Просто мне нечего ответить, изначальная гордость за Юркино сострадание улетучивается так же быстро, как и возникает в моей душе. Неужели он не понимает, что походы в кино, развлечения мне сейчас не нужны? Что я могу думать лишь о маме, что хочу быть рядом с ней?! Для меня такие вещи ясны и без объяснений. Ведь беспокойство за близких, проявление внимания это всё на подсознательном уровне. Лично для меня, точно.
– Юр, не получится. Не сегодня, ладно? – не хочется грубить и я подбираю слова осторожно, как сапёр. Ошибись я сейчас с тоном или с лексикой, быть скандалу.
– И куда мне теперь девать билеты? Выкинуть?
– Сходи с кем-нибудь. Не могу я сейчас её бросить. Как ты не понимаешь?
Я больше не сдерживаюсь, злясь на его ребячество, похожее на капризы маленького мальчишки, незнающего слова «нет». Что можно объяснить человеку, который не готов принять отказ и ждёт согласия? Ровным счётом ничего.
– Я всё понимаю и переживаю, не думай, что я скотина бездушная. Мне действительно не все равно. Но смысл сидеть всю ночь возле мамы? Она же не инвалид, в конце концов, сама справится.
– Ты вроде как, тоже без физических увечий, значит сходить в кинотеатр и без меня получится. У неё ногу разбарабанило, ей вставать не рекомендуется. Если там тромб, он может оторваться, – озвучиваю страшную догадку, внутренне сжимаясь от беспокойства. – И вообще, я хочу побыть рядом с ней. Понятно? И не звони мне, хотя бы сегодня.
Не дожидаясь ответа, сбрасываю вызов и начинаю запихивать телефон в карман. Естественно, с первого раза не выходит, нервы на пределе, разговор снижает и без того плохое настроение до нулевой отметки.
Хоть бы услышал меня и больше не беспокоил, а то я за себя не ручаюсь. На таком взводе способна наговорить глупостей, а ссориться нам ни к чему. Стоит остыть, взять тайм-аут, как следует соскучиться и тогда маленькая сегодняшняя размолвка покажется нам сущим пустяком. Но в данный момент лучше не будить во мне зверя.
Перед тем как перешагнуть порог палаты, я натягиваю лучезарную улыбку, самую счастливую и радостную, на которую я только способна сейчас. Мысленно уповая, что от маминого проницательного взгляда скроется моя внутренняя тревожность под маской умильности. Как бы не так, после короткого приветствия, мама задаёт бесцеремонный вопрос в лоб, с места в карьер, так сказать.
– Поругалась с Юрой?
– Немного, так ерунда, – отмахиваюсь от нежелательной темы, переводя разговор в иное русло. – Как самочувствие?
– В одной поре. Целый день что-то капают, мажут, ширяют. Чувствую себя подопытной. Сказали, надо носить компрессионные чулки.
– Ах да, – стукнув ладошкой себя по лбу, признаю свою забывчивость. – Я купила, надеюсь, с размером не ошиблась, они возврату не подлежат.
Порывшись в рюкзаке, выуживаю картонную коробочку и предварительно сняв ценник, передаю её маме.
– Чего не поделили с Юрой? – не унимается она в попытках выудить причину ссоры.
– Ма, не парься. Ничего особенного не случилось, просто сказала что иду к тебе и в кино с ним не поеду. А он как маленький раскапризничался. Ну его.
– По таким пустякам ругаетесь. Ирка, поосторожнее будь, а то останешься одна, как я. Мужики любят внимание.
– Не каркай. А ты не одна, у тебя есть я. Закроем тему, ладушки?
Остаток вечера мы проводим вместе. Спасибо, что Юра звонками не донимает, а мама предпочитает обходить стороной поучительные нотации.
Подавив зевок, устало смотрю на часы. Стрелки прекрасно виднеются на белом циферблате, но различить который час мне не под силу, глаза слипаются от усталости. Тёплая ладонь проходится по волосам, принося ощущение уюта и нежности как в детстве. Проблем и невзгод рядом с мамой нет, любая рана лечится поцелуем, под её крыльями всегда безоблачно. В отличие от теперешнего моего состояния, когда на глаза наворачиваются непрошеные слёзы.
Где найти такие силы? Как излечить любой мамин недуг? Укрыть от всего, как это делала мамочка на протяжении всей моей жизни? Неразрешённые вопросы рвут душу в клочья, наполняя солёной влагой, рвущейся из меня.
– Пойду, позову медсестру. Надо систему перекрыть.
Выскочив из палаты, позорно шмыгаю носом как последняя плакса, направляясь на поиски медика, не оказавшегося на посту.
Подойдя к двери с надписью «сестринская» и после коротких, но настойчивых стуков, принимаюсь дёргать ручку, безрезультатно. Пары таких движений хватает, чтобы понять всю глупость затеи. В помещении глухо как в танке, впрочем, как и во всём отделении. Та же участь меня ждёт возле процедурной. Всё отделение словно вымерло, пусто на посту, одиноко в коридоре и тихо за дверями палат. В голове копошатся картинки из ужастиков и на смену прокатившейся волны, холодящей спину, приходит вереница мурашек. На ум приходят всевозможные сюжеты из мистических фильмов, разгоняя кровь по жилам быстрей, чем от дозы адреналина.
Продвигаясь по коридору в сторону окна, из которого струится свет уличного фонаря, боковым зрением замечаю блик на двери, едва заметный, но почему-то бросившийся в глаза. В таком полумраке отыскать нужный кабинет, везение с большой буквы. Может фарт улыбнётся и сейчас, и я наконец встречу какого-нибудь представителя клятвы «Гиппократа». Мои мытарства закончатся, а мама, избавившись от капельницы, сможет спокойно лечь спать, кстати, принять горизонтальное положение и моя давняя мечта после трудного дня.
Негромко постучав в дверь, но так и не дождавшись ответа, тихонько открываю её, шагнув в полумрак ординаторской. Тусклый свет едва освещает просторное помещение, но и этого незначительного подсвечивания торшером хватает мне с головой, чтобы разглядеть интимный антураж и занятую парочку. Конечно, может, издалёка мне кажется что-то не то и на самом деле медсестра спасает пациента, сидя на нём верхом и делая искусственное дыхание в технике «рот в рот». Ну а мужчина просто бьётся в предсмертных судорогах и шарит по многочисленным оголённым участкам тела своей спасительницы. Хватается из последних сил, жмётся с надеждой остаться на бренной земле.
Наверняка так всё и есть, и это моя больная фантазия нарочно пририсовывает интим на ровном месте.
Любопытство моя сильная сторона, поэтому я не спешу убегать от стыда. Мне-то как раз стыдиться и нечего, я правил приличия и субординацию не нарушаю никоим образом.
Вошла я, как полагается после предупреждающего стука, а вины в том, что кто-то глуховат, моей нет. И если на то пошло, надо запираться, если намерены заниматься непристойностями, да ещё и в людном месте.
Лишь спустя время оценив обстановку, подумываю удалиться восвояси, не нарушая людям спланированного отдыха. И тут мой мобильник резко подаёт признаки жизни, завибрировав в моих руках. Испугавшись от неожиданности, я его роняю, а тот гулко шарахается о плитку.
Парочка отвлекается, оперативно отскакивая друг от друга, и я воочию вижу того, кто так страстно обнимает девушку.
Константин Алексеевич, в отличие, от своей пассии одет в повседневную одежду. Голубые джинсы стройнят ноги, визуально делая их ещё длиннее, вытягивая их до бесконечности. Рубашка в серо-чёрную клетку расстёгнута на все пуговицы, открывая вид на широкую грудь, покрытую тёмными завитками волос.
Я сглатываю тугую слюну, переполнившую мой рот от горячей сцены, неуклюже отходя к выходу.
– Стучать не учили? – звучит недовольный визг девушки, оглушая до недавнего времени мертвецкую тишину.
– Я стучала, но Вам, видно, было не до этого.
– Войти разрешали? – завидев мои отрицательные кивки, девушка бесцеремонно продолжает. – Какого чёрта тогда вламываешься? – теперь уже спокойно произносит она, даже не удосужившись запахнуть халатик или хотя бы прикрыть рвущуюся наружу грудь.
Меня словно приклеивает к полу, я заворожённо слежу за тем, как Константин ловкими пальцами застёгивает пуговицы, заправляет рубашку в брюки, приводя себя в должный вид. Мой взгляд скользит по его фигуре недолго, передо мной вырастает препятствие в лице огненно-рыжей красавицы. Девушка явно старше меня, лет на пять, не меньше. Красоты не занимать, ей бы не капельницы ставить, а по подиуму ходить. Точёная талия, округлые бёдра и внушительных размеров бюст, играет на контрасте с её хрупкой фигуркой. В данную секунду я понимаю, что мужчинам, несомненно, трудно устоять перед таким соблазном. Теперь я с не меньшим интересом разглядываю медсестру.
– Чего уставилась? Пошла вон отсюда, заблудшая овечка. Это служебное помещение. Дай людям одеться.
– Я здесь людей не наблюдаю, – для большей убедительности оглядываюсь по сторонам. – Только кроликов, которым я помешала спариться.
Чёрт! Не знаю, что на меня находит, но от сдержанности не остаётся и следа, я закипаю как чайник. Выглядеть более воспитаннее или интеллигентнее я не желаю, опускаясь до таких же нелицеприятных слов, какие звучат и в мой адрес.
– Кот, ты слышал это? – девушка резко разворачивается ко мне спиной, ища защиты у своего партнёра. Ее совершенно не беспокоит то, что она при постороннем человеке обращается фамильярно к врачу, к своему непосредственному начальнику.
Кот. Цокаю я языком. Тошнотворная банальщина. Думаю врачу переростку такое прозвище не идёт, если только котярой его назвать. Таким ненасытным, важным хозяином жизни.
– Алиса, приведите себя в порядок, – звучит наставнический тон мужчины, проливаясь неким злорадством на мою душу. – Ирина, кажется?
Смотрите, какой внимательный, имя моё запомнил. Работал бы лучше, чем рыжих тискать по углам.
– Вы, что-то хотели? – это он уже ко мне обращается, окрашивая интонацию заискивающими нотками.
– Ага. Хотелось бы, чтобы ваша личная наложница капельницу в тринадцатой палате у Беловой сняла.
Он окидывает меня таким взглядом, что я начинаю чувствовать себя неловко, как будто это меня застали за непотребным делом.
Интересно о чём он думает, смотря своими холодными глазами? Ненавидит наверное. Конечно, своим появлением я порчу весь вечер, оставляя без сладкого.
А может это рыжая лишилась сладенького? Да… его губы с остатками матового розоватого блеска, оставленного Алисой, отлично сойдут за десерт. Я даже издаю полувздох-полустон, устыдившись своих похабных фантазий.
– Алиса Сергеевна, почему у Вас ещё незакончены в это время процедуры? – голос Константина раскатисто гремит, рассекая неловкую паузу, подобно удару хлыстом. – Вернитесь к работе, а утром не забудьте явиться на планёрку и объяснить свою профессиональную некомпетентность.
Девушка выскакивает из комнаты стремглав, не лишив себя удовольствия задеть меня плечом, угрожающим жестом объявляя мне войну. Я рискнула нарушить их интим, так ещё и умудрилась раскрыть её недобросовестность к выполнению рабочих обязанностей.
– Если Вы, уже закончили меня разглядывать, тогда покиньте помещение, – кинув придирчивый взгляд, Константин лёгким кивком указывает мне на дверь. – Вы нарушаете внутрибольничный распорядок. Посетители обязаны следовать регламенту, установленному администрацией данного лечебного учреждения.
Боже, мне становится дважды неловко или уже трижды. Сбилась со счёта сколько раз в присутствии Константина ощущаю себя не в своей тарелке. Хотя слова про то, что я злостный нарушитель меня цепляют сильней безразлично пустых глаз.
Вот кто тут нарушитель, я бы ещё поспорила.
– Моё желание нарушить ваш распорядок, вполне логично. Я ухаживаю за больной мамой, которую вы не спешите лечить. Вам всем здесь просто нет никакого дела до пациентов, вы заняты собой. Вместо того чтобы выполнять предписания врачей, медсестры их ублажают.
Неожиданно даже для себя, я толкаю всей пятернёй в грудь собеседника, который, по всей видимости, тоже не пальцем деланный. Он жёстко хватает мой локоть, напористо дёргая на себя так, что мне приходится привстать на цыпочках, чтобы не ощущать дискомфорта. Ноздри его раздуваются от злости, реагируя на моё провокационное движение. С непривычки, а в большей степени из-за неожиданности трясусь от страха, но не смею кинуться в противоборство.
– Ещё раз увижу Вас в моём отделение в неположенное время, спущу с лестницы, – гремит безоговорочное предупреждение прямо мне в ухо, сжигая последний зачаток бравады, просыпая его боязливым пеплом мне под ноги. – Ясно? А теперь на выход. Я лично прослежу, чтобы вы не вернулись.
Пальцы Константина легко обвивают мой локоть, почти игрушечный в его огромных лапах, так запросто запирая в плен. Варварски тащит к двери, забыв критерии поведения с хрупкими девушками, цепко держа меня под руку. А я и не сопротивляюсь, силы не равны, тут я проигрываю.
Мы спешим как на пожар, покидая стены больницы, проскакивая мимо многочисленных запертых дверей, не встретив ни единой живой души по пути. Рука начинает ныть в том районе, где толстым кольцом сжимаются мужские пальцы. Дёрганые движения не ослабляют хватки, а лишь причиняют нестерпимую боль, явственно доказывая кто тут хозяин положения.
– Отпустите, Вы вырвете мне руку, – выкрикиваю я, когда мы оказываемся на улице.
– Я бы предпочёл вырвать вам язык, чтобы вы не несли больше мерзостей, – спокойно выдыхает желание, от которого веет потенциальной угрозой.
– У нас свобода слова. А мои сказанные мерзости всего лишь оценка вашего непотребного поведения.
Собрав остатки сил, я резко выворачиваюсь, отвоевав свою конечность. Манёвр получается неожиданным, такой прыти мужчина от меня не ожидал, поэтому свобода дарована моментально. Я принимаюсь растирать кожу, которая горит от варварского метода, предпринятого мужчиной в отношении меня.
– Вы всегда такой грубый неандерталец? Или становитесь ласковым, только когда хотите трахнуть кого-нибудь? – мои слова больше походят на невнятную попытку казаться стойкой соперницей этому дурно воспитанному мужчине. Но кинутые дерзости для Константина Алексеевича, что слону дробина.
– А вы всегда такая язва? – он тут же рикошетит язвительным вопросом, рывком притягивает меня к себе, заключая в объятия. Их скорее можно назвать удушающим захватом, в котором я боюсь задохнуться, неосознанно подстраиваясь подо рваное мужское дыхание. Грубость Константина и его своевольность раздражают меня покруче вынужденных объятий. Он не имеет права так общаться со мной, не имеет права хватать и прикасаться ко мне. Злость в данной ситуации спасает, потому что моё тело неоднозначно реагирует на близость. – Хотите проверить, каким нежным я могу быть?
Ответ ему не нужен, да и вряд ли можно говорить закрытым ртом, когда тебя целуют и в рот запускают чужой язык, свой расшевелить проблематично. Наверняка, я бы потеряла контроль, потому как, целоваться Константин умел.
Пухлые губы очень мастерски касаются моего рта, а язык пробует меня на вкус будто впервые вкушает изысканный десерт. Влажно, нежно, но настойчиво проявляя инициативу, запуская руку в волосы. При всем моём желании, не могу добровольно прекратить это и отстраниться, но нам очень вовремя помогают.
Обретя свободу, первое что я замечаю это карие глаза, прожигающие во мне дыру.
