«В те тёмные времена, что зовутся Войнами Теней, когда Катаклизм ещё кровоточил свежей раной на теле мира, а обретённая магия была не даром, а проклятием, сжигавшим души слабых, поднялся тиран, чьё имя шёпотом произносили даже в самых дальних уголках Темаркана. Звали его Моргрилан Пожиратель Душ. Он возвёл свою тёмную, приземистую цитадель не на неприступных скалах, а в самом сердце гниющих, непроходимых болот Гронделя, ибо сама земля там была отравлена отчаянием и болью. Его магия была магией увядания; она не убивала огнём, а высасывала саму жизнь. Там, где он проходил, трава чернела, а люди теряли волю к жизни, превращаясь в безмолвных, покорных рабов.
Королевства центральных земель, ослабленные вековой враждой, падали перед ним одно за другим. Его армия не знала поражений, ибо страх, который он сеял, был страшнее любого клинка. И когда казалось, что надежды больше нет, и весь мир вот-вот погрузится в серый, безрадостный сумрак, с Севера пришёл безымянный странник.
Он явился из ледяных пустошей Айдриса, земли вечной зимы, где выживание — это не право, а ежедневная победа. Он не был воином из армий южан, не носил сияющих доспехов и не клялся в верности королям. Он был охотником, и его доспехами были шрамы, а его единственным законом — выживание. Он был один. Его жизнь была вечной битвой с магическими зверями в краю, где сам воздух был твёрд от мороза. Его молчание было тяжёлым, как ледники на вершинах гор, а решимость — прямой, как полярная стрела.
Моргрилан в своей гордыне обрушил на мир армию мертвецов, и их ледяное дыхание достигло даже Севера. Не зная усталости и не чувствуя холода, они шли напролом, неся гибель всему живому. Странник отправился на юг не ради славы или золота. Он шёл уничтожить источник болезни, угрожавшей его дому.
Его путь пролегал через вековечные, полные теней леса Тиходеи, где деревья были так стары, что помнили времена до Катаклизма. Он не искал армий и союзников, ибо его единственным союзником было оружие, которое он нёс в руках — легендарное Небесное Копьё, о котором в этих землях слагали лишь забытые предания.
Предания гласили, что Небесное Копьё — не просто оружие, а живой дух самой Стужи, заключённый в металле. Оно не выбирает владельца по силе мышц или чистоте крови, но ищет родственную душу. Легенды утверждали, что оно покорится лишь тому, «чья воля тверже вечной мерзлоты, а дух — яростнее зимней бури». Многие герои центральных земель, могучие воины и короли, пытались похитить его, но Копьё оставалось холодным и безжизненным в их руках, ибо их сердца не знали истинного холода. Для них лёд был врагом, а Копьё — лишь трофеем. Для северянина же он был самой сутью жизни, и Копьё узнало в нём своего.
В финальной битве у стен тёмной цитадели в болотах Гронделя странник предстал перед Моргреем. И в глазах его, как гласит легенда, горел холодный огонь зимних звёзд, а голос был подобен треску ледника. Он победил тирана одним ударом, и Небесное Копьё, пронзив чёрное сердце колдуна, очистило мир от его скверны.
Исполнив свой долг, герой не взял ни золота, ни титулов. Он не ответил ни на один вопрос. Молча, как и пришёл, он повернулся и ушёл обратно на Север, в снега Айдриса, где и он, и Копьё снова исчезли, став для мира лишь красивой, но далёкой легендой.»
Вайрэк замолчал. Последнее слово повисло в густой тишине чердака, смешиваясь с шумом дождя за стеной. Лэя сидела, не шевелясь, прижимая к себе кошку. Она не смотрела на книгу. Её взгляд был прикован к лицу Вайрэка. В дрожащем свете Вайрэка заметил, как тонкая, растрепавшаяся косичка «мышиного» цвета упала ей на плечо, и как в её больших, серьёзных глазах цвета осеннего орешника плясали два крошечных, восторженных огонька. Но Ирвуд не слышал ни тишины, ни дождя. Он был оглушён.
Легенда ударила в него не как сказка, а как воспоминание, вспыхнувшее на уровне крови и костей. Он подался вперёд, не осознавая этого, и пальцы сами сжались в кулаки. «Айдрис», «вечная мерзлота», «воля тверже льда». Эти образы отозвались в нём чем-то глубоким и почти болезненным. Он не понимал, почему, но история этого безымянного охотника, пришедшего из дикого, холодного края, казалась ему единственной настоящей правдой в этом мире лживых лордов и продажных стражников. Это была не сказка о благородстве, а сага о воле, выкованной в вечной мерзлоте — силе, которую он инстинктивно понимал и уважал. Он не знал, откуда пришло это чувство, но оно было реальным, как боль в костяшках пальцев, — и таким же родным. Это ощущение сбивало с толку, но и притягивало с неодолимой силой.
К его вечной, глухой ярости на мир и желанию вырваться из нищеты добавилось новое, иррациональное любопытство. Он хотел не просто найти какое-нибудь сокровище. Он хотел дотронуться до этой силы, понять, почему она так странно отзывается в его душе.
Его взгляд был прикован к карте на первой странице книги. Он подался вперёд, и его грубый, мозолистый палец, не знавший ничего, кроме грязи и холодного металла, ткнул в крошечный, почти незаметный символ спирали, нарисованный от руки в сером массиве гор.
— Где это? — прохрипел он, и его голос прозвучал глухо и чужеродно.
Вайрэк, очнувшись от собственного рассказа, свысока посмотрел на палец Ирвуда. В его голосе прозвучала уверенность наставника, объясняющего прописную истину нерадивому ученику.
— Это Грозовой Хребет. Горы Сартила, — сказал он, с лёгким раздражением в голосе от того, что его оторвали от рассказа. — По крайней мере, так учат в библиотеках. Камень, дикие козы и вечно воюющая мелкая знать. Никаких стратегических ресурсов.
Но Ирвуд его уже не слушал. Ведомый чистым, животным инстинктом, который никогда его не подводил, он достал из-за пояса свой главный инструмент — заточенный обломок старого клинка без рукояти. Движения его, обычно резкие и грубые, стали на удивление аккуратными, почти хирургическими. Он наклонился над книгой так близко, что его волосы коснулись страницы, и осторожно, кончиком лезвия, поддел самый центр нарисованной спирали.
Раздался тихий, сухой скрежет.
Старая, хрупкая бумага поддалась. Кончик ножа зацепил под ней что-то твёрдое.
Ирвуд замер, а затем, с затаённым дыханием, медленно приподнял вырезанный кружок пергамента. Под ним, в крошечном, не глубже ногтя, вырезанном в толще страницы тайнике, лежало нечто маленькое и тёмное.
Трое детей и кошка замерли, их взгляды были прикованы к крошечному тайнику. В дрожащем свете свечи их лица были напряжены от удивления. Легенда больше не была просто словами на странице.
Тишина на чердаке была густой и хрупкой, как старое, потемневшее от времени стекло. За тонкими досками крыши выл ветер, запутавшийся в высоких трубах приюта. Это была ночь периода «Дождестой», и его протяжный, тоскливый голос, смешанный с монотонным шумом дождя, был единственным звуком, нарушавшим ночной покой. Внутри, в маленьком круге тёплого, дрожащего света от огарка свечи, замерли три фигуры, склонившись над раскрытой книгой, словно над тайным алтарём. Воздух пах вековой пылью, сухим деревом и едва уловимым, горьковатым ароматом догорающего фитиля.
Ирвуд осторожно, кончиком своего обломка ножа, выковырял находку из неглубокого тайника. Маленький тёмный предмет с тихим стуком упал на страницу с картой. Это был камень. Он лежал на странице с картой, чёрный, как застывшая полночь, жадно поглощающий тусклый, колеблющийся свет свечи. Он был идеально гладким, отполированным до матового блеска не руками, а, казалось, самим временем. На его поверхности была вырезана одна-единственная, идеально ровная спираль, уходящая в самую его глубину.
Лэя, сидевшая рядом, издала тихий, сдавленный вздох. Её большие, серьёзные глаза, в которых плясали два крошечных огонька, расширились от смеси благоговейного ужаса и детского восторга. Она медленно, словно боясь спугнуть чудо, протянула тонкий пальчик, но в последний момент отдёрнула руку, не решившись дотронуться.
Вайрэк, напротив, подался вперёд. Его взгляд мгновенно сфокусировался, стал цепким и оценивающим. Он уже не просто смотрел на чудо — он его анализировал. Взгляд скользил по идеальной спирали, уходящей вглубь, и в его глазах не отражалось ничего, кроме острого любопытства. Он уже протянул было руку, чтобы взять камень, изучить его вес, текстуру, но Ирвуд опередил его.
Он не взял камень. Он накрыл его своей ладонью с собственническим, инстинктивным движением, словно забирая то, что принадлежало ему по праву.
И в этот миг его пронзил холод.
Это был не обычный холод сырого чердака. Это был другой, неестественный, мёртвый холод, который, казалось, исходил из самого сердца камня. Он впился в его кожу, проникая сквозь неё, вытягивая тепло из ладони, из вен, из самых костей. Ирвуд инстинктивно напрягся, как зверь, услышавший далёкий рёв хищника, по его спине пробежали мурашки. Но это было ещё не всё.
Вместе с холодом пришёл звук. Тихий, почти неразличимый, он родился не снаружи, а в самой глубине его сознания. Это был вой. Вой далёкого, одинокого зимнего ветра, несущегося над бескрайними снежными полями. Звук был полон такой древней, первобытной тоски, что у Ирвуда на мгновение перехватило дыхание. Он огляделся, но чердак был тих. Вайрэк и Лэя смотрели на него, ничего не слыша. Звук был только для него.
Он отдёрнул руку, словно обжёгся. Ощущение тут же пропало. Он снова был просто мальчишкой на пыльном чердаке, а перед ним лежал всего лишь кусок чёрного камня. Но даже когда холод отступил, в глубине сознания остался его фантомный след. Ирвуд смотрел на чёрный предмет на странице, и больше не видел в нём просто камень. Это был ключ. Ключ к чему-то древнему, холодному и пугающе знакомому.
— Что это было? — прошептал Вайрэк, его взгляд был прикован к лицу Ирвуда. — Ты побледнел.
— Ничего, — буркнул Ирвуд, пряча смятение за привычной маской грубости. Он снова взял камень, на этот раз решительнее. Холод вернулся, но теперь он был готов к нему.
— Это не просто камень, — произнёс Вайрэк, и его голос вернул ему роль стратега, аналитика. — Спираль… я видел похожие символы в книгах по истории Древних. Но они всегда были на стенах, на руинах. Никогда — на таком маленьком предмете. И этот материал… он не похож ни на обсидиан, ни на уголь. Он… другой.
Они замолчали, глядя на крошечный кусочек тьмы, лежавший на ладони Ирвуда. Он был загадкой, ответов на которую в их сером, убогом мире не было.
— Это бессмысленно, — сказал наконец Вайрэк, и в его голосе прозвучало холодное, аристократическое раздражение, направленное не на Ирвуда, а на саму ситуацию. Он поднялся на ноги, и его тень, вытянувшись, легла на пыльные балки. — Мы не можем просто сидеть здесь и гадать. Должен же быть способ узнать...
Ирвуд, который до этого молча вертел камень в пальцах, поднял голову. Его взгляд был цепким и практичным.
— Способ есть, — произнёс он тихо. — В городе. На Рынке Старьёвщиков. Там можно найти кого угодно и узнать что угодно. Шарлатаны, торговцы подделками... но иногда среди них попадаются и те, кто действительно что-то знает. Если знать, как спрашивать. Нам нужно выйти наружу.
Главный Смотритель Феодор вернулся в свой кабинет, и его тонкие, бескровные губы были плотно сжаты в линию. Шум в прачечной оказался ложной тревогой — всего лишь опрокинутая стопка медных тазов, дело рук какого-то неуклюжего новичка. Но этот сбой в заведённом порядке, это нарушение вечерней тишины оставило в его душе неприятный, тревожный осадок. Он ненавидел беспорядок. Беспорядок был предвестником хаоса, а хаос — врагом власти.
Феодор вошёл в своё святилище, в храм порядка, где каждая вещь знала своё место. Воздух здесь был неподвижным, пах старой бумагой и высохшими чернилами. Привычный, хозяйский взгляд скользнул по столу. И замер.
Что-то было не так. Стопка отчётов о поставках зерна была сдвинута. Не сильно, на толщину ногтя, но сдвинута. Для любого другого это было бы незаметно. Но для Феодора, чья жизнь была подчинена миллиметрам и параграфам, это было равносильно крику о вторжении.
Сердце пропустило удар, а затем забилось быстрее, разнося по венам ледяной холод. Резким движением Феодор метнулся к двери. Его взгляд впился в старый, потёртый замок. Свежая, тонкая, как волосок, царапина на потемневшем от времени металле зияла, как открытая рана.
Он отшатнулся, словно его ударили. Паника, животная и липкая, сдавила ему горло, но её источником был не страх разоблачения, а первобытный ужас от самого факта вторжения. «Они были здесь. В моём святилище. Грязь. Хаос». Мысль о том, что кто-то посмел нарушить его стерильный, выверенный до миллиметра порядок, была для него страшнее виселицы.
Дыхание перехватило. Он метнулся обратно к столу, его руки дрожали так, что он едва мог контролировать их. Он шарил по стопкам бумаг, сбрасывая их на пол, нарушая свой собственный, священный порядок. Его не было. Личного гроссбуха. Толстого, в переплёте из серой, потёртой кожи. Того, в котором была вся его настоящая жизнь. Взятки. Сделки. Компромат. Всё, что позволяло ему, мелкому чиновнику, держать в узде надзирателей, торговцев и даже некоторых городских стражников. Всё, что отделяло его от долговой ямы и позора.
«Украли... Если содержимое всплывёт... Совет начнёт расследование. Вопросы. Проверки... Они найдут всё. Долговая яма... позор... виселица».
Паника, животная и липкая, сдавила ему горло. Он больше не был Главным Смотрителем. Он был мелким, пойманным воришкой. Он бросился к стене и с силой дёрнул за толстый, засаленный шнур.
Резкий, срывающийся, панический звон тревожного колокола разорвал ночную тишину, разносясь по гулким коридорам приюта, как крик о конце света.
Тревожный набат ударил по ушам, как удар молота. Ирвуд вскочил на ноги, его тело среагировало раньше, чем разум успел испугаться. В его мире этот звук означал только одно — облава.
— Это из-за нас, — прошептал Вайрэк, его лицо в дрожащем свете свечи стало белым, как пергамент. — Они знают.
Он бросился к чердачному окну, к их единственному пути отхода. Но было поздно. Внизу, во дворе, сквозь плотную стену ливня уже метались размытые огни закрытых масляных фонарей, выхватывая из темноты мокрые, бегущие фигуры надзирателей и бросая дрожащие отсветы на блестящие от воды камни. Путь по крыше был отрезан. Они были в ловушке.
— Нас поймают! Путь по стене отрезан! — голос Вайрэка сорвался, в нём дребезжали высокие, панические нотки.
Ирвуд выругался, его рука инстинктивно легла на обломок ножа за поясом. Драться? Бежать? Куда?
— Сюда! — раздался тихий, но настойчивый шёпот.
Лэя. Она не паниковала. Пока мальчики метались взглядами по ловушке-чердаку, её маленькое, хрупкое тело было напряжено, как сжатая пружина. Взгляд больших глаз был ясным и сфокусированным, в нём не было и тени страха — только упрямая решимость.
Она подбежала к дальнему, самому тёмному углу чердака, где валялась гора старого хлама.
— Быстрее! — шикнула она.
Они бросились за ней. Лэя указала на одну из широких, шатких половиц. Ирвуд, не задавая вопросов, поддел её ножом. Под доской оказалась неглубокая ниша. Они побросали туда книги и камень, и Лэя тут же прикрыла тайник половицей, забросав его сверху пыльными тряпками.
— За мной!
Она повела их не к окну, а к противоположной стене, к той самой неприметной внутренней двери, через которую вошла сама.
Королевства центральных земель, ослабленные вековой враждой, падали перед ним одно за другим. Его армия не знала поражений, ибо страх, который он сеял, был страшнее любого клинка. И когда казалось, что надежды больше нет, и весь мир вот-вот погрузится в серый, безрадостный сумрак, с Севера пришёл безымянный странник.
Он явился из ледяных пустошей Айдриса, земли вечной зимы, где выживание — это не право, а ежедневная победа. Он не был воином из армий южан, не носил сияющих доспехов и не клялся в верности королям. Он был охотником, и его доспехами были шрамы, а его единственным законом — выживание. Он был один. Его жизнь была вечной битвой с магическими зверями в краю, где сам воздух был твёрд от мороза. Его молчание было тяжёлым, как ледники на вершинах гор, а решимость — прямой, как полярная стрела.
Моргрилан в своей гордыне обрушил на мир армию мертвецов, и их ледяное дыхание достигло даже Севера. Не зная усталости и не чувствуя холода, они шли напролом, неся гибель всему живому. Странник отправился на юг не ради славы или золота. Он шёл уничтожить источник болезни, угрожавшей его дому.
Его путь пролегал через вековечные, полные теней леса Тиходеи, где деревья были так стары, что помнили времена до Катаклизма. Он не искал армий и союзников, ибо его единственным союзником было оружие, которое он нёс в руках — легендарное Небесное Копьё, о котором в этих землях слагали лишь забытые предания.
Предания гласили, что Небесное Копьё — не просто оружие, а живой дух самой Стужи, заключённый в металле. Оно не выбирает владельца по силе мышц или чистоте крови, но ищет родственную душу. Легенды утверждали, что оно покорится лишь тому, «чья воля тверже вечной мерзлоты, а дух — яростнее зимней бури». Многие герои центральных земель, могучие воины и короли, пытались похитить его, но Копьё оставалось холодным и безжизненным в их руках, ибо их сердца не знали истинного холода. Для них лёд был врагом, а Копьё — лишь трофеем. Для северянина же он был самой сутью жизни, и Копьё узнало в нём своего.
В финальной битве у стен тёмной цитадели в болотах Гронделя странник предстал перед Моргреем. И в глазах его, как гласит легенда, горел холодный огонь зимних звёзд, а голос был подобен треску ледника. Он победил тирана одним ударом, и Небесное Копьё, пронзив чёрное сердце колдуна, очистило мир от его скверны.
Исполнив свой долг, герой не взял ни золота, ни титулов. Он не ответил ни на один вопрос. Молча, как и пришёл, он повернулся и ушёл обратно на Север, в снега Айдриса, где и он, и Копьё снова исчезли, став для мира лишь красивой, но далёкой легендой.»
Вайрэк замолчал. Последнее слово повисло в густой тишине чердака, смешиваясь с шумом дождя за стеной. Лэя сидела, не шевелясь, прижимая к себе кошку. Она не смотрела на книгу. Её взгляд был прикован к лицу Вайрэка. В дрожащем свете Вайрэка заметил, как тонкая, растрепавшаяся косичка «мышиного» цвета упала ей на плечо, и как в её больших, серьёзных глазах цвета осеннего орешника плясали два крошечных, восторженных огонька. Но Ирвуд не слышал ни тишины, ни дождя. Он был оглушён.
Легенда ударила в него не как сказка, а как воспоминание, вспыхнувшее на уровне крови и костей. Он подался вперёд, не осознавая этого, и пальцы сами сжались в кулаки. «Айдрис», «вечная мерзлота», «воля тверже льда». Эти образы отозвались в нём чем-то глубоким и почти болезненным. Он не понимал, почему, но история этого безымянного охотника, пришедшего из дикого, холодного края, казалась ему единственной настоящей правдой в этом мире лживых лордов и продажных стражников. Это была не сказка о благородстве, а сага о воле, выкованной в вечной мерзлоте — силе, которую он инстинктивно понимал и уважал. Он не знал, откуда пришло это чувство, но оно было реальным, как боль в костяшках пальцев, — и таким же родным. Это ощущение сбивало с толку, но и притягивало с неодолимой силой.
К его вечной, глухой ярости на мир и желанию вырваться из нищеты добавилось новое, иррациональное любопытство. Он хотел не просто найти какое-нибудь сокровище. Он хотел дотронуться до этой силы, понять, почему она так странно отзывается в его душе.
Его взгляд был прикован к карте на первой странице книги. Он подался вперёд, и его грубый, мозолистый палец, не знавший ничего, кроме грязи и холодного металла, ткнул в крошечный, почти незаметный символ спирали, нарисованный от руки в сером массиве гор.
— Где это? — прохрипел он, и его голос прозвучал глухо и чужеродно.
Вайрэк, очнувшись от собственного рассказа, свысока посмотрел на палец Ирвуда. В его голосе прозвучала уверенность наставника, объясняющего прописную истину нерадивому ученику.
— Это Грозовой Хребет. Горы Сартила, — сказал он, с лёгким раздражением в голосе от того, что его оторвали от рассказа. — По крайней мере, так учат в библиотеках. Камень, дикие козы и вечно воюющая мелкая знать. Никаких стратегических ресурсов.
Но Ирвуд его уже не слушал. Ведомый чистым, животным инстинктом, который никогда его не подводил, он достал из-за пояса свой главный инструмент — заточенный обломок старого клинка без рукояти. Движения его, обычно резкие и грубые, стали на удивление аккуратными, почти хирургическими. Он наклонился над книгой так близко, что его волосы коснулись страницы, и осторожно, кончиком лезвия, поддел самый центр нарисованной спирали.
Раздался тихий, сухой скрежет.
Старая, хрупкая бумага поддалась. Кончик ножа зацепил под ней что-то твёрдое.
Ирвуд замер, а затем, с затаённым дыханием, медленно приподнял вырезанный кружок пергамента. Под ним, в крошечном, не глубже ногтя, вырезанном в толще страницы тайнике, лежало нечто маленькое и тёмное.
Трое детей и кошка замерли, их взгляды были прикованы к крошечному тайнику. В дрожащем свете свечи их лица были напряжены от удивления. Легенда больше не была просто словами на странице.
Глава 14. Цена Кражи
Тишина на чердаке была густой и хрупкой, как старое, потемневшее от времени стекло. За тонкими досками крыши выл ветер, запутавшийся в высоких трубах приюта. Это была ночь периода «Дождестой», и его протяжный, тоскливый голос, смешанный с монотонным шумом дождя, был единственным звуком, нарушавшим ночной покой. Внутри, в маленьком круге тёплого, дрожащего света от огарка свечи, замерли три фигуры, склонившись над раскрытой книгой, словно над тайным алтарём. Воздух пах вековой пылью, сухим деревом и едва уловимым, горьковатым ароматом догорающего фитиля.
Ирвуд осторожно, кончиком своего обломка ножа, выковырял находку из неглубокого тайника. Маленький тёмный предмет с тихим стуком упал на страницу с картой. Это был камень. Он лежал на странице с картой, чёрный, как застывшая полночь, жадно поглощающий тусклый, колеблющийся свет свечи. Он был идеально гладким, отполированным до матового блеска не руками, а, казалось, самим временем. На его поверхности была вырезана одна-единственная, идеально ровная спираль, уходящая в самую его глубину.
Лэя, сидевшая рядом, издала тихий, сдавленный вздох. Её большие, серьёзные глаза, в которых плясали два крошечных огонька, расширились от смеси благоговейного ужаса и детского восторга. Она медленно, словно боясь спугнуть чудо, протянула тонкий пальчик, но в последний момент отдёрнула руку, не решившись дотронуться.
Вайрэк, напротив, подался вперёд. Его взгляд мгновенно сфокусировался, стал цепким и оценивающим. Он уже не просто смотрел на чудо — он его анализировал. Взгляд скользил по идеальной спирали, уходящей вглубь, и в его глазах не отражалось ничего, кроме острого любопытства. Он уже протянул было руку, чтобы взять камень, изучить его вес, текстуру, но Ирвуд опередил его.
Он не взял камень. Он накрыл его своей ладонью с собственническим, инстинктивным движением, словно забирая то, что принадлежало ему по праву.
И в этот миг его пронзил холод.
Это был не обычный холод сырого чердака. Это был другой, неестественный, мёртвый холод, который, казалось, исходил из самого сердца камня. Он впился в его кожу, проникая сквозь неё, вытягивая тепло из ладони, из вен, из самых костей. Ирвуд инстинктивно напрягся, как зверь, услышавший далёкий рёв хищника, по его спине пробежали мурашки. Но это было ещё не всё.
Вместе с холодом пришёл звук. Тихий, почти неразличимый, он родился не снаружи, а в самой глубине его сознания. Это был вой. Вой далёкого, одинокого зимнего ветра, несущегося над бескрайними снежными полями. Звук был полон такой древней, первобытной тоски, что у Ирвуда на мгновение перехватило дыхание. Он огляделся, но чердак был тих. Вайрэк и Лэя смотрели на него, ничего не слыша. Звук был только для него.
Он отдёрнул руку, словно обжёгся. Ощущение тут же пропало. Он снова был просто мальчишкой на пыльном чердаке, а перед ним лежал всего лишь кусок чёрного камня. Но даже когда холод отступил, в глубине сознания остался его фантомный след. Ирвуд смотрел на чёрный предмет на странице, и больше не видел в нём просто камень. Это был ключ. Ключ к чему-то древнему, холодному и пугающе знакомому.
— Что это было? — прошептал Вайрэк, его взгляд был прикован к лицу Ирвуда. — Ты побледнел.
— Ничего, — буркнул Ирвуд, пряча смятение за привычной маской грубости. Он снова взял камень, на этот раз решительнее. Холод вернулся, но теперь он был готов к нему.
— Это не просто камень, — произнёс Вайрэк, и его голос вернул ему роль стратега, аналитика. — Спираль… я видел похожие символы в книгах по истории Древних. Но они всегда были на стенах, на руинах. Никогда — на таком маленьком предмете. И этот материал… он не похож ни на обсидиан, ни на уголь. Он… другой.
Они замолчали, глядя на крошечный кусочек тьмы, лежавший на ладони Ирвуда. Он был загадкой, ответов на которую в их сером, убогом мире не было.
— Это бессмысленно, — сказал наконец Вайрэк, и в его голосе прозвучало холодное, аристократическое раздражение, направленное не на Ирвуда, а на саму ситуацию. Он поднялся на ноги, и его тень, вытянувшись, легла на пыльные балки. — Мы не можем просто сидеть здесь и гадать. Должен же быть способ узнать...
Ирвуд, который до этого молча вертел камень в пальцах, поднял голову. Его взгляд был цепким и практичным.
— Способ есть, — произнёс он тихо. — В городе. На Рынке Старьёвщиков. Там можно найти кого угодно и узнать что угодно. Шарлатаны, торговцы подделками... но иногда среди них попадаются и те, кто действительно что-то знает. Если знать, как спрашивать. Нам нужно выйти наружу.
Главный Смотритель Феодор вернулся в свой кабинет, и его тонкие, бескровные губы были плотно сжаты в линию. Шум в прачечной оказался ложной тревогой — всего лишь опрокинутая стопка медных тазов, дело рук какого-то неуклюжего новичка. Но этот сбой в заведённом порядке, это нарушение вечерней тишины оставило в его душе неприятный, тревожный осадок. Он ненавидел беспорядок. Беспорядок был предвестником хаоса, а хаос — врагом власти.
Феодор вошёл в своё святилище, в храм порядка, где каждая вещь знала своё место. Воздух здесь был неподвижным, пах старой бумагой и высохшими чернилами. Привычный, хозяйский взгляд скользнул по столу. И замер.
Что-то было не так. Стопка отчётов о поставках зерна была сдвинута. Не сильно, на толщину ногтя, но сдвинута. Для любого другого это было бы незаметно. Но для Феодора, чья жизнь была подчинена миллиметрам и параграфам, это было равносильно крику о вторжении.
Сердце пропустило удар, а затем забилось быстрее, разнося по венам ледяной холод. Резким движением Феодор метнулся к двери. Его взгляд впился в старый, потёртый замок. Свежая, тонкая, как волосок, царапина на потемневшем от времени металле зияла, как открытая рана.
Он отшатнулся, словно его ударили. Паника, животная и липкая, сдавила ему горло, но её источником был не страх разоблачения, а первобытный ужас от самого факта вторжения. «Они были здесь. В моём святилище. Грязь. Хаос». Мысль о том, что кто-то посмел нарушить его стерильный, выверенный до миллиметра порядок, была для него страшнее виселицы.
Дыхание перехватило. Он метнулся обратно к столу, его руки дрожали так, что он едва мог контролировать их. Он шарил по стопкам бумаг, сбрасывая их на пол, нарушая свой собственный, священный порядок. Его не было. Личного гроссбуха. Толстого, в переплёте из серой, потёртой кожи. Того, в котором была вся его настоящая жизнь. Взятки. Сделки. Компромат. Всё, что позволяло ему, мелкому чиновнику, держать в узде надзирателей, торговцев и даже некоторых городских стражников. Всё, что отделяло его от долговой ямы и позора.
«Украли... Если содержимое всплывёт... Совет начнёт расследование. Вопросы. Проверки... Они найдут всё. Долговая яма... позор... виселица».
Паника, животная и липкая, сдавила ему горло. Он больше не был Главным Смотрителем. Он был мелким, пойманным воришкой. Он бросился к стене и с силой дёрнул за толстый, засаленный шнур.
Резкий, срывающийся, панический звон тревожного колокола разорвал ночную тишину, разносясь по гулким коридорам приюта, как крик о конце света.
Тревожный набат ударил по ушам, как удар молота. Ирвуд вскочил на ноги, его тело среагировало раньше, чем разум успел испугаться. В его мире этот звук означал только одно — облава.
— Это из-за нас, — прошептал Вайрэк, его лицо в дрожащем свете свечи стало белым, как пергамент. — Они знают.
Он бросился к чердачному окну, к их единственному пути отхода. Но было поздно. Внизу, во дворе, сквозь плотную стену ливня уже метались размытые огни закрытых масляных фонарей, выхватывая из темноты мокрые, бегущие фигуры надзирателей и бросая дрожащие отсветы на блестящие от воды камни. Путь по крыше был отрезан. Они были в ловушке.
— Нас поймают! Путь по стене отрезан! — голос Вайрэка сорвался, в нём дребезжали высокие, панические нотки.
Ирвуд выругался, его рука инстинктивно легла на обломок ножа за поясом. Драться? Бежать? Куда?
— Сюда! — раздался тихий, но настойчивый шёпот.
Лэя. Она не паниковала. Пока мальчики метались взглядами по ловушке-чердаку, её маленькое, хрупкое тело было напряжено, как сжатая пружина. Взгляд больших глаз был ясным и сфокусированным, в нём не было и тени страха — только упрямая решимость.
Она подбежала к дальнему, самому тёмному углу чердака, где валялась гора старого хлама.
— Быстрее! — шикнула она.
Они бросились за ней. Лэя указала на одну из широких, шатких половиц. Ирвуд, не задавая вопросов, поддел её ножом. Под доской оказалась неглубокая ниша. Они побросали туда книги и камень, и Лэя тут же прикрыла тайник половицей, забросав его сверху пыльными тряпками.
— За мной!
Она повела их не к окну, а к противоположной стене, к той самой неприметной внутренней двери, через которую вошла сама.
