…..Она сидела на лавке в строгом чёрном костюме, заметно пополневшая, с короткой причёской, сменившей её непокорные рыжие лохмы. А рядом сидел рыжий пацан лет четырёх, копия Славика, стиснув руках вафельный стаканчик с мороженым. Оно капало ему на короткие штанишки, и пацан размазывал капли по коленкам, украдкой косясь на мать.
-- Здравствуй, Кир.— Еле смог выдавить Славик.
-- Привет, Слав. Как жизнь?
-- Ничего. Так себе.
-- Мать жива?
-- Умерла пару лет назад.
-- Работаешь?
-- Да так, понемногу. А ты.. замужем?
-- Как тебе сказать? Скорее нет, чем да. А ты плохо выглядишь. Пьёшь, наверное? Вот, кстати, посмотри на своего сына.
Славик кивнул и отвёл глаза. О чём говорить? О том, что он идиот? Он и так это знает.
-- Мам, мам!— заныл пацан.— Пошли домой, я уже устал!— Он протянул Кире замусоленный вафельный стаканчик, и она бросила его за лавку.
-- Подожди, Максим, видишь, я с дядей разговариваю.
Пацан замолчал и надул губы.
Она дала сыну маленький носовой платок, и тот стал тщательно стирать следы неудачного лакомства мороженым.
Славик, не прощаясь, повернулся и пошел по тропинке к дому, хотя на самом деле ему хотелось броситься перед Кирой на колени и обнять её вместе с сыном. Надо же, дядя!
Отойдя немного, он обернулся. На лавке уже никого не было.
После этого он два дня валялся без сил, и Фрол дал ему какую-то лиловую субстанцию в обычной чашке, отчего внутри что-то взорвалось, он куда-то провалился, во сне сидел какое- то бескрайнее фиолетовое то ли озеро, то ли равнину. На него навалилась тяжесть, он судорожно пытался проснуться, и не мог. Но наутро Славика отпустило окончательно. Как «объяснил» Фрол, это было что-то вроде их тонизирующего напитка.
--Здесь должно быть поваленное дерево, а за ним - тропка к театру. — Славик шагал уверенно и размашисто, как Маяковский.
Впереди показалось слегка наклонённое дерево, которое Славик назвал почему-то поваленным. Компания свернула на еле заметную тропинку, и через минуту они оказались на круглой полянке, посреди которой действительно стояла простая лавочка с досками - сиденьем и досками – спинкой. Лёха подумал, что такая - же лавочка стоит у него на работе в раздевалке и в основном используется для отдыха тех, кто перебрал.
-- Фантом может появиться, когда вы подойдёте к лавке. А может, и не появится.— Почему-то шёпотом произнёс Славик. – А кто появится - неизвестно. Наверное, кого вы пожелаете увидеть. Но возможно, вы увидите вариант развития вашего будущего.
--Это ещё почему? С чего ты взял? Ты- же только себя видел! – Валерка пристально посмотрел на Славика.
Тот, поняв, что сболтнул лишнего, засмущался и закашлялся.
--И ещё. Фантом появляется мгновенно, вы не заметите, как. Ну, кто первый?
--Ты первый и иди, покажи пример.-- Митрич слегка подтолкнул Славика к лавке.
Подходя к лавке, Славка с ужасом подумал, что опять увидит Киру. Но на лавке сидела не Кира.
--Кузьмич, ты, что-ли?
На лавочке сидел сухонький старичок с седой куцей бородкой, в той же самой ветхой рубахе, которую помнил Славка, и в тех же самых серых штопаных штанах. На ногах у Кузьмича были одеты почему- то лапти. Их Славка не помнил. Он вообще помнил своего деда, как мощного старикана, который громогласно ругался со своей женой, бабкой Прасковьей, любил выпить и вспомнить прошлое. Но это было так давно, что Славка даже не предполагал, что может вспомнить такую давнюю историю.
-Я, Славка, я, кто же ещё. Узнал деда-то?- Кузьмич гулко закалялся.
- Да, дед, узнал. Ты все такой же....... боевой!- Славка сглотнул. Откуда Дед узнал его? Ведь он умер, когда Славке было лет восемь или девять!
-А то как же!- Кузьмич закинул ногу на ногу - есть ещё порох в пороховницах! А ты как? Женат?
--Развелся.- Промямлил Славка, не ожидая такого вопроса.
--Это плохо. - Нравоучительно заметил Дед. - Мы с бабкой вон как собачились, бывало, но, чтобы разводиться - даже мысли не было. Слушай-ка! - он оживился. - а Хрущев все еще стучит ботинком?
--Стучит, ещё как стучит.- Славка не знал, как закончить ставший тягостным разговор, но дед сам нашел выход:
--Ну, ты иди, Слав, по своим делам, чего тебе со мною, старым мухомором-то балакать.- Кузьмич опустил голову и как бы задремал.
….Обычно дед молча сидел на завалинке, щурясь на солнце. Четырехлетний Славка залезал к нему на колени и просил спеть какую-нибудь песенку.
Репертуар особым разнообразием не отличался. Кузьмич усаживал внука поудобнее и исполнял что-нибудь из революционного. Особенно нравилась деду песня про паровоз, летящий в комунну. Славке представлялся состав, летящий в клубах пара и дыма, и бешено мечущиеся по вагонам люди в поисках другого пути, и красноармейцы с винтовками у дверей, пересекающие попытки пассажиров покинуть поезд, несущийся в какую-то Комунну, где наконец должна быть остановка.
Но бывало, что деда тянуло на поэзию, и он рассказывал стишки и прибаутки, наивные и по-своему смешные. Как-то раз он, осмелев, рассказал стишок про Ленина:
Когда был Ленин маленький.
С кудрявой головой.
Носил он летом валенки.
А тапочки - зимой.
Бабка Прасковья, услышав это, назвала деда старым дурнем и сказала, что его сошлют на Колыму или в тайгу катать карандаши, на что дед отвечал, хорохорясь, что, мол, уже не те времена. На вопрос Славки, что такое Колыма, дед отвечал, что это такая речка, а зачем в тайге катают карандаши, ему знать ещё рано.
Славка сразу представил Колыму тихой прозрачной речкой с длинными песчаными косами, где загорают и ловят пескарей деревенские пацаны. Но понять, зачем по огромной тайге катают маленькие карандаши, он не мог, сколько не пытался.
Иногда Славка, сидя у Кузьмича на коленях, дёргал его за бороду. Дед пытался усмирить его, спутывая руки и называя вражиной и холерой, а Славка смеялся и вырывался.
Тут распахивалось окно, и мать, высунувшись, кричала на Славку «отстань от деда, паразит", но Славка ее не слушал. Тогда мать выскакивала из избы с полотенцем и пыталась лупить им Славку, а он, гогоча, скакал вокруг матери, прикрывая задницу ладошками.
Но энергичная натура Деда не позволяла ему долго сидеть, и тогда он решал прогуляться по деревне. Уже под вечер, возвращаясь нетвердой походкой, Кузьмич заходил в дом, старясь не скрипеть половицами, и тихо ложился спать.
Правда, иногда Кузьмича приводили под руки два мужика, такие же пьяные, но помоложе, и поэтому держащиеся на ногах получше. Они сажали деда на завалинку и исчезали. И тут события начинали развиваться по иному сценарию.
Дед зачем-то озирался, оглаживал бороду, и начинал по десятому разу рассказывать Славке о своем боевом прошлом.
--Мы, Славка, с Буденным, знаешь, как воевали? Рубили контру направо и налево, только головы отлетали! -- Дед размахивал руками, как мельница, желая, наверное, нагляднее показать, как он шашкой рубил беляков.
Славка, предусмотрительно стоя в сторонке, знал, что Буденный - это большой военачальник, маршал. В его воображении он рисовался златокудрым красавцем на огромном, как паровоз, вороном коне, с блестящей шашкой на боку и почему-то с гусарским кивером на голове, который Славка как- то раз видел в книге.
- Ты, говорит, Николай, заходи ко мне безо всякого стеснения, днем ли, ночью. --по херу - продолжал заливать Дед-. И называй меня по имени, никаких там маршалов. Потому как мы с тобой, говорит, боевые товарищи и никакого препятствия между нами быть, говорит, не может. А кто тебя ко мне пускать не будет - тех посылай на хер! Прямо так и сказал, Слав, вот те крест! - бывший соратник Буденного торопливо крестился, снова испуганно озираясь.- А ещё, говорит, выпьем с тобою самогоночки, как бывало на фронте, вспомним былое, помянем товарищей, не доживших до светлого будущего.
Славка, уже понимая, что такое колхозное настоящее, сильно сомневался, что это и есть то светлое будущее, за которое воевал дед, но послушно кивал. И уж совсем не верил в то, что маршал Буденный, в золоченом мундире и галифе с широченными алыми лампасами, будет хлебать самогонку с его дедом, одетым в застиранную рубаху и штопаные штаны.
На звук разглагольствований Кузьмича из дома выходила бабка, которая была хоть и доброй, но довольно склочной женщиной. Наверное, это из-за нее так быстро исчезали провожатые деда. Следом за ней шла мать.
Бормоча на ходу что-то про божью кару и пресвятую богородицу, бабка заходила с одной стороны, а мать - с другой.
--В клещи меня взять вздумали, деникинцы!- театрально возмущался Дед, оттопыривая локти. "Деникинцы" у него было вроде приличного ругательства.
Наконец он сдавался и позволял отвести себя в дом.
- Ты бы не пил так, Коленька!- укоряла его бабка,- ведь здоровье-то не железное.
- Мы с Семён Михалычем знаешь, как пили раньше!- не унимался Дед, пытаясь вырваться из цепких рук бабки .-- Никто во всей красной коннице так не пил!
-Так то было раньше! - вздыхала бабка о чем то своем.
--А что ты меня всё лишней рюмкой попрекаешь?- возмущался Дед, спотыкаясь на крыльце.- Кто я, по- твоему - красный командир или хер собачий?
- Хер, Коленька, хер, угомонись.
Наконец они укладывали деда на кровать и, исполнив коронную песню про красных кавалеристов, дед затихал.
После таких вечеров воспоминаний Славке снился почему-то конь маршала Буденного, который косил на него страшным черным глазом, а из ноздрей валил пар….
-- Кто это, Слав?- Нетерпеливо спросил Митрич.
-- Дед мой, бывший кавалерист, помер давно. А тут, подиж ты, появился. Ну, кто следующий?
--Давай ты, Лёха! - предложил Валерка.
Лёха ощутил вдруг такую тоску и стыд, что даже сначала не понял, отчего. И зачем они сюда пришли? Душу себе бередить? Кому от этого лучше? И кто появится, неизвестно, потому что он не знает, что хочет. А может, он просто не хочет увидеть мать? Точно!!! Он не хотел её видеть! Так вот отчего такой стыд!
Лёха покраснел и выдавил:
--Я позже. Давай ты.
На лавке сидела Зинка, выглядевшая уже значительно старше. Легкомысленная челка исчезла, и теперь волосы были собраны в пучок на затылке. Она была одета в простой байковый коричневый халат, похожий на больничный, и тапочки с помпонами. На руках Зинка держала спеленатого ребенка. Халат с левого плеча Зинки был спущен, и младенец аппетитно сосал грудь. На голом плече Зинки была крупная родинка, которую Валерка не помнил.
--Это ты?- Вырвалось у Валерки.
--Я, конечно. Ты что, свою жену не узнаешь?
--Жену?- икнул Валерка.
--Да, жену, представь себе!- голос Зинки стал раздраженным.- уже пять лет как!
--Пять?
--Тебе, Валер, точно пить нельзя.- Едко заметила Зинка.- Ты – же, как- никак отец двоих детей!
--Двоих?- у Валерки потемнело в глазах.
--Ты что, в детстве об пол роняный? Это Машка, а Женька - в садике. Кстати, ты сегодня его забираешь.
… Она сидела, плотно прижавшись к нему, на маленькой дощечке на корме лодки Митрича. Вокруг были только ночь, озеро и звёзды. И ещё её горячее дыхание ему в ухо. И Валерка тогда подумал — а что такое любовь? Может, это мгновение и есть то, о чём столько говорят?
На Валерку было жалко смотреть. Он шёл от лавки такой - же понурой походкой, как тогда, когда они нашли в лесу машину. Лёха хотел сказать что-то ободряющее, но Митрич встрял первый и захохотал:
-- Не ссы, Валер, всё утрясётся. Это же только вариант, может быть. А здорово моя лодочка поспособствовала?
--Да я думаю, а вернёмся ли мы вообще.— Валерка сел на землю рядом с лежащим Одноглазым.- Слав, придумай какое нибудь бревно, чего стоим-то? Ну, кто следующий?
Лёха закрыл глаза, глубоко вздохнул и шагнул к лавке.
На лавочке, закинув ногу на ногу, сидел Валерьяныч в полевой форме в звании почему-то капитана. Выглядел он моложе, чем помнил его Лёха, но лицо было таким же красным. Валерьяныч курил папиросу и утирал рукавом пот со лба. Фуражка лежала рядом.
--Привет, Валерьяныч!- громко сказал Лёха.
Валерьяныч вздрогнул и уставился на Лёху.
- Ты что, боец, охуел? Не знаешь, как обращаться к старшему по званию? Так я могу научить!- заорал он, краснея ещё больше.
Лёха опешил. Валерьяныч не узнал его!
--Это-же я, Лёха! Ты что, не узнал меня?
Валерьяныч отшвырнул папиросу и надел фуражку.
--Не ты, а вы. Какой еще Лёха?
--Кулаков. Ниночку помнишь? Это моя мать.
--Не " помнишь", а " помните". И зовут меня Марцевич Вениамин Валерианович. И не помню я никакой Ниночки. Так что шагай отсюда, рядовой, пока я тебя на гауптвахту не отправил.- Валерьяныч вытянул ноги и стал любоваться начищенными сапогами.- Кругом, шагом марш!
--Ну и хер с тобой!- пробормотал Лёха, повернувшись к лавке спиной.
--Кто это, Лёх?- Валерка уже сидел на бревне. Митрич со Славкой продолжали стоять. Одноглазого поблизости не было.
-- Валерьяныч, материн ухажёр.
-- Тот самый?
-- Да. Алкаш проклятый, не узнал меня.
-- Да и хер с ним! Митрич, давай теперь ты. Посмотрим, как ты в прошлом наследил. Может, та кладовщица нарисуется!
Митрич укоризненно покосился на Валерку, покачал головой, но промолчал.
На лавке сидела конопатая русоволосая девочка лет восьми, в смешном старомодном платьице с отложным воротником, с расчесанными от комаров руками и пятнами зелёнки на ногах.
--А, явился - не запылился, друг ситный!- Затараторила она, чуть картавя.- Вот будет тебе от матери! Она сказала - как увидишь этого паршивца - пусть сразу идёт домой. А отец сказал. - Девочка прыснула в ладошку. - В общем, Витька, беги быстрее домой.
--Оксанка?- одними губами прошептал Митрич. Перед ним сидела его сестра, которая давно утонула. Он уже с трудом вспоминал, как она выглядела, а тут....
--А зачем, домой то?- Митрич не узнал свой голос. Не может фантом так натурально выглядеть. А, может, в каких- нибудь пространствах она еще жива?
Горло сдавило так, что невозможно стало дышать. Он почувствовал, что плачет, но бороться со слезами не мог. И не хотел.
--А то ты не знаешь!- Девочка встала с лавки и поправила платье.- Кто курил у Емельяновны за сараем? Она на тебя и нажаловалась матери.
Митрич протянул руки к сестре, но девочка прыгнула в сторону и побежала в лес.
--Догоняй, Витька!- Неслось из леса, и светлое платье мелькало между стволов. -- Ну, что же ты? Догоняй!
Митрич рванулся следом, и Славка заорал:
- Стой, ее же нет! Это все твоё, твоя.... совесть, что ли, или я не знаю что! Стой!
Он побежал за Митричем, схватил того за плечо, и Митрич упал. А в лесу все тише раздавалось эхо, призывающее догонять давно погибшую сестрёнку.
Может, Валерка в Афгане и видел ревущих в голос мужиков, но Лёха видел такое впервые. Митрич лежал лицом в землю и ревел в голос, царапая пальцами хвою. Лёха, боясь заплакать, отвернулся. Валерка подошёл к Митричу и взял за плечо, но тот вырвался.
--Митрич, вставай, пошли. Не было ничего, ни Зинки, ни Оксанки, ни этого военного.
--Оставь его.- Славик мял в руке кепку, не зная, куда деть руки и пряча глаза. Он испытывал стыд из-за того, что привел их всех сюда. – Я, тоже, когда себя увидел, такого натерпелся. Хорошо, никого вокруг не было. То ли страх, то ли досаду чувствуешь - не знаю, всю душу выворачивает.
