Впрочем, я еще надеялась избежать предсказанного.
Будущее — это ведь не что-то, высеченное в граните, неотвратимое и безжалостное.
Мы меняем его каждую секунду, каждым своим поступком или решением.
— Доброе утро, — согласилась со мной бледная Лиза и просочилась в квартиру, вручив мне ужасный масляный торт в безвкусных розочках.
— Бессонница? — тонко намекнула я, вложив в свои интонации весь сарказм, на который только была способна в это время суток.
— Ну что ты, я отлично выспалась, — хмуро отозвалась Лиза.
Мне оставалось только пригласить ее на микроскопическую кухоньку, где двое уже казались толпой.
— Хороший кофе в шкафчике у окна, — подсказала моя предшественница. — Тот, что на столе, — он специально для гостей.
Мой муж еще и скряга?
Вот сюрприз: прикидывался-то приличным человеком, а сам на булавках, то есть зернах экономит!
С молчаливым неодобрением я потянулась к шкафчику у окна. Широкие рукава атласного кимоно цеплялись за многочисленные фарфоровые статуэтки и завядшие букеты. Посреди крохотной кухни стояло ведро, наполненное цветами, — на этой неделе в театре случилась премьера. Алеша играл дядю Ваню и был так хорош, что цитаты из Чехова мигом вошли в моду в немногочисленных чатах заядлых театралов. Я состояла в каждом из этих чатов, муж рьяно одобрял, когда женщины им восхищались. В мои обязанностях числились пылкие хвалебные комментарии и сердечки под каждым фото.
— Что он сказал про меня? — вдруг требовательно и нервно спросила бледная Лиза.
Я стояла к ней спиной, пристально наблюдая за кофе в турке.
Это настоящее проклятие: стоило не то чтобы отвернуться, а просто моргнуть, как он немедленно извергался, как взбесившийся вулкан, и горячие темные бурные потоки заливали плиту.
Кофейное бедствие могло коснуться даже стен и полов, по части заляпывания всего вокруг у меня был превеликий талант.
Ударить в грязь (вернее, в кофейную лужу) лицом при бледной Лизе не хотелось особенно, и я не сразу сообразила, что она меня о чем-то спрашивает.
Что Алеша сказал про нее?
Всего лишь «понятия не имею, зачем я на этой женщине женился. Она мне даже никогда не нравилась». Это было необычно, ведь Алеша всегда охотно очаровывался. Он любил любовь, эти волнение и трепет, придававшие его глазам особый блеск, о котором так восторженно писали потом поклонницы.
— Алеша высоко ценит твои выдающиеся достоинства, — ответила я убежденно. Женщина, женившая на себе мужчину, которому даже не нравилась, безусловно способна на многое.
— Ну при чем тут этот болван, — воскликнула Лиза. — Я говорю об Антоне!
Тут я так удивилась, что повернулась к ней, — она казалось сердитой и смущенной одновременно.
С таким лицом не говорят о… как это? О деверях.
С таким лицом выпытывают интимные подробности о жизни бывших.
С таким лицом могла бы говорить об Антоне я — ведь это мне предстоит с ним грехопасть.
У Лизы не было ни одной очевидной причины делать такое лицо.
А неочевидные подсказывали, что мне довелось стать частью той еще семейки. Извращенцы!
И в эту минуту зашипело сбитое кофейной лавой пламя в конфорке.
Ну конечно!
Разве могло быть по-другому?
Кофе проклевывался, рос и созревал исключительно для того, чтобы однажды вырваться на свободу из узкого горлышка турки и понестись вскачь, свободным и неукротимым.
— Ах, какая неприятность, — в сердцах воскликнула я.
Бабушка пребольно била меня по губам за любое мало-мальски серьезное ругательство, и порой я выражалась странно для посторонних.
Лиза даже не пошевелилась.
По какой-то причине у нее отсутствовал безусловный инстинкт каждой женщины, который подбрасывал нас на месте в поисках тряпки каждый раз, когда где-то что-то проливалась или крошилось.
Она продолжала сидеть на месте, втиснутая в узкое пространство между холодильником и столом, и сверлила меня взглядом.
— Ну так что? — поторопила она меня.
— Что — что? — раздраженно протирая плиту, переспросила я. — Почему Антон вообще должен был мне что-то сказать? Я его даже не знаю.
— Вы разговаривали вчера за ЗАГСом, в кустах.
А ты, моль настырная, значит, подглядывала?
— Я бы не назвала это разговором. Просто несколько фраз ни о чем. При чем тут ты?
— Значит, ты должна поговорить с ним обо мне.
— Я? Должна? — это было так изумительно-нагло, что слов приличных не находилось, а с неприличными я не дружила. — С чего это?
— Как новая жена Алеши.
— Лиза, я ничего не понимаю, — призналась я и поставила на огонь новую турку с кофе.
— Разве тебе никто ничего не сказал?
— Чего — ничего?
У этой дамочки была поразительная способность невнятно излагать свои мысли.
Тут на кухне появился и сам Алеша — в шелковой молочно-белой пижаме, подчеркивающей его искусственный идеальный загар, художественно взъерошенный и сверкающий белозубой улыбкой, особой его гордостью.
— Лизонька, душа моя, — нежно пропел он, целомудренно клюнул бывшую жену в щеку, меня — в плечо, а потом пристроился за столом, красиво выгнув бровь. — Ты пришла подготовить Мирославу к разговору с Антоном? Послушай, детонька, — это уже, кажется, относилось ко мне, — всегда помни, что у этого засранца болезненное самолюбие и гора комплексов. Поэтому даже не думай насмехаться над тем, что он зарабатывает на жизнь, закапывая людей, — и он улыбнулся с высокомерием человека, который посвятил себя великому искусству.
— Давайте сначала, — предложила я миролюбиво, любуясь его жизнерадостным самодовольством.
Удивительное это зрелище — люди, которые в полном восторге от себя. На них можно смотреть бесконечно, как на горы или на море. Мне все время хотелось прикасаться к Алеше, как к редкому чуду.
— Ты не рассказал ей, — обвиняюще обратилась к нему Лиза. — Почему ты не рассказал ей?
— Потому что это ваши женские дела, — отмахнулся Алеша.
— Воспитание детей — женские дела? А ты не имеешь никакого отношения к тому, на какие деньги растет твоя дочь?
— Бытовуха способна погубить во мне артиста!
Кажется, намечался крупный семейный скандал.
Я остро затосковала по бабушкиному дому, в котором было так тихо, что оглушительно тикали ходики, и даже попятилась к двери в надежде раствориться в пространстве.
Тшшшш — зашипел убегающий кофе.
Ну что за утро?
— Мирослава, — Алеша нетерпеливо переставил турку на соседнюю конфорку, отчего стало еще хуже, выключил газ и усадил меня к себе на колени, поскольку других табуреток на кухоньке не было. — Оставь ты это.
— Но я хочу кофе.
— Речь идет о деньгах, — пояснила Лиза.
— Для нашей дочери Арины, — добавил Алеша, и мне показалось, что он сделал некую заминку. Будто вспоминал имя девочки.
У Алеши было двое детей: девятилетняя Арина, нажитая вместе с Лизой, и двадцатилетний Олег — плод любви с богической Риммой Викторовной.
При чем тут его брат, я по-прежнему не понимала.
— Он платит на них алименты, — рассеянно обронил мой муж, как будто речь шла о сущем пустяке, безделице.
— Антон? — уточнила я недоверчиво. — С какой стати?
— Я тоже не понимаю, с какой стати Олег получает столько же, сколько и Арина. Он ведь уже взрослый! — оживилась Лиза.
— Почему твой брат платит алименты на твоих детей? — повторила я, не отвлекаясь на нее.
— Ну потому что у него есть на это средства, — терпеливо пояснил Алеша тоном человека, которому приходилось объяснять очевидное.
— Ах вот как, — пробормотала я озадаченно. — А ты что?
— А что я?
— Ну что ты делаешь взамен для Антона?
— Я? — поразился Алеша.
Кажется, наш разговор зашел в тупик.
— Значит, твой брат Антон — это Скрудж, который уже встретил всех духов Рождества и стал самым щедрым человеком в мире?
— Тоже мне, щедрость — она же ничего не стоит. Тоха не сдирает с себя последнюю рубаху, а просто смахивает крохи с барского стола.
— Конечно, такой пустяк, стоит ли об этом говорить, — безропотно согласилась я.
Я никогда, слышите, никогда не спорю с людьми.
Бабушка говорила, что дурака не переспорить, а умного жаль портить. Так какой смысл сотрясать воздух?
Но я могла бы, могла бы возразить Алеше сейчас — если бы во мне было чуть больше решимости и чуть меньше нежности к его мальчишескому обаянию. Ах, какой красноречивой и убедительной я могла бы быть.
Я бы рассказала, например, как растет ребенок, у которого в целом мире одна только бабушка. Бывали у нас периоды, когда мы питались одной картошкой с замороженными кабачками. Овощное пюре на завтрак, обед и ужин, а также ботинки, которые тебе стали малы еще прошлой весной, а тебе в них хромать до зимы.
Но Алеша парил над этим миром без тяжести забот на плечах и вряд ли мог понять терзания людей, чьи родственники не закрывали твои счета.
И эта легкость вызывала во мне зависть и желание воспарить тоже.
Ведь наверное можно жить, не переживая из-за денежных проблем.
То есть я так думаю. Ни разу не пробовала.
— В самые ближайшие дни тебе надо обсудить с Антоном финансы, — быстро сказала Лиза и чуть-чуть покраснела. Второй раз — при упоминании этого имени. — Мне жизненно необходимо повысить алименты на двадцать процентов.
— А мне нужна беговая дорожка, — с капризной задумчивостью протянул Алеша. — Актер моего уровня должен быть в безупречной форме.
— Мне надо обсудить с Антоном финансы? — повторила я, все еще не понимая.
— Ну разумеется, — кивнула Лиза. — Этими вопросами всегда занимались Алешины жены.
— А… — я встала и выпила остатки несбежавшего кофе прямо из турки.
Так алкоголики припадают к бутылке в минуты замешательства.
Я собиралась избегать Антона всеми способами, а не тащиться к нему, чтобы просить денег для своего мужа и его детей.
Более унизительной позиции и не представить себе.
Но ведь Алеша — тонкая душевная организация — не мог заниматься такими низменными делами.
Он любимец Мельпомены, а не какой-то там торгаш.
— А ты сама не можешь обсудить свои алименты? — спросила я у Лизы.
— А он со мной не разговаривает, — она вновь вспыхнула, пронзительно-алым загадочным заревом.
— Лиза обокрала Тоху, — засмеялся Алеша с таким благожелательным видом, будто речь шла о невинной шалости.
— Неправда, — возразила та оскорбленно.
— А вот и правда.
— Я только попыталась его обокрасть, — досадливо поправилась Лиза. — Меня поймали за руку и выгнали взашей. Я работала на Антона какое-то время.
— И он продолжает тебе платить?
— Не мне, а своей племяннице!
Что же, эта семейка оказалась не извращенцами.
Нормальные такие жулики и эгоисты.
Самые обычные люди.
Идея купить цветы посетила меня глухой ночью.
Алеша уже спал, а я крутилась как уж на сковородке, представляя себе завтрашний день.
Как можно прийти к мужчине, чтобы просить денег?
В ночных грезах мечталось о том, как я гордо откажусь от всего одним небрежным взмахом руки. Ах, оставьте, — сказала бы я Антону, — я в состоянии сама позаботиться о своей семье, — после чего ушла бы с прямой спиной в закат. А он бы смотрел восхищенно мне вслед, и в душе его зарождалось бы нечто трогательное, нежное, хрупкое…
Разумеется, я бы надрывалась потом на пяти работах, выбивалась из сил, чтобы в один прекрасный день Антон бы меня застал на стройке с лопатой в руках и ужаснулся тем испытаниям, которые я так мужественно и стойко преодолевала. Он бы бросился ко мне, подхватил на руки (тут я непременно обязана была лишиться чувств от голода и изнеможения), укрыл своим пальто и осыпал бы всеми милостями мира…
Серия корейской дорамы про чеболя и пастушку, которую я с таким упоением показывала самой себе, вот-вот грозила пролиться сладкими восторженными слезами, когда Алеша всхрапнул как-то особо неприятно, я подпрыгнула, возвращаясь к реальности, села в кровати и тут увидела себя завтрашнюю: в невинном платье с рюшечками и букетом в руках.
Подходящее платье, лиричное, сиреневое, с кружевными воланами у меня было.
А вот букет предстояло добыть.
Как вы думаете, какие цветы больше всего подходят явлению бедной родственницы?
Я растерянно стояла в магазине уже почти полчаса и никак не могла отыскать ответ на этот вопрос.
Очевидно, нужно было еще учитывать специфику бизнеса моего визави: ничего трагичного, вроде белых калл, традиционного, вроде красных гвоздик, и торжественного, вроде алых роз.
Словом, никакого намека на похороны.
Букет должен быть жизнерадостным, как щеночек, виляющий хвостиком.
Чтобы Антон, увидев меня, сразу понял: к нему пожаловала вовсе не меркантильная расчетливая зануда по каким-то там денежным делам, а посол доброй воли, радеющая исключительно о благе семьи.
Послица.
Нет, не спрашивайте меня, почему было так важно произвести милое впечатление. Я все еще не собиралась иметь ничего общего с моим деверем.
Но…
На самый всякий случай (так говорит заядлый курильщик, отвыкающий от сигарет и ныкающий за подклад рюкзака последнюю пачку) — так вот, на самый всякий случай стоило презентовать себя получше.
Вдруг судьба окажется упрямее меня?
В моем кармане лежал список аргументов от бледной Лизы: пять причин, почему ей требовалось повышение алиментов, а старшему сыну Олегу — понижение. Спойлер: потому что он уже взрослый, в основном. Мои неуклюжие предположения о том, что студенты тоже люди и нуждаются в еде, не нашли у Лизы никакого отклика.
Обидно, в общем, получилось — у божественно прекрасной примы Риммы Викторовны и обаятельного Алеши родился весьма неказистый сын. Это я истинно вам говорю, без всякого оценочного суждения.
Факт есть факт: мальчик Олег, второкурсник экономического факультета, был круглощеким колобком, которому в любой романтической истории досталась бы роль комедийного друга, не более того.
И теперь мне предстояло вырвать у него кусок хлеба и отдать его младшей сестре.
Оу, я же теперь злая мачеха — осенило меня, — оу, возможно, вместо цветов мне стоило припасти наливное яблочко.
Но я купила очаровательный букетик из крокусов и ярких фрезий.
Наверное, в похоронном бюро редко встретишь человека столь же одухотворенно-восторженного, как я.
Стоит только начать придуриваться — так сложно остановиться.
По крайней мере, строгие клерки провожали меня осуждающими взглядами — буйные черные кудри, яркая розовая помада, воздушное платьице, пестрый букетик.
То ли просительница, а то ли видение.
— Мирослава? — Антон рывком открыл дверь, явно намереваясь куда-то мчаться и что-то решать, и резко притормозил.
— Привет, — и я неловко протянула ему фрезии и крокусы.
Антон ужасно удивился.
Мужчинам по какой-то причине редко дарят цветы. Не знаю, почему так вышло, но вот мой вам совет: хотите поставить мужчину в тупик — вручите ему букетик.
— Лехины жены становятся все затейливее, — пробормотал Антон себе под нос, сунул цветы подмышку и отступил обратно. — Прошу, — широким жестом пригласил он.
У него был строгий, даже безликий кабинет в духе чиновника среднего пошиба. Шоурум с гробами выглядел куда презентабельнее этой комнатушки, чьи окна выходили на кирпичную стену.
— Я без предупреждения, — произнесла я, разочарованно оглядываясь по сторонам, — забежала на минутку по-родственному.
Кабинет казался таким же фальшивым, как и его хозяин.
Будто просто прикидывался чем-то незаметным, но стоит поскрябать по дешевым панелям, так можно обнаружить редкие породы дерева.
Едва удержавшись от того, чтобы начать простукивать стены, я пристроилась на скромный стул с кожзамовым сиденьем и уставилась на Антона.
Будущее — это ведь не что-то, высеченное в граните, неотвратимое и безжалостное.
Мы меняем его каждую секунду, каждым своим поступком или решением.
— Доброе утро, — согласилась со мной бледная Лиза и просочилась в квартиру, вручив мне ужасный масляный торт в безвкусных розочках.
— Бессонница? — тонко намекнула я, вложив в свои интонации весь сарказм, на который только была способна в это время суток.
— Ну что ты, я отлично выспалась, — хмуро отозвалась Лиза.
Мне оставалось только пригласить ее на микроскопическую кухоньку, где двое уже казались толпой.
— Хороший кофе в шкафчике у окна, — подсказала моя предшественница. — Тот, что на столе, — он специально для гостей.
Мой муж еще и скряга?
Вот сюрприз: прикидывался-то приличным человеком, а сам на булавках, то есть зернах экономит!
С молчаливым неодобрением я потянулась к шкафчику у окна. Широкие рукава атласного кимоно цеплялись за многочисленные фарфоровые статуэтки и завядшие букеты. Посреди крохотной кухни стояло ведро, наполненное цветами, — на этой неделе в театре случилась премьера. Алеша играл дядю Ваню и был так хорош, что цитаты из Чехова мигом вошли в моду в немногочисленных чатах заядлых театралов. Я состояла в каждом из этих чатов, муж рьяно одобрял, когда женщины им восхищались. В мои обязанностях числились пылкие хвалебные комментарии и сердечки под каждым фото.
— Что он сказал про меня? — вдруг требовательно и нервно спросила бледная Лиза.
Я стояла к ней спиной, пристально наблюдая за кофе в турке.
Это настоящее проклятие: стоило не то чтобы отвернуться, а просто моргнуть, как он немедленно извергался, как взбесившийся вулкан, и горячие темные бурные потоки заливали плиту.
Кофейное бедствие могло коснуться даже стен и полов, по части заляпывания всего вокруг у меня был превеликий талант.
Ударить в грязь (вернее, в кофейную лужу) лицом при бледной Лизе не хотелось особенно, и я не сразу сообразила, что она меня о чем-то спрашивает.
Что Алеша сказал про нее?
Всего лишь «понятия не имею, зачем я на этой женщине женился. Она мне даже никогда не нравилась». Это было необычно, ведь Алеша всегда охотно очаровывался. Он любил любовь, эти волнение и трепет, придававшие его глазам особый блеск, о котором так восторженно писали потом поклонницы.
— Алеша высоко ценит твои выдающиеся достоинства, — ответила я убежденно. Женщина, женившая на себе мужчину, которому даже не нравилась, безусловно способна на многое.
— Ну при чем тут этот болван, — воскликнула Лиза. — Я говорю об Антоне!
Тут я так удивилась, что повернулась к ней, — она казалось сердитой и смущенной одновременно.
С таким лицом не говорят о… как это? О деверях.
С таким лицом выпытывают интимные подробности о жизни бывших.
С таким лицом могла бы говорить об Антоне я — ведь это мне предстоит с ним грехопасть.
У Лизы не было ни одной очевидной причины делать такое лицо.
А неочевидные подсказывали, что мне довелось стать частью той еще семейки. Извращенцы!
И в эту минуту зашипело сбитое кофейной лавой пламя в конфорке.
Ну конечно!
Разве могло быть по-другому?
Кофе проклевывался, рос и созревал исключительно для того, чтобы однажды вырваться на свободу из узкого горлышка турки и понестись вскачь, свободным и неукротимым.
— Ах, какая неприятность, — в сердцах воскликнула я.
Бабушка пребольно била меня по губам за любое мало-мальски серьезное ругательство, и порой я выражалась странно для посторонних.
Лиза даже не пошевелилась.
По какой-то причине у нее отсутствовал безусловный инстинкт каждой женщины, который подбрасывал нас на месте в поисках тряпки каждый раз, когда где-то что-то проливалась или крошилось.
Она продолжала сидеть на месте, втиснутая в узкое пространство между холодильником и столом, и сверлила меня взглядом.
— Ну так что? — поторопила она меня.
— Что — что? — раздраженно протирая плиту, переспросила я. — Почему Антон вообще должен был мне что-то сказать? Я его даже не знаю.
— Вы разговаривали вчера за ЗАГСом, в кустах.
А ты, моль настырная, значит, подглядывала?
— Я бы не назвала это разговором. Просто несколько фраз ни о чем. При чем тут ты?
— Значит, ты должна поговорить с ним обо мне.
— Я? Должна? — это было так изумительно-нагло, что слов приличных не находилось, а с неприличными я не дружила. — С чего это?
— Как новая жена Алеши.
— Лиза, я ничего не понимаю, — призналась я и поставила на огонь новую турку с кофе.
— Разве тебе никто ничего не сказал?
— Чего — ничего?
У этой дамочки была поразительная способность невнятно излагать свои мысли.
Тут на кухне появился и сам Алеша — в шелковой молочно-белой пижаме, подчеркивающей его искусственный идеальный загар, художественно взъерошенный и сверкающий белозубой улыбкой, особой его гордостью.
— Лизонька, душа моя, — нежно пропел он, целомудренно клюнул бывшую жену в щеку, меня — в плечо, а потом пристроился за столом, красиво выгнув бровь. — Ты пришла подготовить Мирославу к разговору с Антоном? Послушай, детонька, — это уже, кажется, относилось ко мне, — всегда помни, что у этого засранца болезненное самолюбие и гора комплексов. Поэтому даже не думай насмехаться над тем, что он зарабатывает на жизнь, закапывая людей, — и он улыбнулся с высокомерием человека, который посвятил себя великому искусству.
— Давайте сначала, — предложила я миролюбиво, любуясь его жизнерадостным самодовольством.
Удивительное это зрелище — люди, которые в полном восторге от себя. На них можно смотреть бесконечно, как на горы или на море. Мне все время хотелось прикасаться к Алеше, как к редкому чуду.
— Ты не рассказал ей, — обвиняюще обратилась к нему Лиза. — Почему ты не рассказал ей?
— Потому что это ваши женские дела, — отмахнулся Алеша.
— Воспитание детей — женские дела? А ты не имеешь никакого отношения к тому, на какие деньги растет твоя дочь?
— Бытовуха способна погубить во мне артиста!
Кажется, намечался крупный семейный скандал.
Я остро затосковала по бабушкиному дому, в котором было так тихо, что оглушительно тикали ходики, и даже попятилась к двери в надежде раствориться в пространстве.
Тшшшш — зашипел убегающий кофе.
Ну что за утро?
— Мирослава, — Алеша нетерпеливо переставил турку на соседнюю конфорку, отчего стало еще хуже, выключил газ и усадил меня к себе на колени, поскольку других табуреток на кухоньке не было. — Оставь ты это.
— Но я хочу кофе.
— Речь идет о деньгах, — пояснила Лиза.
— Для нашей дочери Арины, — добавил Алеша, и мне показалось, что он сделал некую заминку. Будто вспоминал имя девочки.
У Алеши было двое детей: девятилетняя Арина, нажитая вместе с Лизой, и двадцатилетний Олег — плод любви с богической Риммой Викторовной.
При чем тут его брат, я по-прежнему не понимала.
— Он платит на них алименты, — рассеянно обронил мой муж, как будто речь шла о сущем пустяке, безделице.
— Антон? — уточнила я недоверчиво. — С какой стати?
— Я тоже не понимаю, с какой стати Олег получает столько же, сколько и Арина. Он ведь уже взрослый! — оживилась Лиза.
— Почему твой брат платит алименты на твоих детей? — повторила я, не отвлекаясь на нее.
— Ну потому что у него есть на это средства, — терпеливо пояснил Алеша тоном человека, которому приходилось объяснять очевидное.
— Ах вот как, — пробормотала я озадаченно. — А ты что?
— А что я?
— Ну что ты делаешь взамен для Антона?
— Я? — поразился Алеша.
Кажется, наш разговор зашел в тупик.
— Значит, твой брат Антон — это Скрудж, который уже встретил всех духов Рождества и стал самым щедрым человеком в мире?
— Тоже мне, щедрость — она же ничего не стоит. Тоха не сдирает с себя последнюю рубаху, а просто смахивает крохи с барского стола.
— Конечно, такой пустяк, стоит ли об этом говорить, — безропотно согласилась я.
Я никогда, слышите, никогда не спорю с людьми.
Бабушка говорила, что дурака не переспорить, а умного жаль портить. Так какой смысл сотрясать воздух?
Но я могла бы, могла бы возразить Алеше сейчас — если бы во мне было чуть больше решимости и чуть меньше нежности к его мальчишескому обаянию. Ах, какой красноречивой и убедительной я могла бы быть.
Я бы рассказала, например, как растет ребенок, у которого в целом мире одна только бабушка. Бывали у нас периоды, когда мы питались одной картошкой с замороженными кабачками. Овощное пюре на завтрак, обед и ужин, а также ботинки, которые тебе стали малы еще прошлой весной, а тебе в них хромать до зимы.
Но Алеша парил над этим миром без тяжести забот на плечах и вряд ли мог понять терзания людей, чьи родственники не закрывали твои счета.
И эта легкость вызывала во мне зависть и желание воспарить тоже.
Ведь наверное можно жить, не переживая из-за денежных проблем.
То есть я так думаю. Ни разу не пробовала.
— В самые ближайшие дни тебе надо обсудить с Антоном финансы, — быстро сказала Лиза и чуть-чуть покраснела. Второй раз — при упоминании этого имени. — Мне жизненно необходимо повысить алименты на двадцать процентов.
— А мне нужна беговая дорожка, — с капризной задумчивостью протянул Алеша. — Актер моего уровня должен быть в безупречной форме.
— Мне надо обсудить с Антоном финансы? — повторила я, все еще не понимая.
— Ну разумеется, — кивнула Лиза. — Этими вопросами всегда занимались Алешины жены.
— А… — я встала и выпила остатки несбежавшего кофе прямо из турки.
Так алкоголики припадают к бутылке в минуты замешательства.
Я собиралась избегать Антона всеми способами, а не тащиться к нему, чтобы просить денег для своего мужа и его детей.
Более унизительной позиции и не представить себе.
Но ведь Алеша — тонкая душевная организация — не мог заниматься такими низменными делами.
Он любимец Мельпомены, а не какой-то там торгаш.
— А ты сама не можешь обсудить свои алименты? — спросила я у Лизы.
— А он со мной не разговаривает, — она вновь вспыхнула, пронзительно-алым загадочным заревом.
— Лиза обокрала Тоху, — засмеялся Алеша с таким благожелательным видом, будто речь шла о невинной шалости.
— Неправда, — возразила та оскорбленно.
— А вот и правда.
— Я только попыталась его обокрасть, — досадливо поправилась Лиза. — Меня поймали за руку и выгнали взашей. Я работала на Антона какое-то время.
— И он продолжает тебе платить?
— Не мне, а своей племяннице!
Что же, эта семейка оказалась не извращенцами.
Нормальные такие жулики и эгоисты.
Самые обычные люди.
Глава 4
Идея купить цветы посетила меня глухой ночью.
Алеша уже спал, а я крутилась как уж на сковородке, представляя себе завтрашний день.
Как можно прийти к мужчине, чтобы просить денег?
В ночных грезах мечталось о том, как я гордо откажусь от всего одним небрежным взмахом руки. Ах, оставьте, — сказала бы я Антону, — я в состоянии сама позаботиться о своей семье, — после чего ушла бы с прямой спиной в закат. А он бы смотрел восхищенно мне вслед, и в душе его зарождалось бы нечто трогательное, нежное, хрупкое…
Разумеется, я бы надрывалась потом на пяти работах, выбивалась из сил, чтобы в один прекрасный день Антон бы меня застал на стройке с лопатой в руках и ужаснулся тем испытаниям, которые я так мужественно и стойко преодолевала. Он бы бросился ко мне, подхватил на руки (тут я непременно обязана была лишиться чувств от голода и изнеможения), укрыл своим пальто и осыпал бы всеми милостями мира…
Серия корейской дорамы про чеболя и пастушку, которую я с таким упоением показывала самой себе, вот-вот грозила пролиться сладкими восторженными слезами, когда Алеша всхрапнул как-то особо неприятно, я подпрыгнула, возвращаясь к реальности, села в кровати и тут увидела себя завтрашнюю: в невинном платье с рюшечками и букетом в руках.
Подходящее платье, лиричное, сиреневое, с кружевными воланами у меня было.
А вот букет предстояло добыть.
Как вы думаете, какие цветы больше всего подходят явлению бедной родственницы?
Я растерянно стояла в магазине уже почти полчаса и никак не могла отыскать ответ на этот вопрос.
Очевидно, нужно было еще учитывать специфику бизнеса моего визави: ничего трагичного, вроде белых калл, традиционного, вроде красных гвоздик, и торжественного, вроде алых роз.
Словом, никакого намека на похороны.
Букет должен быть жизнерадостным, как щеночек, виляющий хвостиком.
Чтобы Антон, увидев меня, сразу понял: к нему пожаловала вовсе не меркантильная расчетливая зануда по каким-то там денежным делам, а посол доброй воли, радеющая исключительно о благе семьи.
Послица.
Нет, не спрашивайте меня, почему было так важно произвести милое впечатление. Я все еще не собиралась иметь ничего общего с моим деверем.
Но…
На самый всякий случай (так говорит заядлый курильщик, отвыкающий от сигарет и ныкающий за подклад рюкзака последнюю пачку) — так вот, на самый всякий случай стоило презентовать себя получше.
Вдруг судьба окажется упрямее меня?
В моем кармане лежал список аргументов от бледной Лизы: пять причин, почему ей требовалось повышение алиментов, а старшему сыну Олегу — понижение. Спойлер: потому что он уже взрослый, в основном. Мои неуклюжие предположения о том, что студенты тоже люди и нуждаются в еде, не нашли у Лизы никакого отклика.
Обидно, в общем, получилось — у божественно прекрасной примы Риммы Викторовны и обаятельного Алеши родился весьма неказистый сын. Это я истинно вам говорю, без всякого оценочного суждения.
Факт есть факт: мальчик Олег, второкурсник экономического факультета, был круглощеким колобком, которому в любой романтической истории досталась бы роль комедийного друга, не более того.
И теперь мне предстояло вырвать у него кусок хлеба и отдать его младшей сестре.
Оу, я же теперь злая мачеха — осенило меня, — оу, возможно, вместо цветов мне стоило припасти наливное яблочко.
Но я купила очаровательный букетик из крокусов и ярких фрезий.
Наверное, в похоронном бюро редко встретишь человека столь же одухотворенно-восторженного, как я.
Стоит только начать придуриваться — так сложно остановиться.
По крайней мере, строгие клерки провожали меня осуждающими взглядами — буйные черные кудри, яркая розовая помада, воздушное платьице, пестрый букетик.
То ли просительница, а то ли видение.
— Мирослава? — Антон рывком открыл дверь, явно намереваясь куда-то мчаться и что-то решать, и резко притормозил.
— Привет, — и я неловко протянула ему фрезии и крокусы.
Антон ужасно удивился.
Мужчинам по какой-то причине редко дарят цветы. Не знаю, почему так вышло, но вот мой вам совет: хотите поставить мужчину в тупик — вручите ему букетик.
— Лехины жены становятся все затейливее, — пробормотал Антон себе под нос, сунул цветы подмышку и отступил обратно. — Прошу, — широким жестом пригласил он.
У него был строгий, даже безликий кабинет в духе чиновника среднего пошиба. Шоурум с гробами выглядел куда презентабельнее этой комнатушки, чьи окна выходили на кирпичную стену.
— Я без предупреждения, — произнесла я, разочарованно оглядываясь по сторонам, — забежала на минутку по-родственному.
Кабинет казался таким же фальшивым, как и его хозяин.
Будто просто прикидывался чем-то незаметным, но стоит поскрябать по дешевым панелям, так можно обнаружить редкие породы дерева.
Едва удержавшись от того, чтобы начать простукивать стены, я пристроилась на скромный стул с кожзамовым сиденьем и уставилась на Антона.
