Вайрэк следовал за ней, как во сне. Его аристократический ум, привыкший к логике и прямым путям, отказывался понимать происходящее. Он, наследник Алари, сейчас спасал свою жизнь, слепо доверяя маленькой, тихой девочке, о существовании которой ещё час назад даже не подозревал.
Они проскользнули в дверь и оказались на узкой, винтовой служебной лестнице. Воздух здесь был спёртым, пах вековой пылью, забвением и мышами. Каменные ступени, стёртые до блеска ногами давно умерших слуг, были скользкими от сырости. Они сбегали вниз в полной темноте, держась за холодную, шершавую стену. Вайрэк спотыкался, его сердце бешено колотилось, но Лэя двигалась уверенно, словно видела в темноте.
Лестница вывела их в тесную, заваленную старым бельём кладовку на втором этаже. Лэя прижалась ухом к двери, прислушиваясь. Снаружи, в коридоре, царил хаос. Гул сотен испуганных детских голосов, крики надзирателей, грохот сапог по камню. Дети из обоих крыльев, разбуженные набатом, в панике высыпали из своих спален.
— Сейчас, — прошептала она.
Она приоткрыла дверь на толщину пальца, выждала, пока мимо пробежит очередной надзиратель, и скомандовала: — Бегом!
Они выскользнули из кладовки прямо в бурлящий котёл человеческого страха. Коридор был забит испуганными, сонными детьми, которых надзиратели, выкрикивая приказы, пытались оттеснить обратно по крыльям. Никто не обратил на них внимания. Они мгновенно «надели» на себя такие же маски ужаса и растерянности, сливаясь с толпой. Им удалось проскользнуть в проём своей спальни вместе с последней волной детей как раз в тот момент, когда надзиратели, перекрыв вход, начали свой тотальный обыск.
Утро после обыска было тихим. Слишком тихим. Главный Смотритель Феодор стоял у окна своего кабинета и смотрел на пустой, мокрый двор. Ярость, кипевшая в нём ночью, остыла, превратившись в холодный, твёрдый лёд в груди. Обыск ничего не дал. Гроссбух исчез, растворился в сером чреве приюта, и теперь где-то там, среди сотен безликих сирот, прятался вор, державший в руках его жизнь.
Дверь скрипнула, и в кабинет вошёл смотритель Брок. Его лицо, обычно просто грубое, теперь было серым от усталости и плохо скрываемого страха.
— Ничего, господин Главный Смотритель, — доложил он, не поднимая глаз. — Мы перевернули всё. Каждую нару, каждый тюфяк. Пусто.
— В карцер, — произнёс Феодор, не оборачиваясь. Его голос был спокоен, но в этом спокойствии таилась смертельная угроза. — Всех. Запереть всех в карцере. Пока крыса не признается.
Брок вздрогнул.
— Но, господин… их больше трёх сотен. У нас всего дюжина камер. Они… они не поместятся.
Феодор медленно повернулся. Его блёклые глаза смотрели на Брока без всякого выражения. Он взвешивал. «Карцер — это бунт. Бунт — это шум. Шум — это внимание Городской стражи. Внимание стражи — это вопросы. Вопросы — это внимание Совета. Нет. Голод — более тонкий инструмент. Он не убивает сразу. Он ломает волю».
— Тогда они не будут есть, — сказал он так же ровно. — Никто. Два дня — ни крошки хлеба, ни глотка похлёбки. Только вода. А потом — посмотрим. Пусть их пустые животы сами найдут мне вора. Выполняйте.
Два дня прошли, как в тумане. А на третий день холодный, сырой «Дождестой» сменился промозглым, колючим периодом «Первого Инея». Ветер, проникавший сквозь щели в стенах чердака, теперь нёс с собой не просто влагу, а ледяное дыхание приближающейся зимы.
Вайрэк сидел, прислонившись спиной к пыльной балке, и пытался сосредоточиться. Но мысли путались, расплывались. Голод был не просто пустотой в желудке. Он был туманом в голове, слабостью в мышцах, постоянным, ноющим холодом, который шёл не снаружи, а изнутри. Он закрывал глаза и видел пирожные, покрытые сахарной пудрой, жареную птицу с хрустящей корочкой, ломоть белого хлеба с мёдом. Эти воспоминания были не утешением, а пыткой.
Феодор сдержал слово. После двух дней полной голодовки им начали выдавать еду. Если это можно было так назвать. Водянистая, почти прозрачная похлёбка, в которой плавало несколько разваренных зёрен, и крошечный, с половину ладони, кусочек чёрствого хлеба. Этого хватало, чтобы не умереть. Но не для того, чтобы жить.
И закон стаи, до этого дремавший под тонкой коркой приютского порядка, проснулся. В столовой больше не было шума. Царила напряжённая, звериная тишина, нарушаемая лишь скрежетом ложек по пустым мискам. Сильные отбирали еду у слабых. Не со злости. Просто потому, что могли.
Вайрэк смотрел, как один из приспешников Щуплого, проходя мимо их стола, «случайно» толкнул маленького мальчика. Тот выронил свой драгоценный кусок хлеба. Верзила, не извиняясь, поднял его, отряхнул и сунул себе в рот. Никто не сказал ни слова.
Но хуже всего было смотреть на Лэю. Она сидела рядом, сжавшись в комок, и её лицо, казалось, стало ещё меньше и прозрачнее. Она всегда была тихой и незаметной, но теперь её слабость стала видимой, как клеймо. Она ела медленно, откусывая крошечные кусочки, и её большие, серьёзные глаза испуганно следили за тенями, двигавшимися по столовой. Она стала лёгкой добычей. И это была его вина. Его план, его кража навлекли это на неё. Эта мысль была острее любого голода.
«Я должен что-то делать, — пронеслась в его голове ясная, отчаянная мысль. — Не ради себя. Ради неё. Чтобы она выжила».
Холодная ярость, которую он копил в себе, никуда не делась. Но теперь она обрела новую цель. Это была уже не эгоистичная жажда отмщения. Это стала ярость защитника.
— Так не пойдёт, — сказал Ирвуд тем же вечером на чердаке. Его голос был хриплым, но твёрдым. Голод был для него старым, знакомым врагом, но теперь этот враг угрожал не только ему. — Мы не продержимся. Особенно она.
Он кивнул на Лэю. Она сидела, сжавшись в комок, в самом тёмном углу, и тихо гладила свою чёрную кошку, которая, в отличие от детей, выглядела вполне сытой, мурлыча от удовольствия. Дыхание самой Лэи было слабым и прерывистым.
— Ты идиот, — прошипел Ирвуд. Злость, копившаяся в нём два голодных дня, взорвалась. — Мы договаривались — книга! Одна книга, чтобы я научился читать твои закорючки! Зачем, скажи мне, зачем ты схватил этот проклятый гроссбух?!
Он ткнул пальцем в сторону тайника, где лежала причина всех их бед.
— Из-за тебя, аристократ, нас теперь всех голодом морят! Лэя еле на ногах стоит! Это была твоя глупая, жадная ошибка!
Вайрэк даже не вздрогнул. Он встретил яростный взгляд Ирвуда своим — холодным, отстранённым.
— Это не ошибка. Это — оружие, — произнёс он ровно. — Ты этого пока не понимаешь. Голод — это временно. А знание, которое в этой книге, даст нам власть. Навсегда.
— Власть?! — взревел Ирвуд шёпотом. — Нас завтра могут выпороть до полусмерти, а ты мне про власть говоришь?!
Вайрэк на мгновение посмотрел на Лэю, и в его ледяном взгляде что-то дрогнуло. Он сменил тактику.
— Мы и не будем просто держаться, — тихо ответил он, сменив тон с высокомерного на деловой. — Мы вернём ему его гроссбух.
Ирвуд опешил. — Что? Ты с ума сошёл? Тогда всё было зря!
— Не совсем, — Вайрэк подался вперёд, его шёпот стал напряжённым и азартным. — Мы вернём оригинал. Но сохраним себе копию. В городе, на Рынке Старьёвщиков, можно найти всё. Нам нужен пустой гроссбух, такой же, как у него. И... Копировальная Руна из Ксира.
Ирвуд недоверчиво хмыкнул. — Руна? Аристократ, ты знаешь, сколько она стоит? Целое состояние.
— Это цена её жизни, — отрезал Вайрэк, кивнув на Лэю. — И нашей свободы. Мы идём в город не просто за едой. Мы идём за инструментами.
После долгой паузы Ирвуд принял решение. — Камень и инструменты — это потом. Сначала — еда. Но чтобы выйти, нужен план.
Он опустился на корточки и начал чертить на пыльной половице.
— Лаз — в сточной трубе на заднем дворе. Но есть проблема. Двор просматривается из окон кухни и прачечной. И его иногда обходит патруль. Нам нужно отвлечение. Громкое.
Лэя, которая до этого сидела тихо, как мышка в углу, вдруг подняла голову. Вайрэк и Ирвуд с удивлением посмотрели на неё. В её голосе не было страха, только тихая, упрямая решимость.
— Вы не справитесь, — сказала она. — Вас заметят.
— Я могу помочь, — повторила она и подползла к их схеме, тонким пальчиком она начертила на пыли новый маршрут. — Старый Томас из прачечной всегда уходит курить за угол ровно через десять минут после вечернего колокола. А повариха в это время выносит помои. Если моя кошка "случайно" прошмыгнёт на кухню и опрокинет горшок с молоком, поднимется крик. Все сбегутся на шум. У вас будет время проскользнуть к трубе.
Ирвуд и Вайрэк переглянулись. План был гениален в своей простоте и дерзости.
— Хорошо, — наконец кивнул Ирвуд, и в его голосе прозвучало новое, неприкрытое уважение. — Ты отвлекаешь. Мы идём за едой. Для всех.
Он посмотрел на Лэю, которая с тревогой и надеждой смотрела на них.
— Клянусь, — сказал Ирвуд. Он достал свой обломок ножа и, прежде чем кто-либо успел отреагировать, слегка полоснул по большому пальцу, оставляя тонкую алую линию. Это слово, скреплённое не честью, а кровью, прозвучало весомее любой аристократической клятвы. — Мы вернёмся. И ты будешь есть.
Их вылазка из авантюры превратилась в миссию. Миссию по спасению.
Они не стали медлить. Каждый удар сердца отдавался в ушах набатом, а порывы ледяного ветра подгоняли, не давая забыть — промедление смерти подобно. Пути разделились. Ирвуд, как самый быстрый и ловкий, скользнул к чердачному окну. Для него спуск по стене был привычным, почти инстинктивным делом. Он спустился с той же звериной лёгкостью, с какой и поднялся, превратившись в тень, растворившуюся во мраке двора.
Лэя же повела Вайрэка к внутренней двери, к своему тайному пути. Спуск по узкой, винтовой лестнице стал для Вайрэка новым витком унижения. Он спотыкался в темноте, цепляясь за холодные, скользкие стены, а маленькая, хрупкая девочка двигалась впереди уверенно и бесшумно. Когда они наконец выбрались через кладовку в коридор и окольными путями добрались до заднего двора, Ирвуд уже ждал их в тени. Он окинул Вайрэка, тяжело дышавшего и покрытого пылью, презрительным взглядом.
— Аристократ-неженка, — фыркнул он так тихо, что услышал только Вайрэк. — Даже ходить по лестнице не умеешь.
Вайрэк промолчал, сжав кулаки. Он встретился с Ирвудом в густой, влажной тени у стены прачечной, превратившись в часть серого, плачущего камня. Его сердце, казалось, стучало так громко, что его должен был услышать весь приют. Рядом, прижавшись к стене, застыла Лэя. Она держала на руках свою чёрную кошку, что-то тихо шепча ей на ухо. Ирвуд, припав к углу, напряжённо следил за задним двором.
Время тянулось, как густая смола. Наконец, тяжёлая дверь кухни со скрипом отворилась, и на пороге появилась грузная фигура поварихи с ведром помоев. Это был сигнал. Лэя, не колеблясь ни мгновения, опустила кошку на землю и легонько подтолкнула её в сторону кухни.
— Иди, — прошептала она.
Кошка, словно поняв приказ, бесшумно метнулась вперёд, чёрной молнией проскользнув в приоткрытую дверь. Через секунду из кухни донёсся звонкий грохот опрокинутого глиняного горшка, а за ним — яростный, пронзительный визг поварихи.
— Ах ты, тварь блохастая! Моё молоко!
На крик тут же сбежались надзиратели. Пока на заднем дворе царил хаос, а повариха, размахивая половником, гонялась за кошкой, мальчики метнулись к своей цели.
Лаз. Он был именно там, где говорил Ирвуд, — широкая сточная труба, уходившая под массивное основание Городской Стены. Решётка была старой и ржавой. В самом низу, там, где вечная сырость и грязь годами разъедали металл, несколько прутьев почти полностью прогнили. Ирвуд указал на них.
— Здесь. Они почти отвалились. Но мне одному сил не хватит. Нужно тянуть вместе.
Вайрэк замер. Внутри всё сжалось от брезгливости. Он, наследник Дома Алари, должен лечь в грязь. Как крыса. Мышцы свело от одного только вида холодной, липкой жижи. Это было хуже любых побоев — те оставляли синяки на теле, а это пачкало саму душу. Но вслед за унижением пришла другая мысль, холодная и ясная: «Они заставили меня жить, как крыса. Хорошо. Я стану лучшей из крыс. Я прогрызу им глотки, когда они будут спать». Но позади, во дворе, уже стихал крик поварихи. Времени не было.
«Ты — тень», — прозвучали в его голове слова Ирвуда, перекрывая эту жестокую клятву.
Сцепив зубы, он опустился на колени, а затем лёг в ту же холодную, липкую жижу. Вместе они навалились на прогнившие прутья. Раздался глухой, мокрый хруст, и проход был открыт. Ирвуд, не колеблясь, протиснулся внутрь.
— Давай, — донёсся его глухой голос из трубы.
Вайрэк пополз. Несколько мгновений он двигался в полной, удушливой темноте, слыша писк крыс и чувствуя, как по ногам течёт ледяная, вонючая вода. Каждый дюйм этого пути сдирал с него остатки его старого мира. Он чувствовал, как грубая поверхность трубы царапает плечи, а смрад вызывал тошноту, заставляя бороться с рвотными позывами.
Он выбрался наружу, в узкий, заваленный мусором переулок, и жадно глотнул воздуха. Воздух свободы. Он пах гниющими овощами, угольным дымом и сточными канавами.
Шум города обрушился на него, как ударная волна. После приглушённой, казённой тишины приюта этот рёв был оглушающим. Скрип несмазанных колёс, яростная ругань возчиков, пронзительные крики торговок, смех, плач ребёнка — всё это сливалось в единый, хаотичный, живой гул. Его ноги в грубых деревянных клогах ступали по разбитой, скользкой от утреннего инея брусчатке. Он ошеломлённо оглядывался по сторонам. Мир, который он видел с высоты башни, оказался вонючим, грязным и пугающе реальным.
Ирвуд здесь был в своей стихии. Его плечи расправились, походка стала быстрой и плавной. Он лавировал в толпе, не задевая прохожих, а его взгляд цепко выхватывал детали, оставаясь незамеченным. Он схватил Вайрэка за рукав.
— Сюда. И держись ближе.
Он стал его проводником в этом аду. Они шли по Ремесленному кварталу, и Вайрэк впервые видел его не из окна кареты. Он видел облупившиеся фасады домов, из окон которых валил густой дым. Видел усталые, серые лица людей, спешивших по своим делам. Видел детей, ненамного младше его, которые уже работали — таскали тяжёлые корзины или мели грязь у лавок. Его серая приютская роба, которую он так ненавидел, здесь была идеальным камуфляжем. На него никто не обращал внимания. Он был частью этой серости.
Они вышли на рыночную площадь, и здесь хаос достиг своего апогея. К обычной рыночной суете примешивалась предпраздничная лихорадка. Город готовился ко Дню Коронации. Городская стража, грубо отпихивая людей, развешивала на стенах домов длинные алые полотнища с вышитым золотом гербом королевства — Огненным Лисом.
— Праздник для них, — пробормотал Ирвуд, и в его голосе не было ни зависти, ни злости, только констатация факта. — А для нас — больше стражи на улицах, и воровать труднее.
Они двинулись вдоль рядов. Вайрэк узнавал товары, о которых читал в книгах, но теперь они были настоящими. Вот торговец из Сайлины, в ярком, но уже потёртом шёлковом халате, громко, почти ссорясь, торгуется с местным ремесленником за партию оленьих рогов.
— Смотри на его руки, — прошептал Ирвуд. — Видишь сдвоенное кольцо из ракушек? Женат. Значит, торгуется жёстко — для семьи.
Дальше, у своего лотка, стоял молчаливый, широкоплечий северянин.
Они проскользнули в дверь и оказались на узкой, винтовой служебной лестнице. Воздух здесь был спёртым, пах вековой пылью, забвением и мышами. Каменные ступени, стёртые до блеска ногами давно умерших слуг, были скользкими от сырости. Они сбегали вниз в полной темноте, держась за холодную, шершавую стену. Вайрэк спотыкался, его сердце бешено колотилось, но Лэя двигалась уверенно, словно видела в темноте.
Лестница вывела их в тесную, заваленную старым бельём кладовку на втором этаже. Лэя прижалась ухом к двери, прислушиваясь. Снаружи, в коридоре, царил хаос. Гул сотен испуганных детских голосов, крики надзирателей, грохот сапог по камню. Дети из обоих крыльев, разбуженные набатом, в панике высыпали из своих спален.
— Сейчас, — прошептала она.
Она приоткрыла дверь на толщину пальца, выждала, пока мимо пробежит очередной надзиратель, и скомандовала: — Бегом!
Они выскользнули из кладовки прямо в бурлящий котёл человеческого страха. Коридор был забит испуганными, сонными детьми, которых надзиратели, выкрикивая приказы, пытались оттеснить обратно по крыльям. Никто не обратил на них внимания. Они мгновенно «надели» на себя такие же маски ужаса и растерянности, сливаясь с толпой. Им удалось проскользнуть в проём своей спальни вместе с последней волной детей как раз в тот момент, когда надзиратели, перекрыв вход, начали свой тотальный обыск.
Утро после обыска было тихим. Слишком тихим. Главный Смотритель Феодор стоял у окна своего кабинета и смотрел на пустой, мокрый двор. Ярость, кипевшая в нём ночью, остыла, превратившись в холодный, твёрдый лёд в груди. Обыск ничего не дал. Гроссбух исчез, растворился в сером чреве приюта, и теперь где-то там, среди сотен безликих сирот, прятался вор, державший в руках его жизнь.
Дверь скрипнула, и в кабинет вошёл смотритель Брок. Его лицо, обычно просто грубое, теперь было серым от усталости и плохо скрываемого страха.
— Ничего, господин Главный Смотритель, — доложил он, не поднимая глаз. — Мы перевернули всё. Каждую нару, каждый тюфяк. Пусто.
— В карцер, — произнёс Феодор, не оборачиваясь. Его голос был спокоен, но в этом спокойствии таилась смертельная угроза. — Всех. Запереть всех в карцере. Пока крыса не признается.
Брок вздрогнул.
— Но, господин… их больше трёх сотен. У нас всего дюжина камер. Они… они не поместятся.
Феодор медленно повернулся. Его блёклые глаза смотрели на Брока без всякого выражения. Он взвешивал. «Карцер — это бунт. Бунт — это шум. Шум — это внимание Городской стражи. Внимание стражи — это вопросы. Вопросы — это внимание Совета. Нет. Голод — более тонкий инструмент. Он не убивает сразу. Он ломает волю».
— Тогда они не будут есть, — сказал он так же ровно. — Никто. Два дня — ни крошки хлеба, ни глотка похлёбки. Только вода. А потом — посмотрим. Пусть их пустые животы сами найдут мне вора. Выполняйте.
Два дня прошли, как в тумане. А на третий день холодный, сырой «Дождестой» сменился промозглым, колючим периодом «Первого Инея». Ветер, проникавший сквозь щели в стенах чердака, теперь нёс с собой не просто влагу, а ледяное дыхание приближающейся зимы.
Вайрэк сидел, прислонившись спиной к пыльной балке, и пытался сосредоточиться. Но мысли путались, расплывались. Голод был не просто пустотой в желудке. Он был туманом в голове, слабостью в мышцах, постоянным, ноющим холодом, который шёл не снаружи, а изнутри. Он закрывал глаза и видел пирожные, покрытые сахарной пудрой, жареную птицу с хрустящей корочкой, ломоть белого хлеба с мёдом. Эти воспоминания были не утешением, а пыткой.
Феодор сдержал слово. После двух дней полной голодовки им начали выдавать еду. Если это можно было так назвать. Водянистая, почти прозрачная похлёбка, в которой плавало несколько разваренных зёрен, и крошечный, с половину ладони, кусочек чёрствого хлеба. Этого хватало, чтобы не умереть. Но не для того, чтобы жить.
И закон стаи, до этого дремавший под тонкой коркой приютского порядка, проснулся. В столовой больше не было шума. Царила напряжённая, звериная тишина, нарушаемая лишь скрежетом ложек по пустым мискам. Сильные отбирали еду у слабых. Не со злости. Просто потому, что могли.
Вайрэк смотрел, как один из приспешников Щуплого, проходя мимо их стола, «случайно» толкнул маленького мальчика. Тот выронил свой драгоценный кусок хлеба. Верзила, не извиняясь, поднял его, отряхнул и сунул себе в рот. Никто не сказал ни слова.
Но хуже всего было смотреть на Лэю. Она сидела рядом, сжавшись в комок, и её лицо, казалось, стало ещё меньше и прозрачнее. Она всегда была тихой и незаметной, но теперь её слабость стала видимой, как клеймо. Она ела медленно, откусывая крошечные кусочки, и её большие, серьёзные глаза испуганно следили за тенями, двигавшимися по столовой. Она стала лёгкой добычей. И это была его вина. Его план, его кража навлекли это на неё. Эта мысль была острее любого голода.
«Я должен что-то делать, — пронеслась в его голове ясная, отчаянная мысль. — Не ради себя. Ради неё. Чтобы она выжила».
Холодная ярость, которую он копил в себе, никуда не делась. Но теперь она обрела новую цель. Это была уже не эгоистичная жажда отмщения. Это стала ярость защитника.
— Так не пойдёт, — сказал Ирвуд тем же вечером на чердаке. Его голос был хриплым, но твёрдым. Голод был для него старым, знакомым врагом, но теперь этот враг угрожал не только ему. — Мы не продержимся. Особенно она.
Он кивнул на Лэю. Она сидела, сжавшись в комок, в самом тёмном углу, и тихо гладила свою чёрную кошку, которая, в отличие от детей, выглядела вполне сытой, мурлыча от удовольствия. Дыхание самой Лэи было слабым и прерывистым.
— Ты идиот, — прошипел Ирвуд. Злость, копившаяся в нём два голодных дня, взорвалась. — Мы договаривались — книга! Одна книга, чтобы я научился читать твои закорючки! Зачем, скажи мне, зачем ты схватил этот проклятый гроссбух?!
Он ткнул пальцем в сторону тайника, где лежала причина всех их бед.
— Из-за тебя, аристократ, нас теперь всех голодом морят! Лэя еле на ногах стоит! Это была твоя глупая, жадная ошибка!
Вайрэк даже не вздрогнул. Он встретил яростный взгляд Ирвуда своим — холодным, отстранённым.
— Это не ошибка. Это — оружие, — произнёс он ровно. — Ты этого пока не понимаешь. Голод — это временно. А знание, которое в этой книге, даст нам власть. Навсегда.
— Власть?! — взревел Ирвуд шёпотом. — Нас завтра могут выпороть до полусмерти, а ты мне про власть говоришь?!
Вайрэк на мгновение посмотрел на Лэю, и в его ледяном взгляде что-то дрогнуло. Он сменил тактику.
— Мы и не будем просто держаться, — тихо ответил он, сменив тон с высокомерного на деловой. — Мы вернём ему его гроссбух.
Ирвуд опешил. — Что? Ты с ума сошёл? Тогда всё было зря!
— Не совсем, — Вайрэк подался вперёд, его шёпот стал напряжённым и азартным. — Мы вернём оригинал. Но сохраним себе копию. В городе, на Рынке Старьёвщиков, можно найти всё. Нам нужен пустой гроссбух, такой же, как у него. И... Копировальная Руна из Ксира.
Ирвуд недоверчиво хмыкнул. — Руна? Аристократ, ты знаешь, сколько она стоит? Целое состояние.
— Это цена её жизни, — отрезал Вайрэк, кивнув на Лэю. — И нашей свободы. Мы идём в город не просто за едой. Мы идём за инструментами.
После долгой паузы Ирвуд принял решение. — Камень и инструменты — это потом. Сначала — еда. Но чтобы выйти, нужен план.
Он опустился на корточки и начал чертить на пыльной половице.
— Лаз — в сточной трубе на заднем дворе. Но есть проблема. Двор просматривается из окон кухни и прачечной. И его иногда обходит патруль. Нам нужно отвлечение. Громкое.
Лэя, которая до этого сидела тихо, как мышка в углу, вдруг подняла голову. Вайрэк и Ирвуд с удивлением посмотрели на неё. В её голосе не было страха, только тихая, упрямая решимость.
— Вы не справитесь, — сказала она. — Вас заметят.
— Я могу помочь, — повторила она и подползла к их схеме, тонким пальчиком она начертила на пыли новый маршрут. — Старый Томас из прачечной всегда уходит курить за угол ровно через десять минут после вечернего колокола. А повариха в это время выносит помои. Если моя кошка "случайно" прошмыгнёт на кухню и опрокинет горшок с молоком, поднимется крик. Все сбегутся на шум. У вас будет время проскользнуть к трубе.
Ирвуд и Вайрэк переглянулись. План был гениален в своей простоте и дерзости.
— Хорошо, — наконец кивнул Ирвуд, и в его голосе прозвучало новое, неприкрытое уважение. — Ты отвлекаешь. Мы идём за едой. Для всех.
Он посмотрел на Лэю, которая с тревогой и надеждой смотрела на них.
— Клянусь, — сказал Ирвуд. Он достал свой обломок ножа и, прежде чем кто-либо успел отреагировать, слегка полоснул по большому пальцу, оставляя тонкую алую линию. Это слово, скреплённое не честью, а кровью, прозвучало весомее любой аристократической клятвы. — Мы вернёмся. И ты будешь есть.
Глава 15. Урок за Стеной
Их вылазка из авантюры превратилась в миссию. Миссию по спасению.
Они не стали медлить. Каждый удар сердца отдавался в ушах набатом, а порывы ледяного ветра подгоняли, не давая забыть — промедление смерти подобно. Пути разделились. Ирвуд, как самый быстрый и ловкий, скользнул к чердачному окну. Для него спуск по стене был привычным, почти инстинктивным делом. Он спустился с той же звериной лёгкостью, с какой и поднялся, превратившись в тень, растворившуюся во мраке двора.
Лэя же повела Вайрэка к внутренней двери, к своему тайному пути. Спуск по узкой, винтовой лестнице стал для Вайрэка новым витком унижения. Он спотыкался в темноте, цепляясь за холодные, скользкие стены, а маленькая, хрупкая девочка двигалась впереди уверенно и бесшумно. Когда они наконец выбрались через кладовку в коридор и окольными путями добрались до заднего двора, Ирвуд уже ждал их в тени. Он окинул Вайрэка, тяжело дышавшего и покрытого пылью, презрительным взглядом.
— Аристократ-неженка, — фыркнул он так тихо, что услышал только Вайрэк. — Даже ходить по лестнице не умеешь.
Вайрэк промолчал, сжав кулаки. Он встретился с Ирвудом в густой, влажной тени у стены прачечной, превратившись в часть серого, плачущего камня. Его сердце, казалось, стучало так громко, что его должен был услышать весь приют. Рядом, прижавшись к стене, застыла Лэя. Она держала на руках свою чёрную кошку, что-то тихо шепча ей на ухо. Ирвуд, припав к углу, напряжённо следил за задним двором.
Время тянулось, как густая смола. Наконец, тяжёлая дверь кухни со скрипом отворилась, и на пороге появилась грузная фигура поварихи с ведром помоев. Это был сигнал. Лэя, не колеблясь ни мгновения, опустила кошку на землю и легонько подтолкнула её в сторону кухни.
— Иди, — прошептала она.
Кошка, словно поняв приказ, бесшумно метнулась вперёд, чёрной молнией проскользнув в приоткрытую дверь. Через секунду из кухни донёсся звонкий грохот опрокинутого глиняного горшка, а за ним — яростный, пронзительный визг поварихи.
— Ах ты, тварь блохастая! Моё молоко!
На крик тут же сбежались надзиратели. Пока на заднем дворе царил хаос, а повариха, размахивая половником, гонялась за кошкой, мальчики метнулись к своей цели.
Лаз. Он был именно там, где говорил Ирвуд, — широкая сточная труба, уходившая под массивное основание Городской Стены. Решётка была старой и ржавой. В самом низу, там, где вечная сырость и грязь годами разъедали металл, несколько прутьев почти полностью прогнили. Ирвуд указал на них.
— Здесь. Они почти отвалились. Но мне одному сил не хватит. Нужно тянуть вместе.
Вайрэк замер. Внутри всё сжалось от брезгливости. Он, наследник Дома Алари, должен лечь в грязь. Как крыса. Мышцы свело от одного только вида холодной, липкой жижи. Это было хуже любых побоев — те оставляли синяки на теле, а это пачкало саму душу. Но вслед за унижением пришла другая мысль, холодная и ясная: «Они заставили меня жить, как крыса. Хорошо. Я стану лучшей из крыс. Я прогрызу им глотки, когда они будут спать». Но позади, во дворе, уже стихал крик поварихи. Времени не было.
«Ты — тень», — прозвучали в его голове слова Ирвуда, перекрывая эту жестокую клятву.
Сцепив зубы, он опустился на колени, а затем лёг в ту же холодную, липкую жижу. Вместе они навалились на прогнившие прутья. Раздался глухой, мокрый хруст, и проход был открыт. Ирвуд, не колеблясь, протиснулся внутрь.
— Давай, — донёсся его глухой голос из трубы.
Вайрэк пополз. Несколько мгновений он двигался в полной, удушливой темноте, слыша писк крыс и чувствуя, как по ногам течёт ледяная, вонючая вода. Каждый дюйм этого пути сдирал с него остатки его старого мира. Он чувствовал, как грубая поверхность трубы царапает плечи, а смрад вызывал тошноту, заставляя бороться с рвотными позывами.
Он выбрался наружу, в узкий, заваленный мусором переулок, и жадно глотнул воздуха. Воздух свободы. Он пах гниющими овощами, угольным дымом и сточными канавами.
Шум города обрушился на него, как ударная волна. После приглушённой, казённой тишины приюта этот рёв был оглушающим. Скрип несмазанных колёс, яростная ругань возчиков, пронзительные крики торговок, смех, плач ребёнка — всё это сливалось в единый, хаотичный, живой гул. Его ноги в грубых деревянных клогах ступали по разбитой, скользкой от утреннего инея брусчатке. Он ошеломлённо оглядывался по сторонам. Мир, который он видел с высоты башни, оказался вонючим, грязным и пугающе реальным.
Ирвуд здесь был в своей стихии. Его плечи расправились, походка стала быстрой и плавной. Он лавировал в толпе, не задевая прохожих, а его взгляд цепко выхватывал детали, оставаясь незамеченным. Он схватил Вайрэка за рукав.
— Сюда. И держись ближе.
Он стал его проводником в этом аду. Они шли по Ремесленному кварталу, и Вайрэк впервые видел его не из окна кареты. Он видел облупившиеся фасады домов, из окон которых валил густой дым. Видел усталые, серые лица людей, спешивших по своим делам. Видел детей, ненамного младше его, которые уже работали — таскали тяжёлые корзины или мели грязь у лавок. Его серая приютская роба, которую он так ненавидел, здесь была идеальным камуфляжем. На него никто не обращал внимания. Он был частью этой серости.
Они вышли на рыночную площадь, и здесь хаос достиг своего апогея. К обычной рыночной суете примешивалась предпраздничная лихорадка. Город готовился ко Дню Коронации. Городская стража, грубо отпихивая людей, развешивала на стенах домов длинные алые полотнища с вышитым золотом гербом королевства — Огненным Лисом.
— Праздник для них, — пробормотал Ирвуд, и в его голосе не было ни зависти, ни злости, только констатация факта. — А для нас — больше стражи на улицах, и воровать труднее.
Они двинулись вдоль рядов. Вайрэк узнавал товары, о которых читал в книгах, но теперь они были настоящими. Вот торговец из Сайлины, в ярком, но уже потёртом шёлковом халате, громко, почти ссорясь, торгуется с местным ремесленником за партию оленьих рогов.
— Смотри на его руки, — прошептал Ирвуд. — Видишь сдвоенное кольцо из ракушек? Женат. Значит, торгуется жёстко — для семьи.
Дальше, у своего лотка, стоял молчаливый, широкоплечий северянин.
