Его лицо, обветренное и суровое, было покрыто тонкими, симметричными шрамами, которые Вайрэк видел на картинках в книгах по геральдике. «Почётные знаки Великой Охоты», — всплыло в памяти. Северянин менял великолепную, серебристую шкуру ледяного саблезуба на несколько простых слитков альтерийского железа.
— Глупая сделка, — не удержался Вайрэк. — Эта шкура стоит минимум один золотой талезз.
— Ему не нужны деньги, — так же тихо ответил Ирвуд. — Ему нужна сталь. Настоящая. На Севере она дороже золота. Там из неё делают ножи, чтобы выжить. А из золота каши не сваришь.
Мимо них, расталкивая толпу, пронесли простые деревянные носилки, на которых под белой тканью угадывалось тело.
— Его закопают на Общем поле, — без всякого выражения сказал Ирвуд, провожая процессию взглядом. — Через год на его месте будет лежать другой. Места мало.
Вайрэк вспомнил пышные, торжественные похороны своего двоюродного деда: ритуальный костёр, гимны, речи. Здесь же смерть была такой же обыденной и грязной, как и жизнь.
Внезапно толпа отхлынула, и они услышали громкий, хорошо поставленный голос глашатая, читавшего с небольшой деревянной трибуны королевский указ.
— …именем Короля Альтэрии Теродрина Третьего и по решению Королевского Совета, вырубка и поставки древесины из Туманной дубравы временно ограничиваются!
Слова ударили Вайрэка, как удар хлыста. «Туманная дубрава…» Это было не просто название. Это была часть его дома, его наследия. Сердце его земель, владения Дома Алари. Он вспомнил, как отец, вернувшись с очередного заседания Совета, с яростью бросил в камин смятый свиток. «Этот шакал Крэйн снова проталкивает свой указ об “охране лесов”, — прорычал он тогда. — Ему плевать на деревья. Он просто хочет перекрыть нам главный источник дохода, лишить нас возможности содержать армию. Он бьёт по нашему кошельку, потому что в честном бою боится даже тени нашего герба».
Вайрэк стоял посреди шумной, вонючей площади, и ледяная волна понимания прокатилась по его телу, вызывая приступ тошноты. Воздух вдруг стал густым, его не хватало для вдоха. В его сознании, словно запоздалое эхо, прозвучали слова отца, сказанные много месяцев назад. План, который Крэйн так долго проталкивал в Совете, чтобы экономически задушить их Дом, наконец-то сработал. «Как удобно… — пронеслась в его голове мысль, полная горькой, ядовитой иронии. — Отец мёртв, и старый шакал тут же получает то, чего так долго добивался. Думал ударить по живому, а теперь пирует на костях мёртвого, показывая всем, как долго он этого хотел». Этот указ больше не был просто политической игрой. Он был танцем на могиле. Наглым, торжествующим танцем, который делал триумф Крэйна отвратительным и подозрительным.
— Это значит, уголь подорожает, — перевёл Ирвуд с языка власти на язык улицы. — А значит, хлеб теперь — роскошь. Наш огрызок урежут вдвое.
Он посмотрел на Вайрэка, и в его глазах не было ни злости, ни удивления. Только глубокая, древняя усталость.
— Их решения — наши пустые животы. Вот и весь урок, аристократ.
Каждая фраза Ирвуда была как удар, как пощёчина, выбивавшая из головы Вайрэка книжную пыль и аристократическую спесь. Он смотрел на этот бурлящий, кричащий, вонючий мир, и впервые видел его не как фон для своей жизни, а как сложный, жестокий механизм, где каждое движение шестерёнки в королевском дворце отзывалось болью и голодом здесь, в грязи. Он впервые видел мир глазами Ирвуда. И этот мир, в отличие от его собственного, был уродливым, несправедливым, но пугающе честным.
Урок был окончен. Теперь начиналась охота.
— За мной, — бросил Ирвуд, и его голос был уже не голосом проводника, а голосом вожака стаи, ведущего на дело. — И делай в точности, как я скажу.
Он повёл Вайрэка не к богатым лавкам, а к громоздкой, крытой повозке, стоявшей чуть на отшибе. Она была украшена гербом одного из малых купеческих Домов: жирный бобёр, грызущий ветку. Из повозки доносился сытный, сводящий с ума запах свежеиспечённого хлеба, копчёного сыра и вяленого мяса.
— Сначала — инструмент, — прошептал Ирвуд и, велев Вайрэку ждать, скользнул в тень соседнего прилавка. Через мгновение он вернулся, пряча под робой пустой, но крепкий мешок из грубой холстины. — Пара колбасок нас не спасёт. Мы берём столько, сколько сможем унести.
Его взгляд метнулся к повозке. Хозяин, толстый купец с блестящим от пота лицом, как раз громко расхваливал свой товар, отвлёкшись на богатую даму в мехах, чьё надменное лицо выражало скуку. Идеально. Ирвуд подтолкнул Вайрэка вперёд.
— Это твоя сцена, аристократ, — прошептал он. — Просто упасть — мало. Видишь лужу? Ты должен упасть в неё так, чтобы окатить эту даму с ног до головы. Шум будет знатный. Как только она закричит, беги. Вон в тот переулок, за рыбными рядами. Я догоню. Не медли, стража здесь шутить не любит.
Вайрэк замер. Воровать. Он, наследник Дома Алари, должен был не просто упасть, а унизить знатную даму, устроить скандал. Унижение обожгло его изнутри. Но потом он вспомнил осунувшееся, бледное лицо Лэи, её огромные, полные надежды глаза.
Он сделал глубокий вдох и шагнул вперёд. Его падение было отчаянным, неуклюжим, и оттого — абсолютно убедительным. Он «случайно» зацепился ногой за брусчатку, взмахнул руками, как подстреленная птица, и с громким, полным трагизма стоном рухнул прямо в большую, грязную лужу талой воды у самой повозки.
Фонтан ледяных, мутных брызг взлетел в воздух, окатив дорогую меховую накидку дамы.
Дама издала пронзительный, оскорблённый визг. Купец побагровел от ярости. Несколько зевак тут же сбежались посмотреть на скандал. И в этот самый момент, пока все взгляды были прикованы к Вайрэку, который уже вскакивал на ноги и бросался бежать, Ирвуд, двигаясь как тень, метнулся к задней части повозки. Он распахнул мешок, и его руки в размытом от скорости движении начали сгребать внутрь всё, до чего могли дотянуться: две тёплые, хрустящие буханки хлеба, завёрнутый в ткань клин сыра и целую связку тёмных, пахнущих дымом копчёных колбасок.
— Ах ты, паршивец! Стража! Взять его! — завопил купец, указывая на убегающего Вайрэка трясущимся пальцем.
Один из патрульных, стоявших неподалёку, уже начал проталкиваться сквозь толпу, но было поздно. Вайрэк уже скрылся в узком переулке. Ирвуд же, прижимая к себе тяжёлый мешок, нырнул в противоположную сторону, в лабиринт вонючих проходов.
Он встретил Вайрэка в условленном месте — за кучей гнилых бочек в глухом тупике.
— Сюда, — прошипел Ирвуд, не давая ему перевести дух. Он подвёл его к старой каменной стене склада и отодвинул шаткую доску, закрывавшую тёмную нишу в фундаменте. — Прячем здесь. Таскать это с собой — самоубийство. Заберём на обратном пути.
Они затолкали мешок с драгоценной добычей в холодную, пахнущую плесенью темноту и снова растворились в тенях. Теперь, с пустыми руками, они могли спокойно продолжить свой путь в самую тёмную и захудалую часть рынка. Это было место, куда не заглядывала Городская стража, — лабиринт узких, кривых переулков, где в воздухе висел густой, пряный запах пыли, сушёных трав, дешёвого ладана и застарелого обмана.
Ирвуд, ведомый своим звериным чутьём, привёл их к самой неприметной палатке из старого, выцветшего брезента. Внутри, в полумраке, сидела старая, высохшая, как мумия, женщина. Её глаза были закрыты бельмами, но голова была повёрнута точно в их сторону.
Ирвуд, не говоря ни слова, достал из-за пазухи чёрный камень и положил его на стол. Старуха не двигалась.
— Посмотри, бабка. Что это? — грубовато спросил Ирвуд.
— Я не смотрю, мальчик. Я чувствую, — ответила она скрипучим, как несмазанная телега, голосом. Она медленно протянула свои сухие, похожие на птичьи лапки, руки и накрыла ими камень.
В тот момент, когда её кожа коснулась камня, её тело резко дёрнулось, словно от удара. Она отдёрнула руки, как от огня. Её лицо, до этого спокойное, исказилось гримасой ужаса.
— Лёд… — прошептала она, и её слепые глаза, казалось, смотрели сквозь Ирвуда. — Я чувствую холод… не здешний… дыхание забытой бури… Это не отсюда. Это с Севера… Это… — она запнулась, её губы задрожали, — …это зовёт… опасно.
Она с ужасом оттолкнула камень так, что он упал со стола, и начала бормотать что-то о тенях, вечной зиме и «тех, кого нельзя будить». Она впала в панический транс, и они, поняв, что больше ничего не добьются, поспешили уйти.
Потрясённые, они двинулись дальше по лабиринту.
— Старая сумасшедшая, — пробормотал Вайрэк, пытаясь найти хоть какое-то логическое объяснение. — Наговорила чепухи, чтобы напугать.
Но Ирвуд молчал. Слова гадалки — «Это с Севера» — занозой сидели в его голове.
Они нашли то, что искали, в лавке старьёвщика, заваленной до потолка всяким хламом. На пыльной полке лежал чистый, неисписанный гроссбух в простом кожаном переплёте. Но взгляд Вайрэка приковало нечто другое. Рядом с гроссбухом лежала тонкая шестигранная пластина из полупрозрачного, молочного кристалла, испещрённая сложнейшими рунами, которые светились изнутри едва заметным голубым светом.
«Копировальная Руна из Ксира, — всплыло в его памяти из уроков наставника Элиана. — Редчайший одноразовый артефакт. Способен полностью перенести текст с одного пергамента на другой. Цена — состояние».
Старьёвщик, старик с хитрыми, маленькими глазками, до этого лениво ковырявшийся в куче хлама, заметил, куда именно смотрит Вайрэк. Его добродушное выражение мгновенно сменилось враждебным.
— А на это нечего пялиться, щенки, — прошипел он, вставая и загораживая собой полку. — Это не для таких оборванцев, как вы.
— Сколько? — не унимался Вайрэк, его голос дрожал от смеси страха и азарта.
Старик расхохотал — коротким, лающим смехом.
— Десять золотых талеззов, — выплюнул он, смакуя цифру. — А теперь убирайтесь из моей лавки, пока я не позвал стражу и не сказал, что вы пытались её украсть.
Вайрэк посмотрел на Ирвуда, и в его взгляде была отчаянная, немая мольба. Ирвуд всё понял без слов. Он медленно кивнул. Его взгляд метнулся по соседним лавкам, выискивая слабое звено. И он нашёл его. У соседа-алхимика, прямо у края прилавка, выстроилась шаткая пирамида из пустых стеклянных реторт и колб — непроданный брак. Ирвуд сделал шаг назад и, проходя мимо, «случайно» задел самый край прилавка бедром.
Раздался оглушительный, звенящий водопад бьющегося стекла.
— Тьма тебя побери, щенок! — взревел алхимик, бросаясь к своему прилавку и пытаясь спасти то, что ещё не разбилось. Старьёвщик дёрнулся от шума и грязно выругался, но не сдвинулся с места, лишь проводив соседа злобным взглядом. Этой суматохи было достаточно. В этот момент Вайрэк, чувствуя, как его сердце колотится где-то в горле, а по спине течёт холодный пот, сделал то, чего никогда в жизни не мог себе представить. Он протянул руку и схватил и Руну, и гроссбух.
Они бежали. Бежали, не разбирая дороги, петляя по вонючим, тёмным переулкам, пока шум рынка не остался далеко позади.
Сначала они вернулись к тайнику в стене склада. Ирвуд, прижавшись ухом к доске, долго вслушивался в ночную тишину, прежде чем решился забрать мешок. Каждый шорох, каждый далёкий пьяный крик заставлял их замирать в тенях, превращаясь в часть грязной стены. Обратный путь через сточную трубу оказался ещё более омерзительным. Теперь, таща за собой тяжёлый мешок с едой, они двигались медленнее, и ледяная, вонючая жижа, казалось, проникала под кожу, впитываясь в самую душу.
Выбравшись обратно на задний двор приюта, они замерли в густой тени у самой стены. Двор был пуст и тих. Суматоха на кухне давно улеглась. Единственный факел у входа в прачечную, воткнутый в железное кольцо на стене, бросал на мокрую землю длинные, пляшущие тени, превращая знакомое пространство в чужое и враждебное.
— Лэя ждёт у двери кладовки, — прошептал Ирвуд, указывая на неприметную дверь в стене главного корпуса. — У нас один шанс. Ждём, пока патрульный пройдёт к дальнему углу, и бежим.
Они ждали, сжавшись в комок. Холодный ветер пробирал до костей. Наконец, в свете факела появился силуэт надзирателя. Он лениво прошёлся по двору и скрылся за углом.
— Сейчас! — шикнул Ирвуд.
Они бросились через двор. Ноги вязли в грязи, мешок с едой казался неподъёмным. Добравшись до спасительной тени у стены, Ирвуд подал условный сигнал — тихий, двойной стук, похожий на стук капель дождя. Секунду царила тишина, а затем они услышали, как с той стороны отодвигают засов. Дверь приоткрылась, и в узкой щели появилось бледное от напряжения лицо Лэи. Они протиснулись внутрь, и Лэя тут же заперла за ними дверь. Они были в безопасности.
Подъём на чердак по знакомой служебной лестнице показался им лёгкой прогулкой после пережитого. Они снова были в своём убежище — грязные, запыхавшиеся, промокшие до нитки, но победившие.
Ирвуд, не говоря ни слова, выложил на кусок чистой ткани их добычу. Тёплая, пахнущая домом буханка хлеба. Жёлтый, ароматный клин сыра. Связка тёмных, блестящих от жира колбасок. Для них, голодных, измученных детей, это был пир королей.
Ирвуд своим обломком ножа разделил всё на три равные части. Но самый большой кусок сыра и самую толстую колбаску он молча положил перед Лэей.
Она смотрела на еду, и по её щекам покатились слёзы, но губы тронула слабая, благодарная улыбка.
Они ели в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием свечи, которую они снова зажгли, и счастливым мурлыканием кошки, которой тоже достался кусочек колбасы. Вайрэк ел краденый хлеб. Он был грубым, чёрствым, но вкуснее любого пирожного. Потому что это был вкус не роскоши. Это был вкус власти. Вкус победы, которую он взял сам, а не получил по праву рождения. И этот вкус ему нравился.
Когда первый, самый острый голод был утолён, а напряжение дня начало отступать, они сидели в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием свечи и воем ветра. Пир победителей не мог длиться вечно.
— Пора, — сказал Ирвуд, и его голос вернул их в реальность. — Утром будет проверка. Если нас здесь найдут, всё было зря.
Они быстро и слаженно убрали остатки пира. Оставшуюся еду, гроссбух и Копировальную Руну они аккуратно сложили в тайник под половицей. Лэя, прижав к себе сонную кошку, первой скользнула к внутренней двери. Она обернулась, её глаза в свете свечи блеснули благодарностью и тревогой, и исчезла в темноте служебной лестницы.
Мальчики вернулись в свою спальню тем же путём, каким выбрались — через кладовку. Они успели занять свои нары за несколько минут до того, как ночная тишина сменилась первыми признаками приближающегося утра.
Ирвуд лёг, зажав в кулаке холодный, гладкий камень. Закрыв глаза, измотанный событиями дня, он мгновенно провалился в тяжёлый, беспокойный сон.
И увидел бескрайнее снежное поле, затянутое серой, воющей метелью. Он чувствовал, как ветер бьёт в лицо колючими иглами, но это не причиняло боли. Он слышал вой метели не ушами, а всем телом. Он чувствовал холод не как врага, а как родную стихию, как своё собственное дыхание. Он видел свои руки в грубых меховых рукавицах, сжимающие тяжёлое, покрытое инеем древко копья.
Он резко проснулся в холодном поту. Он лежал на своём тюфяке, в сером полумраке предрассветной спальни. Тишина. Сердце бешено колотилось в груди, отдаваясь гулкими ударами в ушах.
Он разжал кулак. На его ладони лежал чёрный камень, и он был тёплым.
— Глупая сделка, — не удержался Вайрэк. — Эта шкура стоит минимум один золотой талезз.
— Ему не нужны деньги, — так же тихо ответил Ирвуд. — Ему нужна сталь. Настоящая. На Севере она дороже золота. Там из неё делают ножи, чтобы выжить. А из золота каши не сваришь.
Мимо них, расталкивая толпу, пронесли простые деревянные носилки, на которых под белой тканью угадывалось тело.
— Его закопают на Общем поле, — без всякого выражения сказал Ирвуд, провожая процессию взглядом. — Через год на его месте будет лежать другой. Места мало.
Вайрэк вспомнил пышные, торжественные похороны своего двоюродного деда: ритуальный костёр, гимны, речи. Здесь же смерть была такой же обыденной и грязной, как и жизнь.
Внезапно толпа отхлынула, и они услышали громкий, хорошо поставленный голос глашатая, читавшего с небольшой деревянной трибуны королевский указ.
— …именем Короля Альтэрии Теродрина Третьего и по решению Королевского Совета, вырубка и поставки древесины из Туманной дубравы временно ограничиваются!
Слова ударили Вайрэка, как удар хлыста. «Туманная дубрава…» Это было не просто название. Это была часть его дома, его наследия. Сердце его земель, владения Дома Алари. Он вспомнил, как отец, вернувшись с очередного заседания Совета, с яростью бросил в камин смятый свиток. «Этот шакал Крэйн снова проталкивает свой указ об “охране лесов”, — прорычал он тогда. — Ему плевать на деревья. Он просто хочет перекрыть нам главный источник дохода, лишить нас возможности содержать армию. Он бьёт по нашему кошельку, потому что в честном бою боится даже тени нашего герба».
Вайрэк стоял посреди шумной, вонючей площади, и ледяная волна понимания прокатилась по его телу, вызывая приступ тошноты. Воздух вдруг стал густым, его не хватало для вдоха. В его сознании, словно запоздалое эхо, прозвучали слова отца, сказанные много месяцев назад. План, который Крэйн так долго проталкивал в Совете, чтобы экономически задушить их Дом, наконец-то сработал. «Как удобно… — пронеслась в его голове мысль, полная горькой, ядовитой иронии. — Отец мёртв, и старый шакал тут же получает то, чего так долго добивался. Думал ударить по живому, а теперь пирует на костях мёртвого, показывая всем, как долго он этого хотел». Этот указ больше не был просто политической игрой. Он был танцем на могиле. Наглым, торжествующим танцем, который делал триумф Крэйна отвратительным и подозрительным.
— Это значит, уголь подорожает, — перевёл Ирвуд с языка власти на язык улицы. — А значит, хлеб теперь — роскошь. Наш огрызок урежут вдвое.
Он посмотрел на Вайрэка, и в его глазах не было ни злости, ни удивления. Только глубокая, древняя усталость.
— Их решения — наши пустые животы. Вот и весь урок, аристократ.
Каждая фраза Ирвуда была как удар, как пощёчина, выбивавшая из головы Вайрэка книжную пыль и аристократическую спесь. Он смотрел на этот бурлящий, кричащий, вонючий мир, и впервые видел его не как фон для своей жизни, а как сложный, жестокий механизм, где каждое движение шестерёнки в королевском дворце отзывалось болью и голодом здесь, в грязи. Он впервые видел мир глазами Ирвуда. И этот мир, в отличие от его собственного, был уродливым, несправедливым, но пугающе честным.
Урок был окончен. Теперь начиналась охота.
— За мной, — бросил Ирвуд, и его голос был уже не голосом проводника, а голосом вожака стаи, ведущего на дело. — И делай в точности, как я скажу.
Он повёл Вайрэка не к богатым лавкам, а к громоздкой, крытой повозке, стоявшей чуть на отшибе. Она была украшена гербом одного из малых купеческих Домов: жирный бобёр, грызущий ветку. Из повозки доносился сытный, сводящий с ума запах свежеиспечённого хлеба, копчёного сыра и вяленого мяса.
— Сначала — инструмент, — прошептал Ирвуд и, велев Вайрэку ждать, скользнул в тень соседнего прилавка. Через мгновение он вернулся, пряча под робой пустой, но крепкий мешок из грубой холстины. — Пара колбасок нас не спасёт. Мы берём столько, сколько сможем унести.
Его взгляд метнулся к повозке. Хозяин, толстый купец с блестящим от пота лицом, как раз громко расхваливал свой товар, отвлёкшись на богатую даму в мехах, чьё надменное лицо выражало скуку. Идеально. Ирвуд подтолкнул Вайрэка вперёд.
— Это твоя сцена, аристократ, — прошептал он. — Просто упасть — мало. Видишь лужу? Ты должен упасть в неё так, чтобы окатить эту даму с ног до головы. Шум будет знатный. Как только она закричит, беги. Вон в тот переулок, за рыбными рядами. Я догоню. Не медли, стража здесь шутить не любит.
Вайрэк замер. Воровать. Он, наследник Дома Алари, должен был не просто упасть, а унизить знатную даму, устроить скандал. Унижение обожгло его изнутри. Но потом он вспомнил осунувшееся, бледное лицо Лэи, её огромные, полные надежды глаза.
Он сделал глубокий вдох и шагнул вперёд. Его падение было отчаянным, неуклюжим, и оттого — абсолютно убедительным. Он «случайно» зацепился ногой за брусчатку, взмахнул руками, как подстреленная птица, и с громким, полным трагизма стоном рухнул прямо в большую, грязную лужу талой воды у самой повозки.
Фонтан ледяных, мутных брызг взлетел в воздух, окатив дорогую меховую накидку дамы.
Дама издала пронзительный, оскорблённый визг. Купец побагровел от ярости. Несколько зевак тут же сбежались посмотреть на скандал. И в этот самый момент, пока все взгляды были прикованы к Вайрэку, который уже вскакивал на ноги и бросался бежать, Ирвуд, двигаясь как тень, метнулся к задней части повозки. Он распахнул мешок, и его руки в размытом от скорости движении начали сгребать внутрь всё, до чего могли дотянуться: две тёплые, хрустящие буханки хлеба, завёрнутый в ткань клин сыра и целую связку тёмных, пахнущих дымом копчёных колбасок.
— Ах ты, паршивец! Стража! Взять его! — завопил купец, указывая на убегающего Вайрэка трясущимся пальцем.
Один из патрульных, стоявших неподалёку, уже начал проталкиваться сквозь толпу, но было поздно. Вайрэк уже скрылся в узком переулке. Ирвуд же, прижимая к себе тяжёлый мешок, нырнул в противоположную сторону, в лабиринт вонючих проходов.
Он встретил Вайрэка в условленном месте — за кучей гнилых бочек в глухом тупике.
— Сюда, — прошипел Ирвуд, не давая ему перевести дух. Он подвёл его к старой каменной стене склада и отодвинул шаткую доску, закрывавшую тёмную нишу в фундаменте. — Прячем здесь. Таскать это с собой — самоубийство. Заберём на обратном пути.
Они затолкали мешок с драгоценной добычей в холодную, пахнущую плесенью темноту и снова растворились в тенях. Теперь, с пустыми руками, они могли спокойно продолжить свой путь в самую тёмную и захудалую часть рынка. Это было место, куда не заглядывала Городская стража, — лабиринт узких, кривых переулков, где в воздухе висел густой, пряный запах пыли, сушёных трав, дешёвого ладана и застарелого обмана.
Ирвуд, ведомый своим звериным чутьём, привёл их к самой неприметной палатке из старого, выцветшего брезента. Внутри, в полумраке, сидела старая, высохшая, как мумия, женщина. Её глаза были закрыты бельмами, но голова была повёрнута точно в их сторону.
Ирвуд, не говоря ни слова, достал из-за пазухи чёрный камень и положил его на стол. Старуха не двигалась.
— Посмотри, бабка. Что это? — грубовато спросил Ирвуд.
— Я не смотрю, мальчик. Я чувствую, — ответила она скрипучим, как несмазанная телега, голосом. Она медленно протянула свои сухие, похожие на птичьи лапки, руки и накрыла ими камень.
В тот момент, когда её кожа коснулась камня, её тело резко дёрнулось, словно от удара. Она отдёрнула руки, как от огня. Её лицо, до этого спокойное, исказилось гримасой ужаса.
— Лёд… — прошептала она, и её слепые глаза, казалось, смотрели сквозь Ирвуда. — Я чувствую холод… не здешний… дыхание забытой бури… Это не отсюда. Это с Севера… Это… — она запнулась, её губы задрожали, — …это зовёт… опасно.
Она с ужасом оттолкнула камень так, что он упал со стола, и начала бормотать что-то о тенях, вечной зиме и «тех, кого нельзя будить». Она впала в панический транс, и они, поняв, что больше ничего не добьются, поспешили уйти.
Потрясённые, они двинулись дальше по лабиринту.
— Старая сумасшедшая, — пробормотал Вайрэк, пытаясь найти хоть какое-то логическое объяснение. — Наговорила чепухи, чтобы напугать.
Но Ирвуд молчал. Слова гадалки — «Это с Севера» — занозой сидели в его голове.
Они нашли то, что искали, в лавке старьёвщика, заваленной до потолка всяким хламом. На пыльной полке лежал чистый, неисписанный гроссбух в простом кожаном переплёте. Но взгляд Вайрэка приковало нечто другое. Рядом с гроссбухом лежала тонкая шестигранная пластина из полупрозрачного, молочного кристалла, испещрённая сложнейшими рунами, которые светились изнутри едва заметным голубым светом.
«Копировальная Руна из Ксира, — всплыло в его памяти из уроков наставника Элиана. — Редчайший одноразовый артефакт. Способен полностью перенести текст с одного пергамента на другой. Цена — состояние».
Старьёвщик, старик с хитрыми, маленькими глазками, до этого лениво ковырявшийся в куче хлама, заметил, куда именно смотрит Вайрэк. Его добродушное выражение мгновенно сменилось враждебным.
— А на это нечего пялиться, щенки, — прошипел он, вставая и загораживая собой полку. — Это не для таких оборванцев, как вы.
— Сколько? — не унимался Вайрэк, его голос дрожал от смеси страха и азарта.
Старик расхохотал — коротким, лающим смехом.
— Десять золотых талеззов, — выплюнул он, смакуя цифру. — А теперь убирайтесь из моей лавки, пока я не позвал стражу и не сказал, что вы пытались её украсть.
Вайрэк посмотрел на Ирвуда, и в его взгляде была отчаянная, немая мольба. Ирвуд всё понял без слов. Он медленно кивнул. Его взгляд метнулся по соседним лавкам, выискивая слабое звено. И он нашёл его. У соседа-алхимика, прямо у края прилавка, выстроилась шаткая пирамида из пустых стеклянных реторт и колб — непроданный брак. Ирвуд сделал шаг назад и, проходя мимо, «случайно» задел самый край прилавка бедром.
Раздался оглушительный, звенящий водопад бьющегося стекла.
— Тьма тебя побери, щенок! — взревел алхимик, бросаясь к своему прилавку и пытаясь спасти то, что ещё не разбилось. Старьёвщик дёрнулся от шума и грязно выругался, но не сдвинулся с места, лишь проводив соседа злобным взглядом. Этой суматохи было достаточно. В этот момент Вайрэк, чувствуя, как его сердце колотится где-то в горле, а по спине течёт холодный пот, сделал то, чего никогда в жизни не мог себе представить. Он протянул руку и схватил и Руну, и гроссбух.
Они бежали. Бежали, не разбирая дороги, петляя по вонючим, тёмным переулкам, пока шум рынка не остался далеко позади.
Сначала они вернулись к тайнику в стене склада. Ирвуд, прижавшись ухом к доске, долго вслушивался в ночную тишину, прежде чем решился забрать мешок. Каждый шорох, каждый далёкий пьяный крик заставлял их замирать в тенях, превращаясь в часть грязной стены. Обратный путь через сточную трубу оказался ещё более омерзительным. Теперь, таща за собой тяжёлый мешок с едой, они двигались медленнее, и ледяная, вонючая жижа, казалось, проникала под кожу, впитываясь в самую душу.
Выбравшись обратно на задний двор приюта, они замерли в густой тени у самой стены. Двор был пуст и тих. Суматоха на кухне давно улеглась. Единственный факел у входа в прачечную, воткнутый в железное кольцо на стене, бросал на мокрую землю длинные, пляшущие тени, превращая знакомое пространство в чужое и враждебное.
— Лэя ждёт у двери кладовки, — прошептал Ирвуд, указывая на неприметную дверь в стене главного корпуса. — У нас один шанс. Ждём, пока патрульный пройдёт к дальнему углу, и бежим.
Они ждали, сжавшись в комок. Холодный ветер пробирал до костей. Наконец, в свете факела появился силуэт надзирателя. Он лениво прошёлся по двору и скрылся за углом.
— Сейчас! — шикнул Ирвуд.
Они бросились через двор. Ноги вязли в грязи, мешок с едой казался неподъёмным. Добравшись до спасительной тени у стены, Ирвуд подал условный сигнал — тихий, двойной стук, похожий на стук капель дождя. Секунду царила тишина, а затем они услышали, как с той стороны отодвигают засов. Дверь приоткрылась, и в узкой щели появилось бледное от напряжения лицо Лэи. Они протиснулись внутрь, и Лэя тут же заперла за ними дверь. Они были в безопасности.
Подъём на чердак по знакомой служебной лестнице показался им лёгкой прогулкой после пережитого. Они снова были в своём убежище — грязные, запыхавшиеся, промокшие до нитки, но победившие.
Ирвуд, не говоря ни слова, выложил на кусок чистой ткани их добычу. Тёплая, пахнущая домом буханка хлеба. Жёлтый, ароматный клин сыра. Связка тёмных, блестящих от жира колбасок. Для них, голодных, измученных детей, это был пир королей.
Ирвуд своим обломком ножа разделил всё на три равные части. Но самый большой кусок сыра и самую толстую колбаску он молча положил перед Лэей.
Она смотрела на еду, и по её щекам покатились слёзы, но губы тронула слабая, благодарная улыбка.
Они ели в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием свечи, которую они снова зажгли, и счастливым мурлыканием кошки, которой тоже достался кусочек колбасы. Вайрэк ел краденый хлеб. Он был грубым, чёрствым, но вкуснее любого пирожного. Потому что это был вкус не роскоши. Это был вкус власти. Вкус победы, которую он взял сам, а не получил по праву рождения. И этот вкус ему нравился.
Когда первый, самый острый голод был утолён, а напряжение дня начало отступать, они сидели в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием свечи и воем ветра. Пир победителей не мог длиться вечно.
— Пора, — сказал Ирвуд, и его голос вернул их в реальность. — Утром будет проверка. Если нас здесь найдут, всё было зря.
Они быстро и слаженно убрали остатки пира. Оставшуюся еду, гроссбух и Копировальную Руну они аккуратно сложили в тайник под половицей. Лэя, прижав к себе сонную кошку, первой скользнула к внутренней двери. Она обернулась, её глаза в свете свечи блеснули благодарностью и тревогой, и исчезла в темноте служебной лестницы.
Мальчики вернулись в свою спальню тем же путём, каким выбрались — через кладовку. Они успели занять свои нары за несколько минут до того, как ночная тишина сменилась первыми признаками приближающегося утра.
Ирвуд лёг, зажав в кулаке холодный, гладкий камень. Закрыв глаза, измотанный событиями дня, он мгновенно провалился в тяжёлый, беспокойный сон.
И увидел бескрайнее снежное поле, затянутое серой, воющей метелью. Он чувствовал, как ветер бьёт в лицо колючими иглами, но это не причиняло боли. Он слышал вой метели не ушами, а всем телом. Он чувствовал холод не как врага, а как родную стихию, как своё собственное дыхание. Он видел свои руки в грубых меховых рукавицах, сжимающие тяжёлое, покрытое инеем древко копья.
Он резко проснулся в холодном поту. Он лежал на своём тюфяке, в сером полумраке предрассветной спальни. Тишина. Сердце бешено колотилось в груди, отдаваясь гулкими ударами в ушах.
Он разжал кулак. На его ладони лежал чёрный камень, и он был тёплым.
