С вызовом упирая руки в бока, она бойко взирает на меня, не давая и шанса двинуться дальше намеченной ею границы. Думается мне, взять эту высоту, дело не из лёгких.
– Приём передач и посещения больных строго с девяти утра до двенадцати, в вечернее время с шестнадцати до восемнадцати, – менторским тоном отчитывает меня, разъясняя часы работы. – Вы опоздали. Да ещё и в верхней одежде.
Она констатирует факт моего опоздания. Но я не опаздываю и не спешу, я просто горю от необходимости увидеться с мамой. Даже если мне эта встреча будет немало стоить. Увольнением ли, выговором, прогулом, преподнесением взятки или поощрения, но пункта отступать, в моём плане точно нет. Добираясь до больницы я даже, запретила себе думать о последствиях, которые могут меня ожидать из-за своевольного ухода. Терять работу скверно и проблематично в будущем с поиском новой, но мамочка у меня одна. В этой ситуации нечего думать, выбор очевиден.
Снимаю с плеча сумку, в слегка нервном жесте роюсь в ней, отыскивая кошелёк, то и дело проклиная вечный беспорядок в своих вещах. Спустя несколько напряжённых минут нахожу кошелёк, доставая его под вздох всеобщего облегчения.
Финансы поют романсы, деньги есть, но на карточке. Смерив взглядом воинственно настроенную женщину, быстро прихожу к выводу, что по безналу она не работает. Среди чеков, кучи ненужных клочков и ценников я всё же умудряюсь откопать пятисот рублёвую бумажку изрядно помятую, но к общему счастью, нефальшивую.
Мне особо-то и настаивать не приходится, женщина оперативно твёрдой рукой прячет купюру в карман, тихо удаляясь. Выверенные движения раскрывают скрытые возможности данной особы, такая за деньги и вход в Пентагон покажет. Через несколько минут мой спаситель стоит возле меня, протягивая халат и бахилы.
– В следующий раз бери сменную обувь. Поняла?
Я послушно киваю как китайский болванчик, почти вприпрыжку следуя за провожатой, на бегу натягивая халат. Хотя эту тряпку с трудом можно назвать достойным словом. Застиранная до желтизны материя с намёками на кровавые пятна, источает запах хлорки, хрустит и норовит порваться прямо на мне. Выданный элемент гардероба подчёркивает явную бедность государственного лечебного учреждения. Ноги облачённые в полиэтиленовые бахилы поверх балеток разъезжаются в стороны на относительно новом кафеле, поспевать за шустрой женщиной трудно.
– Фамилия, – выкрикивает женщина буквально мне в лицо, так как резко остановившись и развернувшись ко мне, я не успеваю с такой же прытью среагировать, чуть ли не падая в объятия.
– Белова, – шепчу пересохшими губами.
– Да не твоя. Тьфу ты, больного твоего, пациента.
Смаргивая с ресниц полетевшие в моё лицо капли бабулиного негодования, я медленно, но верно прихожу в себя.
– Белова Ольга Александровна, моя мама. Ее положили в ваше отделение пару часов назад.
– Тю, а я подумала, что ты к красавчику нашему прилетела на всех парах. С эдаким напором только к любовникам бегут. К нам утром парнишку привезли после драки, – с энтузиазмом посвящает меня в проблемы поступившего парня, словно думая, что своим рассказом повлияет на меня и я кинусь обхаживать красавчика. – Подлатали его, зашили где надо. Вот я и решила, что твой это.
– Нет, не мой, слава Богу. Так в какой палате Белова? – хочется поскорее избавиться от крепчающего маразма в лице санитарки и увидеть маму.
– В тринадцатой, – небрежно машет в направлении двери.
Число очень мистическое для людей суеверных, я не в их рядах, потому спокойно иду к палате, переживая лишь из-за неведения в отношении маминого здоровья.
Женщина, к тому времени потеряв ко мне всякий интерес – ретируется, открыто разочаровавшись в том, что я прилетела не на крыльях любви к побитому рыцарю, а всего лишь явилась навестить маму. Участвовать при разговоре дочки с матерью не так интригует, как подслушивать любовные диалоги.
– Здравствуйте, – почти шёпотом цежу сквозь зубы, втискиваясь в небольшой зазор дверного проёма, натыкаясь на безмолвную тишину.
Мама сидит на кровати у окна, листая журнал, так сосредоточенно, что не обращает внимания на то, как я подхожу к ней.
– Ира? – хватается она за сердце от неожиданного моего появления, словно видит призрак.
– Ты ждала кого-то другого? Мама, что случилось?
– Решила заняться своим здоровьем. Ты что же сорвалась из-за меня с работы? Дочка, это глупо.
Она как всегда, в своём репертуаре, ни дня без нравоучений. Переживает больше меня самой, хотя есть за что. Работа не свалилась на меня как манна небесная, а досталась упорством и трудолюбием. После института, без опыта работы, молодого сотрудника, а точнее сказать, сотрудницу, которая захочет выскочить замуж и выйти в декрет, берут редко. Мне несказанно везёт, поэтому мы с мамой стараемся не уповать на благоприятно расположенные ко мне звёзды, а просто ценим данность и отплачиваем отличной работоспособностью.
– А что мне оставалось делать? – развожу руками, искренне удивляясь маминой реакцией.
Неужели она думает, что я смогу усидеть на работе в полном неведении? Вот так просто и буднично оставлю её одну, променяю семью на денежное благополучие?
Среди нашей родни можно насчитать как минимум двух таких кандидатов, падких до денег и не почитающих родственных связей. Себя причислять к их числу не горю желанием.
– Можно было до вечера подождать. Отработать и приехать. Я под присмотром. Что со мной может случиться? И как тебя только впустили?
– Ма, деньги решают всё. Сейчас не про это, – отмахиваюсь сразу от всех ее вопросов и предположений, интересуясь состоянием здоровья. – Что говорит врач?
Ответа не следует, мама понуро опускает глаза, принимаясь массировать ногу, которую раздуло до внушительных размеров. Конечность имеет какой-то неестественный глянцевый оттенок и испещрена венозным рисунком.
Дотронувшись пальцем, пересиливаю желание одёрнуть руку, так как кожа кажется прохладной на ощупь и такой искусственной на вид, словно отлитой из воска. Ощущение не из приятных. Все впечатления сплетаются в один ком в районе встревоженного сердца за родного человечка, а в горле першит от накатывающих слёз.
Вот только я не имею права расклеиваться, тем более на маминых глазах, не за этим здесь. Пострадавшая сторона она, а не я, напуганная до чёртиков. Так что плакаться не время. Необходимо собрать всю волю в кулак и по возможности не растерять её из трясущихся рук.
Мама может, и храбрится, но слабина, вопреки, её желания выползает наружу.
– Лечащего врача ещё не было. Говорят он на операции. Жду, – пожимает она плечами, устало выпуская отчаянную тревогу. – В приёмном покое сказали, что это тромбофлебит, но для точной картины нужны всякие исследования.
– Ма, – беспокойство тянется грубой нитью, сплетаясь и сковывая тело, а то бьёт нервная дрожь. – Ещё вчера ничего не было. Как так-то?
С тревогой сокрушаюсь я, искренне не понимая, как может так быстро развиться осложнение. Будучи совершенно далёкой от тем медицины, принять данность как она есть, весьма проблематично.
– Ну вот так. Тяжесть в ногах, боли периодические давно у меня, списывала на возраст и издержки профессии. Утром отёчность появилась, я пошла в больницу.
– Так ты здесь с утра? – мамино недоверие и скрытность больно ранит. – Почему сразу не позвонила?
– Я жалею, что вообще тебе сказала, надо было до вечера молчать. Иди-ка ты на работу, потом домой, соберёшь мне вещи и принесёшь. Чего тебе сидеть полдня без дела?
– Я хочу поговорить с врачом, – не отступают я.
– Если очень хочется, то можно.
Раскатисто звучит строгий мужской голос за моей спиной. Такой приятный тембр, с некими солидными, но в то же время успокаивающими нотками. Мне хочется разглядеть его обладателя, сопоставить визуальную картинку с тем, что рисует фантазия, так вдохновившись силой интонации. Развернувшись слишком резко, я упираюсь своим любопытным носом в выбивающуюся поросль волос из выреза медицинской рубашки. Чёрные волоски щекочут мои ноздри и я гулко чихаю, прямо за шиворот доктору.
– Будьте здоровы и покиньте, пожалуйста, палату. Хирургическим больным, тем более готовящимся к операциям противопоказано общение с людьми с подозрением на ОРЗ или ОРВИ. Подождите меня в коридоре, после осмотра я буду готов с вами побеседовать.
Мужчина произносит свою речь тоном, не терпящим возражений и я скорее всего, тут же, сбежала бы в указанном направлении, но подняв голову, растерянно впадаю в ступор.
Я своим далеко не маленьким ростом, а именно полными ста семидесяти сантиметрами, едва касаюсь лбом его волевого подбородка. Заворожённо задерживаюсь на пухлых губах, расчерченных мелкими вертикальными морщинками, чтобы потом в полном смятении скользнуть к "зеркалу души" и окончательно пропасть.
Разглядывая его невероятные глаза стального оттенка, я совершенно забываю, что мне приказано удалиться из помещения.
Интересно, какой у него рост? Задумавшись, я принимаюсь растирать шею, которую сводит от долгого запрокинутого состояния. В обычной позе лицезреть этого великана так же тяжело, как и не смотреть вовсе. Ведь таких без преувеличения огромных людей вживую мне не приходилось ещё видеть.
Боже, да он же человек гора! Приходит мне на ум, но я продолжаю стоять истуканом подле него. Нечасто окажешься на пути такого верзилы и меня подстёгивает дикое желание основательно рассмотреть мужчину.
И руки под стать! Перемещаю взгляд на мужскую ладонь, которая несмотря на свои размеры невесомо ложится на плечо, а через секунду слегка сжимает пальцами мои мышцы. Раньше мне представлялось, что руки хирурга должны быть точёными, умелыми, чтобы с ювелирной точностью орудовать скальпелем и зашивать раны. А эти руки другие, такие огромные, запоминающиеся.
И такие горячие! Действительно, жар, исходивший от его ладони, опаляет даже через ткань халата и блузки, повышая градус температуры помещения.
Или это так выглядит стыд? Меня куда-то не туда уносит, ванильные думки и восхищённые взоры просто необходимо сворачивать.
Махнув головой, избавляюсь от непрошеных мыслей, вытряхивая их за ненадобностью. Поспешно выскочив в коридор, теряясь в догадках, успел ли доктор причислить меня к числу не совсем адекватных, я приваливаюсь спиной к стене, прохладной и хорошо отрезвляющей мою головушку.
Объект некоторой моей прострации присоединяется ко мне очень резво. Представившись, он по-деловому тут же переходит к разъяснениям, засыпая меня медицинской терминологией, как снегом на голову. Ультразвуковая допплерография, антикоагулянты, тромболитики, всевозможные статики звучат для меня как колдовские заклинания, то есть красиво и абсолютно не понятно.
Не меньший эффект производит звучное и длинное сочетание имени отчества, как нельзя кстати подходящее его огромному росту и телосложению.
Константин Алексеевич – пробую на вкус его инициалы.
– Да? – отзывается мужчина. – Вам, что-то неясно?
Боже, неужели я произнесла это вслух?! Мне становится стыдно и отрицательно махнув головой, я закусыва?ю щеку изнутри. Поверить не могу, веду себя как какая-то влюблённая школьница, впервые увидевшая красавчика. Нет, не спорю он обладает поистине мужской красотой, не слащавой и приторной, а очень такой строгой, где-то и грубой. Но именно его статность, крупное телосложение притягивает взгляд. За таким как за каменной стеной. А под ним, наверное, как под катком.
Я рефлекторно облизываю пересохшие губы, опять неуместные предположения заводят меня в дебри. К чему я размышляю насчёт врача в контексте эротического характера? Непонятно?!
Видимо, похотливость передалась половым путём от Юры после утреннего секса в душе. Вот о ком надо терзаться. О своём молодом человеке, любимом и неповторимом, а не о малознакомом докторишке. Ладошки моментально потеют, становясь такими влажными и липкими, как и сами мысли, что я спешу их спрятать в карманах халата.
– Нет, мне всё понятно, – шепчу я, вдруг потеряв под его взглядом голос. – Я могу навестить маму вечером?
– Конечно, только в урочное время. В бахилах и в маске, – добавляет нужную ремарку, слегка наклоняясь ко мне ближе, сметая возводимую мной стену непробиваемости. – Я уже наслышан, как Вы брали на абордаж наше отделение. Раскройте секрет, как Тамара Ивановна Вас пустила? Дали ей взятку? – заговорщически сощурившись, продолжает свой расспрос, так и не отодвинувшись в сторону, предпочитая испытывающе меня разглядывать.
– Ничего подобного не было, – я густо краснею, искренне желая провалиться сквозь землю.
– Ах да! Ирина, еду приносить у нас тоже запрещено. У вашей мамы будет специальная диета. Договорились? И разбивать в палатах наблюдательные пункты с многочисленными родственниками тоже не стоит.
Я растерянно киваю в знак согласия, а после невнятного прощания сбегаю из отделения.
Долгожданный конец рабочего дня наступает ввергая меня в очередную гонку по городу. За какой-то час я успеваю перебывать в разных местах: два раза появляюсь дома, один раз в супермаркете, отмечаюсь в трёх разных аптеках и по пути в больницу успеваю заскочить в кондитерскую.
Нормально поесть за целый день не представилось случая, поэтому я на бегу уплетаю заварную трубочку, запивая кофе из пластикового стаканчика. Рингтон заполняет карман ветровки романтичной мелодией. Как всегда, вовремя. Руки-то две, и чтобы ответить на звонок надо чем-то пожертвовать, но отрывать от себя остатки скромного ужина, я категорически несогласна. Краюшка выпечки исчезает во рту и смахнув свободной рукой крошки с губ, достаю телефон.
– Да, – измученно отзываюсь я, дожёвывая при этом десерт.
– Привет. Ты где?
– Бегу в больницу, – отвечаю без особых подробностей.
– Что случилось? – обеспокоенно спрашивает Юра, автоматной очередью выдавая новые вопросы, не получая ответов на предыдущие. – Ты в порядке? Мне приехать?
– Если я бегу, значит со мной всё в порядке. Маму положили в хирургию, несу ей вещи и лекарства.
– Что-то серьёзное? Почему не позвонила, не поделилась? – его голос звучит заинтересованно и я приободряюсь гордостью к тому, что у меня такой чуткий к моим проблемам парень.
– Вроде бы нет, – этим ответом не получается убедить даже себя. – Посмотрим. Обследование надо пройти, – в недоумении пожимаю плечами, проглатывая тревожный ком. – Ну чего тебя было беспокоить? Да и замоталась я.
– Ольге Александровне привет. Пусть поправляется, – он облегчённо выдыхает.
– Спасибо, передам. Люблю тебя.
– Я тоже. Тебе часа хватит?
Давно уже привыкла к тому, что на мои признания он односложно говорит «я тоже». Поначалу злилась, потом расслабилась, чётко осознавая Юркину позицию «чёрствого сухаря», и перестала накалять обстановку. Устоявшиеся взгляды на мизерное проявление чувств не искоренить. Юра такой, какой есть и я его люблю именно таким. А слова и клятвы в вечной любви порой оказываются обычным сотрясанием воздуха. Ценны лишь действия.
– Хватит на что? – я совсем не понимаю к чему Юрка клонит.
– С мамой побыть. Только не говори, что забыла. Мы же собирались в кино, я уже купил билеты. Ир, чего молчишь? – в нетерпении срывается на крик.
– Приём передач и посещения больных строго с девяти утра до двенадцати, в вечернее время с шестнадцати до восемнадцати, – менторским тоном отчитывает меня, разъясняя часы работы. – Вы опоздали. Да ещё и в верхней одежде.
Она констатирует факт моего опоздания. Но я не опаздываю и не спешу, я просто горю от необходимости увидеться с мамой. Даже если мне эта встреча будет немало стоить. Увольнением ли, выговором, прогулом, преподнесением взятки или поощрения, но пункта отступать, в моём плане точно нет. Добираясь до больницы я даже, запретила себе думать о последствиях, которые могут меня ожидать из-за своевольного ухода. Терять работу скверно и проблематично в будущем с поиском новой, но мамочка у меня одна. В этой ситуации нечего думать, выбор очевиден.
Снимаю с плеча сумку, в слегка нервном жесте роюсь в ней, отыскивая кошелёк, то и дело проклиная вечный беспорядок в своих вещах. Спустя несколько напряжённых минут нахожу кошелёк, доставая его под вздох всеобщего облегчения.
Финансы поют романсы, деньги есть, но на карточке. Смерив взглядом воинственно настроенную женщину, быстро прихожу к выводу, что по безналу она не работает. Среди чеков, кучи ненужных клочков и ценников я всё же умудряюсь откопать пятисот рублёвую бумажку изрядно помятую, но к общему счастью, нефальшивую.
Мне особо-то и настаивать не приходится, женщина оперативно твёрдой рукой прячет купюру в карман, тихо удаляясь. Выверенные движения раскрывают скрытые возможности данной особы, такая за деньги и вход в Пентагон покажет. Через несколько минут мой спаситель стоит возле меня, протягивая халат и бахилы.
– В следующий раз бери сменную обувь. Поняла?
Я послушно киваю как китайский болванчик, почти вприпрыжку следуя за провожатой, на бегу натягивая халат. Хотя эту тряпку с трудом можно назвать достойным словом. Застиранная до желтизны материя с намёками на кровавые пятна, источает запах хлорки, хрустит и норовит порваться прямо на мне. Выданный элемент гардероба подчёркивает явную бедность государственного лечебного учреждения. Ноги облачённые в полиэтиленовые бахилы поверх балеток разъезжаются в стороны на относительно новом кафеле, поспевать за шустрой женщиной трудно.
– Фамилия, – выкрикивает женщина буквально мне в лицо, так как резко остановившись и развернувшись ко мне, я не успеваю с такой же прытью среагировать, чуть ли не падая в объятия.
– Белова, – шепчу пересохшими губами.
– Да не твоя. Тьфу ты, больного твоего, пациента.
Смаргивая с ресниц полетевшие в моё лицо капли бабулиного негодования, я медленно, но верно прихожу в себя.
– Белова Ольга Александровна, моя мама. Ее положили в ваше отделение пару часов назад.
– Тю, а я подумала, что ты к красавчику нашему прилетела на всех парах. С эдаким напором только к любовникам бегут. К нам утром парнишку привезли после драки, – с энтузиазмом посвящает меня в проблемы поступившего парня, словно думая, что своим рассказом повлияет на меня и я кинусь обхаживать красавчика. – Подлатали его, зашили где надо. Вот я и решила, что твой это.
– Нет, не мой, слава Богу. Так в какой палате Белова? – хочется поскорее избавиться от крепчающего маразма в лице санитарки и увидеть маму.
– В тринадцатой, – небрежно машет в направлении двери.
Число очень мистическое для людей суеверных, я не в их рядах, потому спокойно иду к палате, переживая лишь из-за неведения в отношении маминого здоровья.
Женщина, к тому времени потеряв ко мне всякий интерес – ретируется, открыто разочаровавшись в том, что я прилетела не на крыльях любви к побитому рыцарю, а всего лишь явилась навестить маму. Участвовать при разговоре дочки с матерью не так интригует, как подслушивать любовные диалоги.
– Здравствуйте, – почти шёпотом цежу сквозь зубы, втискиваясь в небольшой зазор дверного проёма, натыкаясь на безмолвную тишину.
Мама сидит на кровати у окна, листая журнал, так сосредоточенно, что не обращает внимания на то, как я подхожу к ней.
– Ира? – хватается она за сердце от неожиданного моего появления, словно видит призрак.
– Ты ждала кого-то другого? Мама, что случилось?
– Решила заняться своим здоровьем. Ты что же сорвалась из-за меня с работы? Дочка, это глупо.
Она как всегда, в своём репертуаре, ни дня без нравоучений. Переживает больше меня самой, хотя есть за что. Работа не свалилась на меня как манна небесная, а досталась упорством и трудолюбием. После института, без опыта работы, молодого сотрудника, а точнее сказать, сотрудницу, которая захочет выскочить замуж и выйти в декрет, берут редко. Мне несказанно везёт, поэтому мы с мамой стараемся не уповать на благоприятно расположенные ко мне звёзды, а просто ценим данность и отплачиваем отличной работоспособностью.
– А что мне оставалось делать? – развожу руками, искренне удивляясь маминой реакцией.
Неужели она думает, что я смогу усидеть на работе в полном неведении? Вот так просто и буднично оставлю её одну, променяю семью на денежное благополучие?
Среди нашей родни можно насчитать как минимум двух таких кандидатов, падких до денег и не почитающих родственных связей. Себя причислять к их числу не горю желанием.
– Можно было до вечера подождать. Отработать и приехать. Я под присмотром. Что со мной может случиться? И как тебя только впустили?
– Ма, деньги решают всё. Сейчас не про это, – отмахиваюсь сразу от всех ее вопросов и предположений, интересуясь состоянием здоровья. – Что говорит врач?
Ответа не следует, мама понуро опускает глаза, принимаясь массировать ногу, которую раздуло до внушительных размеров. Конечность имеет какой-то неестественный глянцевый оттенок и испещрена венозным рисунком.
Дотронувшись пальцем, пересиливаю желание одёрнуть руку, так как кожа кажется прохладной на ощупь и такой искусственной на вид, словно отлитой из воска. Ощущение не из приятных. Все впечатления сплетаются в один ком в районе встревоженного сердца за родного человечка, а в горле першит от накатывающих слёз.
Вот только я не имею права расклеиваться, тем более на маминых глазах, не за этим здесь. Пострадавшая сторона она, а не я, напуганная до чёртиков. Так что плакаться не время. Необходимо собрать всю волю в кулак и по возможности не растерять её из трясущихся рук.
Мама может, и храбрится, но слабина, вопреки, её желания выползает наружу.
– Лечащего врача ещё не было. Говорят он на операции. Жду, – пожимает она плечами, устало выпуская отчаянную тревогу. – В приёмном покое сказали, что это тромбофлебит, но для точной картины нужны всякие исследования.
– Ма, – беспокойство тянется грубой нитью, сплетаясь и сковывая тело, а то бьёт нервная дрожь. – Ещё вчера ничего не было. Как так-то?
С тревогой сокрушаюсь я, искренне не понимая, как может так быстро развиться осложнение. Будучи совершенно далёкой от тем медицины, принять данность как она есть, весьма проблематично.
– Ну вот так. Тяжесть в ногах, боли периодические давно у меня, списывала на возраст и издержки профессии. Утром отёчность появилась, я пошла в больницу.
– Так ты здесь с утра? – мамино недоверие и скрытность больно ранит. – Почему сразу не позвонила?
– Я жалею, что вообще тебе сказала, надо было до вечера молчать. Иди-ка ты на работу, потом домой, соберёшь мне вещи и принесёшь. Чего тебе сидеть полдня без дела?
– Я хочу поговорить с врачом, – не отступают я.
– Если очень хочется, то можно.
Раскатисто звучит строгий мужской голос за моей спиной. Такой приятный тембр, с некими солидными, но в то же время успокаивающими нотками. Мне хочется разглядеть его обладателя, сопоставить визуальную картинку с тем, что рисует фантазия, так вдохновившись силой интонации. Развернувшись слишком резко, я упираюсь своим любопытным носом в выбивающуюся поросль волос из выреза медицинской рубашки. Чёрные волоски щекочут мои ноздри и я гулко чихаю, прямо за шиворот доктору.
– Будьте здоровы и покиньте, пожалуйста, палату. Хирургическим больным, тем более готовящимся к операциям противопоказано общение с людьми с подозрением на ОРЗ или ОРВИ. Подождите меня в коридоре, после осмотра я буду готов с вами побеседовать.
Мужчина произносит свою речь тоном, не терпящим возражений и я скорее всего, тут же, сбежала бы в указанном направлении, но подняв голову, растерянно впадаю в ступор.
Я своим далеко не маленьким ростом, а именно полными ста семидесяти сантиметрами, едва касаюсь лбом его волевого подбородка. Заворожённо задерживаюсь на пухлых губах, расчерченных мелкими вертикальными морщинками, чтобы потом в полном смятении скользнуть к "зеркалу души" и окончательно пропасть.
Разглядывая его невероятные глаза стального оттенка, я совершенно забываю, что мне приказано удалиться из помещения.
Интересно, какой у него рост? Задумавшись, я принимаюсь растирать шею, которую сводит от долгого запрокинутого состояния. В обычной позе лицезреть этого великана так же тяжело, как и не смотреть вовсе. Ведь таких без преувеличения огромных людей вживую мне не приходилось ещё видеть.
Боже, да он же человек гора! Приходит мне на ум, но я продолжаю стоять истуканом подле него. Нечасто окажешься на пути такого верзилы и меня подстёгивает дикое желание основательно рассмотреть мужчину.
И руки под стать! Перемещаю взгляд на мужскую ладонь, которая несмотря на свои размеры невесомо ложится на плечо, а через секунду слегка сжимает пальцами мои мышцы. Раньше мне представлялось, что руки хирурга должны быть точёными, умелыми, чтобы с ювелирной точностью орудовать скальпелем и зашивать раны. А эти руки другие, такие огромные, запоминающиеся.
И такие горячие! Действительно, жар, исходивший от его ладони, опаляет даже через ткань халата и блузки, повышая градус температуры помещения.
Или это так выглядит стыд? Меня куда-то не туда уносит, ванильные думки и восхищённые взоры просто необходимо сворачивать.
Махнув головой, избавляюсь от непрошеных мыслей, вытряхивая их за ненадобностью. Поспешно выскочив в коридор, теряясь в догадках, успел ли доктор причислить меня к числу не совсем адекватных, я приваливаюсь спиной к стене, прохладной и хорошо отрезвляющей мою головушку.
Объект некоторой моей прострации присоединяется ко мне очень резво. Представившись, он по-деловому тут же переходит к разъяснениям, засыпая меня медицинской терминологией, как снегом на голову. Ультразвуковая допплерография, антикоагулянты, тромболитики, всевозможные статики звучат для меня как колдовские заклинания, то есть красиво и абсолютно не понятно.
Не меньший эффект производит звучное и длинное сочетание имени отчества, как нельзя кстати подходящее его огромному росту и телосложению.
Константин Алексеевич – пробую на вкус его инициалы.
– Да? – отзывается мужчина. – Вам, что-то неясно?
Боже, неужели я произнесла это вслух?! Мне становится стыдно и отрицательно махнув головой, я закусыва?ю щеку изнутри. Поверить не могу, веду себя как какая-то влюблённая школьница, впервые увидевшая красавчика. Нет, не спорю он обладает поистине мужской красотой, не слащавой и приторной, а очень такой строгой, где-то и грубой. Но именно его статность, крупное телосложение притягивает взгляд. За таким как за каменной стеной. А под ним, наверное, как под катком.
Я рефлекторно облизываю пересохшие губы, опять неуместные предположения заводят меня в дебри. К чему я размышляю насчёт врача в контексте эротического характера? Непонятно?!
Видимо, похотливость передалась половым путём от Юры после утреннего секса в душе. Вот о ком надо терзаться. О своём молодом человеке, любимом и неповторимом, а не о малознакомом докторишке. Ладошки моментально потеют, становясь такими влажными и липкими, как и сами мысли, что я спешу их спрятать в карманах халата.
– Нет, мне всё понятно, – шепчу я, вдруг потеряв под его взглядом голос. – Я могу навестить маму вечером?
– Конечно, только в урочное время. В бахилах и в маске, – добавляет нужную ремарку, слегка наклоняясь ко мне ближе, сметая возводимую мной стену непробиваемости. – Я уже наслышан, как Вы брали на абордаж наше отделение. Раскройте секрет, как Тамара Ивановна Вас пустила? Дали ей взятку? – заговорщически сощурившись, продолжает свой расспрос, так и не отодвинувшись в сторону, предпочитая испытывающе меня разглядывать.
– Ничего подобного не было, – я густо краснею, искренне желая провалиться сквозь землю.
– Ах да! Ирина, еду приносить у нас тоже запрещено. У вашей мамы будет специальная диета. Договорились? И разбивать в палатах наблюдательные пункты с многочисленными родственниками тоже не стоит.
Я растерянно киваю в знак согласия, а после невнятного прощания сбегаю из отделения.
Прода от 03.06.2020
ГЛАВА 3.
Долгожданный конец рабочего дня наступает ввергая меня в очередную гонку по городу. За какой-то час я успеваю перебывать в разных местах: два раза появляюсь дома, один раз в супермаркете, отмечаюсь в трёх разных аптеках и по пути в больницу успеваю заскочить в кондитерскую.
Нормально поесть за целый день не представилось случая, поэтому я на бегу уплетаю заварную трубочку, запивая кофе из пластикового стаканчика. Рингтон заполняет карман ветровки романтичной мелодией. Как всегда, вовремя. Руки-то две, и чтобы ответить на звонок надо чем-то пожертвовать, но отрывать от себя остатки скромного ужина, я категорически несогласна. Краюшка выпечки исчезает во рту и смахнув свободной рукой крошки с губ, достаю телефон.
– Да, – измученно отзываюсь я, дожёвывая при этом десерт.
– Привет. Ты где?
– Бегу в больницу, – отвечаю без особых подробностей.
– Что случилось? – обеспокоенно спрашивает Юра, автоматной очередью выдавая новые вопросы, не получая ответов на предыдущие. – Ты в порядке? Мне приехать?
– Если я бегу, значит со мной всё в порядке. Маму положили в хирургию, несу ей вещи и лекарства.
– Что-то серьёзное? Почему не позвонила, не поделилась? – его голос звучит заинтересованно и я приободряюсь гордостью к тому, что у меня такой чуткий к моим проблемам парень.
– Вроде бы нет, – этим ответом не получается убедить даже себя. – Посмотрим. Обследование надо пройти, – в недоумении пожимаю плечами, проглатывая тревожный ком. – Ну чего тебя было беспокоить? Да и замоталась я.
– Ольге Александровне привет. Пусть поправляется, – он облегчённо выдыхает.
– Спасибо, передам. Люблю тебя.
– Я тоже. Тебе часа хватит?
Давно уже привыкла к тому, что на мои признания он односложно говорит «я тоже». Поначалу злилась, потом расслабилась, чётко осознавая Юркину позицию «чёрствого сухаря», и перестала накалять обстановку. Устоявшиеся взгляды на мизерное проявление чувств не искоренить. Юра такой, какой есть и я его люблю именно таким. А слова и клятвы в вечной любви порой оказываются обычным сотрясанием воздуха. Ценны лишь действия.
– Хватит на что? – я совсем не понимаю к чему Юрка клонит.
– С мамой побыть. Только не говори, что забыла. Мы же собирались в кино, я уже купил билеты. Ир, чего молчишь? – в нетерпении срывается на крик.
