инцеста. Видимо здесь и кроется разгадка того ужаса, который вселяли в мужчин Страшные Матери. Плюс весь комплекс переживаний, формирующих образ «плохой» матери — как это описано в объект-теории. То есть Страшная Мать для мужчин — результат негативной проекции; образ, обусловленный запретными желаниями. У женщин же в этот образ входят фантазии о некогда утраченной самодостаточности, которой обладали самки австралопитеков, не утруждавшие себя вытеснениями и прочими трансформациями прямых инстинктивных желаний.
Не менее страшны были для мужчин и богини-Девы — поскольку, как мы говорили, каждая неинициированная (недефлорированная) девушка несет в себе образ Страшной Матери. Охотнику Актеону достаточно было всего лишь не отвести глаз от наготы девственной Артемиды — и, превращенный в оленя, он был разорван на куски собственными собаками. Тут невольно вспоминается разрубленный на куски Осирис, который после собирания разрубленных частей недосчитался своего пениса. Разрывание на куски можно считать вариантом кастрации в максимально жесткой трактовке.
Ужасное женское начало, так наглядно выразившееся в образе зубастой вагины, всегда пугало мужчин. Иногда вместо зубов в сказках упоминаются лезвия («в теле принцессы есть лезвия»), что еще сильнее бередит в мужчине комплекс кастрации. Мы уже говорили, что юношеская инициация должна была разбудить в подростке Зверя, а женская — убить в девушке Страшную Мать. Сейчас мы можем добавить, что женская инициация должна избавить девушку от зависти к пенису, а юношеская — освободить мальчика от страха перед зубастой вагиной.
Весьма показателен в этом отношении миф о Персее. Это очень классический миф, содержащий в чистейшем виде все элементы универсальной схемы: царя-Антагониста, пророчество по поводу сына дочери, заточение девственной дочери — Данаи, непорочное зачатие от золотого дождя, плавание по ночному морю в бочке, вторую семью, поход к западному краю земли (в царство ночи, в страну страшных чудовищ и золотых яблок), волшебных помощников, испытание, битву с чудовищем, освобождение Волшебной Невесты, свадьбу, убийство старого Антагониста, воцарение — полный набор. Из подвигов Персея наиболее известны две его битвы — с Медузой Горгоной и с Китом — морским чудовищем, напоминающим рыбу. Эти подвиги неравнозначны. К поединку с Медузой Персея готовят сразу несколько волшебных помощников, снабжая его целым арсеналом волшебных предметов. Грайи показывают ему путь к острову Горгон. Нимфы дарят ему волшебную суму, крылатые сандалии и шлем Аида (Гадеса), то есть шапку-невидимку. Афина дает Герою отполированный бронзовый щит, в котором он должен увидеть отражение Медузы. Гермес вручает ему волшебный меч (серп), способный прорубить чешую Горгон, и постоянно помогает мудрыми советами. Но несмотря на все это, битва с Медузой — чрезвычайно опасное предприятие с весьма сомнительным исходом. На этом фоне битву с Китом иначе как убийством не назовешь. Прекрасно вооруженный Персей, ничем не рискуя, хладнокровно расправляется с практически беззащитным чудовищем. Два этих подвига соотносятся примерно так же, как поход с рогатиной на медведя — с охотой старых маразматиков из Политбюро в госзаказнике. Но тем не менее, надир — нижний экстремум мифологемы — это именно убийство чудовища (Дракона) и освобождение Волшебной Невесты (см. рис. 3 и рис. 7). А эпизод с Горгоной — всего лишь предварительное испытание волшебным помощником. Говоря языком русской сказки, Медуза Горгона — это баба Яга, у которой Персей таким оригинальным способом выбивает волшебный подарок — в награду за пройденное им испытание. И мы знаем, что это за подарок. Многие аналитики писали, что змееволосая голова Медузы символизирует женские гениталии. Здесь хотелось бы только добавить, что это голова с острыми клыками — огромными клыками существа, привыкшего пить живую кровь. Главная цель предварительного испытания Персея — освобождение юноши от страха перед зубастой вагиной, от страха перед женщиной. Освобождение от страха перед женщиной иногда рассматривают как освобождение от тяги к матери — по сути, это две стороны одного и того же процесса подростковой трансформации (поскольку источник этого страха и коренится в запретных инцестуозных желаниях). А после прохождения такого испытания битва с Драконом уже не представляет особых трудностей.
Характерно, что Персей и после всех побед не мог взглянуть в мертвые глаза Медузы. То есть он не проник в тайну женщины, не подчинил ее себе, но всего лишь научился некоторым способам обращения с этой смертельно опасной стихией. Также символично, что воплощающая зловещую сторону женских гениталий голова Медузы впоследствии украсила щит Афины — вечной девственницы, андрогинной богини с мужскими чертами характера. Не случайно именно этот древний символ использовал Рональд Лэнг в своем образном описании психоаналитического мифа:
Фрейд был героем. Он сошел в «Преисподнюю» и встретился там с абсолютным ужасом. Он принес с собой свою теорию, как голову Медузы, превратившую эти ужасы в камень. Мы, следующие за Фрейдом, обладаем знанием, с которым он возвратился и передал нам. Он выжил.
Патриархальное общество, построенное в результате многовекового совершенствования мужских и женских паттернов поведения, разумеется, было несовместимо с культами Страшных Матерей, требовавших оскопления от своих жрецов. Их просто обязаны были вытеснить мужские божества, менее кровавые и более дружественные. От них мужчины могли ждать не только защиты, но и помощи; тогда как у Великих Матерей, скорее всего, они просили лишь одного — оставьте нас в покое! И справившись с этим ужасом, мужчины без сожаления отринули прежних богинь. В храмах Чатал-Хююка, древнего неолитического города, стены украшались мужскими и женскими символами — головами быков и женскими грудями из известняка. Чатал-Хююк возник примерно девять тысяч лет назад и просуществовал более пятнадцати веков; археологические находки в нем свидетельствуют о постепенном вытеснении женских символов мужскими.
Еще радикальнее поступили строители древнейшего гигантского культового сооружения — Белого храма в Уруке. Известно, что древние зодчие предпочитали строить храмы в особых местах, располагающих к возвышенным настроениям. Поэтому при смене культа храм нового бога обычно воздвигали на месте прежнего храма, иногда в тех же стенах, и практически всегда — используя каменные плиты, колонны и другие элементы старого сооружения. Но только не в этот раз. Страх и неприязнь к Ужасным Матерям были так сильны, что древние месопотамские строители просто заложили кирпичами остатки старого храма, воздвигнув двенадцатиметровый зиккурат, и уже на нем возвели храм бога неба Ану. Это произошло в четвертом тысячелетии до н.э. Белый храм Ану можно считать великолепным символом нашего патриархального общества, в темном фундаменте которого, в бессознательном, наглухо заложенном слепыми кирпичами, до сих пор таятся страшные силы Великих Матерей, готовые вырваться на свободу и разрушить наш мир — к чертовой матери!
Патриархальность нашей цивилизации обусловлена именно страхом мужчины перед женщиной. Об этом писал еще Отто Ранк в работе «Травма рождения». Но если смотреть глубже, то боится мужчина скорее не женщину, а своего отношения к ней. Он страшится, что не сможет совладать со своими сексуальными желаниями, и неуправляемый Эрос разнесет вдребезги хрупкое здание нашей культуры.
Хотелось бы на этом и закончить блок, но нельзя не сказать еще об одном. Никого не должно вводить в заблуждение, что эта часть работы посвящена исключительно вариантам женской судьбы. И все же я занимался здесь в большей степени исследованием именно мужского восприятия женской психики, чем исследованием женской психики как таковой (но, разумеется, и ей тоже — мужские и женские судьбы слишком тесно переплетены и завязаны друг на друге). Хотя, наверное, все же бросается в глаза, что постоянно обращаясь к теориям мужчин-психоаналитиков, я практически игнорирую взгляды женщин на движущие силы их собственных судеб.
О чем бы человек ни писал — он всегда пишет о себе (о том, что находит в себе). Главное здесь — удержаться от иллюзий по поводу «общезначимости» высказываемых истин. Но поскольку человек не может быть абсолютным уникумом — я пишу одновременно и от лица определенного слоя людей, для которых справедливо то же, что справедливо для меня. «Слоя» не в том смысле, что в этих людях есть какие-то особые черты, присущие только им; просто как раз они и способны заметить и узнать в себе именно эти общечеловеческие черты.
Человек, которому мои мысли чужды, вряд ли дочитает текст до этого места. Если же дочитает — значит, я задел и его, дал ему повод для споров и опровержений. А его опровержения — это истины для его единомышленников. Так или иначе, но я действительно рад, что вы до сих пор со мной. Приготовьтесь — сейчас перед нами предстанет карта самого отчаянного и рискованного — то есть самого героического путешествия.
ШИЗОМИФ
Мифологичность шизофренического и мистического переживания
Прочитано 26 мая 2000 года на психоаналитической пятнице в Восточно-Европейском институте психоанализа
В предисловии я уже писал, что предлагаемые вам тексты не претендуют на истинность, что это лишь описание одного из способов видеть. Но перед подачей данного блока хотелось бы повторить это еще раз. И особо подчеркнуть — в этом тексте нет никаких клинических рекомендаций.
Реальная болезнь — сила страшная и разрушительная. Столкнувшись с ней, ни в коем случае не стоит уповать на магическую силу сомнительных экспериментов. Лучшее, что здесь можно сделать — найти психиатра, которому вы будете доверять.
Я действительно сомневался, стоит ли оставлять данный блок в этой книге. И все же, на мой взгляд, не лишним будет знать то, о чем здесь сказано. Естественно, не принимая эти идеи в качестве безусловных истин и тем паче в качестве рекомендаций.
В этой части цикла нам предстоит путешествие в одну из самых опасных и загадочных областей иной реальности, в зону иных, чуждых нам смыслов, объединенных общим названием — шизофрения, расщепление души. Вы знаете, насколько близки образы шизофренического бреда образам мировой мифологии. Отто Ранк писал об этом еще в 1908 году в своей знаменитой работе «Миф о рождении героя», первой книге по прикладному психоанализу. Юнг много лет исследовал этот феномен и получил ряд поразительных результатов, в том числе и свой знаменитый метод амплификации. Юнг видел причины «мифологичности» бреда в существовании архетипов коллективного бессознательного, неких типических способов восприятия, чувствования и мышления, присущих всем людям. Мы не будем обсуждать здесь эти вопросы; мы рассмотрим шизофреническое переживание как специфическую форму перехода, героического нисхождения в мир иной реальности, как психотическое переживание единого универсального мономифа.
Шизофреническое переживание есть переживание рухнувшего мира, поверженного мира, где зло всесильно. Но и любой миф есть результат расщепления — и, одновременно, процесс, направленный на устранение этого расщепления, на восстановление утраченного мира. Таков вывод исследований мифологии методами структурной антропологии. Крупнейший представитель этого направления Клод Леви-Строс писал, что миф начинается с фиксации противоречия, с фиксации противоположностей. Мы сравнивали этот момент с критической нехваткой, с угрозой миру, индивидуально-психическим коррелятом которой является неготовность человека к исполнению функций его новой социальной роли. Миф по Леви-Стросу — это «логический инструмент преодоления противоречий», «медиативный процесс», направленный на преодоление угрожающего раскола или, по крайней мере, на замену пары непримиримых противоположностей другой, менее опасной парой более близких «семантических оппозиций». Пользуясь методикой Леви-Строса, Греймас сделал ряд интересных выводов о симметрии морфологической схемы волшебной сказки Владимира Проппа, которую мы рассматривали в первой части данной работы (рис. 7).
Речь идет о парных функциях, таких как, например, недостаток и ликвидация недостатка, которые Греймас считает одной и той же функцией, взятой, соответственно, в прямом и инверсном виде. Особенно интересна здесь пара нарушение — восстановление общественного договора. Запрет при этом трактуется как вовлеченность Героя в общественные связи, выполнение им функций своей социальной роли. Старой роли, заметим; роли, из которой он уже вырос, от которой ему надлежит отказаться. Нарушение запрета и есть такой отказ; при этом Герой выпадает из всех социальных связей и оказывается в полном одиночестве, один на один со своей проблемой. Но в результате успешного прохождения всех испытаний Герой, ликвидировавший критический недостаток, приходит к свадьбе и воцарению, то есть к восстановлению общественного договора, к вовлечению в социальные отношения на новом уровне, в новой роли, с новыми обретенными способностями. Аналогичным образом мы и будем рассматривать сегодня шизофрению — как процесс раскола души и мира, как результат раскола и, одновременно, как попытку преодоления этого раскола, героическую медиативную попытку синтеза обновленного мира.
В настоящее время диагноз «шизофрения» объединяет несколько психических болезней, весьма различных по своим внешним проявлениям. Здесь мы будем говорить лишь об одной из них — параноидной шизофрении, сопровождающейся бредом и галлюцинациями, в которых больного преследуют некие сверхъестественные существа, злобные и практически всемогущие. В контексте нашей темы прохождение полного цикла шизомифа предполагает нисхождение в безумие (то есть в бессознательное), психотические переживания героического противостояния злу и, наконец, ремиссию, выздоровление, возвращение в этот мир с новыми способностями. Но статистика шизофрении обнажает жестокую реальность жизни. Как вы помните, в мифологии Герой принципиально не мог проиграть битву с Драконом; в худшем случае он мог отказаться от возвращения в свой мир и становился новым хранителем завоеванного сокровища, то есть Антагонистом. Но он потому и оказывался невозвращенцем, что не мог отказаться от обретенного блаженства — недостижимого в мире, где царит принцип реальности.
Вместе с пережитками матриархата в далеком прошлом остались и жуткие культы Великих Матерей. Ужасны были дары этих богинь. Двадцать четвертого марта, в День Крови, молодые жрецы Кибелы, Матери Богов, оскопляли себя — на празднике в честь богини-Матери и ее сына-любовника Аттиса. Такой же жертвы требовала от своих служителей и Астарта в Иераполисе. Эта жертва, как мы можем видеть, в точности повторяет смысл классического эдипального наказания. И потому мы имеем основания предполагать, что и обусловлено то же самое наказание тем же самым грехом — желанием единоличного обладания матерью в сочетании с сильнейшим табу инцеста. Видимо здесь и кроется разгадка того ужаса, который вселяли в мужчин Страшные Матери. Плюс весь комплекс переживаний, формирующих образ «плохой» матери — как это описано в объект-теории. То есть Страшная Мать для мужчин — результат негативной проекции; образ, обусловленный запретными желаниями. У женщин же в этот образ входят фантазии о некогда утраченной самодостаточности, которой обладали самки австралопитеков, не утруждавшие себя вытеснениями и прочими трансформациями прямых инстинктивных желаний.
Не менее страшны были для мужчин и богини-Девы — поскольку, как мы говорили, каждая неинициированная (недефлорированная) девушка несет в себе образ Страшной Матери. Охотнику Актеону достаточно было всего лишь не отвести глаз от наготы девственной Артемиды — и, превращенный в оленя, он был разорван на куски собственными собаками. Тут невольно вспоминается разрубленный на куски Осирис, который после собирания разрубленных частей недосчитался своего пениса. Разрывание на куски можно считать вариантом кастрации в максимально жесткой трактовке.
Ужасное женское начало, так наглядно выразившееся в образе зубастой вагины, всегда пугало мужчин. Иногда вместо зубов в сказках упоминаются лезвия («в теле принцессы есть лезвия»), что еще сильнее бередит в мужчине комплекс кастрации. Мы уже говорили, что юношеская инициация должна была разбудить в подростке Зверя, а женская — убить в девушке Страшную Мать. Сейчас мы можем добавить, что женская инициация должна избавить девушку от зависти к пенису, а юношеская — освободить мальчика от страха перед зубастой вагиной.
Весьма показателен в этом отношении миф о Персее. Это очень классический миф, содержащий в чистейшем виде все элементы универсальной схемы: царя-Антагониста, пророчество по поводу сына дочери, заточение девственной дочери — Данаи, непорочное зачатие от золотого дождя, плавание по ночному морю в бочке, вторую семью, поход к западному краю земли (в царство ночи, в страну страшных чудовищ и золотых яблок), волшебных помощников, испытание, битву с чудовищем, освобождение Волшебной Невесты, свадьбу, убийство старого Антагониста, воцарение — полный набор. Из подвигов Персея наиболее известны две его битвы — с Медузой Горгоной и с Китом — морским чудовищем, напоминающим рыбу. Эти подвиги неравнозначны. К поединку с Медузой Персея готовят сразу несколько волшебных помощников, снабжая его целым арсеналом волшебных предметов. Грайи показывают ему путь к острову Горгон. Нимфы дарят ему волшебную суму, крылатые сандалии и шлем Аида (Гадеса), то есть шапку-невидимку. Афина дает Герою отполированный бронзовый щит, в котором он должен увидеть отражение Медузы. Гермес вручает ему волшебный меч (серп), способный прорубить чешую Горгон, и постоянно помогает мудрыми советами. Но несмотря на все это, битва с Медузой — чрезвычайно опасное предприятие с весьма сомнительным исходом. На этом фоне битву с Китом иначе как убийством не назовешь. Прекрасно вооруженный Персей, ничем не рискуя, хладнокровно расправляется с практически беззащитным чудовищем. Два этих подвига соотносятся примерно так же, как поход с рогатиной на медведя — с охотой старых маразматиков из Политбюро в госзаказнике. Но тем не менее, надир — нижний экстремум мифологемы — это именно убийство чудовища (Дракона) и освобождение Волшебной Невесты (см. рис. 3 и рис. 7). А эпизод с Горгоной — всего лишь предварительное испытание волшебным помощником. Говоря языком русской сказки, Медуза Горгона — это баба Яга, у которой Персей таким оригинальным способом выбивает волшебный подарок — в награду за пройденное им испытание. И мы знаем, что это за подарок. Многие аналитики писали, что змееволосая голова Медузы символизирует женские гениталии. Здесь хотелось бы только добавить, что это голова с острыми клыками — огромными клыками существа, привыкшего пить живую кровь. Главная цель предварительного испытания Персея — освобождение юноши от страха перед зубастой вагиной, от страха перед женщиной. Освобождение от страха перед женщиной иногда рассматривают как освобождение от тяги к матери — по сути, это две стороны одного и того же процесса подростковой трансформации (поскольку источник этого страха и коренится в запретных инцестуозных желаниях). А после прохождения такого испытания битва с Драконом уже не представляет особых трудностей.
Характерно, что Персей и после всех побед не мог взглянуть в мертвые глаза Медузы. То есть он не проник в тайну женщины, не подчинил ее себе, но всего лишь научился некоторым способам обращения с этой смертельно опасной стихией. Также символично, что воплощающая зловещую сторону женских гениталий голова Медузы впоследствии украсила щит Афины — вечной девственницы, андрогинной богини с мужскими чертами характера. Не случайно именно этот древний символ использовал Рональд Лэнг в своем образном описании психоаналитического мифа:
Фрейд был героем. Он сошел в «Преисподнюю» и встретился там с абсолютным ужасом. Он принес с собой свою теорию, как голову Медузы, превратившую эти ужасы в камень. Мы, следующие за Фрейдом, обладаем знанием, с которым он возвратился и передал нам. Он выжил.
Патриархальное общество, построенное в результате многовекового совершенствования мужских и женских паттернов поведения, разумеется, было несовместимо с культами Страшных Матерей, требовавших оскопления от своих жрецов. Их просто обязаны были вытеснить мужские божества, менее кровавые и более дружественные. От них мужчины могли ждать не только защиты, но и помощи; тогда как у Великих Матерей, скорее всего, они просили лишь одного — оставьте нас в покое! И справившись с этим ужасом, мужчины без сожаления отринули прежних богинь. В храмах Чатал-Хююка, древнего неолитического города, стены украшались мужскими и женскими символами — головами быков и женскими грудями из известняка. Чатал-Хююк возник примерно девять тысяч лет назад и просуществовал более пятнадцати веков; археологические находки в нем свидетельствуют о постепенном вытеснении женских символов мужскими.
Еще радикальнее поступили строители древнейшего гигантского культового сооружения — Белого храма в Уруке. Известно, что древние зодчие предпочитали строить храмы в особых местах, располагающих к возвышенным настроениям. Поэтому при смене культа храм нового бога обычно воздвигали на месте прежнего храма, иногда в тех же стенах, и практически всегда — используя каменные плиты, колонны и другие элементы старого сооружения. Но только не в этот раз. Страх и неприязнь к Ужасным Матерям были так сильны, что древние месопотамские строители просто заложили кирпичами остатки старого храма, воздвигнув двенадцатиметровый зиккурат, и уже на нем возвели храм бога неба Ану. Это произошло в четвертом тысячелетии до н.э. Белый храм Ану можно считать великолепным символом нашего патриархального общества, в темном фундаменте которого, в бессознательном, наглухо заложенном слепыми кирпичами, до сих пор таятся страшные силы Великих Матерей, готовые вырваться на свободу и разрушить наш мир — к чертовой матери!
Патриархальность нашей цивилизации обусловлена именно страхом мужчины перед женщиной. Об этом писал еще Отто Ранк в работе «Травма рождения». Но если смотреть глубже, то боится мужчина скорее не женщину, а своего отношения к ней. Он страшится, что не сможет совладать со своими сексуальными желаниями, и неуправляемый Эрос разнесет вдребезги хрупкое здание нашей культуры.
Хотелось бы на этом и закончить блок, но нельзя не сказать еще об одном. Никого не должно вводить в заблуждение, что эта часть работы посвящена исключительно вариантам женской судьбы. И все же я занимался здесь в большей степени исследованием именно мужского восприятия женской психики, чем исследованием женской психики как таковой (но, разумеется, и ей тоже — мужские и женские судьбы слишком тесно переплетены и завязаны друг на друге). Хотя, наверное, все же бросается в глаза, что постоянно обращаясь к теориям мужчин-психоаналитиков, я практически игнорирую взгляды женщин на движущие силы их собственных судеб.
О чем бы человек ни писал — он всегда пишет о себе (о том, что находит в себе). Главное здесь — удержаться от иллюзий по поводу «общезначимости» высказываемых истин. Но поскольку человек не может быть абсолютным уникумом — я пишу одновременно и от лица определенного слоя людей, для которых справедливо то же, что справедливо для меня. «Слоя» не в том смысле, что в этих людях есть какие-то особые черты, присущие только им; просто как раз они и способны заметить и узнать в себе именно эти общечеловеческие черты.
Человек, которому мои мысли чужды, вряд ли дочитает текст до этого места. Если же дочитает — значит, я задел и его, дал ему повод для споров и опровержений. А его опровержения — это истины для его единомышленников. Так или иначе, но я действительно рад, что вы до сих пор со мной. Приготовьтесь — сейчас перед нами предстанет карта самого отчаянного и рискованного — то есть самого героического путешествия.
ШИЗОМИФ
Мифологичность шизофренического и мистического переживания
Прочитано 26 мая 2000 года на психоаналитической пятнице в Восточно-Европейском институте психоанализа
В предисловии я уже писал, что предлагаемые вам тексты не претендуют на истинность, что это лишь описание одного из способов видеть. Но перед подачей данного блока хотелось бы повторить это еще раз. И особо подчеркнуть — в этом тексте нет никаких клинических рекомендаций.
Реальная болезнь — сила страшная и разрушительная. Столкнувшись с ней, ни в коем случае не стоит уповать на магическую силу сомнительных экспериментов. Лучшее, что здесь можно сделать — найти психиатра, которому вы будете доверять.
Я действительно сомневался, стоит ли оставлять данный блок в этой книге. И все же, на мой взгляд, не лишним будет знать то, о чем здесь сказано. Естественно, не принимая эти идеи в качестве безусловных истин и тем паче в качестве рекомендаций.
В этой части цикла нам предстоит путешествие в одну из самых опасных и загадочных областей иной реальности, в зону иных, чуждых нам смыслов, объединенных общим названием — шизофрения, расщепление души. Вы знаете, насколько близки образы шизофренического бреда образам мировой мифологии. Отто Ранк писал об этом еще в 1908 году в своей знаменитой работе «Миф о рождении героя», первой книге по прикладному психоанализу. Юнг много лет исследовал этот феномен и получил ряд поразительных результатов, в том числе и свой знаменитый метод амплификации. Юнг видел причины «мифологичности» бреда в существовании архетипов коллективного бессознательного, неких типических способов восприятия, чувствования и мышления, присущих всем людям. Мы не будем обсуждать здесь эти вопросы; мы рассмотрим шизофреническое переживание как специфическую форму перехода, героического нисхождения в мир иной реальности, как психотическое переживание единого универсального мономифа.
Шизофреническое переживание есть переживание рухнувшего мира, поверженного мира, где зло всесильно. Но и любой миф есть результат расщепления — и, одновременно, процесс, направленный на устранение этого расщепления, на восстановление утраченного мира. Таков вывод исследований мифологии методами структурной антропологии. Крупнейший представитель этого направления Клод Леви-Строс писал, что миф начинается с фиксации противоречия, с фиксации противоположностей. Мы сравнивали этот момент с критической нехваткой, с угрозой миру, индивидуально-психическим коррелятом которой является неготовность человека к исполнению функций его новой социальной роли. Миф по Леви-Стросу — это «логический инструмент преодоления противоречий», «медиативный процесс», направленный на преодоление угрожающего раскола или, по крайней мере, на замену пары непримиримых противоположностей другой, менее опасной парой более близких «семантических оппозиций». Пользуясь методикой Леви-Строса, Греймас сделал ряд интересных выводов о симметрии морфологической схемы волшебной сказки Владимира Проппа, которую мы рассматривали в первой части данной работы (рис. 7).
Речь идет о парных функциях, таких как, например, недостаток и ликвидация недостатка, которые Греймас считает одной и той же функцией, взятой, соответственно, в прямом и инверсном виде. Особенно интересна здесь пара нарушение — восстановление общественного договора. Запрет при этом трактуется как вовлеченность Героя в общественные связи, выполнение им функций своей социальной роли. Старой роли, заметим; роли, из которой он уже вырос, от которой ему надлежит отказаться. Нарушение запрета и есть такой отказ; при этом Герой выпадает из всех социальных связей и оказывается в полном одиночестве, один на один со своей проблемой. Но в результате успешного прохождения всех испытаний Герой, ликвидировавший критический недостаток, приходит к свадьбе и воцарению, то есть к восстановлению общественного договора, к вовлечению в социальные отношения на новом уровне, в новой роли, с новыми обретенными способностями. Аналогичным образом мы и будем рассматривать сегодня шизофрению — как процесс раскола души и мира, как результат раскола и, одновременно, как попытку преодоления этого раскола, героическую медиативную попытку синтеза обновленного мира.
В настоящее время диагноз «шизофрения» объединяет несколько психических болезней, весьма различных по своим внешним проявлениям. Здесь мы будем говорить лишь об одной из них — параноидной шизофрении, сопровождающейся бредом и галлюцинациями, в которых больного преследуют некие сверхъестественные существа, злобные и практически всемогущие. В контексте нашей темы прохождение полного цикла шизомифа предполагает нисхождение в безумие (то есть в бессознательное), психотические переживания героического противостояния злу и, наконец, ремиссию, выздоровление, возвращение в этот мир с новыми способностями. Но статистика шизофрении обнажает жестокую реальность жизни. Как вы помните, в мифологии Герой принципиально не мог проиграть битву с Драконом; в худшем случае он мог отказаться от возвращения в свой мир и становился новым хранителем завоеванного сокровища, то есть Антагонистом. Но он потому и оказывался невозвращенцем, что не мог отказаться от обретенного блаженства — недостижимого в мире, где царит принцип реальности.
